Loe raamatut: «Дети вселенной»

Font:

ISBN 978-5-0068-0744-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дети вселенной

Жалостливый этюд, переросший в роман в слезах.
Воззовёт ко Мне, и услышу его.

Псалом 90
Ина

Хотя все герои произведения не нуждаются во внешнем тщательном описании, потому что полностью отвечают фантазиям и требованиям каждого отдельно взятого читателя, мозг которого является лучшим режиссером для своего владельца, адаптируя наиболее удобным образом внешность любого встречающегося ниже персонажа под себя, позволим себе небольшое ознакомление.

Инесса работала обычным продавцом из заурядного магазина «Небыль» и уверенно производила впечатление женщины невероятной скромности и порядочности, с ценной для практичного человека способностью краснеть в нужный для дела момент, тем самым легко вызывая соучастие в собеседнике. Она обладала незаметной и какой-то сразу и непонятной, а точнее неоднозначной в смысле симпатичности внешности: резкие черты, резкие интонации, движения, напрочь лишённые даже намёка на грацию. При этом всём, Ина не считала нужным украшать себя, в целях хоть какой-нибудь маломальской компенсации, одеждой, которая, совсем наоборот, – помогала не вникать в подробности её физиологии и отбивала желание выискивать в ней хоть что-то интригующее. Была она и не самого привлекательного возраста, смело подгребающего к пятидесяти. В общем, совершеннейшее, казалось бы, «не то» для выбранной ей самой для себя роли дамы «Икс» и полипокорительницы. Но, как показывала многолетняя Инина практика, всё это не имеет значение, когда в человеке есть кураж.

А от неё, необъяснимым образом, не могли увернуться и, казалось бы, стойкие мужья своих суровых жён, и молодые, свободные и не очень, всеядные парни, и одинокие романтики, почти спившиеся, но «ещё о-го-го какие» мужчины по их собственным откровенным и чаще всего не к месту навязчивым характеристикам, и пенсионного и пред-пенсионного возраста «непонятно что хотевшие» (хотя понятно) ловеласы. Короче, в её постоянном окружении были представлены типы любой наружности и внутренности. Для всех у неё находилась горсть холодного тепла подозрительного качества.

Но что бы там кому не казалось, основной целью общения с ними она ставила личный ноу-хау, заключающийся в попытках сконцентрировать вокруг себя как можно большее число почитателей, которые иногда могли бы оказывать ей разного рода мимолётные услуги, так нужные одинокой женщине, находящейся в затруднительных жизненных обстоятельствах. Активнее вызывать к себе симпатию помогал ей и материальный интерес, также тщательно скрываемый в первое время знакомства. Если ей от них хоть что-то могло перепасть, то никто не должен был пройти мимо неё. Если он может быть чем-то ей полезен – никто не должен спастись. Она распускала свои корыстные щупальца умело, во всех направлениях, до выяснения рациональности удерживания попавшегося в них клиента. Она и сама не заметила, как в ней засел этот спрут, воплотившийся в её кажущуюся скромность и неприметность.

Действовала она инстинктивно тактически правильно, безгранично веря в свою непогрешимость и как-бы ничего не имея в виду. Общалась как-бы мимолётом, краснела как-бы от удовольствия, смеялась как-бы от юмора и как-бы искренне. В общем, кампанию по обольщению она развернула не на один роман. И постепенно втянувшись в процесс, стала получать от него удовольствие и как-то не заметила, что использовать людей стало её натурой. Она не видела в этом ничего плохого, как и во всём, что могло принести прибыль. И никогда не испытывала даже намёка на угрызения совести, оправдывая себя сложившимися жизненными обстоятельствами, вынудившими её «крутиться» в этом направлении в этом жестоком несправедливом мире.

