В те времена молодым на свадьбах желали, чтобы рождалось множество сыновей. Считалось, что девочки вырастут и уйдут в другие семьи, а мальчики останутся – и род продолжат, и семью поддержат в нелёгком крестьянском труде. И Пьетро не так понял задумчивый вид друга. Он присел рядом с Картохой, помолчал. Тот был не слишком-то разговорчив.

На каменной скамье справа от дома, у козьего хлева, опершись локтями на колени, сидит Джузеппе что-то выжигает на небольшой дощечке. Вообще-то, Джузеппе его называли редко, разве что когда состарился. Да и то – внуки: дед Джузеппе да дед Джузеппе. А в сороковых годах прошлого века он был Картохой. Он был молод, хорош собой и питал необъяснимую любовь к картошке. Мог только по виду определить, какой будет вкус и как нужно готовить. Жарил, варил, запекал, месил пюре…. Засевал разными сортами бульбы целые поля, и осенью в моих подвалах устраивался склад туго набитых мешков. За это над ним посмеивались, а он всё приговаривал, мол, зря куражитесь, зима длинная, всё в ход пойдёт в крестьянском доме.

Под «всем» он подразумевал не только картошку. Он разбил большой фруктовый сад позади меня и ухаживал за ним, радуясь цветению и первым завязям груш, яблок, слив…. Любил гулять среди деревьев, вдыхать тонкие ароматы, ласкать нежные лепестки, и почти каждое утро поднимался по склону на самый верх холма. Ниже по улице, на соседнем поле у него был неплохой огород, где росли овощи по сезону. Картоха хранил их в каменном сарае с широкой дверью слева у входа во двор. Том самом, который, по мнению Адриана, ещё можно спасти. С поздней весны уже можно было собирать первый урожай ранних сортов салата, цуккини, клубники…. Он поставил перед сараем дощатый стол, раскладывал на нём то, что собрал утром, и жена его, Эва оставалась продавать урожай местным жителям за небольшие деньги. Она даже принесла удобное плетёное кресло и могла немного передохнуть в те два часа дежурства в лавке между покупателями. Кресло однажды занесли внутрь от дождя, там оно и стоит до сих пор. А стол давно превратился в труху.

Картоха любил свою семью, свой дом, свой двор, сады, огород, оливковые рощи и всю живность. Считал себя счастливчиком. Он родился здесь, вырос и до некоторого времени и мыслить не мог о том, чтобы уехать, как это сделали несколько его братьев и сестёр.

Это было в двадцатых, помню как сейчас. Поддавшись надеждам на лучшую жизнь, молодые разлетелись, кто куда: одни в большие города, где больше работы, а другие и того дальше – эмигрировали в США, в Канаду. Кого-то потом и след простыл. Джузеппе и один из братьев – Адамо – тогда решили не бросать пожилого отца и семейное гнездо Амадеи, и вскоре обзавелись семьями. Из одиннадцати детей в моих стенах остались двое. Вскоре не стало и отца. Был, правда, ещё один брат – Роберто. Он жил с семьёй в Лукке, часто приезжал помочь с работами в садах. У него тоже была доля в доме и часть земли, но он не претендовал. Ему было достаточно приехать иногда и отвлечься от городской суеты, постригая лишние ветви и собирая оливки.

Позже, в начале тридцатых, когда у Картохи и Эвы уже была одна дочь, от лихорадки умерли дети и жена Адамо. Он долго ходил бобылём, но потом взял в жёны Эдвигу, и я стал свидетелем начала конца. Нашёл бы кого из местных! Но нет, он привёз новую жену откуда-то с севера, куда ездил учиться на ортодонта. Она была старше его и отличалась на редкость скверным характером. У них не было детей, но с ней приехал её племянник. Угрюмый малый, всё орехи собирал да закрывал их в банки – на зиму. Всюду их распихал, прямо сумасшествие какое-то. Ни Картоха, ни Эва никак не могли с ними ужиться. Склока за склокой, но Адамо всё твердил, что они просто плохо знают его жену. Влюблённый болван.

