Я сел за это письмо, чтобы поведать тем господам, держащим меня здесь уже который день взаперти, правдивую историю. Рассказать ее будет трудно, но написать окажется, наверное, еще труднее, но я не хочу больше молчать. Мне нет нужды что–либо скрывать, в моей жизни было много невзгод, но то, что произошло недавно, окончательно поменяло, перевернуло ее с ног на голову или, правильнее сказать, с головы на ноги. Я не хочу скрываться, молчать и бежать, куда глаза глядят. Мне это не нужно, я всего лишь хочу рассказать все то, что приключилось со мной, о моей жизни последние полтора года, о том, кто такой некий уважаемый господин Оливер О’Брайен. Кто такая Красотка Шерри…

Я не хочу врать или искажать хотя бы одно слово, сказанное мной или в мой адрес, поэтому клянусь оставшейся жизнью и честью памятью о сестре – я не буду врать, ни одним словом, звуком, действием, как бы тяжело, а порой и стыдно это ни было. Я хочу быть честным ради Шерри. Она изменила меня, мою жизнь, она привела меня сюда… И я спустя долгие годы этому рад.

Я поведаю и том, кто такие Гейл, Смельчак Нил, Неподражаемая Гортензия, Неразлучные Зевс и Ганимед, Глотальщик, Мистер–На–все–ответы–знайка, Мистер Без-костей, Лулу и Коко, Кэтлин, Лилавати с Бинойей, Змееуст, трио Мистер Не-высокий, Мистер Не-низкий и Чайная дама и, конечно, Миссис. Я не хочу и обижать их, и говорить о них, важных для меня людях, одним словом. Нет, этого не будет. Они замечательные, помогли мне тогда, и я хочу отплатить за их доброту, отчистить их имена.

Это будет долгий, мрачный и тяжелый рассказ, но я должен это сделать! Должен поведать многим правду! Должен рассказать, почему яркого купола шапито «Удивительного мира мистера Оливера» больше не стоит ждать ни в одном из городов…

Все это началось тогда, полтора года назад, поздневесенним вечером 1837 года…

Глава 1

Духота давила всевозможными запахами. Пот, дешевый алкоголь, неумелые подделки духов, вонючая еда, разносимая на подносах кривозубых официанток в коротеньких платьицах, которые едва скрывали колени и даже кружева рабочих красивых панталон. Клуб гудел, наперебой кричали то грубые голоса, то высокие, театрально напуганные вскрики, после мешаясь с бурным смехом со всех сторон. Ни нравов, ни морали, ни по этикету заученных фраз, – здесь не было ничего из этого.

Впрочем, я чувствовал лишь, как воняло кровью. Уж этот металлический аромат ни с чем не спутаешь, как и ароматы местных канализаций. Ни тот, ни другой, я, да и никто из всех присутствующих не хотел бы ощущать, но сейчас далеко не об этом. Запах крови лишь дразнил, раззадоривал, заставляя опускаться все ниже и ниже, на самое дно животных инстинктов, где забываешь, что такое человечность. А что это такое? Поди спроси у тех, кто уже давно не мог ровно сидеть за стойкой, да те тебе и ответят. Так ответят, что новых слов поднаберешься, да таких, что ух, сердце захватывало, а уши жгуче горели. Знал я это не понаслышке. Подшутили так завсегдатаи надо мной, когда я впервые перешагнул через прогнивший, в прямом и переносном значении, порог этого подпольного клуба.

Удар в челюсть быстро привел в чувства, впрочем, ничего нового. Действенный способ вернуться в реальность из далеких мыслей, ничего не сказать. Кожа горела от полученных побоев, а кровь залила почти все лицо, попадая в глаза, которые так неприятно жгло. Только вот прикроешь глаза на секунду, и тебя снова ждет хук слева или справа, там уже не так важно будет. Кровь металлом отдавалась на языке, но оно и понятно. Хотя бы зубы целы. Это снова открылась только–только зажившая порванная губа, в ее самом уголке после предыдущего боя, залила все зубы кровью, но такое ждало не только меня. Отвести взгляд в сторону значит проиграть, поэтому напротив светилась ровно такая же кровавая улыбка. Ха! Та, правда, все никак не исчезала, а с каждой секундой становилась все шире и шире. Нелицеприятное действо, конечно.

