Loe raamatut: «Трудно быть немцем. Часть 2. Манфред»
"Я хотел бы,чтобы все знали:
не было безымянных героев.
Были люди, у каждого своё имя,
свой облик, свои чаяния и надежды.
И муки самого незаметного из них были не меньше,
чем муки того, чьё имя вписано в историю…"
Юлиус Фучик
***
1965
Артек
Летний ветерок легко покачивал белую занавеску. Из открытого окна доносились детские голоса – после тихого часа младшие отряды собирались на полдник.
Манфред Генрихович любил это время дня. Основные работы в рентген-кабинете закончены, снимки проявлены и описаны.
– Надя! Надя-а! – детский голос неожиданно звонко прозвучал под окном.
Надя … ту медсестру тоже звали Надя.
Глава 11
***
Июль 1942
Госпиталь в окружении
Снова лето, второй год войны. Харьков пришлось оставить. Наступление фашистов было стремительным, линия фронта изогнулась и захлопнулась, как мешок, поглотив несколько тысяч. Шансов вырваться, практически не было.
Неужели плен? Нужно пытаться выбраться – найти какую-нибудь проселочную дорогу, не обозначенную на картах и выскочить.
Майор медслужбы, посоветовавшись со своим водителем, решил проскочить напрямик через степь. Санитарный грузовик уже побывал в перестрелках, тонул в весенней распутице и в осенней жиже. Доски бортов побиты пулями и осколками, Знак Красного креста для фашистов ничего не значил, летчики Люфтваффе без зазрения совести бомбили и расстреливали из пулеметов эшелоны с красными крестами, торпедировали катера медслужбы.
Если бы не раненые, шансов уйти было бы больше, но Манфред считал, что кроме врачебного долга на нем ещё и командирский, он для них старший по званию.
– Все из машины, быстро! В заросли, – скомандовал врач, когда стало понятно – через степь не уйти, придётся пробирать через редколесье. Затаившись в зарослях попробовать отсидеться до темноты, оглядеться
Брошенный грузовик разлетелся в щепки – это немцы подбили из минометов.
– Значит всё правильно, – пробормотал водитель, – поехали бы напрямик, погибли, – в голосе пожилого мужчины не было паники, просто озвученная мысль, очевидная для всех.
– Тогда будем ждать темноты, даст Бог, они не станут прочесывать лес, – устало казал Манфред Генрихович, – посмотри, Наденька, хватит ли бинтов, пока что займемся перевязкой. Хорошо бы добраться до леса возле Изюма, насколько я помню, нужно двигаться в сторону реки Северского Донца, наши туда отступили.
Решили выбираться ночью, в конце мая ночи светлые, листья ещё мелкие и не закрывают лунный свет, да и немцы по ночам редко перемещаются. Нужно подремать до наступления сумерек.
Манфред Генрихович пластырем прикрепил вокруг ноги, завернутый в медицинскую клеенку, военный билет.
В полудреме приходится отдыхать с начала войны, полноценный сон – роскошь.
***
май 1942
Война застала Манфреда Генриховича в Ялте. Военкомат дал назначение в медсанроту 327-й дивизии.
Как же тяжело всё время отступать. Потери огромные, нет времени оказать полноценную помощь, перевязали наспех и снова – отходить.
На фронт Манфред Генрихович Эсси-Эзинг отправился, уже имея опыт работы в больнице. В жарком климате Средней Азии пришлось работать не в лучших условиях, возможно, благодаря полученному там опыту, легче было организовать работу вверенной ему сан роты в жаркие майские дни обороны Харькова.
Фашисты сжимали кольцо, рвались захватить крупный промышленный город, не дать отступающим взорвать ценное оборудование.
Сил не было ни у солдат, ни у медперсонала. Невозможность вывезти раненых приводила в глухое отчаяние. Хоть бы сутки передышки! Хоть бы пару-тройку полуторок найти, бинтов почти не осталось. Врачи и медсестры падают с ног, смотрят на него с тревогой и надеждой. За этот год войны майор медицинской служб Эсси-Эзинг столько раз вытаскивал их из таких передряг, что они считают его всемогущим.