– Да что там знать! – горячилась Эва. – Я с раннего утра уезжаю в город на работу, возвращаюсь к обеду, до вечера не присяду, всё по дому да во дворе, а эта… – делая резкий жест в сторону Эдвиги и сдерживая крепкое словцо, – знай себе отдыхает в тенёчке! А с чего ей уставать, ведь ничего совсем не делает! Хоть бы обед сготовила мужчинам, так нет, всё я, с вечера, с ночи!.. Только и умеет, что ругань разводить на пустом месте, вечно всем недовольна, что за характер…

В общем, Эдвиге не место было в моих стенах. Она знала это, чувствовала кожей, и день ото дня вела себя всё хуже. В наших местах есть старая традиция – давать имена каждому двору. Меня прозвали Картохиным двором – по прозвищу того, кто вложил свою душу и жизнь в эти стены и земли. Это немало злило Эдвигу, ведь она считала себя здесь хозяйкой. Но с чего бы? Если кто и должен был уйти, так не Картоха с Эвой и детьми. Он был душой в моих стенах. Но жизнь сложилась по-другому…

В тот очень далёкий, выцветший в желтизну день два друга в соломенных шляпах сидели на каменной скамейке у козьего загона.

– Что это ты, сидишь тут, весь в думах, когда должен праздновать? – помолчав, спросил Пьетро. – Накарябал что-то, дай-ка сюда…

На дощечке было написано «Картохин двор». Когда через много лет её найдёт Адриан, она уже выгорит, лак потрескается, но два слова ещё можно будет прочесть. Картоха набрал в грудь побольше воздуха и тихо проговорил:

– Кажется, кому-то из нас пора уезжать из отчего дома. Нас становится слишком много в этих стенах, места не хватает….

– Ничего себе, не хватает! Да у вас квадратов триста, если вместе с подвалами и чердаком!

– Эдвига уговорила Адамо заложить дверные проёмы и разделить дом на две половины. Что за жизнь, когда два брата живут, как чужие, под одной крышей?

– Вот же злыдня! – выругался Пьетро. – А он что?

– А что он…. Он не смеет ей перечить.

– Да…. Никто ей не перечит, но из женщин и не дружит никто, руки не подадут, не любят. Не то что твою Эву…. Куда хочешь податься?

– Есть у меня одна задумка. Выгорит – выкуплю у Адамо его часть дома. Он как будто не против.

Картоха поднял заслезившиеся вдруг глаза на мои крепкие, согретые солнцем, родные ему стены. Налетевший откуда ни возьмись ветер выбил ставню из защёлки, и одна створка белой птицей резко ударилась о каменную кладку. Когда придёт Нина, эта створка будет уже давно лежать внизу, на земле, с растрескавшейся краской и вся поросшая травой. «Только бы поверила в меня, только бы не ушла…».

– Кто такой Картоха? – повторил Адриан.

– Не знаю.... Нужно спросить у кого-то из старожилов, – сказала Нина и взглянула коротко на Адриана. – Идём?

– Идём.

Глава 4. Одна ошибка прошлого

Апрель, 2017

С того дня Нину не оставляют мысли обо мне. Теперь она не может пройти мимо и не повернуть головы. Останавливается у входа во двор, обнимает меня взглядом. Рассматривает каждую мелочь, пытаясь заметить что-нибудь, чего ещё не видела, хотя заглянула уже в каждый уголок. Так смотрят на что-то дорогое сердцу, давно утерянное. То, чего нельзя вернуть, и о чём рисуются несбыточные мечты. «Мой… дом….».

«А что, если?..», несмелая мысль. Нина не понимает, как не замечала меня раньше. Не хочет возвращаться домой, так и осталась бы жить во дворе, спать под открытым небом. Мне кажется, она начинает меня любить.

