Loe raamatut: «В паутине южной ночи»

Ему показалось, или он на самом деле видел эту женщину раньше? Нет, наверное, всё-же показалось. Наверное, это ослабевшее от трёхдневного запоя зрение. Или ему просто хочется, чтобы он видел её раньше. А лучше – чтобы она оказалась его знакомой. Он попытался припомнить её имя или хотя бы придумать его, но не смог. Значит, он с ней всё же незнаком. Но почему же тогда она не отрывает от него взгляда?

Денис рассматривал её красными, воспалёнными глазами. Несмотря на своё состояние, он прекрасно понимал, что к такой женщине на кривой кобыле не подъедешь. К таким подъезжают, в крайнем случае, на «вольво». А его «вольво» сгорела. «Вместе с женой…» – некстати подумал он.

И всё-таки, почему она непрерывно пялится на него? Понравился? Но тогда она должна хотя бы улыбнуться, или там моргнуть. А она просто рассматривала его, сидела и цедила свой бокал то ли вина, то ли вишнёвого сока… Ему вдруг до ужаса захотелось, чтобы женщина не была такой строгой. Чтобы она не сидела так прямо, как солдат, положив на столик лишь кисти рук, как и подобает хорошо воспитанной даме с идеальными манерами. Денис усмехнулся. Он-то отнюдь не идеален, в отличии от его погибшей жены. И что такого произойдёт, если он сейчас поднимется и подойдёт к ней, и сядет за её столик? Самое страшное, что может произойти: она просто встанет и уйдёт. От пьяницы с красными глазами. Он почти привстал, когда увидел, что ладонь женщины сдвинулась с места. Как заворожённый, он следил за её рукой. Что она хочет сделать? Поковыряться в носу? Он глухо рассмеялся, и увидел, что её ладонь легла обратно на своё место. Денис опустился на стул. Что это было? Какой-то жест? Она не хочет, чтобы он к ней подходил, и предостерегающе подняла руку, готовя её для пощёчины?

Он в очередной раз махнул официанту, призывая наполнить опустевший бокал, и снова посмотрел на женщину. Она не сводила с него внимательных глаз. « Разве это называется идеальными манерами? Даже мне ясно, что это уже неприлично!»

Он всё-таки поднялся с места, тяжело, грузно вытащил своё несколько обрюзгшее, но всё –же ещё стройное, хоть и громоздкое, и ухоженное тело из-за узкого столика, и сделал первый шаг по направлению к ней. Потом – ещё шаг. Эти шаги ему нелегко давались. Даже в пьяном угаре Денис жутко боялся, что она опозорит его на весь бар. Как-нибудь обзовёт, метко и едко. Или просто окатит его таким холодным взглядом, после которого захочется выскочить отсюда, чтобы обогреться. Или вообще возьмёт и позовёт охранника. И тогда Дениса вышвырнут отсюда, как какого-то бомжа. Может быть, она с ним играет?

И всё-таки он шёл к ней. Старался идти прямо, а не зигзагом. Женщина продолжала смотреть на него. Она не позвала секьюрити, и не сказала Денису какую –нибудь гадость. И не стала лгать, что место рядом с ней занято. Она сидела и смотрела на него.

Он подошёл, уселся на неудобный стул (чёрт, с такими-то ценами на спиртное могли бы выбрать мебель получше), и икнул. Женщина поморщилась, и отвела голову чуть в сторону. Денис развеселился. Если бы он посмел икнуть в присутствии такой женщины, когда был трезвым, то никогда бы не простил себе этого позора. Ну, не совсем никогда, но очень долго. А так, с пьяного, какой спрос?

– Здравствуйте, – вежливо сказал он светским тоном. – Сегодня отличная погода, не правда ли?

Она удивлённо на него покосилась.

– Да, неплохая.

Теперь удивился он, потому что раньше уже слышал этот голос. Такой, чёрт возьми, нежный, с хрипотцой, и оч-чень сексуальный. Денис завёлся мигом, даром, что пьяный был. Ему тут же захотелось затащить её в дамскую комнату, сорвать с неё это шикарное красное платье и… Интересно, какое у неё бельё? Наверное, кружевное и очень дорогое. А трусики – узенькая полосочка, затерявшаяся где-то в крутых бёдрах. Он судорожно сглотнул и пожалел, что не захватил с собой остатки виски. А денег на новую порцию уже не хватит. Интересно, она не успеет уйти, пока он вернётся к своему столику за стаканом?

