Loe raamatut: «Возвращение государства. Россия в нулевые. 2000–2012»

Font:

* * *

Глава 1. Новые нормы. Что изучает политическая история?

Изложение любого исторического сюжета – это последовательность фактов, выстроенная в логическую линию соответственно взглядам и потребностям историка (скажем мы, слегка перефразируя «Дар» В. В. Набокова). Поскольку фактов, даже научно подтвержденных, почти неограниченное количество, а ум человеческий склонен к выстраиванию причинно-следственных связей (часто ложных), то почти любая концепция исторического процесса может найти себе убедительное обоснование.

Весьма распространенный подход к изучению истории – мышление по аналогии, предполагающее, что исторические события склонны возвращаться или повторяться. Нумерологические совпадения (1914–2014), общность риторических приемов в речах политиков, печальная распространенность практик массового насилия дают сходство исторических эпизодов по набору признаков, которые сравнивающему кажутся важными (например, чекисты и опричники – это совершенно одно и то же). В этот интеллектуальный соблазн впадают многие: мышление по аналогии вообще один из основных механизмов обучения, позволяющий двигаться от известного к неизвестному. Что не так с этим подходом применительно к политической истории?

Сходство происходящего в различные исторические периоды неизбежно: у человечества не так много способов социального взаимодействия, изобрести нечто новое в практиках кооперации и господства, взаимодействия и насилия затруднительно. Однако предмет интереса политической науки к истории иной: ее интересует не повторяющееся, но изменяющееся. Политическая история – это история трансформаций политических институтов и процессов. Если у мышления по исторической аналогии вообще есть практическая польза, то она будет лежать в поиске не сходств, но различий: если вам кажется, что один исторический период чрезвычайно похож на другой, сравните их и постарайтесь определить, чем они отличаются. То, что останется после отшелушивания внешнего сходства, и есть самое важное. Это зерно трансформации, из него вырастает будущее. Беда рода человеческого в том, что сроки исторических трансформаций много превосходят сроки «бедной жизни нашей»: история мыслит поколениями, человеком властвует мгновенье.

Но и политические режимы, как живые организмы, склонны проходить определенные этапы в своем развитии: зарождение, становление, развитие, зрелость, угасание. Эта фазовость развития, возможно, – самое интересное из того, что изучает политология.

Период 2000-х годов является чрезвычайно значимым в разрешении спора о том, каким образом и в какую сторону меняются политические режимы.

В 1990-е годы и в начале XXI века в политологии доминировала теория демократического транзита. Считалось, что после падения тоталитарных режимов те страны, которые освободились от их диктата, нагоняют пропущенные исторические фазы и превращаются в демократии – с некоторыми национальными вариациями такие же, как и остальные «классические».

Тоталитарная модель с жестким идеологическим диктатом и контролем над частной жизнью человека, над экономической деятельностью, над информационным пространством, предполагающая мобилизацию и участие, казалась отжившей свое и практически невозможной в условиях глобализации, обмена всех со всеми и во многом единого информационного пространства. Двухтысячные – время становления «вселенной глобальности», время все более и более интенсивных связей и связанностей разных стран, культур и экономик. Последующие десятилетия ознаменуются все более и более заметными разрывами в этой ткани из многих нитей, но, чтобы понять контрреформацию или контрреволюцию, необходимо понять революцию и реформу.

Именно в течение 2000-х годов стало ясно, что значительное количество или даже большинство политических режимов на Земле проходит более сложный процесс трансформации, чем считалось ранее: посттоталитарные режимы вовсе не стали демократиями. И у многих из тех режимов, которые вроде бы шли по пути демократического транзита, эта траектория стала, если можно так выразиться, изгибаться.

Это привело к возникновению ряда других политологических теорий, пытающихся объяснить подобные явления, исследовать те формы политических режимов, в которых существуют нормы регулярных выборов, легальной многопартийности, разрешенного плюрализма в медиасфере, но которые при этом очевидно не являются либеральными или электоральными демократиями. Мирная смена власти выборным путем там невозможна, выборы носят плебисцитарный или аккламационный характер; разнообразные СМИ говорят в основном одно и то же и либо напрямую принадлежат государству, либо владельцы и руководители наиболее значимых из них плотно аффилированы с государством; многопартийность существует, но не существует реальной оппозиционности; применяется если не жесткий, то достаточно значимый контроль как над публичной сферой, так и над основными экономическими ресурсами. Как назвать эти модели? Как назвать эти режимы? Что с ними происходит, каким образом они трансформируются? Насколько они устойчивы? Во что они преображаются?