Удар, снова и снова. Плечо, правые ребра, левое колено. Тело горело, отказывалось слушаться и подчиняться, хотелось принять горизонтальное положение и просто отдышаться, но нет. Это бои. Только правил никаких не было, просто борьба. На деньги. Ну а что? Как еще развлекаться всем тем упившимся до свинячьего визга мужикам или бабам, которые умело таскали из их кошельков и без того еле заработанные гроши? Это лишь борьба на потеху публике, которая даже сейчас умудрялась поднимать ставки, шлепая пышногрудых красоток с подносами по попе, не чураясь никаких запретов хозяев клуба. Все это знали, видели и слышали. Ни раз и ни два. Десятки, несколько десятков, впрочем, я уже давно перестал вести счет. Как и перестал слышать все то, что сейчас истошно кричали те, кто поставил на меня все свои деньги.

– Уродец! Уродец! Уродец! Уродец! Уродец!

Так меня называли здесь, на ринге, в душных клубах, в сырых подвалах домов, – везде, что я и позабыл, какое же мое настоящее имя. Это продолжалось так долго… Сколько? Год? Два? Пять?

Новый удар привел сознание в чувства, но это никак не помогло восстановить уплывающую картинку перед глазами. Она вертелась, кружилась, но никак не становилась четче. Лишь кровавее. Вот же черт! Проморгаться бы, да только это верный проигрыш. Но я не я, если не выполню данный мне приказ.

«Выиграй», – одно слово, брошенное вместе с неопределенным легким взмахом руки, и вот я здесь.

Сознание ускользало. Медленно темнело, скрадывая тени все сильнее и сильнее. Да уж, сегодня явно не мой день. А какое сегодня число? Вот черт! Новый удар ровно в челюсть, и я видел, как противник резко упал. А нет, упал как раз–таки я. Проиграл…

Все еще звенящая тишина. Я не слышал того шума за пределом ринга, не слышал и объявления победителя этого боя, просто лежал, пытаясь отдышаться. Глаза слепил какой–то свет, который мешал потерять наконец–то сознание и ненадолго провалиться в темноту. Мне не нужно было слышать восторга победителей и хуления проигравших, чтобы знать все это. Не раз и не два такое было, поэтому просто снова думал, о чем–то таком далеком. А ведь закрадывалось такое впечатление, что сегодня все пойдет не так. И о тумбочку ударился, и рассеянно пролил воду на рубашку, на лестнице чуть не навернулся. Да, сегодня явно все шло наперекосяк.

– И долго собираешься лежать?

Темный силуэт в этой ярком свете наклонился ближе, закрывая собой луч и становясь форменной тенью с каким–то хорошо различимым ароматом. А, да, так пахли дорогие сигары, которые курил мистер Коллинз. Тень склонялась все ближе и ближе, а запах становился все ощутимее и ощутимее, отчего и без того не лучшее состояние… В горле поднимался комок, а во рту ко вкусу крови прибавлялся желчный привкус. Как бы меня здесь и не вывернуло…

Теперь силуэт стал более отчетливым, когда он полностью перекрыл весь свет и невольно взгляд сфокусировался на очертаниях лица. Этот мужчина с высокими скулами, аккуратно подрезанной темной бородой, курчавыми волосами улыбался. Вроде улыбался, только его темные лисьи глаза не улыбались, в них горело что–то, что тяжело описать одним словом.

– Отдыхаю, – прохрипел я,

Прикрыв глаза, незаметно для всех задержал дыхание, еще сильнее чувствуя бешено колотящееся сердце. Лучше уж задохнуться, чем показать себя с худшей стороны новому хозяину в первые секунды. Да, я прекрасно знал, что он мне сейчас скажет. Такое было уже далеко и не пять раз. Уже привык быть разменной монетой у аристократов. Над головой лишь раздался тихо смех. Довольный чем–то, совсем спокойный, но совсем не радостный.