Денис обернулся и увидел, как официант забирает с его стола стакан. Ну, вот и всё. Попить больше не удастся. Он расслабился.

– А в Крыму, говорят, холодно, – снова начал он.

Она пожала плечами.

– Вы не были этим летом в Крыму? – настойчиво продолжал он.

Она покачала головой.

Ему очень хотелось снова услышать её голос. Поэтому он и задавал такие дурацкие вопросы о погоде. Надо спросить что-нибудь такое, чтобы она не смогла снова покачать головой или пожать плечами. Что-нибудь такое, чтобы она ответила прямо.

– А как вас зовут?

Женщина молчала. Она то ли очень удивилась этому вопросу, то ли поняла, что Денис до судорог хочет услышать её голос, и издевалась над ним.

–  Меня – Денис, – добавил он.

Чёрт, что бы ещё сказать? Ну почему она так таращится на него, будто он – чудо заморское? И не урод, скорее, даже, наоборот, правда, пьян немного, но что в этом такого уж чудовищного?

–  Эй, с вами всё нормально? – вырвалось у него.

–  А что со мной не так? – мигом отреагировала она, и Денис вновь заслушался.

–  С вами всё в порядке, даже очень, – уверил он незнакомку. – Не хотите ли ко мне в гости?

Вопрос прозвучал спонтанно, Денис сам к нему не подготовился, и теперь застыл в ужасе. Сейчас она рассмеётся ему в лицо, встанет и пересядет за другой столик. Но она продолжала сидеть на своём месте.

–  Хочу, – вдруг тихо ответила она. – Ну что, идём?

У неё не было кружевного белья, как думал Денис. И не было узкой, извилистой полоски бикини. Под платьем вообще не было ничего. Только тело – стройное, загорелое, с неожиданно широкими бёдрами и маленькой грудью. Денис не поверил сам себе, когда увидел эту роскошь. Но самое ужасное – то, что он, даже не успев раздеться, рухнул на постель, и мгновенно захрапел. И именно эта защитная реакция его организма, когда он несколько дней подряд только пил, и почти совсем не ел, и почти не спал, спасла ему жизнь.

***

Лика недоверчиво оттянула верхнее веко у мужчины. Нет, похоже, и в самом деле спит, не притворяется. И вообще, какой смысл притворяться спящим, если ты только что привёл в свой номер красотку из бара с явным намерением её трахнуть?! Просто ей не повезло сегодня, как никогда. Придётся вновь выходить в бар, и цеплять там очередного партнёра на ночь.

Она вздохнула. Может быть, отступить от правил? Может быть, сегодня позволить себе расслабиться, и сделать то, чего она никогда ранее не делала? То есть, нарушить эти правила? Но нет, нельзя. Правила для того и созданы, чтобы их выполнять. Особенно если они созданы тобой. Попробуешь нарушить их один раз – и всё, начинается анархия. А там, где анархия, конец дисциплине.

Она с сожалением оделась и вышла из номера, поправляя платье. Санаторий был приличный, престижный даже. Номера – удобные, мебель не старая, совковая, и персонал неплохой. Вон, мимо только что прошмыгнула горничная, как тень. Она не смела и глаз поднять на Лику, хотя наверняка знает, что она на этом этаже не проживает. А в другом санатории горничная бы открыто усмехнулась, прямо в лицо.

Лика пожалела, что не может сама поселиться здесь. Она сняла уютный маленький домик у самого моря, неподалёку от санатория, чтобы видеть как можно меньше обслуживающего персонала. Когда-то она сама была и горничной, и официанткой, и ей не хотелось воспоминаний, болезненных и откровенных. Ничего хорошего из того времени она не вынесла, так какого чёрта?

