Loe raamatut: «Отвергнутая»

Font:

Разработка серийного оформления Екатерины Дубровской

Иллюстрация на обложке Юлии Мироновой

* * *

Кликуша

Глава 1
Купальская ночь

Дождь безжалостно хлестал Прасковью по лицу. Одежда её промокла насквозь, пропиталась дождевой водой и стала тяжелой, потянула к низу. Но она как будто этого не чувствовала – сидела на земле, прижавшись спиной к стене деревянной церквушки. Платье её задралось, обнажив голые ноги, руки безвольно раскинулись в разные стороны, светлые волосы повисли мокрыми сосульками вдоль лица.

– Прося… – послышался рядом с Прасковьей взволнованный голос.

Прасковья медленно повернула голову и увидела бегущую к ней под дождем женщину. Ночь была тёмная, но Прасковья сразу узнала её. Женщина тоже промокла насквозь, с седых волос, выбившихся из-под платка, капала вода.

– Мама, – хрипло выговорила Прасковья, – мама, опять он…

– Кто – он? – спросила мать.

– Нечистый!

Лицо Прасковьи сморщилось, и она разрыдалась в голос, уронив голову.

– Тише! – вскрикнула женщина и, боязливо оглянувшись по сторонам, прижала ладонь ко рту дочери.

– Мам, что же делать-то? – повторяла Прасковья.

– Тише, доченька, тише, – испуганно прошептала женщина.

– Мам… – Прасковья взглянула на мать дикими глазами, – Феденька! Я же убила его!

– Ну-ну, не ты это, Прося. Не ты! Да и обошлось всё, слава богу. Жив наш Феденька, – проговорила женщина.

А потом она прижала голову Прасковьи к своей груди и прошептала ей на ухо:

– Вот только если Алексей тебя сейчас найдёт, то не пожалеет больше, повесит на позорный столб, так он мне сказал, когда прибегал ко мне.

Прасковья горестно всхлипнула, и мать прижала её к себе ещё крепче.

– Уходи из села, Прося. Беги прямо сейчас! Моё сердце не выдержит, если я твои мучения воочию увижу, – начала причитать женщина, и на лицо Прасковьи упали её горячие слёзы. – Уходи, милая моя. Ты и так уже горюшка вдоволь хлебнула! Уходи, прошу!

– Нет, мама, – прошептала в ответ Прасковья, – не пойду, не уговаривай.

– Да что ты за дура такая упрямая! – в сердцах воскликнула женщина и стукнула дочь по лбу. – Уходи, говорю!

– Да не пойду я никуда, мама, – закричала Прасковья, – тут сыночек мой, тут ты, тут вся моя жизнь! Куда ж мне идти?

– Тише, тише! – прошептала мать.

Рядом раздались взволнованные мужские голоса. Мужчины услышали их и уже бежали к церкви, громко крича.

– Вон она!

– Стой, всё равно поймаем!

Мать взглянула на Прасковью таким горестным взглядом, будто видела её в последний раз.

– Прося… – прошептала она.

– Мамочка, не плачь обо мне, – еле слышно ответила Прасковья.

Они взялись за руки, словно прощались навсегда.

– Прасковья! – голос Алексея прогремел на всю округу. – Выходи, всё равно от меня не скроешься!

Мать сорвала с головы мокрый платок, прижала его к лицу и завыла. А Прасковья поднялась с земли и, скользя голыми ногами по сырой траве, пошла навстречу мужчинам, шатаясь, точно пьяная.

– Прасковья! – снова закричал Алексей.

– Здесь я, иду, – ответила Прасковья и вышла к мужчинам.

Увидев тёмный силуэт, группа мужчин притихла, потом от неё отделился один – тот, что был на голову выше остальных. Это был Алексей. Он подошёл к Прасковье, схватил её за волосы и поволок за собой. Она слышала, как где-то позади неё страшно завывает мать, проклиная Алексея на чём свет стоит. Из глаз Прасковьи тоже лились слёзы. Но она заслужила это наказание. Всё, что бы с ней ни сделали сейчас, – всё будет справедливым.