Её жалостливые приглушённые интонации раздавались из разных концов магазина, перед разными жертвами её особого внимания, в любое время, не выходившее за пределы рабочего графика, которое нельзя было проживать бездарно, бесприбыльно и впустую. Каждый из её «избранников» должен был приносить ей свою определённую пользу. Хотя, если бы кому-то из них вдруг пришла в голову невероятная мысль спросить её: «А когда ты сама в последний раз помогла кому-либо бескорыстно?», она просто не поняла бы вопроса, смотрела бы на вопрошателя недоумённо и в итоге, скорее всего, послала бы его в известном направлении за столь беспардонное вторжение в её личную жизнь. Ибо, как человек сверх жалостливый к себе, она не испытывала ни малейшей жалости к другим людям и не терпела никакого, даже малейшего, намёка на критику в свой драгоценный адрес. В ней удивительным образом отсутствовала совершенно нормальная и естественная потребность заботиться о ком-то бескорыстно. И, если ей приходилось это делать (к примеру, для собственных детей или внуков), то исключительно по необходимости, через силу, перешагивая через себя. Но даже в этом у неё всё-таки была своеобразная выгода, как повод для гордости и восхищения своей жертвенностью. Ну и во-вторых, а может быть даже – во-первых, она, естественно, рассчитывала на определённые проценты от них в старости, которая, как известно, всегда так далека, но одновременно и не за горами.

В результате таких стараний у неё получилось сколотить вокруг себя нескромных размеров популяцию разнородных самцов.

Гномы

Особое место среди всех её почитателей занимал коллектив, по каким-то своим причинам не выросших до роста взрослых мужчин, мужчин. Они, как наиболее ужатые обществом, закомплексованные и укомплектованные в собственный небольшой рост, с молодости лишённые женского внимания и не видя особого сопротивления со стороны Инессы, намертво прилипали к ней. Она помогала им чувствовать себя «настоящими мужчинами» (если ещё кто-то помнит, что это значит), то есть поднимала из глубин их подсознания почти забытое желание защитить и позаботиться о более слабых созданиях, чтобы почувствовать себя героями или рыцарями, на выбор. Роль более слабого создания она брала на себя и отыгрывала его для них идеально, поднимая из глубин уже своего подсознания воспоминания об этом почти забытом самоощущении, будучи вынужденной ежедневно везти на себе громаду бытия не только без чьей-либо поддержки, но даже и без страховки. Короче, она дарила и этим маленьким, и побольше, атакующим её мужчинам их первоначальный смысл существования, который они утратили в боях за мнимую свободу – от семейных уз. В процессе обретения этой свободы они теряли покой, но находили сомнительное, но на какое-то время яркое чувство полноты жизни, мечась по просторам разврата, безразборного интима и насилия до тех пор, пока неожиданно для самих себя не обнаруживали себя к концу жизни в какой-нибудь канаве, аллегорической или вполне реальной. В контраст с этим разгулом, игра с Инессой увлекала всех её участников, так как наконец-то, именно в ней, все, обретая свои первоначальные настройки, становились на свои правильные места. Мужчины вели себя, как мужчины, сильные и заботливые, а женщины – как женщины, слабые и доверчивые. Точнее, в данном случае, – одна женщина. И наконец-то воцарялась гармония бытия. Ну или – её видимость.

Постепенно вокруг неё сколотилась целая коллекция таких «гномов», среди которых она была, как Белоснежка. И вся эта её сомнительная деятельность как-бы оправдывала нереальность названия магазина «Небыль» через нереальность событий, устраиваемых ею в нём. И, благодаря Ине, жизнь в нём играла гранями, которые, если постараться и напрячь воображение, издали напоминали эту сказку.

