Loe raamatut: «Начало от безумного отца»

Font:

Твой дух высок, царевна-голубица,
Но злы они – богиня и судьба.
Еврипид, «Ифигения в Авлиде»

Корректор, редактор Дарья Ломакина

Иллюстратор, дизайнер обложки Валерия Корнишина

ISBN 978-5-0062-9258-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Вечерело. Мать вошла в комнату и придвинула стул к широкой постели, на которой, укрывшись теплым одеялом, лежали две девочки пяти и девяти лет, с нетерпением ожидая от нее интересной истории. Она некоторое время молчала, смотря на них, затем погладила обеих по волосам, улыбнулась. Девочки прикрыли глаза, и женщина начала свой рассказ: «Это случилось давным-давно, когда в реке под названием Смородина переливалась в теплых лучах чистая вода. Над рекой протянулся каменный мост. А за ней, на горе Солнца и Луны возвышался замок. Людям приходилось видеть около него большое чудище и величественную царицу. Иногда по всей округе издавался крик какой-то большой рыбы. Ее хвост, плавно двигаясь, искрил над водой своей серебряной чешуей. В это время мелкая рыбешка пугливо расплывалась в разные стороны. Случалось, что появившееся из ниоткуда пламя полностью захватывало реку, полыхало, трепало и сжигало близстоящие деревья, охватывало и мост. Он накаливался до температуры разогретой сковородки, пройти по нему было невозможно. Кто в это время там находился, стремительно бежал с него прочь. Когда огонь угасал, наступала тишина. Лишь изредка слышался крик ворона или треск галки.

В громадном замке величественная миловидная царица с вздернутым носиком и выразительными серыми глазами, обернувшись на плач, отложила снятую корону из белого золота на массивное кресло, собрав рыжие густые волосы в косу, откинула ее назад. В круглой люльке, пристегнутой к потолку позолоченной цепью, кричал младенец. Царица вздохнула, устало взглянула в сторону дитя, плавно шагнула к люльке, расстегнула меховую накидку и набросила ее на спинку бархатного дивана. Ее строгий взгляд всегда смягчался при виде детей. Царица улыбнулась, качнула люльку тонкими пальцами, на которых переливались драгоценными камнями кольца. Послышалось негромкое пение: «Спи, дитя мое мило, будет к осени друго, к именинам третье. Седни доченька помрет, завтра похороны. Будем дочу хоронить, в большой колокол звонить». Ребенок притих.

Царица подняла руку, провела круг в воздухе над люлькой пальцем, потом махнула, как будто что-то призывая извне. На этом месте появились маленькие красные, оранжевые и зеленые рыбки. Они мелькали из стороны в сторону, развлекая ребенка.

Она поправила мягкое белое одеяло на голом теле младенца, тот окончательно успокоился, причмокивая свой пальчик. Царица прикоснулась рукой к его нежным светлым волосам. Нагнувшись, придерживая тяжелое изумрудное ожерелье у себя на шее, поцеловала ребенку ручку, снова нежно запела колыбельную: «Мать-царевна дочку родила. Под колокол схоронила, просвиркой накадила. Ай, люли-люли-люли, мое дитятко, усни».

В эту минуту величественная женщина услышала, как в комнату кто-то вошел. Царица узнала по шагам своего мужа. Он грузно, скребя лапами по каменному полу, подошел к люльке, дотронулся мощной когтистой лапой до плеча жены. Из-за головы царицы выплыла вытянутая морда, из пасти которой сквозь клыки шел красноватый дым. Величественная женщина положила свою нежную ладошку на его лапу, глаза чудища отобразили мягкий взгляд, морда растянулась в улыбке. Муж тоже качнул люльку с красивым младенцем.