– И долго будешь отдыхать?

– Пока стоящий у дверей придурок не выкинет меня за шкирку на улицу.

Мужчина зашевелился, его одежды зашуршали. Видимо, огляделся. Сегодня, впрочем, как и всегда, дежурил Большой Джо, так что он должен был увидеть у двери огромного бугая, на вид не особо умного. Впрочем, от него только и требовалось выполнять нетрудные приказы хозяина клуба и выкидывать особо пьяных посетителей за дверь.

– Тот лысый? В не по размеру маленькой рубашке.

– Да, хороший малый, – усмехнулся я, так и не найдя сил, чтобы даже на долю секунды открыть глаза. – Силищи немерено, безжалостен, но зато всегда вещи приносит. Пусть и кидает их в лицо или лужи.

– Ну, так вставать собираешься? – беспрекословный тон заставил меня снова открыть глаза, снова тяжело фокусируясь на лице мужчины.

Он был не из тех, кто пришел сюда просто выпить и пожаловаться на жизнь. Он был похож на прежнего хозяина, только старше и по–джентльменски учтив. Темный костюм тройка, с поблескивающей цепочкой карманных часов, шелковый платок, отглаженные ворот и манжеты кремовой рубашки и массивное, явно золотое, кольцо на указательном пальце правой руки. Позади мелькнула еще одна тень. То был высокий мужчина в более простом одеянии, осторожно придерживающий резную трость с металлическим навершием в виде сокола.

– Кто вы?

– Твой новый хозяин.

– Хорошо, – и как бы все еще ни плыла и расползалась черным пятном картинка перед глазами, я не мог не выполнить приказ нового хозяина, поэтому с трудом, но сел.

– И ты не удивлен? – мужчина внимательно рассматривал меня.

Его хищные глаза, такие были у всех, кто обладал деловой хваткой, осматривали меня всего с ног до головы, словно пытались найти легкий намек на брак проданного товара, на недовольство с моей стороны, но ничего из этого не было и не будет. Лишь отполированный, поддержанный товар.

– У меня было много хозяев, – и поднялся на ноги, следом за господином. – Наверное, вы слышали об этом.

– И правда, бастар санс абри[1], – бросил он и, резко развернувшись, направился к выходу из душного клуба, принимая трость из рук стоящего позади. – Помоги ему.

– Хорошо, господин, – ответил тот.

Меня резко подхватили за руку и помогли аккуратно встать, поддерживая, пока сознание пыталось совладать с поменявшейся картинкой. И, не желая заставлять господина ждать, я сделал маленький шаг, как только картинка перед глазами начала проясняться, но меня довольно сильно осадили, а голос над самым ухом произнес:

– Не торопись, еще успеешь. Приди в сознание сначала.

Голос был слишком юный, но уже с такой какой–то болезненной хрипотцой и усмешкой, словно его забавляло мое странное рвение скорей пойти, хотя со стороны это выглядело довольно комично. Я медленно перевел взгляд на вынужденного помощника. И правда, юнец. Простецки, но чистоплотно одетый, сильный, статный, но явно невысокого происхождения.

– Не смотри так на меня, – засмеялся он.

И я молчаливо отвел взгляд, как и было сказано, отмечая, что картинка все–таки выровнялась, и сделал более уверенный шаг, все также держась за него. Он неспешно вывел меня из клуба, и я по–доброму бросил бугаю краткое прощание, на которое тот не обратил даже внимания, просто швырнув в руки юнца мои вещи.

– Спасибо, дружище, – бросил я в ответ и направился к кэбу, где нас и ждал новый хозяин.

Его не было видно, он скрылся в тени крыши кэба, залезть в которой было непросто не то что калеке, но и абсолютно здоровому мужчине в самой удобной одежде. Сколько я наслушался от хозяев притязаний насчет этой ступеньки и маленькой дверцы, что казалось, это не они разъезжали в кэбах целыми днями, а я. Юнец уселся рядом с господином, помогая мне улечься на пол кареты. Хотя кому я вру, я же обещал писать правду и только правду. Этот юнец истолкал меня всего, чтобы, не дай Боже, моя потная рука или капелька крови как–то столкнулись с начищенным до блеска ботинком господина.

