Loe raamatut: «Счастья нам, девочки! Обо всем понемногу»

Тебе, сынок, мой Ангел.

Люблю тебя…

СЧАСТЬЯ НАМ, ДЕВОЧКИ!

Глава 1

– Счастливо долететь, дочура!

– Ни пуха, сестрёнка! Смотри там, веди себя прилично!

– Маруся, косметику и духи не забыла?

– Мамуль-папуль, дорогие мои, не волнуйтесь!

Кирюха, к чёрту тебя! Светик, ну хватит уже мне пиджак одёргивать, всё равно в самолёте помнётся!

Моё милое семейство в полном составе провожало «ребёнка» в отпуск, да не куда-нибудь, а в Мюнхен!

Если учесть, что, во-первых, я была младшей сестрой и дочерью, во-вторых, отправлялась «в такую даль» впервые в жизни одна и, в-третъих, никогда до этого не летала самолётом, то вели они себя вполне адекватно: мама не плакала, папа не искал успокоительное, хотя, я уверена, держал его на всякий случай где-то поблизости, ну а брат с женой изо всех сил делали вид, что считают меня взрослой и самостоятельной. Честно говоря, я готовилась к худшему.

Что ж, я и сама до конца не верила в происходящее. Хотелось ущипнуть себя, чтобы ощутить его реальность. Что ждёт меня через несколько часов полёта? Какой я буду через три недели, возвращаясь домой, хотя само это возвращение казалось мне сейчас далёким и непредставляемым.

«Я не буду пока об этом думать, – решила я, как когда-то Скарлетт О‘Хара. – Зачем? Ведь впереди ждёт столько нового и неизвестного! А вдруг сегодняшний день и есть начало счастливого будущего, о котором я так долго мечтала?»

На мой взгляд, я выглядела потрясающе. Новый элегантный чёрный костюм, сшитый знакомой портнихой, сидел на мне, как влитой, что по нашим временам начала девяностых было вовсе не само собой разумеющимся. Все мои немногочисленные попытки получить «что-то приличное» из местных ателье после подробных объяснений и нескольких примерок в силу необъяснимых причин заканчивались полным фиаско. В последний раз из летящего шифона мне сшили прямую, тесно облегающую юбку, а из тяжёлого льна состряпали солнце-клёш. «Перепутали, наверное, – невинно развела руками толстая тётка-портниха. – Ну что уж вы так волнуетесь, девушка! При вашей-то фигурке на вас хоть мешок из-под картошки надень – всё красиво будет», – добавила она, бессовестно хлопая глазами.

Я не заказывала мешок из-под картошки, но сделать уже ничего было нельзя. Деньги ухлопали, материал безвозвратно испортили. Пришлось брать фигуркой и уверенной походкой, заставляющей окружение думать, что как раз так всё и было задумано.

Мне исполнилось тридцать. «Мы уже не в том возрасте, чтобы позволять себе делать жизненно важные ошибки», – вещала премудрая Светик – жена моего старшего брата. А бывшая начальница отдела Татьяна Павловна, или Баба Таща, как мы её втихушку называли за суровый нрав и наряды в стиле «серая мышь», и вовсе считала, что умные учатся на чужих ошибках, а дураки – на своих.

Она очень любила произносить эту фразу в моем присутствии. Вероятно, именно вторая часть сего замечательно выражения, по её мнению, полностью соответствовала моим умственным способностям и внутреннему содержанию.

«Что ж, с авторитетами не спорят», – рассуждала я, оставаясь, тем не менее, вполне довольной тем, что сотворили природа и мои родители, как внутренне, так и внешне. Даже моё одно, несимметрично торчащее ухо я не прикрывала длинными волосами, которые, как я считала, мне не шли, а самозабвенно экспериментировала со стрижками. Я носила короткие юбки, потому что мне нравились мои ноги. Чужое мнение по поводу моей внешности меня не интересовало: мне просто было достаточно своего собственного. Ведь именно эта любовь к себе и делает нас, женщин, особенно привлекательными, не так ли?