Она помнит слова Адриана о том, что все разрушения ещё поправимы. Изо всех сил старается не поддаться мечтам, но мыслить трезво. Не допустить и тени надежды на то, что радужные грёзы могут стать реальностью. Стремится мыслить приземлённо, а душа её рвётся домой. Ей не отступить, потому что ей уже хочется поддаться. «Нужно узнать, чей это дом, – думает Нина, накручивая прядку волос на лбу. – Узнать историю, наверняка она есть, я чувствую. Дойду до Амаранты…. По возрасту она подходит, всю жизнь здесь живёт. Вполне может что-то знать». Нина свернула на основную дорогу, ведущую к дому Амаранты, и ускорила шаг.

Я помню Амаранту с рождения. Она родилась в тот день, когда Картоха решился на рискованное предприятие и рассказал об этом другу. Она всегда была настоящим живчиком. В свои семьдесят пять лет она неизменно носит разноцветные бусы и шёлковые шарфики. Подкрашивает губы помадой пастельных оттенков, любит голубые серёжки, так идущие её глазам. И ежедневно делает укладку на свои непокорные волосы пшеничного цвета. Много гуляет, занимается йогой, ходит в церковь и на ужины с подругами после мессы, а по утрам выпивает по две чашки эспрессо. «Чтобы взбодриться» – говорит она, хотя её неудержимой энергии хватило бы на полдеревни, дай только свет.

Поначалу Нину удивляло, как итальянка может быть светловолосой и голубоглазой настолько, что сошла бы за её чисто славянскую мать. Но муж объяснил, что типичный итальянец вовсе не должен быть черноволосым и черноглазым, кудрявым и загорелым, каким он видится всему остальному миру. Что такие персонажи чаще встречаются на юге, чем на севере или даже в центральной части страны, в Тоскане. У его отца, Антонио, было две старшие сестры – Анна и Амаранта – и у всех троих были яркие голубые глаза и светлые вьющиеся волосы. Ещё муж сообщал, что у них это от его прадеда – первого из семьи, поселившегося в этой деревне. И что он носит его имя – Костанте.

– Я хотела тебя расспросить кое о чём, – завела разговор Нина. Они с Амарантой идут спокойным шагом по петляющей среди лесов дороге, поднимаясь на возвышающуюся над деревней гору. Немного прохладно и облачно, но без дождя – удачное для подъёма сочетание погодных условий. Испарение, поднимающееся с земли, наводит некую таинственность на лесное царство. Редкий солнечный луч выхватывает из белёсой пелены темные стволы деревьев и снова прячет их в прозрачном тумане.

– О чём, дорогая? – тепло улыбнулась тётушка. Ей вообще нравится Нина, несмотря на то, что остальное семейство отнеслось к иностранке с прохладцей. Ещё ей нравится рассказывать о «прежней жизни», как она называет свои воспоминания из детства и юности. Память у неё отменная, красноречия не занимать, и Нина любит её слушать.

– Рядом с нашим домом есть чьё-то заброшенное имение. Знаешь, если от нас спускаться к главной дороге, то он будет…

– Справа, – перебила Амаранта и остановилась, продолжая улыбаться. – Хочешь узнать, чей это дом?

– Да, именно…. Откуда ты знаешь??

– Муж твой рассказывал, как ты туда бегаешь уже неделю как. Что, понравился? – лукаво подмигнула.

– Очень! Вот хочу узнать его историю.

– Это был мой дом. Наш. Я там родилась, и Анна тоже. А вот Антонио появился уже в другом доме, – в том, где сейчас живёт Мария, дочь Анны.

Нина подняла брови и широко раскрыла глаза, но тут же вышедшее из-за облака солнца заставило её щуриться и прикрыть лицо рукой. Мысли понеслись каруселью, и только один вопрос слетел с губ на выдохе. «Как это?..». Амаранта взяла её под руку и повлекла за собой, вперёд, в гору.

– Костанте ничего не говорил мне об этом! Хотя я и не спрашивала…

– Ну, ты же знаешь, он известный молчун. Не спросишь – не скажет. Всегда таким был, сколько его помню.

– Ну да, ну да… – согласилась Нина, – так что там с домом?