***

Следователь со смешной фамилией Куропаткин был расстроен. Он уже семь лет живёт на море, и ни разу – за все семь лет – ему не давали отпуск в летнее время. Зимой – пожалуйста. В апреле? Да ради бога! Но ни в июне, ни в июле, ни в августе – ни за что!

Постоянные разбои, грабежи, изнасилования не давали ему спокойно дышать все летние месяцы. Именно в это время преступные элементы активизировались с необыкновенной силой, и не оставляли следователю ни малейшей надежды на спокойный отдых вместе с семьёй. Впрочем, хоть какой-то плюс в его переезде к морю был: жена перестала ворчать, что он никак не может отдохнуть с ней и сыном. А теперь она спокойно загорает на пляже с утра до вечера, и муж ей совсем не нужен. А ведь вокруг столько похотливых курортников…

Эти мысли тоже не придавали бодрости уставшему, обалдевшему от жары Куропаткину. В кои – то веки, спустя семь лет добросовестной работы

на местное отделение полиции, он наконец-то заслужил летний отпуск! Через три дня он должен был бы лежать на пляже рядом с женой и сыном, играть с ними в карты, брызгаться тёплой солёной водой, кататься с ними на катамаране и «банане», ездить на экскурсии. Ведь, смешно сказать, он ни разу не был ни в тиссо – самшитовой роще, ни в Новоафонском монастыре, ни в Воронцовских пещерах.

Когда-то, только приехав сюда, он с женой ( сын тогда был совсем маленький) съездил на 33 водопада. Единственное, что он вынес из той экскурсии – это чувство страха, когда карабкаешься по трухлявой лестнице над очередным ущельем, в котором плещется небольшой водопадик, да вино «бургунское», которое продавали адыгейцы у водопадов.

Да – да, именно «бургунское», а не «бургундское», именно так было написано на бумажке возле полуторалитровой баклажки. Местные неграмотные жители приписывали своей бодяге самые именитые названия французских вин. Тут было и «бургундское», и «шартрез», и «божоле». Впрочем, если не быть слишком привередливым, можно сказать, что вино на вкус было довольно приятным, особенно белое, из мускатного винограда.

Куропаткин опомнился, не давая своей памяти утянуть себя в омут воспоминаний, иначе будет ещё хуже. Тогда, когда они отдыхали вместе с женой, когда они только приехали на этот курорт, им всё казалось волшебным. И морской запах, и чудесные растения, и удивительный климат субтропиков, и домашнее вино, и местное лакомство с чудным названием «чурчхела». И ласковое море, и тёплые губы жены на его теле, когда они прошлись по пляжу за мыс…

Всю последнюю неделю он был в эйфории, представляя, как здорово ему будет отдыхать с семьёй. В этот раз они вместе собрались в Питер, город, из которого приехали сюда. Наташка, жена, даже записывала, куда они поедут, какие места посмотрят. А теперь, когда до долгожданной свободы осталось всего три дня, ему поручили дело об убийстве. Начальник отделения вызвал, и, вытирая лысину платочком, повернулся к вентилятору и сообщил – вентилятору, что Куропаткину придётся взять это дело об убийстве курортника в санатории « Янтарь».

–  Но у меня же отпуск, – возмутился Куропаткин.

Он не принимал всерьёз слова начальника, скорее всего, тот забыл, что следователю пора хотя бы раз за столько лет отдохнуть в июле, а не декабре или апреле.

Но начальник не стукнул себя по лбу, не крякнул от досады, как он это всегда делал. И даже не повернулся к следователю. Это был плохой знак, лучше бы он заорал и стукнул кулаком по столу. А то, что начальник по – прежнему смотрит на вентилятор, означало только одно: начальник всё понимает, и ему просто стыдно смотреть в глаза Куропаткину.

–  Маркин на больничном, – сухо сказал он, всё так же не поворачиваясь к следователю, – а Горщиков завален делами по уши. На нём висит изнасилование, два ограбления и несколько разбойных нападений. Повесить на него ещё и убийство я не могу. Остаёшься только ты…

– Маркин постоянно на больничном, – вспылил Куропаткин, – зачем только вы его держите!