Мужчины приволокли её на большую базарную поляну. Дождь всё лил, Прасковья чувствовала, что по уши вымазалась в грязи. Когда её бросили на землю, она подняла голову и взглянула на высокий столб, темнеющий возле неё. Недавно к нему привязывали вора Витьку Дряблого. Он украл у соседа трёх кур. А до этого тут была привязана Анна Рыжая, она оклеветала бывшую подругу, и ту чуть не упекли в тюрьму на несколько лет. А теперь вот привяжут её, Прасковью. За то, что она…

– Всё, Прасковья! Не собираюсь я больше тебя терпеть, – закричал Алексей.

Она ничего не ответила и даже не взглянула на мужа – сидела на земле с опущенной головой. Когда мужчины подхватили её под руки и поволокли к столбу, Прасковья вдруг закричала, ей стало так страшно, что душераздирающий крик сам вырвался из её груди. Алексей схватил её за плечи и принялся яростно трясти.

– Что, страшно тебе стало, паскуда? А когда ты нашего ребёнка своими руками душила, не страшно было?

Алексей изо всех сил ударил Прасковью по лицу. Она упала на землю, и он принялся озлобленно пинать её ногами. Остальные мужики стояли и молча смотрели на происходящее. Прасковья сжимала зубы от боли, прикрывая руками голову.

– Тварь! Паскуда! Чуть ребёнка не угробила! Чем тебе Феденька помешал, а? Отвечай! Ну?

Алексей схватил Прасковью за волосы и стал изо всех сил тыкать её лицом в грязь.

– На, получай! За всё получай, тварь! За семью нашу, за Феденьку, за жизнь мою переломанную! За весь твой обман! Получай! Получай! – рычал он.

И тут вдруг откуда-то сзади, из темноты, раздался громкий рёв. Мужики обернулись, пытаясь рассмотреть, кто там. Алексей отпустил Прасковью, поднялся с земли.

– Это ещё что? – ошарашенно воскликнул он.

Мужики и сами разинули рты от удивления. Один из них пожал плечами и прошептал:

– Не знаю, Лёха, но что-то подсказывает мне, что нам лучше уйти отсюда подобру-поздорову.

– Эй! Ты кто? – прокричал Алексей в темноту.

Огромная, тёмная фигура тут же двинулась в его сторону, страшно рыча. Глаза у великана засверкали в темноте яростным огнём, на безобразном лице застыла жуткая гримаса. Один за другим, мужчины побежали прочь с поляны. Последним побежал Алексей, оставив жену на растерзание неведомому лесному чудовищу.

– Может, так даже справедливее будет, – пробубнил он себе под нос, – хоть греха на душу не возьму.

Обернувшись, он увидел, что чудище остановилось возле Прасковьи.

Женщина неподвижно лежала на земле. От последнего удара она потеряла сознание и не видела новой опасности, нависшей над ней. Великан склонился и какое-то время рассматривал её, с шумом втягивая ноздрями воздух. А потом схватил её руками, взвалил на плечо, точно мешок с картошкой, и понёс в сторону леса.

– Туда тебе и дорога, кликуша! – процедил сквозь зубы Алексей, смачно сплюнул на землю и пошёл прочь.

* * *

За пять лет до случившегося

– Прося, за водицей сбегай! – крикнула мать из кухни, – хлеб надо печь, а воды в кадке совсем нет!

– Бегу! – живо откликнулась Прасковья.

Она быстро сложила в берестяную шкатулку алые бусины и улыбнулась дряхлой старухе, лежащей на кровати.

– Сделаю вечером бусы и на свадьбу их надену. Эх, всего неделю мне в девках ходить осталось, бабушка! – прошептала Прасковья и улыбнулась старухе.

Та пожамкала беззубой челюстью и прошепелявила:

– Энто разве радость? Женитьба, что рабство для бабы.

Прасковья засмеялась, наклонилась к старухиному лицу и чмокнула дряблую, сморщенную щёку.

– Врёшь ты всё, бабушка! Было бы так, никто бы замуж не рвался! Мне все девки завидуют!