Амаранта помолчала, будто собираясь с мыслями, и начала свой рассказ.

– Я была слишком мала, чтобы точно знать, что там случилось. Говорят, моя мать и вторая жена дяди, Эдвига, не поладили между собой, да так, что пришлось дом поделить на две части. Мой отец – его прозвали Картохой…

– Подожди-подожди! – Нина снова остановилась и во все глаза смотрит на Амаранту, – Так, значит, Картоха…. Это твой отец? Во дворе я нашла дощечку, на которой нацарапано «Картохин двор».

– Ну, да. И не нацарапано, а выжжено – он любил выжигать по дереву и вообще что-то делать руками. Он выжег её в день моего рождения.

– Костанте такой же – всё ищет, чем бы по дому заняться да во дворе, – проговорила Нина.

– Они очень похожи характерами, мы давно заметили. Да.… Так вот, идём дальше. Папа тогда захотел выкупить часть дома, принадлежащую брату, и тот согласился. У них вышла какая-то размолвка из-за жён, и они никак не могли ужиться все вместе. Денег у отца особо не было. Так, какие-то накопления. Правда, он имел небольшой магазин тканей в центре Лукки, и помещение принадлежало ему. Вот его-то он и решил продать – и вложиться в другую недвижимость. Ведь цены на квадратные метры в центре намного выше тех, какие дают за периферию. Ну, добавил что было, у кого-то занял сколько не хватало и купил два других дома – недалеко от железнодорожной станции. В военные-то годы!.. Он хотел потом их продать, а пока сдавать и постепенно расплачиваться за весь дом целиком. О чём только думал.... Дядя Адамо его отговаривал, мол, подожди ещё, мало ли что…. Но тот ему не верил, а он и не настаивал. Отец – Картоха – слишком любил этот дом, чтобы жить там не в мире. Да и затея казалась ему стоящей…. Он просто хотел как лучше. Часто это повторял потом матери.

Амаранта замолчала, задумавшись о чём-то своём и глядя себе под ноги. Весенний лес живёт своей жизнью. Птицы перелетают с ветки на ветку, отчаянно о чём-то споря между собой. Тут и там желтеют нарциссы, зеленью на пока ещё бурой от опавшей зимней листвы земле сияет молодой папоротник. Нина ждёт продолжения. У неё перед глазами так живо встала картинка прошлого! Надежда и планы, родной дом, семья, дети, война и….

– А потом была бомбёжка. В сорок третьем. Бомбили, в основном, вдоль железных дорог, и те два дома оказались разрушены полностью. Как и жизнь моей семьи – так тогда казалось. Папа был раздавлен. Он вложил в них всё в надежде на лучшее будущее и всё потерял. Да ещё и с долгом остался.

Амаранта посмотрела на Нину сделавшимися вдруг усталыми, многое повидавшими голубыми глазами.

– Так вот бывает, милая, в жизни… Мы почему-то верим, что сами решаем, как нам жить. А так ли это?

Из почтения к возрасту тётушки Нина не ответила, хотя и не была с ней согласна. Ей кажется, что да, это именно так. Что нужно бороться за право жить, как нравится, как на душе лежит. Даже если пока не знает, а как это, собственно, – жить по душе. Смелости ещё не набралась. Зато верит, что нужно стремиться, искать, не сдаваться. Что ценой любых усилий нужно идти к своему счастью. Исходя из веры в бесконечную любовь к Костанте, она оставила свой дом, своих родных и друзей, свою страну. Тогда ей казалось, что нет ничего важнее, чем быть рядом с любимым. Как часто она теперь задаёт себе вопрос – в чём ошиблась? И ищет себе доказательств того, что поступила правильно.

Холодный ветерок резко налетел откуда-то с гор, заставляя кутаться в большой шерстяной палантин.

– А дальше? Что было дальше? – поспешила уйти от неприятных мыслей Нина.

– Дальше… Папе, чтобы расплатиться с долгом и как-то жить, пришлось продать свою долю собственности.