– Надо пытаться вырваться. Все, кто может идти, грузите остальных в кузов.
В степи фашистов увидели издалека, прикрываясь зарослями на обочине. Далеко проехать не удалось, по отработанной схеме фрицы выслали вперед мотоциклистов. Нужно подпустить их поближе и метнуть гранату, чтобы наверняка – осталось всего пару штук. Раненый лейтенант предложить дотянуть до ближайшего поворота и укрыться в лесополосе. Местные называли их "посадка" – неширокая полоса деревьев, разделяющая поля. Из-за мелкого оврага дорога делала поворот, это был шанс.
Первого мотоциклиста уложил из винтовки солдатик с забинтованной ногой, даже не стал прятаться за бортом полуторки. Мотоцикл слетел в кювет, придавив второго фашиста. Вылетевший из-за поворота второй мотоцикл разорвало гранатой.
– Так! Живём братцы! Дотянем до ближайшей деревни, – воспрянули духом окруженцы.
***
Манфред
Манфред с детства привык заботиться об остальных, как все старшие дети из больших семей. Семья его отца Генриха, была не просто большой, огромной: две дочери и двенадцать мальчиков, Манфред родился в 1902 году. Как один из старших детей, в 1920 году ушёл учеником на металлургический завод в Екатеринославе (с 1926 года – Днепропетровск). Без помощи старших детей семья бы не выжила.
Из светлых воспоминаний дореволюционного детства остался запах моря в Лиепае, где Манфред гостил у деда Кристофора, старого рыбака. Там, на окраине империи, жили многие обрусевшие немцы, рядом с латышами и русскими. Дед Христофор Эрнестович брал мальчика на рыбалку, занятие диковинное для родившего в Донецких степях внука, рассказывал об удивительных изобретениях немецких механиков, о легендах Балтики, о предках. Род Эсси-Эзингов брал своё начало в городе Лиепая (тогда Либава). Семья происходила из крестьян Кальвенской волости Курляндской губернии. Расположенной в западной части Латвии, в регионе под названием Курземе, более известном, как Курляндия.
Мечта Манфреда стать инженером была нереальной, денег на образование у семьи не было. Из-за бедности пришлось согласиться на предложение отправиться на заработки в шахты Юзовки (с 1924 года город Сталин, теперь – Донецк).
Манфред родился уже после переезда в маленьком шахтерском городке Енакиево, наверное, теплый климат Украины, так не похожий на стылую Балтику и помог ему полюбить эту землю. Тяжелую жизнь рабочих Русско-бельгийского общества "Молох" в Енакиево описал Александр Куприн ещё в конце 19 века.
К середине 20-х годов началось активное восстановление металлургических заводов, разрушенных в Гражданскую.
Так появилась цель – работать и учиться на рабфаке. Приступ аппендицита у парня едва не разрушил эти планы. Искусство врачей, спасавших людей от смерти, изменило представление юного Манфреда о своём предназначении, именно мама поддержала его намерение учиться медицине, несмотря на трудности. Если бы она могла предположить, что это поворотное решение в судьбе её сына спасет жизни нескольких тысяч советских людей…
***
Передышка в редколесье закончилась, пришлось воспоминание отложить до лучших времен. С наступлением сумерек двинулись в сторону Изюма.
"Интересно, – думал Манфред Генрихович, – получит ли жена письмо, отправленное пару дней назад? Как она, увижу ли я Елену когда-нибудь. Её госпиталь в тылу, всё будет хорошо… вот только понятия "фронт" и "тыл" слишком быстро меняются".
Скорость продвижения отряда не давала шансов добраться к линии нашей обороны. Это стало очевидно через несколько дней, когда позади остались несколько сёл. Сельские жители, конечно, помогали, чем могли, женщины организовывали кипяток, бинты. Вместо отдыха Манфреду пришлось вместе с измученной Надей делать перевязки, чистить загноившиеся на жаре раны, даже делать операции. У сельских жителей обнаружилось несколько раненых бойцов, спрятанных до прихода наших, ведь все надеялись, что наступление Красной Армии будет успешным.