Лунный свет, заглянувший в замок, освещал все вокруг. Но вскоре луна скрылась, обретя свободу на темном небе в быстро плывущих тучах. Вороны стихли, летучие мыши окружили дерево, повисли на ветках, что тянулись через отверстие в стене в самый замок. Все погрузилось в сон. Лишь изредка волчий вой нарушал мертвенную тишину

Позже, в 1954 году, сила огня пропала, река больше не возгоралась, мост не пылал пламенем. Со временем он утратил свою крепость, в нем образовались дыры. Под ногой, неаккуратно ступившей, летели вниз расколовшиеся камни или треснутая доска. Не каждый человек ухитрялся по нему пройти, влюбленные пары и вовсе там не бродили. Но по сей день в этом месте происходили необычные истории, которые никто не мог объяснить.

На берегу показалась молодая женщина с четырехлетней девочкой. На дворе тогда стояла весна. Порывистый ветер пытался выдернуть из рук девочки цветной кораблик из тонкой пластмассы. Женщина в широкой куртке, застегнутой по самое горло, придерживала рукой развевающиеся каштановые волосы, которые то и дело налетали на лицо. Она прикоснулась к своему большому круглому животу. В руках ее виднелся платок, по всей видимости, она сняла его с головы.

Над рекой густились облака, стремительно гонимые разбушевавшимся ветром. В какой-то миг на волнистой поверхности что-то появилось. Женщина насторожилась, присмотрелась, взяла за руку ребенка. Пенящаяся волна понеслась прямо к берегу и как из ведра пролилась им под ноги. Женщина вскрикнула, зажмурилась, удерживая детскую руку в своей руке, отшагнула назад. Когда открыла глаза, то увидела перед собой люльку, в которой лежал спящий младенец, завернутый в мягкое белое одеяло. Она с тревогой обернулась по сторонам. На берегу, как и прежде, никого не оказалось. Женщина приказала девочке встать поодаль, та послушно отошла. Вернувшись к воде, где люлька с младенцем еще качалась на волнах, женщина присела и притянула ее ближе к себе. Ребенок спал, его розовое личико выражало глубокий покой. Женщина развернула одеяло, младенец тоже оказался девочкой. На запястье ребенка блестела веревочка из разных ниток с медальоном, на котором был изображен крест. Рядом лежали драгоценные камни, кольца, ожерелья. У самой его головы покоилась соломенная куколка.

Поставив люльку на песок, женщина достала младенца с куколкой, прижала его к себе. Она наклонилась к люльке, достала прозрачный красивый камушек. Это был зеленый янтарь. Почему-то из всех драгоценных камней она взяла себе только этот простой, оставив остальные в люльке. Женщина, крепко удерживая свою девочку за руку и бережно неся младенца, направилась в сторону деревни. Люльку с драгоценностями зачерпнула речная волна, потопив ее в своей пучине. Вскоре поверхность реки стала гладкой. Ветер стих.

В это время на противоположном берегу появилась величественная женская фигура. За ней тянулся шлейф от пестрого шелкового платья и переливающейся накидки. Ее корона возвышалась к самому небу, а распущенные густые волосы, казалось, соприкасались с облаками. Она провожала взглядом уходящих людей.

– Прощай! – неожиданно пронесся по всей округе ее тихий грустный голос и почти неслышно между деревьев эхом догнал уходящую с детьми женщину.

Младенец проснулся, послышался его плач.

Глава 1

«Прошлое может сыграть с нами злую шутку, но чтобы об этом узнать, необходимо время. Нам всем необходимо время, дабы найти себе место среди хаоса наших хитросплетенных отношений».
Запись сделана 27 июня

Врач Антон Юрьевич заинтересованно прочитал запись еще раз, затем снял очки, взял со стола лупу и увеличил слова.

– Сыграть злую шутку, – протянул он.