– Адамо выкупил её?

– Да нет, какой там Адамо.… У него и денег-то не было. Он, говорят, вообще какой-то несуразный был. Не умел хранить сбережения, всё спускал в угоду Эдвиге, новой жене. Часть дома моего отца выкупил Роберто, другой мой дядя. Так они тогда решили – в доме не должны жить чужие. А раз в Италии осталось только трое из братьев, а остальные – кто в Америке, кто и вовсе уже умер, то Роберто согласился взять долю Джузеппе. Он тогда неплохо зарабатывал.

– Значит, в доме стали жить Адамо, Эдвига, её племянник и Роберто с семьёй? – Нина стала путаться в переплетениях семейных дел.

– Да. Роберто с женой, если быть точнее. Да и то – очень недолго, может, год или два. Потом в город вернулись. Мирко, сын его, тогда уже взрослый стал. У них с отцом было какое-то дело в Лукке, и он не захотел жить в деревне. Остался в городе. Мирко…. Да ты помнишь его? Ты его видела прошлым Рождеством, когда все собрались у нас дома.

– Тот высокий, худой и весёлый, около шестидесяти, с колкими чёрными глазами?

– Ну да. Потом у Роберто нашли рак, и он вскоре умер. Сгорел за несколько месяцев. Это было… дай бог памяти… Годах в девяностых уже. Мирко вступил в наследство, но не стал там жить.

– Постой… – Нина перестала понимать ход событий. – Но ведь сейчас дом пустует. Так кто жил там последним?

– Убальдо, единственный из родственников Эдвиги, её племянник. Но хватит об этом. Чего в прошлом копаться? Что было, то было! Бог с ним… Ускорим шаг, пора домой – обед готовить, да и дел накопилось невпроворот!

Такая она, Амаранта: не может долго отдыхать, никогда не отлынивает от забот. Даже сама их себе придумывает, лишь бы не сидеть на месте. Нина поняла, что Амаранте неприятно вспоминать те, печальные, дни истории её семьи и не стала настаивать. Однако кое-что из того, что случилось потом, могу знать только я – единственный пока ещё живой свидетель.

Глава 5. Последний, кто здесь жил

Декабрь, 1954

Когда ушёл Картоха, я остался один. Адамо, Эдвига и племянник её, недотёпа Убальдо – не в счёт. Они вообще мало выходили во двор и уж нисколько не переживали за моё будущее. Несмотря на увещевания Картохи.

– Ты уж присматривай, пожалуйста, за садом, – тихо просил он брата перед самым отъездом. – Оливки я и сам могу держать, сад, поля…. Всё ведь пригодится, всё – еда…

Шли пятидесятые годы. Война закончилась, оставив после себя боль и холод. Джузеппе, вложив и потеряв всё в надежде выкупить меня, первые годы ещё как-то пытался остаться, расплатиться с долгом. Да где там, когда ни работы, ни еды толком не было. В конце концов, скрепя сердце, продал свою долю брату Роберто, купил домик поменьше в соседней деревне и уехал.

В тот декабрьский день шёл мелкий дождь. Переезд в новое жильё устроили за день. Перевезли в телеге мебель, какая уместилась, нехитрую кухонную утварь, какой-то текстиль. Благо, ехать было недалеко, быстро управились. В последнюю телегу уместились личные вещи в баулах и чемоданах, сверху на которых сидели две маленькие девочки и их мать. Эва тихо лила слёзы, утираясь платком, а Картоха смотрел на меня, держа руку на коленях жены.

– Масло молодое пусть в подвале пока останется, хорошо? – продолжал он напутствия брату, даже не глядя на него. Смотрел куда-то в сторону, пряча глаза. – Мне его негде держать. Картошка тоже, яблоки… Я постепенно заберу, а пока пусть тут лежит.

Адамо молча кивал. Жить здесь одному со своей семьёй – то, чего он вроде бы хотел, – оказалось не таким уж желанным. Он чувствовал, что что-то пошло не так, что-то рушится с уходом брата. И не знал, что сказать. А Картоха всё говорил, будто нужно было успеть, как в последний раз. Он чувствовал, что больше не вернётся, хоть и не желал верить тяжёлым мыслям.