Начальник, толстяк с банальным именем Николай Николаевич, или просто Ник Ник, почти как Ниф – Ниф, наконец повернулся к следователю, и с укором взглянул в его глаза, напоминая одним взглядом, что Маркину уже за шестьдесят, сердце пошаливает и другие старческие болячки напоминают о себе. И разве он против, чтобы в его отделении были крепкие и здоровые следователи? Только где они?!

Куропаткин вздохнул и вышел из кабинета. Ему предстояло вести тяжёлый разговор с женой, и лицезреть заплаканное личико сына, который назначил дату для их питерской рыбалки.

Выходных дней у него почти не было. Он не привык делать свою работу чётко по графику: строго до шести вечера, кроме субботы и воскресенья. Свидетели тоже работали, и оказывались дома как раз или поздно вечером, или в субботу. Материалов было так много, что он не успевал читать их в рабочее время, а оставить на понедельник не мог, вследствие чего брал работу на дом. Поэтому отпуск – это был единственный вариант отдыха. И вот теперь этот вариант уплывал из – под носа вместе с расположением жены и уважением сына.

***

Денис проснулся оттого, что кто – то довольно чувствительно толкал его в бок.

– Чего надо? – прохрипел он, медленно просыпаясь и ужасаясь собственному голосу.

Казалось, что в горло насыпали песка, и голос еле-еле пробивается через толстый слой, жаль только, что не шоколада, как в старой рекламе «Сникерса».

Вспомнив о шоколаде, он ещё больше захотел пить. Голова, на удивление, не болела. Наверное, организм привык за трое суток беспросветного пьянства, и насквозь проспиртовался. Как там говорят? В вашем алкоголе крови не обнаружено? Или что – то в этом роде…

– Поднимайтесь, – велел грубый голос.

Денис и в самом деле приподнялся и уставился на особу в белом переднике и дурацком чепце. Она напоминала Джейн Эйр. Та тоже была страшненькой, и обожала незатейливые белые чепчики.

– Вставайте, ваше время истекло, – назидательно сказала горничная и подняла вверх толстый палец.

Денис с интересом наблюдал за ней. Вот забавный персонаж! Особенно здорово прозвучала фраза про истёкшее время. Интересно, как бы она повлияла на потенциального самоубийцу или просто легковозбудимого человека?

Он поднялся с кровати и, шатаясь, побрёл к выходу. Уже возле двери он вдруг вспомнил, что идти ему, собственно, некуда.

– Эй, я же здесь живу, – оглянулся он на горничную.

– Вы заплатили только за сутки, сутки уже прошли, – скептически выплюнула она ему в лицо.

Подумать только, а он – то считал, что этот санаторий славится своим сервисом! Или сервис хорош только тогда, когда человек заказывает номер не на одни сутки, а на две недели, и при этом вовремя выметается и оставляет горничной хорошие чаевые? И при этом не хрипит ей в лицо голосом, который рассыпается на песчинки, словно мумия из одноимённого фильма?

Денис вышел в коридор, и вдруг вспомнил, что он – то живёт в этом номере уже не одни сутки. И, следовательно, горничная ошиблась. На всякий случай он спустился в прохладный бар, выпил стакан сока, а потом дошёл до портье и поинтересовался, до какого числа оплачен его номер.

– Какой у вас номер? – спросил портье.

– Двухместный, – откашлялся Денис.

Когда он вставал с кровати, то мельком заметил дверь в другую комнату, о которой раньше и не подозревал. И зачем он взял двухместный номер, если второй комнатой и не пользовался? Надо же было так переплатить! Хотя… Он посмотрел на прилизанного в духе тридцатых годов портье и понял, что одноместный ему не светил. Что же, этот прощелыга дурак совсем, чтобы сбрасывать в разгар сезона «однушки», когда, небось, получает за сдачу двухместных номеров премии?

– Нет, я имею ввиду, номер вашего люкса, – улыбнулся портье.

– Э…не помню, – стушевался Денис. У него что, ещё и люкс?! Понятно теперь, почему денег почти не осталось.

– Но фамилию свою – то хоть помните?

Он назвал фамилию, и портье стал листать журнал регистрации.

– Двадцать четвёртый номер, оплачен до обеда восемнадцатого июля.