Деревня Лопухинская. 1937 год

Деревня Лопухинская располагалась на возвышенности, в ее низине протекала река Ухтинья. Старые люди говорили, что прежнее название ее было Смородина. Речка текла неширокая, поэтому все, независимо от возраста, могли без усилий ее переплыть. Только глубина ее была разная: то можно в яму угодить, то на середине упереться ногами в землю. Это и служило обманом для людей, проезжающих мимо из других поселений. Особенно жарким летом в воду лезли все, кому понадобилось. А пьяным море по колено, не то, что река. Известно, вода пьяных и самоуверенных не любит. Вот она и закручивала им ноги водорослями, создавала ледяные воронки, несла тело, пока при лучшем исходе одежда за корягу не зацепится. Все же вода живая, поэтому реагирует.

Деревню и речку разделяла березовая роща, переходящая в негустой лес с пышными кустами. В летнее время лес наполнялся ярко пахнущей полынью, жгучей крапивой, высокой травой, усыпанной лютиками, куриной слепотой и синими колокольчиками. Зимой же путь к реке отрезало, так как все кругом было завалено толстым слоем снега. Хотя рыбаки находили способ туда пробраться, протаптывая себе дорожку широкими лыжами.

Одноэтажные дома стояли близко друг к другу. В деревне был только один двухэтажный дом, построенный зажиточным Петром Веленским. Дом располагался дальше остальных, почти на опушке леса. Спустя время, когда деревню стали расширять, строили еще дома, приблизившись и к дому Петра.

При жизни властный Петр Веленский, крупный мужик с черной густой бородой, зарабатывал на жизнь тем, что держал скот, лошадей, разводил пчел, продавал мясо и мед. Но впоследствии его жизнь и обстоятельства вокруг него сложились таким образом, что он был вынужден пойти работать в колхозе. Его жена Роза, стройная невысокая женщина, любившая носить платки и длинные юбки, воспитывала троих детей: старшую дочь Анисию и двоих сыновей-близнецов Саню и Митьку. Саня был шустрым мальчишкой, никогда не сидел на месте. В двенадцать лет пропал при странных обстоятельствах. Митька же, наоборот, подолгу мог что-то мастерить руками и со двора уходил редко.

Про исчезновение Сани в деревне ходили догадки, но Петр Веленский все слухи пресекал. Со дня его исчезновения ходил хмурый. Жене же запретил оплакивать потерю сына. Она прождала Саньку до конца своих дней.

Однажды один из соседских стариков Петра Веленского на предсмертном одре сказал ему:

– В маленькой тихой деревне, где, казалось, все про всех знают, часто происходят громкие, сокрытые от людей истории. Всегда помни, другим передай: в роду убийцы в крови течет смертельная л…

Старик как будто проглотил последнее слово, сделал тяжелый вдох, из его груди послышался сип. Петр тоже тяжело вздохнул.

– Любовь? Ты это сказал? – переспросила несчастная старуха, ухом приблизившись к самому рту мужа.

Тот согласно кивнул. Она вытерла концом платка свои маленькие узкие глаза.

– Только покаяние и просьба о прощении могут…

Старик прервался, закашлял, потом проникновенно взглянул на Петра, словно ища ответ на волнующий его вопрос. Тот отвел взгляд. Как будто он знал, о чем говорит старик, и почувствовал что-то сокрытое от самого себя. Старик попытался улыбнуться, слегка приподнял голову, глядя на мужчину.

– Не время. Вижу. Ты знаешь, Петр, хорошие у тебя дети: Анисия и Митька. Робкие только, робкие дети твои… Саньку…

Голос его затих. Завыла старуха. Стиснутые зубы Петра выдавали его внутреннее напряжение, он положил широкую ладонь на застывшие глаза скончавшегося. Хоронили старика, по его просьбе, тихо, без причитаний. В гроб положили посох и мешок с вещами, затянутый веревкой.