Кэб тронулся, и под цокот копыт, в раскачивающейся и скрипящей на щебне, а после и брусчатке карете, я, наконец, дал волю мыслям. Прохлада воздуха, ночная темнота, нарушаемая лишь скоплением звезд, воем пьянчуг и даже руганью какой–то визгливой бабы, помогли прийти к принятию того, что это снова случилось. Что ж, теперь снова все поменяется. Только привыкнешь к новым правилам, как снова продают, отдают в чьи–то руки. Вот тебя снова везут куда–то, представят каким–нибудь именем, пояснят на словах, для чего купили и все. Вертись, живи, как хочешь, нам плевать, да и вообще твое мнение нам не интересно. Привык уже, что никто никогда не считался с мнением рабов.

Да, раб, самый настоящий раб. Продавали за какие–то копейки, когда больше не приносил необходимой прибыли, которая была нужна. Кому? Да кому придется.

– Как зовут? – голос господина и правда был внушительным, таким громким, четким, пробирающим до дрожи.

– Не помню, господин.

– Врать удумал? – в этой фразе не было ни угрозы, ни раздражение, лишь полное равнодушие.

– Нет, господин. Меня называли разными именами. Я был и Чарли, и Джорджем, и Хьюбертом, и Уилом, и просто цацой, – я безразлично пожал плечами, меня много как называли.

– Цаца? – голос господина звучал удивленно. – Ну и какое задержалось дольше всего? – усмехнулся он.

– Уродец.

Коротко и четко. Меня кликали уродцем очень долгое время, что я уже и забыл, что это слово по сути оскорбление. Оно стало для меня новым именем. Тем, чтобы отличало меня из гущи безымянных незнакомцев. А какое имя дали мне мои родители, поди разберись. Уже лет так 20 точно никто не называл меня моим родным именем, так что я его и позабыл.

– Ничего не скажешь, – хмыкнул господин в ответ и снова заговорил по не нашему. – Пью импорте се ке вюз апли ан бастар ель рестар ель[2], – я не понял ни слова, но вроде как это был французский, так говаривал его прошлый хозяин – мистер Шолти.

Спрашивать, что это значит невежливо, неэтично, да и не особо хотелось. И так было понятно, что далеко не ласковые слова звучали на столь красивом языке.

Мне и правда очень нравился французский. Мистер Шолти говорил на нем большую часть, лишь к слугам обращался на английском. Но зато как говорил! Все заслушивались, да и я тоже, чего уж скрывать. Он был утончен, и этот язык ему подходил как нельзя. А вот с мистером…

– Господин, простите за вопрос, – начал я и услышал одобрительное мычание в ответ. – Вы узнали, как зовут меня, а я нет, – тот лишь впервые искренне засмеялся, да так громко, что кто–то из пьянчуг на улице даже заткнулся, испугавшись.

– Оливер О’Брайен.

Имя казалось знакомым, по крайней мере, казалось, что я где–то его слышал, но только где? Задавать дальше вопросов я не стал, просто уставился на небо, замечая, что мы выехали за пределы шумных улиц и двигались куда–то к тихим районам, а возможно и вообще в пригород. Глаза сами собой закрывались, хотелось провалиться в сон и перестать чувствовать ноющее тело.

– Не спи, мы скоро приедем, никто тебя не будет тащить в дом.

Одна фраза, и пришлось вновь распахивать глаза, пересчитывать звезды в созвездиях, вспоминать названия, которые мне когда–то говорили, считать цоканье копыт и все то, что я мог, вот так лежа под ногами господина, делать, чтобы не заснуть.

– Не врали, когда говорили, что послушный.

Это не вопрос, чтобы ответить, не просьба, да и не похвала, просто думы нового хозяина. Эта фраза преследовала меня огромное количество времени. Каждый непременно говорил мне об этом, словно я и сам об этом не знал. Просьба, приказ, да и вообще любое слово хозяина – закон для раба, а я, увы, раб без возможности выкупа и освобождения.