Несколько месяцев назад…

– Ну хватит страдать, Маш! – изрекла Дарья, моя лучшая подруга ещё со школьных времён.

– И правда, Марусь, ну что, на твоём Глебе свет клином сошёлся, что ли? – вторила ей моя вторая лучшая подруга Аллочка.

С Дашутой мы просидели за одной партой с первого по десятый класс и не только не надоели друг другу, но наоборот – сроднились и срослись душами. Несколько лет назад я познакомила подругу со своей коллегой по банку, рассудительной и мягкой Аллочкой – полной противоположностью бурно-темпераментной и, на первый взгляд, резковатой Дарье. Мои девочки уравновешивали друг друга, как чаши от весов, а втроём мы составляли одно единое и нерушимое целое.

Нашу святую троицу объединяло и ещё одно интересное обстоятельство: ни одна из нас, дожив до тридцати, не могла похвастаться успехами в личной жизни.

Аллуська вот уже который год страдала по начальнику своего отдела. Сорокалетний Саня, как мы его между собой называли, несколько месяцев назад женился. Его молодая беременная супруга трудилась в нашем же многоуважаемом заведении. Жену каждый вечер заботливо усаживали в машину и отправляли домой отдыхать и набираться сил для будущего малыша, ну а Сашок, под предлогом большой занятости, «оставался на службе», наслаждаясь обществом Аллочки и всё ещё давая ей повод надеяться на светлое совместное будущее. Я любила Аллуську и искренне жалела её, но… она верила в Сашин бред, и разубеждать её в нём было делом неблагодарным, а главное, бессмысленным.

Ситуация Дашуты напоминала Аллочкину, с той лишь разницей, что её «предметом» был директор НИИ, в котором она работала после окончания универа. За что она его полюбила, было для меня загадкой.

На двадцать с лишним лет старше, толстый, лысый, с окладистой бородой и раскатистым смехом он, рядом с нашей тоненькой и изящной Дашей, напоминал старообрядца, связанного, в дополнении ко всему, прочными узами брака. Любовь действительно бывает зла. Промучавшись своими «отношениями» несколько лет, Дарья вот уже в который раз собиралась поставить в их конце огромную точку, но снова и снова находила причины заменить её на жиденькую запятую: удачный момент для другого знака препинания никак не желал находиться.

Мой, вот уже почти пять лет длящийся роман, вполне вписывался в рамки трагедии, в которой я попеременно исполняла всю палитру мелких ролей – от второстепенных до массовки, в зависимости от настроения «режиссёра». Меня то приближали «к телу», то снова отстраняли за ненадобностью и наличием других кандидатур на кастинг. Шансов на главную роль у меня, по-видимому, не предвиделось.

По иронии судьбы, тридцатисемилетний Глеб, как и Аллочкин Саша, возглавлял один из отделов нашего банка. Работали мы на разных этажах – к счастью для меня, потому что каждая наша с Глебом случайная встреча в банковских коридорах бросала меня то в жар, то в холод, выматывала и опустошала душу.

– Господи, Машуня, ну что ты в нём нашла? Цыплёнок белобрысый! – возмущалась Аллочка, имея в виду его короткую стрижку ёжиком.

Я не спорила, но продолжала любить в нём решительно всё: голос, рост, фигуру, широкие плечи и большие, сильные руки – такие нежные и такие недосягаемые, во всяком случае для меня.

Глеб мог позвонить в любое время дня и ночи, а я, не умея отказать и держать марку, неслась к нему, переполненная счастьем лишь от одной мысли снова его увидеть. Он умел в себя влюблятъ и манипулировал мной, как куклой. После каждой такой встречи и бессонной ночи в его квартире, никуда больше он меня не приглашал, я вновь окрылялась надеждой завоевать его сердце, но меня очень быстро спускали с неба на землю. Буквально на следующий день, встретив случайно в банке, Глеб удостаивал меня лишь вежливым кивком головы, равно, как и любую другую коллегу или знакомую, каких, по общепринятому мнению, «у нормального мужика может быть тысячи», повергая меня в отчаяние и ступор.

