Шапито

Я слышал, что можно как–то плеваться огнем, но никогда не думал, что это настолько красивое действо. Языки пламени разгорались в зале, завлекали, по–новомодному слову, гипнотизировали. Методично, ритмично и бодро мужчина то крутил, то подкидывал, а после и изрыгал яркое пламя. Зал ликовал, аплодировал так громко, как мог. Все же страшная участь для дома и людей до сих пор был пожар, огонь в чистом виде. Он же неподвластный, строптивый и эгоистичный, но не в руках Повелителя Огня. Его он словно слушался, прислушивался, позволял творить все, что хотелось. Хотя, наверное, это лишь со стороны так казалось…

Следующий номер оказался заключительным, самым ожидаемым даже не по гулу, а по реву зрителей, которые наперебой скандировали «Шерри». И он начался только тогда, когда незаметно скользнувший на свое место господин Оливер кивнул. Луч взметнулся вверх, выхватывая из тени купола хрупкую, изящную фигуру, скрутившуюся в красной ткани. Музыка замедлилась, полилась еще медленней, тягучей, словно никуда не спешащий ручеек. Фигура медленно опускалась под звуки оркестра и также нарочито медленно распрямлялась под неожиданное пение той самой женщины с бородой, имя которой я прослушал, охваченный различными чувствами. Но теперь я просто слушал ее голос и был прикован взглядом лишь к ней.

К ма бель…

Я думал, что это лишь совпадение, что имена просто созвучны, не более, ведь… не может же столь изнеженное создание в пышном, большом для нее платье так легко висеть на тканях, выпрямляясь, словно просыпаясь от долгого сна. Я не понимал слов песни, арии или чего там исполняла певица, но я чувствовал, как ма бель словно цветок распускается прямо в воздухе, словно она и не висела высоко над сценой в луче света. Она опустила ноги вниз, ожидая, пока они не коснуться сцены. И только теперь я обратил внимание на ее образ.

Нежный, легкий, струящийся – он был похож чем–то на образ Ганимеда, но более прикрыт, менее роскошен, как просто обычный кусок ткани, заколотый по ее тонкой талии. В ее распущенных длинных волосах не было никаких украшений, кроме маленькой, совсем крошечной, золотой заколки, которая держала некоторые пряди на затылке. Но больше всего меня удивило то, что она была босиком, что как–то не вязалось, а может очень даже и вязалось с образом, но выбивало меня из колеи. Теперь все становилось на свои места, каждый кусочек головоломки занимал свое место. Хрупкая, но с мозолистыми, жесткими руками. Да, это была ма бель. Это была она…

Мне казалось, что я даже перестал дышать в тот момент, пока не закончился ее номер. Я глядел во все глаза, не в силах даже моргнуть. Ма бель, Шерри (произносилось как именем Шэрри, не как называл ее господин Оливер – ШеррИ на французский манер), разбежалась по кругу сцены и вдруг взлетела, пролетая ровно над головами зрителей так, словно она бежала по воздуху. Кувырок и вот она не бежала, а летела словно птица. Еще один и она вверх ногами пролетела над маленьким мальчиком и озорно улыбаясь украла из его рук маленький кусочек карамели, тут же запихивая к себе в рот под детский счастливый визг.

Она поднималась на руках вверх, заворачивалась в полотно, а после, покрутившись, стремглав падала вниз, и я чудом останавливал себя от того, чтобы не помчаться ей на встречу. Она наслаждалась тем, что вытворяла со своим телом, с полотнами, с людскими сердцами. Она не улыбалась ярко или как другие счастливо, она улыбалась настолько влюбленно. Каждый ее взгляд на кого–либо был наполнен той изнеженной, восхищенной, трепетной любовью, словно это не она летала над зрителями, а просто смотрела за этими переворотами, трюками, которые не просто заставляли ее сердце замереть, а радовали. Радовали до глубины души…

Я признаюсь честно, я любовался. Любовался, забываясь. Любовался каждым ее жестом изысканных пальцев, которыми она играла порой на фортепиано, забываясь кого она касалась ими. Любовался каждым ее взглядом, забываясь в чьих руках эти глаза закатывались от удовольствия. Любовался каждой ее эмоцией, забываясь кому они предназначались в обычное время. Любовался изгибом ее тела, забываясь как властные руки скользили по этим самым изгибам. Я любовался, забываясь. Любовался, но не должен был. Забывался, но не должен был. Я…

Легкое прикосновение ее прохладных рук к моему подбородку, заставило меня вынырнуть из пучин каких–то совсем далеких чувств. Я перевел на нее осознанный взгляд, содрогаясь, почти заметно, от образа перед глазами. Она смотрела на меня. Ровно на меня. Спокойно, легко, без той видной любви, но с гордо заданным немым вопросом. Она смотрела на меня, и я знал, что она видела ответ на любой волнующий ее вопрос. Я не смог скрыть, не смог взять себя в руки, и теперь просто пропал. Пропал без вести, да вспоминай как звали. А ведь и никак не звали.

–Mon petit loup, – пошептала она лишь одними губами, а я потерялся в звуках ее голоса.

Они были ярче всего мира, ярче и громче труб в оркестре, и громче бьющегося совсем не в такт сердца. Я потерялся. Совсем и видимо навсегда. Потерялся, увидев теперь все по–другому. Ее тот печальный образ становился еще эфемерней, как она сейчас, в своем просвечивающемся платье в свете, в струящихся волосах и гордой улыбкой, поистине искренней и самой яркой за все дни, что я знал…

– Ма бель, – я даже не мог вымолвить и звука.

Я просто лепетал, не в силах выразить и доли того, что сейчас творилось со мной. А я даже и не знал, что это было такое. Мы было больно, но одновременно так хорошо, что хотелось, чтобы этот момент длился вечно, а не каких–то жалких пары секунд, что она стояла на перилах нашего балкончика. Я хотел дышать, но лишь один вдох и вся бы магия бы улетучилась, как и ее образ, стоит лишь моргнуть. Я хотел жить, но был готов свою жизнь положить к ее босым ногам, стоящим передо мной.

Я переворачивался внутри с ног на голову и обратно, а она так безмятежно улыбалась, держа в руках красное полотно, что так неприятно смотрелось на ее светлой коже. Улыбалась, не понимала, что творила с моей душой. Улыбалась и, как мелкий сорванец, снова тянулась ко мне, цепляя подбородок и насмешливо щелкая по носу. Улыбалась и не представляла, как я проваливался в ледяное озеро, когда, наконец, осознал:

Да, господин Оливер, я понял ваш приказ. Если нужно, и жизнь за нее отдам…