Однако, судя по наступившему в окрестностях затишью, фронт сместился далеко. Основные силы немцев ушли на восток, тыловые службы фашистов ещё не появились. Жители села помогали врачу и Наде в организации походного госпиталя в пустом амбаре, делились продуктами, одеялами, холстами на бинты. Даже самогон шёл в дело, как дезинфицирующее и анестезирующее средство для операций. Тяжелораненых жители после операции увозили к себе и прятали.
Никто не спрашивал майора, когда он спал последний раз. Привозили нового пациента, и врач становился к старому дубовому столу, отскобленному сельскими женщинами для операций. Очень помогали деревенские травницы, ведь в селах издавна лечились отварами и настойками – аптеки в городах, далеко и дорого, а украинская степь богата разнотравьем.
Военную форму, с помощью жителей, заменили простой крестьянской одеждой, ведь фашисты могли появиться в любой момент.
И они появились. Манфред Генрихович представился переводчику, объяснил, что он гражданский человек, врач районной больницы, не успел эвакуироваться, а Надя его помощница.
Выручил местный старик, воевавший с немцами ещё в первую мировую. Он прекрасно помнил, как они шарахались от слова " typhus", вот и решил этим воспользоваться. Пока тыловой дорожный патруль задавал доктору вопросы через переводчика (это позволяло тянуть время), старик, беливший свою печь, прокрался и написал белой известью на амбарных воротах большими буквами "ТИФ".
Офицер с переводчиком и охраной направились к амбару и, обогнув ветхое строение, шарахнулись назад. Короткое слово переводчик увидел сразу, обер кинулся в свою машину, на ходу приказав унтеру:
– Завтра же прислать сюда команду по зачистке и ликвидации очага инфекции.
Манфред похолодел, он прекрасно понимал немецкую речь. Патруль покинул деревню, а врач собрал местную молодежь и проникновенно сказал, что если за ночь раненых не разобрать по домам, завтра всех уничтожат. Подростки и девушки убеждали жителей, уговаривали: "Ведь наши на фронте, а если им никто не поможет?" Общими усилиями раненых развезли по домам на телегах, на тачках, даже на носилках. В селах семьи большие, было решено выдать бойцов за родственников и женихов, комиссованных с фронта, часть раненых спрятали на чердаках и сеновалах.
Чтобы фашисты не начали искать заражённых, решили сжечь амбар. Благо тот стоял на приличном расстоянии от домов, а ветра не было. Пришлось умерших от ран оставить внутри, чтобы сказать отряду зачистки, что это местные, опасаясь заразы, ночью подожгли. К рассвету все валились с ног, и хоронить умерших не было ни сил, ни времени. Армейские книжки и медальоны женщины спрятали.
Не должны защитники страны пропасть без вести.
Когда немецкая команда для ликвидации очага заразы приехала, амбар уже догорал. Манфред Генрихович, в грязной закопченной одежде объяснил офицеру, что жители давно грозились поджечь, боялись распространения тифа. Как и ожидал врач, немецкая скрупулёзность проявилась сполна: приказав солдатам осмотреть пожарище, офицер убедился, что несколько человек погибли в огне. Узнать, сколько больных было в амбаре накануне, вчерашний патруль побоялся.
Именно на это и был расчёт.
Фашист что-то процедил о дикости русских варваров, словно не собирался со своей командой сделать то же самое.
– Вы можете быть уверены, что среди крестьян нет больных тифом? – взгляд офицера уперся в лицо Манфреда.
– За последнюю неделю новых случаев не было, но всё в руках Божьих.
Несколько человек, которых не смогли пристроить по домам сидели под деревьями. Врач надеялся, что группа зачистки уедет, не захочет рисковать, и они смогут двинуться в сторону фронта, но вышло иначе. Фашисты приказали всем построиться и погнали по дороге. Вскоре вышли к селу Камышеваха, туда уже согнали несколько десятков пленных.
Глава 12
***
июль 1942
Прибытие в DULAG 111
– Вы поступаете в распоряжение военного ортс-коменданта Павлограда и будете направлены в сортировочный пересыльный лагерь.