Старуха покачала головой, что-то неразборчиво пробубнила в ответ. Но Прасковья уже не слушала её, она любовалась на свое отражение в маленьком зеркальце.

Прасковья слыла в селе первой красавицей. Была она высокая, пышногрудая, курносая. Парни её провожали выразительными, тоскующими взглядами, вздыхали и томились по ней. Улыбка Прасковьи сияла на лице, как ясное солнышко, светлые косы блестели золотом и были толщиной с кулак. В неё, весёлую, озорную, дерзкую, невозможно было не влюбиться. Вот и влюблялись парни, теряли головы.

Но, несмотря на обилие ухажеров, Прасковья отдала своё сердце одному-единственному, высокому и статному красавцу Алексею. Они были хорошей парой, и молодежь завидовала их красоте и счастью.

– Проська! – вновь строго окликнула девушку мать.

Прасковья, замечтавшись, вздрогнула, быстро убрала зеркало под подушку и побежала на кухню.

– Недолго тебе командовать мной осталось, мамочка! – хитро подмигнув, прощебетала Прасковья, – выйду замуж, и всё, упорхну, как птичка из твоего гнезда! Не на кого будет кричать! Некому будет приказывать!

– Жаль, что отец не дожил до этого… – грустно проговорила мать. – Но ты не радуйся раньше времени! Ишь какая резвая! Не я, так муж будет командовать!

Девушка дерзко вскинула подбородок и воскликнула:

– Это мы ещё посмотрим!

Взяв ведра и коромысло, она пошла к колодцу, напевая песню. На улице стояло душное лето, синело небо, цвели травы, кузнечики отчаянно громко стрекотали в высокой траве. Прасковья шла, пела и улыбалась солнцу. И тут вдруг высокие кусты рядом с ней зашевелились, трава и ветви раздвинулись и оттуда, прямо из густых зарослей, на тропинку шагнул крепкий пучеглазый паренек. Он взглянул на Прасковью и молча раскинул руки, преградив ей путь. Девушка замерла вначале, а потом оттолкнула парня с дороги и проговорила строго:

– А ну, отойди, Ванька! Чего встал тут, как вкопанный? Чего глаза вылупил?

Ванька что-то промычал в ответ, но не сдвинулся с места.

– А ну, пропусти, дурак! А не то вот как дам тебе коромыслом, будешь знать, как девок в кустах караулить!

Прасковья не на шутку разозлилась, топнула ногой, нахмурила брови. Парень виновато опустил голову, отошёл в сторону. Прасковья стремительным шагом прошла мимо него, а назад пошла в обход с полными вёдрами. Вдруг Ванька до сих пор в кустах сидит!

Она и раньше замечала, что Ванька-дурак таскается за ней по пятам: то полевой цветок ей протянет, когда она идет мимо, то дикие ягоды или лукошко грибов на крыльцо поставит. Прасковья старалась не замечать его. Что ей за дело до местного юродивого? Он же безобидный – сирота, живёт где-то в лесу, местные его жалеют, подкармливают, кто чем может. А ей что до него? Пусть ходит, пусть смотрит, этого она ему запретить не может. Вот только таких выкрутасов, как сегодня, она точно не потерпит!

«Надо будет всё рассказать Алёше, пусть припугнёт его в следующий раз хорошенько, чтоб близко не подходил!» – решила Прасковья.

Алексей не давал другим парням даже смотреть на свою красавицу-невесту, и Прасковье льстила его ревность.

«Любит меня крепко, раз так ревнует», – думала она.

Алексей и вправду любил Прасковью. Он её ещё два года назад на селе присмотрел – юную, пышногрудую, дерзкую девчонку. Присмотрел и стал терпеливо ждать, пока она подрастёт. Едва девушке исполнилось восемнадцать лет, как он тут же посватался к ней.

Зое, матери Прасковьи, будущий зять пришёлся по душе. Алексей был трудолюбивым, хозяйственным, надежным. «Самое то для моей вертушки Проськи», – так думала Зоя. Семьи сговорились сыграть свадьбу ближайшим летом, сразу после праздника Купалы. Зоя после помолвки начала активно выстраивать семейные отношения. Она то и дело просила Алексея о помощи по дому. Муж её давно умер, и ей очень не хватало мужских рук в хозяйстве. А Алексей и рад был помогать, ведь это был повод лишний раз взглянуть на свою будущую жену.