– А сегодня какое число?

– Сегодня шестнадцатое, – учтиво сказал портье.

– Значит, у меня ещё два дня? – вопросил Денис.

– Да, верно…

Портье снова улыбнулся, но не удивлённо, скорее, привычно. Видимо, работа в таком санатории здорово его подготовила к самым нелепым вопросам.

– Тогда какого же чёрта? – начал Денис, и передумал ругаться.

Некоторые вещи ничем не исправишь, ни шикарными новыми корпусами, ни прямо-таки ресторанным питанием, включённым в путёвку, ни запредельной ценой, сравнимой разве что с лучшим отелем на Лазурном побережье. Главное – это люди, а люди у нас всё те – же. Грубые, бесцеремонные, твердокаменные. Таких не разжалобишь. Жаловаться на горничную – без толку, себе дороже встанет. Только нервы трепать. Негатив, как учит мудрёная книга «Дианетика», которую он пытался осилить по совету жены уже второй год, притягивает к себе негатив.

Когда Денис поднялся в свой номер, горничная уже перестелила постельное бельё и теперь вовсю шуровала пылесосом.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Денис, перекрикивая пылесос. Он пожалел, что не купил в баре бутылку воды. Пить снова хотелось с неимоверной силой.

– А, вы за вещами? – сообразила она. – Вон ваши сумки, возле кресла. Я уже сложила вашу одежду…

Денис еле сдержался, чтобы не треснуть Джен Эйр по лбу щёткой от пылесоса. Она даже и не подумала выключить его, чтобы не кричать на весь санаторий. И ей и в голову не пришло, что лазить по чужим сумкам – это не есть хорошо, а есть очень даже плохо и непорядочно. И, если она видела, что он забыл взять сумки, почему же не крикнула, чтобы он вернулся? Может быть, она нечиста на руку, это исчадие ада, созданное Шарлоттой Бронте?

Стараясь держать себя в руках, и вспоминая цитаты из «Дианетики», Денис выключил пылесос, взял Джен Эйр за руку, и выставил её из номера вместе с пылесосом. Она так удивилась, что даже и не сопротивлялась. Это было очень даже неплохо, потому что в противном случае Денису и его истощённому алкоголем организму пришлось бы худо. Этот бульдозер в чепце он вряд ли смог бы сдвинуть с места.

В дверь раздались гулкие удары.

– Откройте, иначе я вызову охрану, – грубым, лающим голосом кричала горничная.

– Нет, не похожа она на тактичную и корректную гувернантку Джен Эйр, хоть и та была со странностями, – заключил Денис и увидел холодильник.

В недрах агрегата таились целых две банки со спасительной жидкостью – «Лимонад» и банка местного пива. Денис предпочёл второе, и с жадностью одним глотком опрокинул половину банки. За дверью стихло, а потом вновь раздались шаги, и довольно деликатный стук.

– Денис Валерьевич, откройте, пожалуйста, – взмолился голос. Он принадлежал мужчине, а не белому чепцу, поэтому Денис, подумав, распахнул дверь.

Там стоял маленького роста мужчина в тёмном костюме с беджиком «Администратор».

– Входите, – предложил подобревший после пива Денис.

Он вспомнил, что не покупал местного пива и не ставил его в холодильник, ему бы и в голову это не могло прийти. Значит, администрация санатория постаралась. Может быть, даже этот низкорослый мужичок, который уверенно прошагал внутрь.

– Я приношу вам свои извинения, – начал он, – понимаете, Татьяна работает у нас недавно, она ещё не привыкла к нашим порядкам, и часто путается…

– Татьяна – это та, в чепчике? – уточнил Денис.

– Да, да, – сконфузился администратор. – Прошу вас простить её… Чтобы компенсировать вам моральный ущерб, администрация санатория продлевает ваш отдых ещё на сутки, естественно, за наш счёт, – пропел мальчик – с пальчик. То есть не мальчик – с- пальчик, а, скорее, мужичок с ноготок.

– Спасибо, – восхитился Денис.

Настроение улучшилось. Может, и не так всё плохо? Может, сервис на самом деле становится лучше, просто Джен Эйр недавно перенеслась из Англии позапрошлого или какого там ещё века, и не успела вникнуть во все мелочи века нынешнего?