Я ненавидела его и любила, любила и ненавидела. Ненавидела и себя за то, что позволяла ему играть с собой, как кошка с мышкой. И не было этому ни конца, ни края.

Я честно пыталась высвободиться из замкнутого круга. Отсутствием поклонников с серьёзными намерениями и без таковых я не страдала. Но я не переставала сравнивать их с Глебом и снова и снова бежать к нему по первому же зову, оставляя моих прочих обожателей в недоумении, не объяснив причин моему, по меньшей мере, идиотскому поведению.

А потом случилось вот что: Глеб вдруг предложил мне работать у него в отделе.

– Одна из сотрудниц увольняется, а ты ведь, насколько я помню, была бы не против расширить свой рабочий кругозор? Могу взять тебя к себе. Что скажешь?

Иного ответа, чем «да», для меня, естественно, не существовало.

Перевод оформили быстро. Я просто переехала со всеми своими канцеляриями с одного этажа на другой. Баба Таща покачала головой, но от комментариев воздержалась. Теперь я сидела в соседней с Глебом комнате и могла видеть его каждый рабочий день. С утра и до вечера. Но в том-то и дело, что это были всего лишь рабочие дни! В пятничные вечера, когда, казалось бы, ничто не мешало ему провести выходные со мной, он просто вежливо прощался и уходил. Домой? Я старалась не задавать себе этого вопроса. Он действительно искал и нашёл рабочую единицу, а я обрела новую должность, но потеряла последнюю надежду.

* * *

– Всё, девицы, пора кончать с этим маразмом, – объявила однажды Дарья, как и Аллочка посвящённая во все перипетии моего многолетнего романа.

Приходя на наши девичники, подруги запасались платками, чтобы подтирать мои сопли и слёзы, а за одно и свои собственные по мере их возникновения. Каждую пятницу, после работы, по нашей традиции мы собирались на маленькой уютной кухне в моей «двушке». Я стала её счастливой обладательницей после обмена с доплатой своей крохотной однокомнатной квартирки «у чёрта на рогах», доставшейся мне от моей любимой бабуси.

Партнёрами по обмену оказалась парочка алкоголиков – мамуля и сынок. Им были нужны деньги и всё равно, где их пропить, а я была счастлива жить у метро и иметь собственную спальню. В наследство от них я получила наполовину содранные обои, разбитую раковину в ванной комнате и сквозную дыру в туалетной двери. Видимо, мама с сыном не поделили очередь в заведение. Денег на ремонт у меня пока не было, но всё это представлялось такой мелочью по сравнению с фактом наличия отдельного, да ещё и двухкомнатного жилища!

– Надо что-то делать с этим безобразием, а вернее, против него, – поддержала подругу Аллуся, имея в виду мою распухшую от слез физиономию и шмыгающий нос.

– Вот и я о том же. Хватит сидеть и ждать у моря погоды. Надо брать жизнь в свои руки, – субтильная Дарья была настроена решительно, а это означало наличие плана в её симпатичной головке. – Смотрите, девчонки, что я нашла вчера в газете. Вот что бы вы без меня делали? – она помахала перед нашими носами газетной вырезкой: «Агентство «Контакт» поможет Вам встретить спутника жизни за рубежом. Состоятельные мужчины Западной Европы и Америки рады встрече с русскими девушками и мечтают составить с ними своё счастье».

Да-да, именно так: «Составить своё счастье». Это звучало как-то не совсем по-русски, будто объявление писал иностранец.

Ну кто же из нас в наши суровые девяностые, не мечтал «составить счастье» с богатым иностранцем? Почему только они, эти заморские принцы, искали невест в России, а не у себя на родине? В этой связи мне всегда представлялись холеные, с гладкими набриолиненными волосами герои мексиканских сериалов, покорённые красотой непременно бедных девушек из местных провинций.

– Дашута, ты шутишь? Ну какие иностранцы, ей-богу, – прошмыгала я. – Со своими бы разобраться.