В темноте узких сеней Прасковья ловила в объятия и бесстыдно целовала жениха в губы – нежно и чувственно, и с ликованием ощущала, как дрожит от страстного напряжения всё его тело. Когда она отталкивала Алексея, его лицо становилось глубоко несчастным. Прасковье нравилось чувствовать эту женскую власть над ним, сильным мужчиной. Поэтому она не верила, что после свадьбы он начнёт ею командовать, как пугала мать. Ей думалось, что Алексей всегда будет таким, как теперь, – ласковым, нежным, послушным, готовым луну с неба достать, если она попросит…

«Алёшенька меня любит. Расскажу-ка я ему про Ваньку. Пусть он его накажет, как следует», – подумала Прасковья, заходя во двор.

Поставив вёдра в прохладу сеней, Прасковья вышла на улицу и крикнула матери:

– Мам, я принесла воды!

– А к тебе Алёшенька приходил, – прокричала мать, высовываясь в окно.

– Что же он мне навстречу не пошёл? Хоть бы вёдра донёс! Устала тащить по такой жаре! – возмутилась Прасковья.

– Они с отцом в соседнее село поехали, он сказаться приходил. Ждать не мог – шибко торопился. Передал тебе, чтобы ты тут без него не скучала и до свадьбы дома сидела.

– Куда ж он, неугомонный? Ведь всего неделя до свадьбы осталась! – обиженно проговорила Прасковья.

– Дядька у него помер. Хоронить поехали, – тихо прошептала Зоя.

– Ух, вредный какой дядька, не мог после свадьбы помереть! – буркнула Прасковья, заходя в дом.

– Прося! – строго окликнула мать. – Ты за языком следи! Вот отцовского ремня-то на тебя нет!

Прасковья отвернулась и, незаметно для матери, скорчила недовольную рожицу.

– На Купалу я всё равно пойду. Вот ещё! Дело ли – последние свободные деньки просиживать дома? – крикнула она матери.

Зоя заохала, заворчала в ответ, но вскоре хлопоты на кухне увлекли её, и она на время забыла о дочери.

* * *

– Проська! Невестушка наша! А мы уж думали, что до свадьбы тебя не увидим! – весело закричали девушки, издалека увидев Прасковью. – Как же тебя жених-то на Купалу отпустил?

– А мне жених не указ! – ответила Прасковья и дерзко вскинула голову.

Девушки захохотали разом, их звонкие, молодые голоса разнеслись по лужайке возле реки, освещённой множеством горящих костров. Здесь было сегодня много парней и девок.

– Пошли с нами через костер прыгать?

Девушки помахали Прасковье и, смеясь, наперегонки побежали к кострам.

Прасковья довольно улыбнулась и оглянулась по сторонам. Вокруг толпились парни и девки – весёлые, нарядные, одетые в одинаково белые одежды. Головы девушек украшали красивые венки, сплетённые для того, чтобы пустить их ночью по воде. Купальская вода обязательно покажет, кто из них в этом году обретет любовь, а кто – семью. В прошлом году вода подсказала Прасковье, что скоро её сердце будет отдано парню. Так и случилось, всё сбылось, скоро свадьба.

Прасковья побежала к пляшущим девкам, и вскоре вихрь танца закружил, понёс её вместе с остальными в большом хороводе. Она смеялась, запрокинув голову. Вокруг неё мелькали такие же радостные, возбужденные лица. Кругом слышались крики и смех, где-то в стороне играли дудки и гармони. Прасковье было хорошо, она любила праздники, любила необузданно весёлую Купальскую ночь.

Но тут вдруг она наткнулась на пристальный и неподвижный взгляд огромных, круглых глаз – кто-то неотрывно смотрел на неё из тёмных зарослей рогоза. С отчаянно бьющимся сердцем Прасковья вышла из хоровода и всмотрелась во тьму. Кусты тут же сомкнулись. Прасковья тихонько подкралась ближе и резким движением раздвинула зелёные листья. В кустах сидел Ванька-дурак.