Кэб остановился, качнувшись в последний раз, и юнец ловко спрыгнул на щебенку, помогая мне подняться. Усталость, конечно, навалилась разом, но на ногах стоять уже мог, хоть те и позорно тряслись. Мистер О’Брайен спустился и направился к открытой калитке виднеющегося особняка. Зажиточного, богатого, впрочем, в районе отнюдь не среднем мы сейчас находились. Дом возвышался на три этажа, в каких–то окнах горел тихий свет, как и крыльцо, освещаемое открытой настежь входной дверью.

Хозяин шел чинно, но спешно, хотя и довлел своим почти осязаемым хладнокровием. Слуги, ожидающие его на крыльце, покорно склонившись, приняли его трость и выслушали все необходимые приказания, которыми он разбрасывался так быстро, что я просто не поспевал за его логикой, да и вообще ни за чем не поспевал. Меня все также вел под руку юнец, только стоило мне взобраться на крыльцо, как и с другой стороны меня подхватил еще кто–то и потащили прочь. Если господин поднимался по лестнице, расстегивая по пути пуговицы воротника и манжет рубашки, то меня оттащили куда–то за невзрачную дверь на первом этаже.

– Отдохни хорошенько, ты мне нужен завтра к обеду в осознанном состоянии.

– Хорошо, – хрипло ответил я, настраиваясь на отданный приказ.

За дверью был небольшой, довольно узкий коридор со множеством невзрачных дверей, из–за некоторых звучал какой–то шум. Это были комнаты прислуги, понял я это уже только после того, как меня довели до пятой двери и, легко толкнув ее, втащили внутрь. Это была небольшая комната с тремя заправленными кроватями, рядом с которыми стояли три невзрачные тумбочки с зажженными керосиновыми лампами. Большой шкаф стоял прямо за дверью, а между ними у одной из кроватей стоял простой стол с парой выдвижных ящиков. В целом комната выглядела даже пустой, хотя было видно, что здесь жили. Вон там из ящика одной из тумб торчала какая–то бумажка, а на столе неровной кучей лежали бумаги и чернильница с самым дешевым пером. Да и витал в комнате особый запах. Не, не пота, что странно, просто было понятно, что эта комната не пустует.

Меня кинули на самую дальнюю и неудобно стоящую у стены кровать. Твердая, но, впрочем, это кровать, уже можно было радоваться. Юнец, так и не кинув больше ни одного слова, тут же вышел за дверь вместе со вторым мужчиной, оставляя меня одного, правда, ненадолго. Он вернулся с небольшим тазиком, на плече висели полотенца, а мужчина за ним нес какие–то бутыли.

– Пришел в сознание? – спросил юнец, усаживаясь на кровать и ставя таз на тумбу.

– Почти. Все еще мутит, но лучше.

– Это хорошо, – и он впервые улыбнулся, легко и даже облегченно, я бы сказал. – И как же нам тебя звать, раз имени нет?

Мужчина, который встал рядом с нами, удивленно посмотрел сначала на юнца, а после перевел взгляд на меня, не понимая брошенной фразы.

– Не знаю, – откликнулся я. – Как завтра господин назовет, так и будете. А тебя–то как звать?

– Гейл, – улыбнулся юнец и, намочив полотенца, протянул его мне.

– Спасибо, – с его помощью я сел в кровати и принялся обтираться от крови, которая уже засохла и не хотела поддаваться нехитрым манипуляциям.

– Я и Мэтт будет твоими соседями, – он кивнул на мужчину, который промакивал бинты какими–то жидкостями.

– Приятно, – буркнул я и тихо зашипел, когда бинт коснулся раны на брови.

– Мне тоже, но потерпеть все же придется, – хохотнул мужчина. – Я, можно сказать, подрабатываю местным лекарем, хотя и один из садовников.

– Ммг, – невнятно согласился я, пытаясь не шипеть от больнючих примочек.

– А я – посыльный, хотя считают все за мальчика на побегушках, – выдыхает Гейл, а Мэтт тихо смеется.

– Потому что со стороны так это и выглядит.