– Хватит разбираться, – отрезала подруга. – О нас скоро роман писать можно будет. Вернее, о тебе: «Страдания юной Марии». Ну теперь-то уж, конечно, не совсем юной, а так… не первой свежести или начальной потрёпанности, но ничего. Если нос подтереть и глаза подкрасить, сойдёшь… за третий сорт!

После Дарьиных слов плакать расхотелось.

– Нужны мы им, – задумчиво протянула Аллочка. – Да и выбирать замучаются. Представляете, сколько кандидаток на лучшую жизнь в этом агентстве уже в очередь выстраивается?

– Ни дать, ни взять – море оптимизма, – удручённо вздохнула Дарья. – Девчонки, да вы только подумайте! Ведь если мы сейчас упустим свой шанс, то потом, может, всю жизнь жалеть будем! А вдруг из этого что-то получится, а? Слышишь, Марья? И ты, наложница банковского олигарха, между прочим, тоже, – Дарья повернулась к Аллочке.

– А я что? – обиженно огрызнулась Аллуся. – Я с вами. Куда же я без вас, золотца вы мои самоварные!

«Как хорошо, что они у меня есть, – думала я, глядя на своих подруг. – Мои две поддержки и опоры. Потому что, когда мы вместе, мы – ого-го! Сила!»

* * *

Вся наша жениховская затея решалась удивительно удачно и гладко, словно играючи. Мы ведь и сами не верили в её позитивный результат, а помечтать хотелось. Наш поход в агентство «Контакт» оказался весьма многообещающим. Нас радушно встретила элегантная дама средних лет, напоила кофе и, подробно расспросив о наших представлениях и желаниях, забрала фотографии, по которым можно было, как мы надеялись, судить о наших внешних достоинствах: тростинка Дарья со строгой причёской-шишкой, которая ей очень шла и делала похожей на серьёзную учительницу младших классов, пухленькая светленькая Аллуся, наша сероглазая мечтательница, и я – обыкновенная, на мой взгляд, но по отзывам мужской части нашего отдела, «шармантная оптимистка» с ямочками на щеках, которыми я, кстати, очень гордилась, а потому смеялась всегда с удовольствием и от души.

Куда нам особенно хотелось? Мы все трое ни разу не были за границей, а потому судить о ней могли лишь по кинофильмам, журналам и прочим средствам массовой информации. Впечатление от старинной архитектуры и почти лубочного природного пейзажа складывалось таким умиротворяющим и греющим душу, что сомнения в нашем, несколько авантюрном, предприятии не закрадывались в наши головки ни на минуту.

Дашута сносно владела английским и под впечатлением от рекламы Мальборо, вернее от белозубого техасского красавца-ковбоя, мечтала об Америке.

Я для себя выбрала Германию. Почему? Возможно, из-за моей любви к немецкому – единственному обожаемому предмету специализированной школы с немецким уклоном. Благодаря дрессуре нашей уважаемой Инны Иннокентьевны, которую мы частенько, чего уж греха таить, доводили до «посинения», мои познания в нём можно было назвать весьма приличными, а для первой встречи и создания благоприятного впечатления в беседе с тамошним сильным полом даже более, чем достаточными.

Ну а Аллочке, потащившейся с нами за компанию и владевшей немецким на гениальном уровне общеобразовательной средней школы, было в общем-то всё равно, а потому её выбор тоже пал на Германию. Во-первых, я поблизости, ну а во-вторых, Германия – не Америка. Если что, домой и на перекладных добраться можно.

Платить ни за что было не нужно. Наша контора-сваха переложила все расходы на плечи состоятельных западных женихов. В конце концов, это ведь они не могли найти подходящих невест в своём отечестве, а за радость быть осчастливленным полагалось платить. Такова жизнь, как говорят французы.

* * *

Пакет из агентства пришёл через пару месяцев, когда о нашей затее я практически забыла и думать. Вытащив пухлый конверт из почтового ящика, я сунула его в сетку с продуктами, которые купила по дороге с работы домой.