– Попался! – закричала она, схватила Ваньку за ухо и потащила его за собой. – А ну, выходи на свет, наглец!

Возле костра Прасковья отпустила парня и толкнула его на землю.

– Что ты, окаянный, всё ходишь за мной? Влюбился, что ли?

Ванька что-то промычал ей, затряс головой. Щёки его покраснели, а длинные светлые волосы упали на лоб. Вокруг Прасковьи сразу же собрались смеющиеся девки и парни, они окружили их с Ванькой со всех сторон.

– Влюбился Ванька-дурак в Прасковью!

– Сам дурак, а губа у него не дура!

– Самую красивую девку выбрал, молодец Ванька!

Смеющиеся голоса, доносящиеся отовсюду подзадоривали Прасковью.

– Ох, – вздохнула она, томно закатив глаза, – поцеловать тебя, что ли, в честь праздника?

Девки и парни засмеялись, завизжали от восторга.

– Целуй, Проська, на Купалу всё можно! Алексею не расскажем!

Прасковья склонилась к лицу дрожащего от волнения парня и звонко поцеловала его в лоб.

– Вот тебе поцелуй, Ванька, а теперь запомни, – строго сказала Прасковья, схватив парня за грудки, – перестань ходить за мной, и в мою сторону больше не смотри даже. У меня есть жених, и через неделю нам сыграют свадьбу! Если я ему на тебя пожалуюсь, он тебя на мельнице в муку сотрет!

Ванька смотрел в глаза Прасковье не моргая. У него было странное напряжённое и одновременно потерянное выражение лица. Прасковья не знала, что творится в голове у этого дурачка, не знала, понимает ли он её, поэтому она решила пригрозить ему как можно строже.

– Понял? – сквозь зубы прошипела она ему в лицо. – А если я ещё хоть раз тебя рядом увижу, точно всё расскажу Алексею. Тогда тебе не поздоровится! Уходи в свой лес и больше не появляйся тут!

Ванька что-то промычал в ответ, часто заморгав круглыми глазами. А когда Прасковья отпустила его, он поднялся на ноги и побежал прочь от шумной, смеющейся толпы, боязливо оглядываясь по сторонам. Его сгорбленные плечи вздрагивали, и Прасковье показалось, что он плачет.

– Ну ты Прасковья, девка-огонь! Повезло с тобой Алексею! Не соскучится! – восхищенно проговорил один из парней.

Прасковья взглянула на него, улыбнулась дерзко и пошла к костру. Задрав длинную юбку выше колен, она разбежалась и прыгнула. Алый огонь жадно лизнул её голые пятки. Она вскрикнула, побежала к реке, зашла в тёмную воду по пояс и закрыла глаза от блаженной прохлады. Кто-то обрызнул её водой с ног до головы, и Прасковья громко завизжала, закружилась, расплескивая мелкие брызги во все стороны.

Выбежав из воды, она со смехом упала в мягкую траву. Юбка задралась, оголив стройные ноги, но Прасковья даже не поправила её: на Купалу можно вести себя так вольно, как хочется – никто и слова не скажет. Это праздник молодости, любви и самой жизни. Всё равно огонь заберет себе всё плохое, а вода смоет все прегрешения. Прасковья закрыла глаза и улыбнулась.

«Вот бы сейчас Алексей был здесь! Так и хочется прильнуть к его широкой груди!» – подумала она, закрыв глаза.

Но тут кто-то присел на траву рядом с ней, и Прасковья вздрогнула от неожиданности.

– Проська! А мы с Матвеем только что в кустах целовались! Правда-правда! – взволнованно прошептала на ухо Прасковье Маша, одна из её близких подружек.

– Ну, Машка! Охмурила ты всё-таки парня! Сколько он сопротивлялся, – радостно воскликнула Прасковья, повернувшись к подруге.

– Да, Проська, я год за ним, как собачонка бегала, а он всё ни в какую! Осел упрямый! – засмеялась Маша.