– Ключ я оставил под нижней ступенькой лестницы. Придёт Роберто – скажи ему. Дров на растопку камина много заготовил. Если ему не нужно, то я тоже заберу понемногу. Он решил? Будет здесь жить?

– Говорит, что будет. Только не знает, когда переедет. Дело у них с сыном в городе, ты же знаешь. Удобнее там жить.

– Как же без ухода? Дому нужна крепкая рука…. Всё же погибнет. Ты будешь…?

– Картоха… Ты сам виноват… Я не люблю гор и лесов, мне бы к морю.… Вот рыбу ловить люблю.

Эва громко всхлипнула и прижала к себе детей. Девочки сидели, притихнув, во все глаза смотрели на отца и дядю. Им было непонятно, почему они должны уезжать из родного дома неизвестно куда и зачем. Картоха махнул рукой, уставившись в землю, и было ему горько.

– Я только хотел, как лучше…. Но лишь бы дом остался в семье. Не отдавай чужим… Так отец завещал.

Запрыгнул лихо в телегу, подобрал вожжи, хлестнул до боли лошадь и тронулся. Я смотрел, как уходит со двора Картоха, и не мог его остановить. Он не слышал стонов в порывах ветра, он не заметил, что птицы перестали петь в ветвях олеандра у въезда. Он даже не обернулся напоследок…

С силой захлопнулась вековая дубовая дверь, да так крепко, что замки заклинило. Потом её будут открывать отмычками и оставят следы. У Картохи же только дёрнулись от резкого звука плечи, но, стиснув зубы, он прибавил ходу.

«Хорошо, что идёт дождь…», подумал он и вытер рукавом лицо.

Тогда во дворе началась долгая, долгая зима… Роберто так и не смог снова привыкнуть к деревенской жизни, да и не было у него интереса к крестьянской тяжёлой работе. Всё норовил уехать в город. Через год с небольшим он оставил отцовский дом, и его половина так и осталась стоять закрытой на долгие годы.

Тишина воцарилась в тех комнатах. Под крышей селились голуби, ветер расшатал ставни и бил нещадно стёкла. Адамо было всё равно, что творится с чужой частью дома. Они с Эдвигой и Убальдо жили закрыто, нелюдимо. Адамо работал в порту на побережье, ходил с рыболовецкими судами. Пропадал в море по нескольку дней. Эдвига была хорошим поваром и, несмотря на её дурной характер, к ней иногда обращались местные жители с заказами на праздничные обеды. Она держала курятник и поросят, и нехитрое хозяйство занимало её дни. За садом и огородом она ухаживала, спустя рукава, и большое имение постепенно начало приходить в упадок. Роберто первое время ещё приезжал иногда, Джузеппе приходил работать на земле. Но разве можно сравнить редкие наезды с жизнью в доме? Ни смеха, ни радости. Здесь больше не было души.

Картоха сильно сдал зимой после переезда. Осунулся, поседел, потерял свой лёгкий нрав. Больше молчал о прошлом. Вспоминал, как начинал весенние работы с верхних уступов, и постепенно, деревце за деревцем, спускался вниз, к огороду. Для него было особым ритуалом работать по кругу, сверху вниз. Он считал, что так он обнимает любовью всю свою землю, выражает её через усталость от забот. От окраин к сердцу, ко мне. Закончив убирать лишние ветви последнего дерева и вскопав до последнего метра грядки, он прислонялся спиной к моим стенам, и я слышал его ровный пульс. Он был счастлив, глядя на результат проделанной работы. Он сидел на железном стуле с гнутыми ножками, а над маленьким круглым столиком рядом вился аромат мятного чая из кружки. И не было у него ни мечт, ни желаний, ему хотелось сидеть здесь до скончания веков и смотреть на верхушки оливок и картошки цвет.