Шли сюда очень долго. Раскаленное июньское солнце лишало последних сил. Фашистский конвой добивал упавших. По пути присоединились колонны пленных из лагерей в Знаменовке и Лозовой. Стало ясно, что их гонят вглубь захваченных территорий – навстречу двигались немецкие грузовики, бензовозы и самоходки.
В Варваровке женщина попыталась бросить в толпу раненых кусочки хлеба, немцы травили собаками всех, кто пытался приблизиться к колонне измученных людей.
Вскоре вдоль дороги протянулась железнодорожная ветка, которая вела за огороженную территорию бывшего "Завода стального и чугунного литья". Полуразрушенный завод фашисты решили использовать в качестве лагеря ещё в прошлом году в ноябре. Длинные здания цехов опустели после вывоза оборудования, частично обвалились после обстрелов артиллерии. Вышки и ограждение фашисты установили силами самих узников.
Пленные смотрели на ряды колючей проволоки с тоской и отчаянием, если по пути ещё был шанс сбежать, то отсюда вырваться было невозможно. Измученных людей построили перед бараками.
Пауль Вебер любил рассматривать вновь прибывших лично. Для него эти люди олицетворяли покоренную страну, служили наглядным подтверждением непобедимости Великой Германии.
– Скоро вся ваша армия будет выглядеть так же! – высокомерно заявил он.
Переводчик повторил по-русски. Строй всколыхнулся. Проходя вдоль грязных, изможденных людей, Вебер рассматривал их с брезгливой миной. Вдруг в холодных глазах его блеснул интерес – он увидел среди пленных девушку с почти пустой санитарной сумкой через плечо. Отработанным движением он приподнял подбородок Нади рукояткой плетки, кивнул охране, чтобы девушку вывели из строя. Надя растерянно оглянулась на Манфреда. Врач не хотел показывать фашистам, что знает немецкий, но не вступиться было невозможно.
– Кто ты? Как твоё звание? – повернулся к ней переводчик.
Манфред Генрихович шагнул вперед и на чистом немецком сказал:
– Это моя жена, герр комендант!
Вебер удивленно развернулся к человеку с такой же санитарной сумкой.
– Ком, – рукоятка плетки сделала приглашающий жест в сторону бараков.
Кабинет Вебера резко контрастировал с окружающим убожеством, чисто покрашенные стены и пол. Портрет фюрера исподлобья смотрел со стены. Между окон расположилась конторка с радиоприемником. Звуки немецких маршей бодро разносились из динамика. Даже цветы в горшках стояли на подоконнике, пожалуй, это удивляло больше всего. Ценитель комфорта кивнул доктору, но сесть не предложил. Судя по всему, кивок должен был означать "я слушаю".
Манфред Генрихович вздохнул, не получилось сохранить в тайне своё происхождение, но может это к лучшему. Рано или поздно это выяснилось бы, и тогда пришлось бы объяснять "братьям по крови" почему скрыл.
– Итак, эта славянка ваша жена? – нарушил Вебер молчание, – разве вам не известна наша расовая теория? Славяне – неполноценное стадо и подлежат истреблению ровно до таких размеров популяции, чтобы обслуживать высшую расу.
– Согласен, герр комендант. Именно об этом я и хочу сказать: обслуживать заводы и шахты в Германии стало некому, мужчины рейха на фронте. Может не стоит так расточительно истреблять здоровых и сильных пленных. Их можно использовать на благо Великой Германии.
Манфред Эсси-Эзинг знал их газет, что кампания по набору остарбайтеров (Ostarbeiter – «работник с Востока») была запущена на территориях, захваченных Германией, в январе 1942 года, полгода назад. Ответственным за её проведение был комиссар по рабочей силе Фриц Заукель (нем. Fritz Sauckel).
– Однако, – прищурился Вебер, – вы рассуждаете, как настоящий немец, некоторое рациональное зерно в этом есть. Акцент у вас необычный.
– Я из прибалтийских немцев, мои предки переселились в Латвию в позапрошлом веке.
– Н-да, и как истинный немец, вы ловко ушли от вопроса о вашей жене.