– Ой, ну все, – он обиженно надул щеки, и, казалось, скинул еще пару лет, превращаясь в обыкновенного мальчишку.

Так я попал в дом господина Оливера, который и являлся отправной точкой всей моей истории…

[1] Здесь и далее все французские выражения будут записывать кириллицей, как слышит их главный герой.

Bâtard sans abri (франц.)

[2]Peu importe ce que vous appelez un bâtard, elle restera elle (франц.)

Глава 2

Меня предупредили, что хозяин ждет меня на обед, поэтому Гейл протянул свою одежду. Она была мне чуть маловата, но в разы лучше, чем то, что пытались отстирать прачки. В дневном свете особняк даже изнутри выглядел более дружелюбным и уютным. Огромные незашторенные окна позволяли солнцу лучами играться с богатым интерьером столовой, в которой во главе огромного стола сидел хозяин. Он спокойно обедал, не обращая ни на кого внимания.

– Садись, – первое, что я услышал от него, и я сел на стул, на который мне указали. – Выглядишь лучше, – довольно кивнул он сам себе, внимательно осмотрев меня. – Принесите еще одну порцию, – я хотел отказать, все же негоже слуге есть за одним столом с хозяином, но меня быстро осекли. – Это привилегия первого дня для переговоров, здесь все через это проходили, – я перевел взгляд на какую–то попавшуюся служанку, и та кивнула, показывая, что все так и есть. – Мне проще вести разговор со своими работниками на равных, задобрить их сначала и дружелюбно ввести в курс дела.

– Спасибо, господин, – я благодарно кивнул, с позволения принимаясь за ароматный гуляш.

– Сложной работы тебе не грозит, но в твоем случае будет много всяких, – он неопределенно махнул рукой, словно пытался правильно подобрать слово, – заморочек. Поэтому начнем с первого, – я лишь кивнул, отвлекаясь от еды. – Называй меня господин Оливер.

– Хорошо, – господин Оливер с недоверием взглянул на меня.

– Что ж, – он вздохнул и, откинувшись на спинку стула, продолжил. – Твоя работа будет заключаться в прямом исполнении моих приказов, любых. Без права ослушаться их или оспорить, – я снова кивнул. – Совершенно любых, – он проверял меня, пытался понять, насколько далеко он может заходить в своих приказах.

– Такие правила для меня совершенно не новость, господин Оливер, как и поплавать в январе в озере подо льдом, чтобы посмотреть, смог ли обычный прохожий увидеть Джейн Доу[1], просто проходя мимо паркового озера.

Такие странные приказы были для меня далеко не единичными случаями, а то купание зимой в озере – одной из самых безобидных выходок, хотя и пришлось после проваляться в болезненном бреду пару дней. А вот, видимо, для господина Оливер и пары слуг такие приказы оказались чем–то из ряда вон выходящим, по крайней мере, так это казалось по их удивленным взглядам, обращенным ко мне.

– И часто такое происходило? – поинтересовался хозяин, снова принимаясь за еду.

– У каждого хозяина были свои правила, хотя они мало чем отличались от ваших первых двух пунктов: называй меня так–то и делай все, что я говорю.

– Именно поэтому послушный?

– Кто ж их знает, – мне было безразлично их мнение что тогда, что сейчас.

– Что ж, тогда перейду еще к одному пункту. Он главнее. Если первые два ты еще можешь нарушить и получить минимальное наказание, то за нарушение этого правила… – он учтиво замолчал, впиваясь своим хищным взглядом в меня, а я что..?

– Я не собираюсь нарушать ни одного из них, так что…

– Твоя задача охранять меня, всегда, беспрекословно, а если и нужно будет, то умереть за меня.

– Хорошо, – кивнул я, прекрасно понимая, что обычно для такого меня и покупали.

– Но… – начал хозяин очень серьезно и настороженно, что я даже замер, ожидая продолжения, только резко открылась дверь.