На улице стояла жара, и я с удовольствием скинула босоножки на высоком каблуке, едва открыв дверь квартиры. Переодевшись и рассовав продукты в холодильник, я уселась за стол и повертела конверт в руках, пытаясь представить, что там, внутри, быть может, находится моя судьба. Или нет?.. Это родное и привычное «или нет» успокаивало. Не суля глобальных житейских перемен и не заставляя принимать решения, оно оставляло маленькую лазейку пустить всё на самотёк и ехать дальше по накатанной.

Я налила в чашку кофе и задумалась. А что, если и правда попробовать? Ну чем я рискую? Я ведь всегда хотела семью, детей, а с нашими представителями сильного пола такие перспективы мне до сих пор не светили. Пока или всегда? Прождать всю жизнь или всё-таки попробовать изменить её самой? Решившись, я распечатала конверт.

Все четыре письма пришли из Германии, куда мне больше всего и хотелось. Кроме владения языком, моё, чисто интуитивное, желание не имело под собой никакой реальной почвы. Да и какие могут быть основания хотеть куда-то у человека, до сей поры в подробностях изучившего лишь собственный сибирский город, для которого даже родная столица, Питер и Прибалтика всё ещё являлись пределом мечтаний? Но в агентстве я так уверенно назвала Германию целью своего будущего проживания, что ни у кого не могло остаться и тени сомнений в обдуманности моего выбора.

В общем и целом, все кандидаты в мои потенциальные мужья производили благоприятное впечатление. Кто-то из них был более, а кто-то менее привлекателен, разнился, судя по фотографиям, и социальный статус, но всех объединяла явно бросающаяся в глаза, необъяснимая «ненашесть». Рассмотрев фотографии внимательно, я поняла, в чём дело. Они не стремились нравится и позировать, a просто выглядели на фото такими, какими, по-видимому, были и в жизни: естественно. Это было ново, импонировало и заинтересовывало.

Особую симпатию вызвал у меня баварец Клаус. Для своих «немножко за сорок» он выглядел весьма импозантно: тёмные, с лёгкой проседью волнистые волосы, аккуратные усики, ухоженные руки, спортивная фигура. Всё это великолепие дополняли зеленоватого цвета элегантный костюм и информация, что сей достойный господин работает директором небольшого банковского филиала, где и был запечатлён сидящим за письменным столом. Надо ли говорить, что он в наибольшей степени соответствовал моим представлениям о будущем спутнике жизни?

За Клаусом по ступеньке приоритетов шёл Хартмут – предприниматель из Ганновера, проживающий в собственном доме с мамой и семнадцатилетним сыном. «Староват немножко, целых сорок восемь, – вздохнула я. – Даже для моего, по словам Дарьи, не совсем юного возраста, многовато, да и рост всего сто семьдесят – прямо, как мой, а поставь меня на каблуки? Хм…» Но на фотографии Хартмут чем-то напоминал Жана Габена, и это примирило меня с его прочими, менее привлекательными, параметрами. «Ладно, пусть будет», – решила я, рассортировав его письмо в разряд «помиловать».

Сорокадвухлетний гамбургский житель Томас в свободное время увлекался слушанием музыки и прогулками на природе, которые он бы с удовольствием совершал вдвоём с милой, красивой и верной русской спутницей жизни. Что ж, вполне понятное желание. Я бы и сама с удовольствием дышала свежим воздухом в приятном мужском обществе.

О своей деятельности вне свободного времени Томас «очень хотел бы мне рассказать», но предлагал осветить сию тему «при дальнейшем знакомстве», в коем очень надеялся меня заинтересовать. Больше, судя по фотографии, привлечь моё внимание ему было нечем: бесцветные редкие волосы, искусно зализанные «на бочок», дабы не травмировать женский глаз явно наметившимися пробелами, серые маленькие глазки за довольно толстыми стёклами очков, животик… В общем, нормальный среднестатистический мужик, на которого я здесь, в России, будучи даже «на полном безрыбье», никогда не обратила бы внимания. Но я старалась быть объективной и решила судить не только по лицу. А может, у него душа хорошая?