После смерти одного жизнь других всегда продолжается. Дети Петра повзрослели. В восемнадцать лет Митька уехал в город, там стал хорошим сапожником. В дом к родителям почти не ездил, ссылаясь на сильную занятость. Возможно, у него были и другие причины, но он об этом не говорил. После кончины матери он перестал приезжать совсем. Дочь же Петр от себя никуда не отпустил. Когда ей исполнилось двадцать лет, он отдал ее замуж за приехавшего в их деревню статного двадцатидвухлетнего Константина Морова. Константин не был сиротой, отец его скончался, когда ему исполнилось шестнадцать лет, а его мать часто болела, ее обидчивость, вспыльчивость и непрерывные вспышки ярости со временем проявлялись все больше, мешали жить нормальной жизнью, к тому же она с каждым годом ослабевала умом, на свадьбу к молодым не приехала. Через какое-то время, уже после смерти Петра, дом Веленских стал домом Моровых, где у Анисии с разницей в четыре года на свет появились дочери: Маруська и Катерина. Маруська росла спокойным и радостным ребенком, а Катерина с утра до утра плакала. Может быть, по причине того, что с самого рождения ее часто нянчил отец, так как Анисия после родов сильно болела и с постели не поднималась неделями. Иной раз на помощь с детьми приходили соседи. Когда Анисия все же поправилась, она помогала в доме мужу, занималась хозяйством и детьми.

Со временем Константин заимел порядком выпирающий живот. Хозяином слыл умелым, но был холоден во взгляде и словом колкий. Оба супруга работали в деревне. Он механиком в коровнике, а она учителем в школе. Поначалу в этой семье все было слажено. Но, как говорят, нет худа без добра.

Деревня Лопухинская.

Июнь 1966 год

Солнце залило всю деревню своим ярким светом. К девяти часам субботнего утра из спальни вышел угрюмый Константин в белой майке и спортивных штанах, его слегка лихорадило от похмелья. Вчера он с соседями резал поросенка. Мужчина буравил всех своим суровым взглядом, громко чихал и кашлял, потом сморкался в руку и мыл ее под рукомойником. Внезапно запнулся об поленце, резко толкнул его ногой к печке. Анисия взглянула на мужа, подумала: «Когда же Костя стал таким?». Много раз она задавалась этим вопросом, зная, что любовь давно прошла, и нет больше никаких чувств, одни обязательства. «Все в деревне так живут», – успокаивала себя Анисия.

Женщина, по обычаю поднявшись раньше остальных, уже готовила в ведре еду скотине. На ее халат был надет туго завязанный фартук, с большим засаленным карманом спереди, куда она складывала мелкий мусор. Вот и сейчас Анисия, увидев на столе фантик от карамельной конфеты, сунула его в карман. В сковороде скворчала картошка, на столе в большом блюде лежали сваренные яйца.

К этому времени Катерине исполнилось двенадцать лет. Она тоже находилась в кухне, замешкавшись у рукомойника в ожидании, когда отец отойдет, поискала взглядом чистое полотенце. Девочка редко ходила дома в платьях, если только на этом настаивала ее мать. Вот и сегодня, несмотря на теплое время года, она натянула, как отец, спортивные штаны и футболку. Русые волосы собрала в хвост на резинку. «Сегодня должна приехать Маруська», – вспомнила девочка, уже вытирая полотенцем умытое лицо. На душе растеклось тепло. Катерина скучала по сестре. У Маруськи в скором времени должны были начаться экзамены, а через два года она получит диплом медицинской сестры. Девочка завидовала ей, но все же любила сильнее и гордилась ее достижениями. Соседи в деревне относились к Маруське с добротой, а она смиренно помогала всем, кто попросит.

В отличие от сестры, Катерина росла своенравным ребенком. Не любила уроки и нудные рассказы учителей. Особую неприязнь она испытывала к занятиям физкультурой. Ей трудно было прыгать и бегать наперегонки с одноклассниками. Мальчишки из класса над ней подтрунивали, девочки открыто смеялись. В ответ она злилась, иногда прятала вещи одноклассников в раздевалке, мстила им за унижение. Особенно ей не нравилось, по известным причинам, что в школе работает ее мать.