Но то было раньше. Та простая, безмятежная жизнь для него закончилась холодным декабрьским днём. Новой весной Картоха пришёл ко мне с ещё теплящейся надеждой. Он хотел постричь оливки, подготовить землю к посеву овощей. Людские невзгоды не влияют на природу. Весна предлагает свет и тепло, а осень не станет ждать, пока у крестьянина пройдёт его печаль. Он понимал, что работать нужно, и что теперь у него прибавится забот – возле нового дома тоже был небольшой участок, который можно возделывать. Крестьяне живут с земли…. Но руки не слушались, а ноги не держали. Он бродил по двору и саду, не зная, с чего начать. Взял секатор, поднялся на верхний уступ. Да там и остался сидеть и смотреть на меня больными глазами. Что-то изменилось в его душе, он больше не хотел, не стремился, не радовался ни мне, ни двору, ни оливкам. «Больше не хочу, я всё потерял…», как заведённый повторял он одни и те же мысли. И все оставшиеся годы Картоха работал из чувства долга и насущной необходимости, а не по зову души. Похоронили его на кладбище при церкви, на холме с другого края деревни. Оттуда видна моя крыша и верхушка ели у крыльца. На той стороне заходит солнце…

Так продолжалось лет тридцать или около того. Не помню, я редко просыпался тогда. В восьмидесятых Роберто умер от рака, а вслед за ним ушла и жена. Единственный сын, Мирко, принял наследство, но тоже не захотел жить в моих стенах – его молодая жизнь давно была в городе, зачем ему старьё? Он неплохо зарабатывал и предложил дяде выкупить его долю собственности, чтобы потом всё продать. Или отремонтировать и… Он не решил. Может, сделать мини-отель и сдавать комнаты туристам. У Мирко всегда было много коммерческих планов на жизнь, и многое ему удавалось. Бонвиван…

Однажды Мирко приехал с предложением выкупить дом на разговор к дяде. Но Адамо, узнав о настрое племянника, сказал, что дом предков должен остаться в семье. Так они с братьями решили, потому и не продали часть Картохи кому попало. И не согласился. Они сидели на кухне возле пылающего камина и пытались договориться. Разговор не клеился, каждый стоял на своём. Мирко не любил дядю, отношения у них всегда были натянутыми. Но помнил о том, что ему придётся как-то с ним договариваться. Загвоздка была ещё и в том, что Адамо и Марко – далеко не единственные наследники.

– Помнишь, что некоторые твои тёти и дяди уехали в Америку в своё время? – вкрадчиво произнёс Адамо. – Так у них дети родились, а у кого и внуки уже. И все они – тоже наследники. Собственность разделилась на множество частей, кто знает, на сколько…. У меня практически ни с кем нет связи. Но ты, если уж так хочешь… сыщи всех, попроси отдать тебе их долю – и я перепишу свою на тебя. Куплю домик у моря, скоротаю там свои дни. Надоело мотаться туда-сюда…

– Но ты же понимаешь, что это нереально! – вскипел Мирко. Вместе его и Адамо доли составляли большую часть собственности, и Мирко мог заявить свои права единственного наследника по закону об узукапии. Упрямство дяди вывело его из себя. Он резко встал, и его стул с грохотом упал на каменный пол. Наступила тишина. Адамо молча курил. Ему было плевать и на меня, и на всю эту Картохину лирику, но увещевания отца оставались для него незыблемыми. Он ещё помнил добрую легенду про Источник Радости в моём подвале, которую рассказывал ему отец в детстве.… Мирко совладал с собой, помня о том, зачем пришёл, и перевёл разговор:

– Так и рыбачишь?

– Да…. Вот, прикупил небольшой траулер. Люблю море…. В общем, только об одном прошу – дом должен остаться в семье.

– Ну, дорогой дядя…. Задал ты мне задачку! – сказал Мирко, поднимаясь на выход.

– А ты думал, всё просто тебе достанется? Нет уж, поборись немного!

– Да с кем же мне бороться? С тенями прошлого?