Администратор на полном серьёзе пожал Денису руку и вежливо удалился. А через десять минут другая горничная, молоденькая и хорошенькая, своим стуком вытащила Дениса из ванны и, стараясь не глядеть на голый торс, обвязанный полотенцем ниже пояса, протянула ему поднос, на котором стояло металлическое ведёрко, а оттуда выглядывала бутылка шампанского «Абрау – Дюрсо».

Денис повеселел.

Да, сервис всё-же хромал, хотя стремление администратора к европейским гостиничным стандартам было похвальным.

***

Борис с ужасом смотрел на свои руки. Они тряслись. Тряслись, как у маразматичного старика, как у пьянчужки, как у больного человека. Впрочем, он и так болен. Разве нет? Разве страх – это не болезнь? Хотя нет, не болезнь. От болезни можно избавиться, можно вылечиться, пить таблетки, соблюдать диету и ходить на приём к врачу. А от страха избавиться невозможно. Он всегда с тобой. Болезнь разъедает тело, а страх – душу. И ещё неизвестно, что страшнее.

– Лучше бы я умер, – забормотал Борис и уронил рыжую кудрявую голову на покрытые рыжеватым пушком руки.

Пару лет назад он умудрился подцепить сложную болезнь с таким же сложным названием. Но он очень хотел выздороветь, и сумел сделать это. Но, как оказалось, напрасно он это сделал. Как оказалось, он вообще напрасно жил. Его жизнь оказалась никому не нужной, никчёмной и не востребованной. Он не совершил научного открытия, не полетел в космос, даже не стал почётным донором. Он вообще ничего не сделал, ради чего можно было бы зацепиться за жизнь. Он – пустышка, серость, ничтожество. И его мелкая, никому не нужная душонка жалобно стонет и корчится от страха. Если он – ничтожество, то почему же он не хочет избавиться от мира, и избавить мир от себя?

Ответ нашёлся быстро. Именно поэтому и не хочет, потому что ничтожество. Потому что боится. Боится умирать. Он хочет, чтобы его жалкая жизнь продолжалась, он всеми силами цепляется за эту жизнь, за это никчёмное существование, хотя понимает, что и сам смешон и жалок. И, уж конечно, неприятен.

Но, как бы там ни было, у него нет времени на препирательства с самим собой. Он всё равно не сможет привести доказательств и убедить самого себя, что ему стоит остаться в живых и продолжать влачить своё жалкое и никчёмное существование. Он трус, и только на одном этом основании согласится сделать то, что от него требуют. А требуют ни много ни мало – четыреста тысяч долларов. Триста тысяч он брал у них под договор у нотариуса ровно девять месяцев назад. А сто тысяч – это проценты.

Только он ведь не собрал столько, и не мог собрать, его дело, его автосервис только начал становиться на ноги, как кто-то подставил ему ножку. Даже не ножку, ножищу…