Катерина, подтащив табуретку к столу, присела на нее. Анисия тоже села за стол на табуретку, Константин расположился на стуле рядом с женой. Взял в руки кусок хлеба. Женщина, молча, ткнула картошку в сковороде изогнутой вилкой, отхлебнула квас и снова зацепила румяный ломтик, распавшийся на две части. Неожиданно она бросила вилку на стол, оперлась лбом на кулак и замотала головой. Катерина, откусив половинку от яйца, перестала жевать. Отец вздрогнул, гневно выпалив:

– Анисия, чего с тобой?

Она приложила руку к груди, с тяжестью в голосе ответила:

– Да, не знаю я, плохо мне вдруг стало. Защемило в груди, и так заболела душа.

– Душа-а? Душа у ней заболела, и надо вилкой кидаться?

Он ложкой зачерпнул картошку, сунув ее в рот, ложка цокнула об зубы. Отцу было все равно, что происходит с душой жены. Он вообще не верил, что у человека есть душа, и тем более, что она может болеть. Анисия поднесла к стоящему на столе самовару кружку, налила кипятка. От того, что кружка мгновенно нагрелась, она чуть не уронила ее на стол. Женщина обожгла пальцы, поднесла их к мочке уха. Константин немного отпрянул, но в этот раз промолчал.

Женщина, нахмурившись, поднялась, отложила вилку и ушла в комнату, где они спали с мужем, задвинув за собой цветную шторку. Хлопнула дверка шкафа. Катерина дождалась, когда отец закончит завтракать и выйдет из дома, направилась вслед за матерью.

Постель в комнате стояла разобранная. На ней небрежно лежал халат и фартук. Белая кошка Мурка растянулась на пуховой подушке. Недавно выстиранные половики, от которых стоял легкий запах хозяйственного мыла, тянулись от постели до окна и от шкафа до выхода из комнаты. Девочка, наклонившись, погладила кошку по мягкому животу, та вытянулась и чуть приоткрыла глаза, заурчала.

– Мамка, ты куда? Надолго уходишь?

В это время Анисия резкими движениями пыталась натянуть ситцевое платье на сорочку, но оно застряло на пышной груди. Она заметно нервничала. «Похоже, платье стало на размер меньше, но скорее мамка поправилась», – подумала девочка, хихикнув про себя. Женщина действительно в последний год набрала лишний вес. Ей пришлось поднатужиться, прогнуться дугой в спине, чтобы платье поползло вниз. Наконец она выдохнула.

– Я к обеду вернусь, Катя, – ответила она как-то холодно, дергая молнию сзади. Мне надо еще к Вере забежать.

С улицы послышался женский смех, окативший весь двор, донеслись отдельные фразы:

– Давай, давай! – весело произнес голос отца, хлопнула калитка.

Анисия на несколько секунд замерла, но затем продолжила собираться.

– Ож… – оборвался женский голос.

Послышалась возня.

– Ой, смотри у меня, – вновь игриво зазвенел женский голос.

Отец заржал, словно жеребец. «Кто это может быть? Мамке, наверное, неприятно», – подумала девочка, покосившись на нее. Катерина подошла к окну, выглянула. Мужчина стоял уже один, облокотившись на невысокий забор. Сзади он выглядел будто боров, обвитый жирной прослойкой на талии. Катерина вспомнила, как мать не раз скандалила с ним из-за его заигрываний с другими женщинами в деревне. Однажды вечером она даже ударила его по лицу. Отец тогда схватил ее руку, впился в нее своим страшным взглядом, что-то прошипел, затем сжал ей горло. Вышедшая на шум Катерина вцепилась ему в спину зубами. Он заорал, его большие глаза еще сильнее потемнели, он оттолкнул дочь и вышел из дома. Тогда он не ударил жену. В этот момент Маруська не вышла из комнаты, побоялась. Мать потом долго плакала.

Катерина, продолжая стоять у окна.