Последним я рассмотрела кандидатуру Петера из Фленсбурга. Шестидесятипятилетний пенсионер, сияя широкой, явно вставной белозубой улыбкой, собирался сделать всё для счастья и благополучия будущей спутницы жизни. Нда-а, серьёзный товарищ! Уверенности в себе, а главное, в своих способностях осчастливить тридцатилетнюю русскую невесту можно было бы позавидовать. А может, он наследство имеет в виду? А если нет? В этом случае значение слова «всё» оставалось тайной за семью печатями. «Ну что ж, успехов вам, дорогой товарищ Петер», – пожелала я и решила оставить мужчину в покое. Делала ли я при этом ошибку всей моей жизни? Кто знает? Я подозревала, что этот вопрос, увы, так и останется без ответа. Ну и ладно!

* * *

Дашута с Аллусиком примчались по первому же моему зову. Вопрос о личном счастье подруги подвергся тщательному и всестороннему обмусоливанию, на какое способны лишь мы, женщины. Кандидатура каждого претендента была обсуждена с пристрастием, фотографии осмотрены и проанализированы всесторонне.

– В общем-то, если внимательно присмотреться, все они вроде бы ничего, – вынесла свой вердикт Дарья. – Что скажешь, Аллусь?

Аллочка молчала, сконцентрировав внимание на фото пенсионера Петера. Интересно, неужели сей достойный господин сумел-таки заинтересовать мою тихоню-подругу?

– Я дарю его тебе безвозмездно, как горшочек мёда, – проблеяла я осликом Иа из мультика про Винни Пуха. – Хочешь?

Аллуся не спешила с ответом, и мы с Дарьей оставили её в покое.

– А по-моему, так ты зря от этого Петера отказываешься. Мой Валера Михалыч тоже ведь намного старше меня, как ты знаешь, – заявила Дарья и вздохнула, вновь пережёвывая свои неудавшиеся отношения.

Я знала, а потому решила оставить своё мнение при себе, дабы лишний раз не ворошить Дарьино больное место. Будучи хорошо знакомой с Дашиной многолетней пассией Валерием Михайловичем, я искренне уважала его за ум, интеллигентность и замечательное чувство юмора. Мы могли часами беседовать на разные темы, кроме научных: я ни черта в них не смыслила. Я любила его рассказы о поездках в экспедиции и путешествиях и хваталась за живот, слушая его мастерское исполнение анекдотов: со вкусом и в лицах. Он знал их великое множество. Я считала его классным мужиком, но влюбиться в него не смогла бы ни за какие коврижки!

В свои пятьдесят пять он был для меня безнадёжно стар и, несмотря на все свои замечательные качества, абсолютно непривлекателен как мужчина. В дополнение ко всему, Валерий Михайлович никогда не считал себя «Дашиным», и уж тем более не разбрасывался обещаниями, давно и прочно женившись на весьма привлекательной и достойной особе своего возраста и имея с ней взрослых детей.

Но зачем же тогда игра с Дашутой? Ответ на этот вопрос был очевиден для всех, кроме моей подруги. Не требуя ничего взамен, не смея на что-либо надеяться, Дарья окружила свой «предмет» таким безусловным, безграничным и благоговейным обожанием, так покорно и безропотно «сложила» свои чувства к его ногам, что не оставила ему другого выхода, кроме как их принять и «поднять». Бедная моя Дашка!

Слава Всевышнему, в этот момент наконец-то очнулась и подала голос Аллусик.

– Девочки, я не знала, как вам сказать… Я ведь тоже получила письмо. Одно, правда…

– Та-ак, подруга, – Дарья переключила своё внимание с собственных переживаний на Аллочкины. Какое счастье! – И что? Будем рассказывать или зреть до наших седых волос?

Вопрос вполне резонный. Аллусику всегда требовалось время на «поразмыслить и переварить». Мы сгорали от любопытства, но изображали понимание.

– Написал мне один тип из Швейцарии, – Аллочка тянула кота за хвост, а мы терпели и ждали продолжения. – Ну старый он, девчонки, старый! Шестьдесят ему, тридцать лет у нас с ним разница!

Такой взрыв эмоций абсолютно не соответствовал стилю нашей флегмы-подруги. Нда-а, если уж старше Валеры Михалыча…. Эта информация действительно требовала переваривания.