Это конкуренты, в этом Борис был уверен. Но что же делать с деньгами и с Мишаней? Отдавать, конечно, что же ещё. Но как? Вот в чём вопрос. Именно этот вопрос не давал ему покоя, не давал Борису спать, не давал ему жить. А ведь он думал, что жизнь налаживается! Что Мишаня, одноклассник, которого он неожиданно встретил в Москве, оказался на его дороге не случайно. Что небесам было так угодно, чтобы он, Борис, невзрачный рыжик, наконец-то смог стать кем-то. И Борис попытался это сделать. Попытался забыть, что всю жизнь ему не везёт, с самого рождения, что всё у него валится из рук, что ни одного дела он так и не довёл до конца, и что бабушка говорила, что его сглазили. Ещё во младенчестве. Только кому надо было это делать? Обычно можно сглазить или навести порчу на того, кому завидуешь. А разве можно завидовать младенцу? Он ведь немощный, зависимый, и к тому же пока ещё ничего не успел добиться в жизни! Так зачем же завидовать младенцу? Это можно делать только в одном случае: если малыш красивый, а собственный ребёнок того, кто завидует, гораздо менее приятен внешне. Но Борис был отнюдь не красавец. Рыжий, маленький, невзрачный, с россыпью золотистых веснушек по всему лицу, с блёклыми, словно разбавленными водой голубыми глазами, он и в детстве был таким же бесцветным, как застиранная пелёнка. Куда логичнее было бы завидовать его сестре. Вот кто красавица, так это она. Но у неё всё отлично, её жизнь великолепно сложилась. Она добилась всего, чего хотела. И делает только то, что ей нравится. Она не открывала автосервис, который через девять месяцев его существования конкуренты спалили дотла. Она не брала взаймы у сомнительных криминальных личностей, и ей не надо напряжённо думать, как же теперь вернуть эти деньги. Мишаня, правда, сказал, что насчёт денег ему надо обратиться как раз к сестре. У неё есть эти деньги, и она может выручить брата. Только Борис сказал Мишане о том, что ни при каких обстоятельствах он не станет причинять неприятности единственному близкому существу, которое у него осталось после смерти родителей. А Мишаня сказал, что в таком случае его ребята причинят неприятности самому Борису. И неприятности эти будут гораздо крупнее, чем те, которые он мог бы причинить своей сестре. Во всяком случае, Борис останется жив, если добудет эти четыреста тысяч в течение месяца, добавил Мишаня.

Борис сначала отказался напрочь, глухо сообщил бывшему однокласснику, что не станет трогать сестру и снова просить у неё денег. Ведь он только и делает, что берёт у неё деньги. Она уже вложила большую сумму в этот автосервис, и, по-хорошему, Борис должен ей деньги точно так же, как и самому Мишане. Мишаня же пожал плечами и повторил, что сроку даёт – месяц.

– Ты понимаешь, – он обнял Бориса за тощие плечи, – если бы это я дал тебе денег, то ждал бы сколько угодно. Но это пацаны, а я за тебя поручился, в натуре…

Вот это «в натуре» и добило Бориса. Он закрыл дверь за Мишкой, и задумался. Неужели ему придётся и вправду обращаться к сестре? После всех неприятностей, которые он ей доставил, снова просить её об одолжении? Одолжении суммой в четыреста тысяч долларов…

****

Куропаткин нервно затянулся. Он всё время пытался бросить курить, но при нынешних убийствах это просто невозможно. Как же так получилось, что их тихое курортное местечко превратилось в натуральный убойный отдел! То есть, в настоящую бойню! Это был уже третий труп. Третий труп за неделю. Не слишком ли много?

Все убитые не были связаны друг с другом, отдыхали без семьи, и были не старше пятидесяти лет. Что же их объединяло? Только одно: они все были убиты. Один умер от сильного удара в висок тяжёлой пепельницей, стоящей у него в «люксе», второй был задушен при помощи подушки. А третий – третий был убит ножом в сердце. Такой вот милый коктейль. И при этом никаких следов. Это же курорт, сюда люди приезжают, чтобы отдыхать, а не следить за другими отдыхающими!

Почему-то Куропаткину казалось, что это не последние трупы в местных санаториях и гостиницах. И он, как всегда, оказался прав. Правда, пока что об этом он ещё не знал.

Зато знал то, что жена в этот раз не согласится подождать, пока он наконец распутает этот клубок убийств, и уедет в гости к матери, в прохладный Питер, вдвоём с сыном. А Куропаткин останется в душном Сочи, станет приходить домой поздно вечером, уставший и бледный, несмотря на беспощадное солнце. И дома его будет встречать облачко пыли, поднимаемое с пола, до мытья которого у него не дойдут руки. И пустой холодильник. И – нестерпимая тоска по той жизни, которой у него никогда не будет.

***

Денис готовился к отъезду. Морально. Четыре дня на море пролетели не то чтобы незаметно, скорее, наоборот, очень даже заметно. Следы этого так называемого отдыха надолго останутся на щеках Дениса густой небритостью, мешками под глазами, отечностью лица и стойким запахом перегара. Все эти дни он пил. И не четыре дня, которые он провёл здесь, а гораздо больше. Он пил со дня смерти жены. Но тогда приходилось сдерживать себя. А здесь, где его никто не знает, он накачивался спиртным под завязку, так, что с трудом добирался до своего номера. Хорошо ещё, что цифры 24 запомнить было нетрудно. Это ведь как таблица умножения – два на два даёт четыре.