– Ну всё, Машка, теперь его крепко в узде держи, чтоб никуда от тебя не делся!

Маша вся засияла, лицо её заалело от счастья, губы расплылись в улыбке.

– Крепко ты его любишь, подруга! Так и светишься вся! – пропела Прасковья, обнимая подругу за плечи.

Машка кивнула, покраснела ещё пуще, а потом наклонилась к Прасковье и зашептала ей на ухо:

– Я, Проська, сегодня в лес из-за него собралась. Вот как люблю! Да боюсь одна-то идти, нечисть на Купалу по лесам разгуливает.

Машка закусила губу, а потом схватила Прасковью за руку.

– Пойдем со мной, подруженька? Я знаю, ты не испугаешься, как другие трусихи!

– Да зачем же тебе в лес? – удивлённо спросила Прасковья.

– Я цветок папоротника хочу найти! – восторженно выдохнула Маша.

– Ой, дурная! Какой ещё цветок папоротника? Кто только не искал его! Выдумки это всё, Машка! Сказочки! – засмеялась Прасковья. – Пошли лучше венки на воду пускать. Вон, девки уже песню гадальную затянули.

Над рекой и вправду стихли крики и смех, влюблённые парочки разошлись по кустам, чтоб вдоволь намиловаться, а одинокие девушки присели в круг, расплели косы и запели песню. Песня была красивая, звуки нежных девичьих голосов неторопливо текли над тёмной рекой. На душе у Прасковьи отчего-то стало тоскливо.

– Ой ты, речка-реченька
Берега пологие,
Ты скажи мне, реченька,
Подскажи, родимая,
Найду ли сердцу милого,
Смелого и сильного,
Кто полюбит душеньку,
Душеньку-голубушку.
Ой ты, речка-реченька,
Воды во тьме плещутся,
Подари ты девице
Крепкую любовь.
Чтобы сердцу миленький,
Ко мне пришёл родименький.
Покажи мне, реченька,
Друга моего…

Девушки допели, а потом пошли к реке, загадочно улыбаясь друг другу. В глазах каждой из них теплилась надежда. Зайдя в реку кто по колено, кто по пояс, они по очереди стали класть венки на тёмную воду. Прасковья внимательно наблюдала за ними, ей было интересно, кому река сегодня покажет суженого. Но Маша всё теребила её за руку, шептала страстно в ухо:

– Цветок папоротника любое желание исполняет! Может неземным счастьем наделить, а может – любовью бесконечной. И самое главное! Он может сделать так, чтобы красота твоя не увядала! Красота не увянет, значит, и муж не разлюбит!

Прасковья строго взглянула на подругу, Маша смотрела на неё умоляющим взглядом.

– Красота, говоришь? – усмехнулась Прасковья.

– Угу. Красота-то, Проська, даже у тебя невечная. Бабий век ох как короток!

Маша взяла её за руку и слегка потянула на себя. И Прасковья не выдержала, махнула рукой.

– Ладно, пошли, Машка. Всё равно венок на воду мне пускать ни к чему – у меня жених есть, и свадьба на носу. А нечисти я и вправду не боюсь. Пошли!

Они взялись за руки и торопливо зашагали прочь от тёмной реки и от горящих костров. Когда их обеих обняла ночная тьма, Прасковья нахмурилась и сказала:

– Только имей в виду, Машка, мне от твоего папоротника ничего не нужно! Себе красоту и любовь проси, если найдёшь цветок. Тебе нужнее. А я просто из интереса схожу.

– Проська, правильно про тебя говорят, что ты огонь-девка! – восторженно выдохнула Маша.

Прасковья засмеялась и потянула Машу за собой в лес.

* * *

Прасковья бывала раньше ночью в лесу, но никогда прежде ей не было так страшно, как сейчас. Чего именно она боялась, она и сама не могла понять. Машке о своём страхе она ничего не говорила, но и справиться с ним не могла – шла вперёд, пробираясь через пни и спутанные ветви деревьев, и дрожала.