Я от неожиданности перевел взгляд на источник шума, понимая, что это лишь открытая дверь, за которой может быть что угодно, резко подорвался на ноги и встал перед господином Оливером так, чтобы не перекрывать ему обзор, но в случае опасности не дать обидчикам его задеть. Это не составило и доли секунды, наверное, можно было сказать, что это привычка. Да и господин Оливер не сказал, насколько серьезна опасность. Ведь вполне возможно, что она висела над его головой постоянно на протяжении дня, кто ж разберет этих людей голубых кровей. И теперь, когда шум немного поулегся, я почувствовал на себе несколько взглядов, а за спиной раздался смешок.

– Я не успел даже договорить про правила, а ты уже… – он снова махнул рукой, указывая на меня, когда я обернулся к нему. – Не думал, что ты настолько… послушный… – и громко расхохотался.

– Что тут происходит?

Только теперь я обратил внимание на вошедшего. Это была хрупкая девушка, одетая в пышное небесно–голубое платье по последней моде. Ничего лишнего, просто небольшие оборки, покатые рукава, открывающие вид на тонкую шею, украшенную нитью жемчуга, и впалые ключицы, на которые падали завитые пряди русых волос, убранных в какую–то навороченную прическу. Она была молода, красива и слишком тонка, потому что по крайней мере, с первого взгляда мне казалось, что она тонула в этом пышном великолепии. Ей бы что–то легче, невесомее, почти как те платья, что были пару лет тому назад. Она была утончена, изыскана и совсем не походила ни на одного встреченного до этого мгновения человека.

– Теперь он твой, – спокойно сказал господин Оливер. – Садись, – и лишь по строгости голоса я понял, что это было сказано именно мне.

Я не мог оспорить приказ, впрочем – зачем? Эта девушка, да, именно девушка, она была младше меня лет так на семь точно, не представляла из себя никакой опасности. Я вернулся на свое место, пристально наблюдая за развернувшейся сценой. Эта девушка подошла к протянутой к ней руке господина Оливера, ловко взялась на нее и уселась на его колени, как только тот чуть отодвинулся от стола. Она легко чмокнула его в щеку выше линии бороды и обняла за шею. Я не мог видеть ее взгляда, я мог лишь наблюдать за ее утонченной талией и спиной, а еще за взглядом господина Оливера.

Сложно будет описать на бумаге все то, что я увидел в его черных глазах. Это была жгучая, терпкая смесь, как тот самый дешевый алкоголь в полуразрушенных кабаках. Он топил все мысли, желания, плавя все внутренности чем–то до боли противоречивым, здесь было то же самое. Господин Оливер смотрел на нее так, словно она была чем–то недосягаемым, хотя вот она была в его руках, плавилась в его прикосновениях. Он смотрел на нее, как на самый драгоценный камень, который видел весь свет, но и она все же не была самой красивой. Да, милой, изнеженной, но я встречал более красивых девушек и женщин. Он смотрел на нее, как на что–то так сильно желанное, хотя она сама путала свои хрупкие пальцы в его кудрявых волосах. Он смотрел на нее с таким желанием обладать, хотя сам притягивал ее для звучного поцелуя, выбивал из ее груди гортанный, мелодичный звук. Он смотрел на нее так, словно каждый день утопал в ней снова и снова, хотя сам хватался за нее, как за спасительный дрейфующий плот.

Его широкая рука на ее шее смотрелась слишком большой. Тогда почему–то мне казалось, что, если того пожелает господин Оливер, он за одно мгновение, просто сжав руку чуть сильнее, мог бы переломить ее хрупкую шею. Она была слишком хрупкой, и я буду повторять это многие разы, потому что… не было ни одного человека, на которого взглянув, боишься переломить, сломать, убить всего лишь взором. Она смотрелась куклой в нежном платье на коленях господина Оливера. Куклой, которой он так хотел обладать, что не стеснялся в проявлении своих страстей на публике, пусть в зале были всего лишь его же слуги.

– Ma fifille, – господин Оливер оторвался от нее и теперь снова, все также властно сжимая в руках, жадно всматривался в ее лицо, – он весь твой.

– Mon cher, – снова ее мелодичный голос вторил ему. – Зачем?

– Ты и сама прекрасно это знаешь, – и снова поцелуй, легкий, быстрый, но все такой же звучный.