– Простите, герр комендант. Моя жена, скорее моя ассистентка и моя правая рука во время операций и, особенно в период послеоперационного ухода за пациентами.
– Здесь нет пациентов! Всех доходяг – в яму!
– Простите, герр комендант. Рациональнее лечить, чем расстреливать, тем более, что теперь у вас есть бесплатные медработники. Наверняка среди пленных обнаружатся сотрудники госпиталей. Ваша победоносная армия наступала столь стремительно, что многие госпитали не успели перевезти в тыл.
– Вебер слушал, не перебивая, откинувшись вальяжно в глубоком кресле. Этот бойкий врач забавлял его, хотя и выглядел измученным.
– Я подумаю, – небрежным взмахом отослал врача.
***
На ночь пленных загнали в барак. Кое-как разместившись, люди уснули вповалку. Манфред успокоил Надю. Несмотря на темноту и усталость, вокруг врача образовалась некая "зона отчуждения" – пленные держали дистанцию, насколько позволяла скученность.
"Это плата за мой немецкий", – печально вздохнул Эсси-Эзинг и обнял Надю, ночью от земляного пола тянуло сыростью.
Утром, до построения, несмотря на возникшее отчуждение, пленные просили Надю сделать несколько перевязок, в ход пошли остатки нижних рубах, бинтов в сумке давно не было, как и йода. Надя утирала злые слезы.
Старожилы лагеря предупредили вновь прибывших, что любимая забава коменданта – "выравнивать строй" – убивать замешкавшихся на построении и последними заступивших за линию плаца во время поверки.
Несмотря на вчерашние доводы врача о полезности пленных, садист Вебер не собирался отказывать себе в удовольствии безнаказанно убивать безоружных людей. Особенно чудовищно это выглядело под музыку Вагнера, звучащую из громкоговорителей на столбах. Надя беззвучно плакала, слезы проложили на запыленном лице светлые дорожки, возможности умыться не было.
***
июль 1942
Харьков
Попытка наших войск вернуть Харьков закончилась провалом. Все надежды жителей Павлограда на скорое освобождение были растоптаны. Уже слышная в окрестностях Лозовой, канонада постепенно затихла. В город прибывали новые партии измученных, угнетенных поражением наших пленных.
Разгром 6-й армии был ужасающим.
Местные жители, особенно женщины не скрывали слёз и старались хоть украдкой перебросить через конвой пленным кусочки хлеба, картофелины. Особенно отчаянные девчонки и подростки пытались напоить изнывающих на жаре людей во время редких привалов.
Внезапно одна из женщин с отчаянным криком бросилась к худому заросшему мужчине. Конвоиры попытались оттащить её.
– Это муж мой! – закричала несчастная, вцепившись в мужчину с таким отчаянием в глазах, что фашист даже замешкался.
И тут случилось неожиданное, то ли это была снисходительность уверенных в своей непобедимости нацистов, то ли этот конвоир вспомнил лицо своей жены в далекой Германии. Немец вдруг кивнул в сторону обочины женщине, пытавшейся заслонить своим худым телом мужа, и буркнул:
– Ком на хауз (уводи домой).
Растерявшаяся жена застыла, ещё не веря услышанному и глядя на немца с беспомощной улыбкой.
– Клаус? Ты чего? – вскинул брови здоровенный баварец.
– Ничего, – угрюмо ответил Клаус сам не ожидавший от себя подобного милосердия, но не признаваться же, что эта славянка – копия его Гретхен. – Одним доходягой меньше, всё равно не дойдёт, патроны только тратить на эту падаль.
***
Дед
DULAG 111 круглосуточно принимал, сортировал и отправлял дальше попавших в плен. Одни попадали в шталаг – штрафной лагерь для особо непримиримых и пытавшихся бежать. Других отправляли в Германию – восполнить острую нехватку рабочей силы в рейхе. Предотвратить отправку было невозможно, поэтому подпольщики, работавшие на железной дороге, придумали ещё один способ спасения уже отправленных в Германию узников.