– Мам, не обращай внимания на папку. Он такой всегда, я вот даже не обращаю.

– Да ну его, дурака, – отмахнулась Анисия, закручивая на затылке темно каштановые пряди, которые то и дело распадались. – Вон, на втором этаже черт ногу сломит, глядишь, паутиной все затянет. Мыши там, как у себя дома живут, а он с бабами заигрывает. Бездельник. Отца моего на него нет. А то бы…

Она сказала это с раздражением, вкалывая шпильку в кокон волос. Не придав значения ответу матери, Катерина с восхищением оглядела ее красивую фигуру в платье, шелковистые волосы, зеленые глаза. Ей тоже хотелось иметь такие же черты лица и волнистые блестящие локоны, но внешностью девочка была больше похожа на отца, крупной, высокой, с жестким волосом. Катерина незаметно для матери прикоснулась к своей девичьей, но уже выпирающей груди, посмотрела на свои широкие стопы, испытав чувство обиды. Через минуту Анисия достала изо рта последнюю шпильку, вколола в волосы на макушке.

– Косынку надень, если пойдешь на улицу.

– Ну, мам. Я же не маленькая.

Катерина насупилась.

– Так что теперь солнечный удар взрослых не берет?

Женщина, взяв у порога пакет с едой для кошек, обула тапки на босые ноги, стремительно вышла во двор. Девочка, проводив мать взглядом до калитки из окна, решила пойти на речку. Каникулы продолжались уже половину месяца, и каждый день надо было чем-то себя занимать. Она, завернув в газету пару кусков ржаного хлеба, сунула туда же тонкие перья лука и соленый огурец, вышла во двор, даже не вспомнив про косынку. Отца перед домом уже не было. Он, вероятнее всего, ушел к лошадям. Катерина тихо прикрыла калитку, свернула на лесную тропинку.

В лесу царил аромат сладких цветов, жужжали пчелы, слепни кружились над головой. Там девочка ощущала себя лесной феей. В эту игру она играла уже не первый год. Она шла, разговаривая с деревьями, и взмахивала руками, заколдовывая все вокруг.

Вскоре, усевшись на берегу близко к воде, Катерина нагребла в ладошку теплый песок, кинула его в реку, по воде пошли маленькие круги, рыбки юркнули кто куда.

– Мани, мани, – позвала она рыбок, – плывите маненькие.

Скоро рыбки снова собрались в кучу около самого берега. Катерина опять бросила в воду песок. Затем, она прицелилась, кинула камушек по воде. Тот пролетел над водой и утонул. Девочка научилась этому еще в прошлом году. Когда первый раз камушек пролетел пару метров ровно над водой, она испытала за себя гордость. Катерина развернула газету. Надкусив принесенный хлеб с луковым пером, у нее появилась привычная за последнюю неделю острая боль в желудке. Есть она больше не стала.

Девочка просидела около реки не один час, думая о своем детстве, о школе и одноклассниках. Она вспоминала истории, которые рассказывала им с сестрой мать. Раньше Анисия часто заходила в спальню к дочерям, ближе к ночи, строго говорила, чтобы дети закрыли глаза и слушали. Сегодня этого не происходило. Девочки выросли, а мать стала больше уставать. Время сказок прошло.

* * *

Солнце уже высоко поднялось над деревней и рекой, в воздухе становилось все меньше кислорода, и Катерина, решив вернуться в дом, ловко приподнялась, отряхнула от песка штаны. Как только девочка перешагнула через старое прогнившее дерево, преграждающее тропинку, неожиданно послышался всплеск воды. Она оглянулась, за рекой раздалось тихое женское пение: «Спи, дитя мое мило, будет к осени друго, к именинам третье…». Девочка сорвалась с места, побежала без оглядки, хватаясь за ветки деревьев. В ушах стояло: «Седни доченька помрет, завтра похороны. Будем дочу хоронить, в большой колокол звонить».