Она обернулась, и тогда я впервые обратил внимание на ее лицо. Чуть полные губы, даже без тени улыбки, вздернутый аккуратный нос, тонкие брови и ледяные серые глаза, так резко контрастировавшие с бездонными глазами господина Оливера. В них не было ничего того, что бесновалось в его темных глазах. Совсем. Там было пусто, там было абсолютное ничего. В них не было ни интереса, никакой–либо заинтересованности в окружающем ее мире, ни уж тем более сильных эмоций, как любовь или тот же гнев.

От этого контраста, от ее безжизненного взгляда с необычайно большими черными зрачками, стало не по себе. Впервые за долгое время я снова почувствовал противный, липкий, мерзкий табун мурашек, бегущих по коже. Было в ней что–то пугающе любопытное, но мне нельзя. Она – господина, именно это мне так живо показали пару секунд назад.

Она вытянула руку, хрупкую, тонкую. Кожа ее была бела, словно никогда не видела солнечного света, а мягкость, даже на бегло брошенный взгляд, лишь подтверждала, что она никогда не видела тяжелой работы. Впрочем, не для разглядываний мне протянули руку, но я не знал, как здороваться с леди. Мне никогда не подавали руки, а другие не показывали примеров. Лишь одна девушка дала мне руку, поэтому…

Я аккуратно пальцами приподнял ее руку и приложил к ее ладони свою, удивляясь ее размерам. Ее рука исчезла за моей, а мягкость кожи оказалась лишь иллюзией. Ее руки были грубы, сильно намозолены, да так, что смотрелись единым пятном. И пока отчаянно пытался понять хоть что–то, то едва заметил удивленные взгляды слуг и хозяев.

– Я что–то сделал не так? – я удивленно заглянул в глаза господина Оливера и тут же убрал руку, виновато потупив взгляд.

– Нет, совсем нет, – произнесла девушка, вставая с коленей и пересаживаясь на стул напротив меня по правую руку от господина Оливера. – Просто это было необычно, но ничего зазорного в этом не вижу.

Я поднял взгляд, пытаясь уличить ее в злости, потому что… Да по многим причинам, если говорить честно. Но не увидел ничего, кроме неожиданного глубинного интереса и легкой улыбки, которая едва затронула ее чуть поднявшиеся уголки губ.

– Это то самое «но», о котором я хотел сказать, – продолжил господин Оливер с того момента, где мы остановились.

Я уже и забыл, что он излагал мне правила. Он объяснял мне третье правило, когда вошла эта девушка. Впрочем, видимо, она вошла вовремя, раз это как–то касалось ее.

– Как только она появляется в твоем поле зрения, ты защищаешь ее до тех пор, пока я тебе сам не разрешу это прекратить, понял? – его тон снова стал серьезным, поэтому я без промедлений кивнул.

Просьба казалась странной, но я мало над этим задумывался, снова принимаясь за свою уже остывшую еду. Меня мало волновали чужие судьбы и интриги, поэтому я старался не вслушиваться в разговор хозяев, не решаясь даже поднять головы.

– Как мне стоит тебя звать? – спросила вдруг она, и мне вновь пришлось поднять взгляд.

– Назови его сама, у него нет имени, – привычно спокойным тоном ответил ей господин Оливер.

– Что ж… – она задумалась, оглядывая стол. – Как насчет «Гарри»?

– Мне нравится, – ответил за меня господин Оливер, хотя я порывался и сам ответить согласием.

– Шерри и Гарри, мне нравится, как звучит, – она впервые искренне улыбнулась и принялась за мягкую выпечку.

Шерри… Видимо, так ее звали, а снова задавать вопросы мне тогда не хотелось.

– Но знаешь, mon petit loup, называй меня «ma belle».

Я и не сразу понял, что обращались ко мне. Я и правда мало чего мыслил во французском, поэтому просто перевел взгляд на господина Оливера, а тот выжидающе смотрел на меня.

– И ее ты должен слушать также беспрекословно, как и меня, – добавил он и сделал глоток душистого чая.