Спрашивается, ради чего только приехал на море? С таким же успехом он мог запереться в своей квартире, и пить там. Заказывать продукты и, главное, алкоголь, по телефону. Бездумно скроллить ленту в Контакте или пялиться на ролики в Одноклассниках.

Но он не мог оставаться в своей квартире после того, что произошло. Вернее, ЭТО произошло не в квартире, но всё равно оставаться там, где ещё был ЕЁ запах, где повсюду лежали её вещи, её книги, её драгоценности. Вернее, то, что осталось от её любимых драгоценностей.

Её обожаемая старинная фарфоровая посуда гордо пыжилась в таком же старинном напыжившемся серванте, выдержанном в духе «барокко». Она не знала, эта тупая посуда, что хозяйки уже нет, и пыжиться не для кого, ведь Денис всё равно ничего не смыслит в таких штуках.

Эмма боготворила такие вещи, и окружала себя ими. Она и Дениса оставила возле себя, потому что он вполне отвечал её требованиям – был старомодным, громоздким и красивым. Разве что не старым. Но это поправимо, смеялась она. Очень скоро ты будешь настоящим антиквариатом…

Он, возможно, и будет. Только она уже этого не увидит. Умная, красивая, тонкая, эстетствующая Эмма, обожающая изящные старинные вещи, погибла. Так страшно и так нелепо… На глазах у Дениса. Её машина взорвалась. Вместе с ней.

Денису тогда показалось, что он сошёл с ума. А в следующую секунду он поверил, что Эмма разыграла его. А ещё в следующую понял, что это правда. Что Эммы не стало. Любовь к розыгрышам и чёрному юмору не вязались с её тонкой натурой, она никогда так не поступала, и не решилась бы на такой ужасный поступок. После трёх лет брака Эмма прекрасно знала, когда можно рискнуть, а когда лучше не надо. Иначе будет хуже. К тому же она разыгрывала его тонко и стильно, это было вполне в её характере. А этот ужасный взрыв – он был громким и мощным, и грязным, и дешёвым трюком, совсем не в её духе.

Она не рискнула бы так его напугать, потому что… Потому что он ни за что не простил бы ей такого, и она это знала. Она умела вовремя остановиться, его прелестная немка. Но тогда, неделю назад, когда на его глазах взлетела на воздух мощная тупоносая «вольво», он бы всё отдал за то, чтобы Эмма всего лишь разыграла его. Чтобы она выскочила из-за дерева, за которым пряталась, и, насмешливо глядя на него холодными, прозрачными голубыми глазами, сказала:

–  Корнилов, ты опять попался! С тебя – та севрская шкатулка!

И он бы купил ей её! Купил бы ей сотню таких шкатулок, если бы она только осталась жива! Раньше он ворчал, что Эмма тратит сумасшедшие деньги на эти так называемые раритеты, хотя на эти деньги они вполне могли бы позволить себе таун – хаус за городом вместо «двушки», хоть и в центре. Или даже могли оставить эту квартиру себе на чёрный день, и, поднатужившись, всё равно купить себе дом за городом. Но она была непреклонна.

– Корнилов, настоящий раритет – это ты, – улыбалась она. – Только ты можешь так спокойно отзываться о произведениях искусства, шедеврах мировой культуры, и сравнивать эти бесценные творения с какой-то недвижимостью!

– Какой-то, – ворчал Денис. – Не какой – то, между прочим! В семи километрах от МКАД, охраняемый коттеджный посёлок, рядом лес и озеро. И таун – хаус на две семьи, у каждой – свой вход. Зелень, клумбы, свежий воздух, и гараж – в доме!

Ему было очень приятно, что не нужно выскакивать зимой из дома и нестись галопом к машине. А потом мёрзнуть в салоне, ожидая, покуда печка нагреется. Ещё хорошо, что в последние несколько лет у него – хорошая иномарка. Потому что раньше ещё надо было отогревать машину, прежде чем поехать.