Нарисовать какую-то одну линию, задать одно направление, которое объяснит все происходящее, невозможно. Одна из специфических черт режимов нового века – то, что они сочетают в себе, казалось бы, несочетаемые элементы: авторитарные и демократические, имитационные и сущностные. Новые информационные средства дают им новые возможности как для пропаганды, так и для репрессий. Они находятся в сложных отношениях с техническим прогрессом: пользуются его достижениями и одновременно борются с ними. Их первый инстинкт состоит в том, чтобы если не запретить, то хотя бы контролировать все новое, но через некоторое время они начинают использовать эти новые инструменты. Эти режимы гибки и адаптивны. Они не очень хорошо прогрессируют и развиваются, но они очень хорошо приспосабливаются. Они охотно используют изоляционистскую риторику.

Эта книга ставит целью взглянуть на политическую трансформацию России в рассматриваемый исторический период: каким образом менялись основные политические институты и процессы. Поэтому изложение построено не хронологически, а секторально: последовательно описываются сферы социальной и политической жизни, институты и отрасли, чья трансформация стала частью общего хода истории страны.

Говоря о специфических процессах, происходящих в российской политической системе в 2000-е годы, важно избежать двух чрезвычайно распространенных ментальных ловушек.

Первая – это поиски роковой развилки. Если мы думаем об историческом процессе в драматургических терминах – злодеи и герои, движение к хеппи-энду или, наоборот, к трагическому финалу – то мы склонны искать точки, в которых все пошло не так. Роковые придорожные камни, у которых наш странствующий богатырь сделал правильный или – гораздо чаще – неправильный выбор.

Что дурного в поиске роковых развилок? Если рассматривать жизнь как драму, то такого рода мышление возлагает неадекватную ответственность на политических акторов, при этом сводя акторов к отдельным историческим личностям. При всем понимании высокой доли ответственности руководителей и публичных лиц, надо помнить, что политическая история – это прежде всего история институтов и процессов, а не богов, титанов и героев и их отношений между собой. Намерения политических акторов могут быть одними, их действия – другими, а последствия этих действий – третьими. Практически никогда политический процесс не является результатом заранее сформулированного сценария или составленного кем-то заговора. Чем выше по иерархии находится действующее лицо, тем больше оно связано условиями этой иерархии если не в принятии решения, то в его выполнении: система может согласиться выполнить любой приказ, но действовать будет в любом случае в рамках своих возможностей. Нравственной ответственности это не снимает, но, поскольку наука не занимается выдачей нравственных оценок, мы должны помнить и об объективных условиях, и об объективных критериях оценки.

Второй ментальный грех, в который склонны впадать люди, оглядывающиеся на прошлое и старающиеся его проанализировать, – это эквифинальность (одинаковый результат, равный финал). Это положение, в котором любое действие внутри системы приводит к одному и тому же результату. Таково популярное изложение отечественной истории как циклической, повторяющейся: в России каждые 20 лет заморозки, а потом оттепель, в России за 10 лет меняется всё, а за 200 лет – ничего.

Во-первых, эта идея хождения по кругу плоха тем, что она отрицает исторический прогресс, во-вторых, это впадение в тот самый интеллектуальный соблазн поиска формальных сходств, которые не имеют значения, и игнорирования отличий, которые важны. Сравнение любого репрессивного эпизода с 37-м годом или с уже упоминавшейся опричниной – хороший публицистический прием, но в нем мало научной ценности. Поэтому эквифинальность – это ложный мыслительный прием, надо стараться его избегать.

Ловля «черных лебедей», роковых событий – не роковых выборов, а именно неких внешних факторов, которые прилетели и все поменяли, – еще одно распространенное заблуждение в анализе нашей новейшей истории. «Черный лебедь» становится значимым фактором трансформации только тогда, когда условия для этого созрели. Если их нет, то любой «черный лебедь» покажется простой вороной. А если условия уже сложились, то любое случайное, малозначительное событие запускает лавинообразную череду последствий.

Вера в «черных лебедей» плоха тем, что легко приводит нас к тому, что у психологов называется внешним локусом контроля: мышление, в рамках которого субъект считает, что все, что с ним происходит, объясняется чьей-то внешней волей. Не всякому удается, как призывают нас популярные книги, ощутить себя хозяином своей судьбы. Но если мы полностью делегируем ответственность внешним факторам, то никогда не разберемся с тем, что с нами на самом деле происходит. Пример такого типа мышления – выстраивание зависимости российских внутриполитических процессов от цен на углеводороды. При всей несомненной значимости этого фактора, сводить объяснение всего происходящего к нему было бы чрезвычайным упрощением.

Вообще, говоря о российской новейшей истории и о политическом режиме, можно повторить за Борхесом фразу, которую он сказал о Вселенной: «Все то, что мы о ней знаем, – это то, что она бесконечно сложна». Россия – большая, многоукладная, сложная страна. Целью этой книги не является исчерпывающее описание всего, что происходило в России с 2000 до 2012 года. Тем не менее мы будем помнить об этой ее сложности, будем стараться избегать финальных оценок и, по возможности, объективно наблюдать реальность.