– Аллунчик, мужчины ведь иногда хорошо сохраняются и в этом возрасте ещё ого-го какие, – промямлила я неуверенно, предпочитая не конкретизировать мысль об «ого-го». – Покажи фотографию, может, там всё не так страшно?

Аллочка молча протянула нам фото и письмо на немецком, в котором она поняла только цифру шестьдесят, решив, что это про возраст, и Schweiz – Швейцария.

– Переведи, будь другом, – смотрела она на меня с надеждой. – Вдруг я всё неправильно поняла, и это не то, что я думаю?

– А что же тогда? Вес что ли? Тогда ещё интереснее, – подала голос противная Дашка.

– Молчи уже. У меня валерьянка закончилась, – пихнула я подругу в бок.

Дарья поняла и послушно проглотила следующую фразу, готовую вот-вот сорваться с её острого язычка.

– Так, посмотрим, что нам тут пишут, – начала я бодро, всё ещё надеясь на чудо. – Меня зовут Пауль, мне шестьдесят лет…

Аллочка обречённо вздохнула.

– Я ни разу не был женат, но надежда иметь семью и детей не покидает меня… – я невольно сделала паузу, а Аллочка всхлипнула.

– Так они ещё и детей желают! Ой, держите меня, не могу больше! – Дашка схватилась за живот, буквально рыдая от смеха.

– Аллусик, вот видишь, я же говорила про «ого-го»! Значит, «там» у него всё в порядке! Да и ты ведь тоже детей хотела! – я изо всех сил пыталась сгладить ситуацию, но куда там!

Заразительное хрюканье Дашки сыграло свою роль. Я больше не могла держать себя в руках. Глядя на меня, захихикала и Аллуська. Теперь мы катались по полу и без зазрения совести хохотали втроём, а с фото на нас печально смотрел моложавый дедушка Пауль. Были ли его волосы седыми или просто светлыми, оставалось для нас черно-белой загадкой. Пока.

И всё же наша, как всегда, незабываемая встреча оказалась весьма плодотворной. Подытожив имеющуюся в нашем распоряжении информацию, мы пришли к следующему результату: у меня – три «жениха», два приличных, и один – резерв на всякий случай. У Аллочки – один воздыхатель, по причине зрелого возраста временно определённый в неприкосновенный запас. Неохваченной вниманием зарубежных принцев осталась пока только Дашута, но кто сказал, что наша умница в ближайшее время не будет завалена письмами претендентов на её руку и сердце? Как бы там ни было, пребывая в состоянии гордого одиночества, Дарья сохраняла свойственные ей рассудительность и спокойствие. Америка – не Европа, письма идут дольше. Будет и на её улице праздник.

* * *

– Нет, Людмила, и это наша с тобой дочь! Не знал бы точно, что моя, так решил бы, что Борькина! Его счастье, что он в то время, как мы с тобой её завели, ещё под стол пешком ходил! Ух-х-х!

Папин гнев был, как всегда, силен и справедлив, но недолог. В такие минуты мама превращалась из Люсеньки в Людмилу, а мы с братом посматривали на часы, зная, что наш родитель просто не в состоянии долго кипеть. Как электрический чайник: пар выходил, а согревающее тепло оставалось.

Мои родители любили друг друга до сих пор – большая редкость для нашего времени. Заводная, симпатичная хохотушка Люся, от которой мне по наследству достались лёгкий характер и ямочки на щеках, заметила высокого блондинистого Володю на первой же лекции первого курса мединститута. Мама любила рассказывать об их знакомстве, с удовольствием вспоминая и заново переживая счастливый день, подаривший ей папу.

– Он был такой красивый, высокий! А его улыбка, Маруся! Потрясающая, волшебная: от глаз и до кончиков ушей! Никто в мире не улыбается так, как твой отец! Я ведь совсем «сопливая» была, не дружила даже ещё ни с кем, а увидела его и, как током ударило, всем своим существом почувствовала: это моё, я просто не смогу без него, представляешь? – мама улыбнулась. – Вот я и решила: надо брать, пока другие такое чудо не заметили и не увели!