Не зря молодых девок мамки пугают, что на Купалу по лесам ходить нельзя – нечисть гуляет, простоволосых, беззащитных девиц губит. Даже сама лесная чаща была не такой, как всегда, так казалось Прасковье. Лунный свет разгонял мрачную тьму, но длинные, корявые ветви деревьев качались из стороны в сторону и натужно скрипели, словно хотели схватить Прасковью и Машу за длинные волосы. Ветер шептал девушкам что-то жуткое на непонятном языке, и всё кругом было наполнено стонами и странными шорохами. Прасковье то и дело мерещились скользящие между деревьями тени, и она боялась их, хоть и была не из пугливых.

– Маша, чего-то боязно мне. Пойдем обратно, – окликнула она подругу, – вон и луна, того гляди, за тучу зайдет. Ничего не увидим и заблудимся в темноте.

– Пришли уже, Проська, не бойся! – радостно прошептала Маша. – Вон он, папоротник-то.

Девушка указала рукой в сторону большого оврага, дно которого заросло папоротниками. Ажурные листья были до того пышными и густыми, что создавали видимость мягкого зелёного омута. Казалось, можно было прыгнуть и плыть по папоротнику. Оставив Прасковью, Маша побежала к обрыву.

– Стой, Маша! – крикнула Прасковья. – Стой! Обрыв очень крут! Сорвешься!

Маша резко остановилась, не добежав пары шагов до края.

– Тише, Проська! – обернувшись, шикнула она. – Теперь нужно ждать. Стой, где стоишь, да не шуми!

Какое-то время девушки стояли, не шевелясь, а потом где-то в чаще леса раздался вой, да такой жуткий, что Прасковья вся похолодела, задрожала.

– Всё, Машка, пошли отсюда! Не нравится мне всё это, – прошептала она, обхватив себя руками и оглядываясь по сторонам.

И снова ей почудилась чья-то чёрная тень, скользящая между деревьями.

– Машка! Пошли сейчас же, а не то я одна уйду! – яростно прошептала Прасковья и направилась к подруге.

Но тут на дне оврага зажглась ярко-жёлтая искра. Маша подпрыгнула, закружилась вокруг себя и прошептала восторженно:

– Вот! А ты не верила! Это же цветок папоротника распускается! Огнём сияет!

Маша подошла к самому краю и глянула вниз. И вдруг ноги её соскользнули с обрыва, и она с громким визгом кубарем полетела вниз. Когда тело её с глухим стуком ударилось о землю, крик оборвался, и над оврагом повисла странная, гнетущая тишина.

Прасковье показалось, что в эту секунду её сердце остановилось от леденящего душу ужаса, растекшегося по нутру. На согнутых ногах она подошла к обрыву и заглянула в овраг. Маша лежала на дне, неестественно раскинув ноги и руки, и смотрела на неё застывшим взглядом.

– Маша! – крикнула Прасковья. – Маша, ты жива?

Но Маша не шевелилась. Ноги Прасковьи подкосились, и она осела на землю, обхватив голову руками. И тут луна зашла за большую чёрную тучу, и лес тут же накрыла непроглядная тьма. Услышав рядом с собой шорох, Прасковья вздрогнула, вскочила на ноги, вытягивая перед собой руки.

– Кто здесь? – проговорила она дрожащим голосом.

Лица коснулось что-то липкое и холодное, и Прасковья закричала во весь голос:

– Ааааа!

Она бросилась бежать наугад, натыкаясь в темноте на деревья и кусты, запинаясь за торчащие из земли корни, сухие коряги и старые пни. Она падала, сдирая в кровь колени и локти, вставала и снова бежала. Ей всё время казалось, что кто-то гонится за ней по пятам, тянет к ней костлявые лапы, дышит смрадом прямо в затылок.

А потом что-то злое и тёмное прыгнуло на неё сверху, вцепилось в волосы и, шипя, поползло по телу гигантским пауком. Прасковья закричала, разум её помутился от ужаса. Ей показалось, что что-то большое и холодное заползло к ней в рот. Прижав руки к горлу, она стала захлёбываться в собственном страхе, словно в воде. И вода эта была чёрной-пречёрной, как сама Купальская ночь…