– Ничего… Дело молодое, выдюжишь. Вернёшь дом, восстановишь, – подмигнул и криво усмехнулся Адамо, а Мирко махнул рукой, коротко попрощался и уехал.

Прогнозам Адамо не суждено было сбыться. Мирко пытался найти родственников на другом краю света, и с кем-то даже договорился. Смог выкупить ещё несколько частей. К началу девяностых ему оставалось уже совсем немного – найти шесть человек…. И тогда ушли Адамо и Эдвига – утонули в море во время шторма. В моих стенах остался всего один человек, и тот чужой, не из семьи. Убальдо.

Немного странный, про таких говорят «не в разуме». Нелюдимый и одинокий. Ему нужен был дом, только чтобы иметь крышу над головой. Он не любил ничего, кроме жареной лещины. Насадил везде ореховых кустов и делал заготовки на зиму. Сад же, оливковые рощи и огород не замечал вовсе. Да и за двором не ухаживал. Нина всё удивляется, мол, зачем тут столько банок с полусгнившими орехами? Они же повсеместно – во дворе, в сараях, в подвалах…. А он и не следил за порядком. Таскал кучу разного хлама – вдруг когда что пригодится – да так и сваливал, где придётся.

Договориться с ним о продаже не удалось. Убальдо не хотел ничего менять, его устраивала уединённая жизнь. К тому же, не настолько он был чуток, чтобы понимать, на своём ли он месте. Подрабатывал, где придётся, так и тянул.

Ушёл он тихо. Сидел однажды на ступенях лестницы перед входом, щёлкал свои орехи. Так бывает – внезапная остановка сердца, и человеку уже ничем нельзя помочь. Да и некому было. Убальдо завалился набок, перекрыв полностью вход, и так и остался лежать, пока его не заметили соседи. На похоронах не было никого.

Заметив почти пустое человеческое жильё, на мою крышу повадились прилетать вόроны. Чёрные птицы громко ругались между собой на грубом птичьем наречии, в драках своих топтались острыми когтями, взлетали и сразу возвращались в бой. Били по черепице клювами, надеясь отодрать и достать из-под неё жуков и гусениц. Понемногу им это удавалось. Они раздражали меня своими базарами. Уж лучше бы спать беспробудным сном и не видеть того, что стало с моим солнечным некогда царством. Сад постепенно зарастал ежевикой, и без того неуёмная мята захватила всю свободную землю. Плющ убил большинство плодовых деревьев, добрался до стен, и по ним пошли трещины. Я знал, что твари с клювами перестают прилетать туда, где их что-то напугало. Очередным утром, когда вόроны снова вернулись терзать мой покой, их излюбленная часть крыши обвалилась вниз с жутким грохотом. Чёрные взвились в небо, скрылись соседнем лесу и больше не возвращались. Потом через образовавшуюся дыру на чердак проникли горлицы и устроили на балках свои гнёзда. Уж лучше горлицы, они баюкают меня своими серенадами, когда поют возлюбленным по весне.

Тянулись дни, тянулись года.… Мирко стал появляться всё реже, решив ждать подходящего момента. По закону, если кто-то из наследников ухаживает за домом двадцать лет, а по их истечении никто больше не претендует на наследство, то всё достаётся тому, кто ухаживал. На это и надеялся Мирко. Приезжал дважды в год с садовниками и приводил двор в порядок, не особо, впрочем, усердствуя. Так, скорей для видимости, – мол, я занимаюсь, ухаживаю. И ни разу не зашёл в мои стены. Они для него чужие.

Я не чувствовал, что живу. Я забылся в летаргическом сне. Картоха умер, оставив троих детей и так не сумев вернуться домой. Это была долгая, долгая зима. И не было бы ей конца, если бы в один весенний день у входа во двор, там, где когда-то стояли ворота, не появилась молодая девушка с солнцем в волосах, ледяными глазами и беспокойной душой.

Olete lõpetanud tasuta lõigu lugemise. Kas soovite edasi lugeda?