Я не могла удержаться от смеха, представляя, как мама «брала» папу. Кстати, об этих подробностях она почему-то предпочитала умалчивать. Как бы там ни было, кульминацией их любви к концу студенчества стал мой брат Кирилл, a через пять лет на свет появилась я.

В этот день родители созвали семейный совет на тему «что за дурь вселилась в голову их тридцатилетней дочери, и как с ней бороться». Кириллa со Светиком призвали сюда же до кучи в надежде, что я хоть кого-нибудь послушаюсь.

Суть дела была в подробностях изложена, папин гнев перешёл в состояние медленного кипения, предлагалось перейти к прениям.

– Та шо ж це таке, папа, мама, я не понимаю! Яки таки аргументы? Девочке же ж давно замуж пора, а тут ведь и брать-то некого! Это я не про тебя, Кирюша, моё единственное счастье! Радуйся, шо я у тоби е! – подала голос Светик, явно занявшая мою сторону.

Такого поворота никто не ожидал. Тем более от нашего Светика, за добрый нрав и готовность всех и всегда выручить любя прозванной нами Конфеткой. Ровесница моего брата, длинноволосая голубоглазая украинка Конфетка, разволновавшись, начинала сыпать родными хохлятскими словечками, считая их более весомыми и убедительными.

– Та пусть же ж ребёнок едет и замуж выходит! Мы же ж к ней в гости ездить будем, правда Манечка? Не переживай, доця, я тоби ещё мои серёжки с собой дам и платьице прикуплю! Та хай вони там уси попадають, яка ж краля до них заявится!

Хладнокровно выслушать Конфеткин монолог мог только глухой. Родители рыдали от смеха, а Кирюха одной рукой вытирал слезы, а другой прижимал Конфетку к себе, благодаря судьбу, пославшую ему такую жёнушку. Что ж, Светик всегда знала, что, когда и где сказать правильно.

– Ладно, к Борьке поедешь, – сменил папа гнев на милость. – Вся в дядьку пошла! Искательница приключений! Пусть вот он теперь за тобой смотрит!

Боря, папин младший брат, конечно же, никогда не искал приключений на свою голову. Много лет назад он влюбился в свою немецкую однокурсницу Сузен из Дрездена. Они, как и мои родители, учились в медицинском, только в Питере. Борька настолько успешно натаскивал Сузен по научному коммунизму, что, пока разобрались, что Сузен беременна, пока получили разрешение скрепить интернациональный союз ГДРа и социалистических республик брачными узами, они почти родили Петьку. На свадьбе Сузен была настолько беременна, что походила на бульдозер, тяжело передвигающийся лишь в строго заданном направлении, а мне, тогда ещё десятилетней, в жизни своей не видавшей столь огромного живота, было искренне жаль молоденькую девочку, «таскавшую за собой такую тяжесть».

После института ребята уехали жить и работать в Дрезден. Петька рос, Боря с Сузен успешно работали в клинике и навещали нас, изредка наведываясь в Россию. Однажды на вечеринке Сузен стало плохо. В больнице поставили самый страшный диагноз. Сделать уже ничего было нельзя….

С тех пор прошло около восьми лет. Говорят, время лечит. Не знаю, работало ли это в Борином случае, но он до сих пор жил один. Оставаться в их с Сузен доме ему было, видимо, настолько тяжко, что, как только Петька закончил школу и поступил в университет, Борис переехал в маленький городок под Мюнхеном, где до сих пор работал врачом в курортной клинике.

«К Боре, так к Боре, – согласилась я. – По крайней мере, всегда есть, куда ретироваться, если что».

* * *

С отпуском проблем не возникло. Глеб подписал моё заявление, даже не спросив, какие у меня планы.

– Может, встретимся сегодня вечером? – предложил он в пятницу перед моим отъездом.

Никогда ещё я не отвечала ему отказом. Всё намеченное и даже давно запланированное тут же забывалось, сбрасывалось со счетов, откладывалось или перечёркивалось. Так было до сих пор, но не сегодня.