Из обломков автомобильных рессор от немецких тяжеловозов, найденных в кюветах и на обочинах шустрыми подростками, в цеху депо заготавливали прочные резаки по дереву. Их придумали прятать прямо в товарных вагонах, предназначенных для вывоза людей, как скота.
Каждый вагон перед погрузкой рабсилы полицаи осматривали, но та часть стены, что примыкала к откатной двери вагона, оказывалась в открытом состоянии частично прикрытой полотнищем двери. При осмотре вагона полицаями дверь оставалась открытой. А после заполнения вагона людьми, охрана задвигала дверь вагона полностью, защелкивала замки и становились видны прикрепленные к стене вагона бумажные сверточки записок с завернутыми в них резаками.
Записки содержали инструкцию, как с помощью резака вскрыть доски пола и высадиться на ходу между рельсами, когда поезд замедляет движение. Железнодорожники тайком заменяли полноценные гвозди укороченными, чтобы ослабленные узники могли их вытащить.
Высаживаться в записке советовали группами по два-три человека, так легче пробираться незамеченными по оккупированной территории. Указывались места со спрятанной одеждой и документами. Именно в таком вагоне мой дед Александр Яковлевич обнаружил заточенный из рессоры резак. Он попал в плен при очередной попытке Красной Армии освободить Харьков. Тогда в "Харьковском котле" оказалось в окружении много наших людей. Дед был краснодеревщиком и смог грамотно подрезать нужные волокна дерева в досках пола. Стук колёс заглушал удары резака.
Незаметно высадиться удалось уже за пределами Польши. Его напарник, судя по всему, имевший представление о диверсионной подготовке, посоветовал идти не в сторону фронта, а на запад от железнодорожного полотна – там не станут искать отряды жандармов. К сожалению, при высадке на ходу напарник получил травмы. Дед донёс его до ближайшего лесочка, но в лагерной одежде далеко не уйти. Утром на лесной дорожке показалась пожилая пара с тележкой. Александр Яковлевич решился к ним выйти из кустов. Полосатая одежда без слов объясняла старикам, кто перед ними.
Выяснилось, это уже территория Чехии. Славянские языки похожи, смогли понять друг друга. Пожилые супруги оказались сельскими учителями, они отдали беглецам прихваченный с собой хлеб и пообещали перевезти к себе, как стемнеет. Перевязав напарника полотном, в которое был завернут хлеб, дед решил дождаться помощи. Конечно, было тревожно: придут ли? А вдруг приведут полицию? Но бросить искалеченного напарника не мог.
К счастью, учителя поступили, как порядочные люди. Переодели деда в старенькую одежду, жестами и словами пояснили: "Ты – наш батрак, глухонемой". Забросали товарища деда сеном, и втроём покатили в тележке к себе домой. Позвали соседа – сельского врача на пенсии, пару недель старенький врач делал перевязки, поил отварами, делал компрессы из настоек. Лекарств в деревне почти не было. За это время дед набрался сил и, под видом батрака, отремонтировал старикам всё, что мог. Хотелось, хоть как-то отблагодарить этих прекрасных людей. Александр Яковлевич был прекрасным мастером, тонко чувствовал дерево, до войны трудился в Одессе на отделке корабельных кают. Дольше задерживаться не было возможности, старики объяснили, как смогли, что раненого товарища будут выхаживать, а прокормить двоих не в состоянии.
Вооружившись картой из какого-то учебника, найденного у хозяина, дед решил пробираться на родину. В тылу, на территории оккупированной Европы фашисты чувствовали себя в полной безопасности, блокпостов и патрулей было мало. Дед шёл ночами, летом светлеет рано, деревни старался обходить.
Несколько раз подрабатывал на мелких фермерских усадьбах, изображая немого столяра. Рубанок, подаренный старым учителем на прощание, без слов помогал объясниться. Достаточно было сделать несколько жестов руками, изображая движение рубанка по доске, а затем указать пальцем на раскрытый рот и сразу было понятно: человек готов работать за еду.
Так за несколько недель добрался до родного села на Полтавщине, откуда ещё молодым уехал на заработки. Сосед, сотрудничавший с партизанами, узнал его и отвёл в отряд.
Мой отец вспоминал, что его трёхлетнего, со старшими сестрами мать отводила ночью на соседский огород, примыкавший к опушке леса. Там, в картофельной яме их обнимал бородатый человек, пропахший костром. Позже, когда наша армия освободила село, партизанский отряд ушёл вместе с действующей армией. Дед ещё до войны прошёл подготовку в пулеметном расчете. Александр Яковлевич Киба погиб при освобождении Тернополя в апреле 1944 года. Ему было сорок лет.
***
В Киеве оккупационные власти, с помощью местных националистов, приступили к изданию "Новое украинское слово" – образчик министерства пропаганды рейха. Опубликованная статья "доктора" Геббельса под названием "Голос крови" взывала к чувствам фольксдойче, призывала осознать себя представителями высшей расы и стать опорой арийской родины.
Пётр не удержался от иронии, когда прочёл Кларе, принесенную сестрой газетенку:
– Ты фрау Таблер, как представитель высшей расы, призвана "сердцем и разумом ощущать своё исключительное предназначение на этой Земле". Изучи эту речь – это отличное объяснение твоей мотивации на службе у собратьев по крови. При случае процитируешь.
– Да, уж, придётся запоминать этот бред. Вот бланки, дополнительно напечатанные машинисткой Людой. Она, как ты и сказал, спрятала их в приёмной за портретом фюрера, а я тихо забрала, когда она ушла домой.
Основную ставку Клара делала на стереотипы традиционного немецкого воспитания. Представить себе добропорядочную немецкую мать, рискующую своими детьми – немыслимо для немецкого менталитета.
Главное – не выйти из образа. Она мать и только мать, готовая на всё, чтобы обеспечить своих крошек самым необходимым.
***
Особенно тяжко было ночами.
Как известно, если человека терзают страхи и сомнения, то ночами с ними справиться удается не всякому.
Бабушка Клары говорила ей в детстве, что это "бесы страха" :
– Им не дано изменить судьбу человека против воли Божьей, но замучить и свести с ума могут.
Совет бабушка давала такой:
– Осени себя крестным знамением и скажи "Господи защити меня". А потом возьми и стряхни ладошкой с плеч, словно мусор, со словами "Изыдите!".
Маленькая Клара слушала с сомнением – ерунда какая. Только сейчас она поняла – в детстве человек редко испытывает настоящий страх, долгий, изматывающий. Детские страхи быстрые, сиюминутные. Только что ребенок испугался, замерло сердечко, а через десять минут весело смеётся.
***
Всё-таки разговор с Эсси-Эзингом дал свои результаты, хоть и не сразу. Вебер решил использовать предложение врача, как способ выслужиться, распорядился выделить под ревир (санчасть) лагеря небольшое помещение бывшего склада заводской столовой.
Теперь у Эсси-Эзинга и Нади была своя крыша над головой и доступ к воде. Это можно было считать маленькой победой. Им даже выдали несколько тощих одеял.
Пауль Вебер представил Гебитскомиссару Павлограда рапорт о "своем" предложении, как лучше использовать пленных на благо рейха. Отправка местной молодежи на работы в Германию уже шла полным ходом. Вебер предложил добавить к ним наиболее здоровых и крепких из своего лагеря. Гебитскомиссар Циммерман счёл предложение Вебера продуктивным, всё же численность отправляемых остарбайтеров оставляла желать лучшего, и разрешил организовать лечение, многие попадали в плен после ран и контузии.
Манфред Генрихович считал это удачей, теперь не жалел, что объявил себя немцем. Несмотря на презрение в глазах узников, статус "своего у немцев" стал приносить результаты. Ему и Наде выдали халаты, йод и ветхие комплекты простыней. Наденька ловко рвала их на ленты и кипятила, благо уцелела старенькая дровяная плита заводской кухни. К ней пленные по-прежнему относились с благодарностью и симпатией, помогли собирать по заводу остатки досок на растопку и угольную крошку из бывших плавильных цехов. Возможность сделать перевязку и провести дезинфекцию спасала жизни в жарком летнем зное.