Первый «гном» – Толя, привозивший несколько раз в день товар в магазин, обошёлся Инессе в несколько улыбок на его плоские шутки, на которые его жена, «абсолютно истеричная баба» (согласно беспристрастной характеристике самого Анатолия) давно реагировала, по его мнению, неадекватно, а точнее – матом. Иночка же напротив – оценила его чувство юмора и преобразила его будни. Он по нескольку раз в день подходил к ней, якобы в поисках какого-то продукта, затерявшегося на бесконечных витринах, и параллельно закидывал пару шуток. Они, естественно, выстреливали, потому что Толя был совладельцем микроавтобуса. «Ну и как было этим не воспользоваться?» – размышляла практичная Ина и пользовалась. Он покорно ждал её после работы, и она, всегда оправдывая его ожидания, грузила в бусик сумки, грузилась сама и не переставала при этом ржать, чтобы Толя не заподозрил в ней охлаждение к нему. Желтизна бусика, проглядывавшая сквозь слои покрывавшей его грязи, соответствовала царившему в нём ярко – взрывному настроению, наступавшему с погружением в него развесёлой Инессы. И хитрый Анатолий, как можно медленней, чтобы на подольше растянуть радость их общения, катил к её дому, где Инесса, не допуская выхода их отношений за пределы бусика, плавно исчезала, оставляя Анатолия наедине с его догадками по поводу её к нему отношения.

Он удобно сваливал её холод на стеснительность и скромность, приписывая ей эти женские плюсы, и укатывал к жене, напрочь лишённой их. А дома ежедневная жена Марина откровенно и намеренно демонстративно выражала свои мысли по поводу ежедневно привозимого с работы Анатолием своего постно – индифферентного лица, по которому чересчур темпераментной Марине хотелось ударить со всего размаху мокрой тряпкой, чтобы вызвать на нём хоть какие-то живые эмоции к себе. Она каким-то непронумерованным чувством подозревала, что это лицо неспроста выпрашивает её решительных по нему действий. И ведь действительно, её догадки были верны: лицо было следствием подлого сравнительного анализа милой до невозможности Ины и стервозной до выхода из любых рамок и норм Марины.

Сам Анатолий предусмотрительно предпочитал умалчивать о причинах своего такого настроения, опасаясь несправедливой расправы. И постепенно он всё более уверялся в своей непростой судьбе, оправдывая свой «невинный флирт» Марининым необоснованным вечным недовольством.

Инесса сверхъестественным способом жила в семьях, находясь в это же время у себя дома. Она умело внедрялась в чужие семьи, внося в них разлад и умело оставаясь при этом в стороне. Какие к ней могли быть претензии? «Это ваша семья, ваш семейный кризис, вот и разбирайтесь с ним сами. А я тут не при чём» – успешно успокаивала себя Инесса перед сном, сладко зевала и мгновенно засыпала крепким сном честного человека.

Второй «гном» – Митя, предпенсионер с козлиной бородкой, ещё более сближавшей его со сказочным персонажем, всегда держался невозмутимым бодрячком. Летом он смело оголял своё хилое потрёпанное тело с помощью майки и шорт, представляя, что тем самым выгодно подчёркивает воображаемые мышцы. Добивал образ он сандалиями, надетыми на носки, от чего чувствовал в себе молодость и лёгкость, как мальчик-пионер на каникулах, которому наконец-то можно было снять галстук, скомкав и засунув в карман, и ощутить свободу бытия. Возможно, это были шутки мозга, вспоминавшего детство при помощи ассоциаций, вызванных подобным костюмом и откидывающего Дмитрия Ивановича на энное количество лет назад, где он был просто Митей. Зимой он категорически не застёгивал куртку и не носил никаких головных уборов, самовлюблённо демонстрируя окружающим свою «молодую» горячность и крепкое здоровье. В общем – старичок активно температурил.

А ещё – Митя был любителем пускать пыль в глаза. Поняв из разговоров с Иной, что наиболее действенной для её глаз «пылью» являются деньги, именно их он и решил ей демонстрировать при каждом удобном случае, вызывая в ней хоть эту страсть. Рассчитываясь на кассе в магазине, он, рисуясь, доставал сразу все имевшиеся в наличие купюры и, имея в виду свои занятые руки, укладывающие продукты в сумку, предлагал кассирше самой отсчитать нужное количество денег, как бы не заботясь о точности взимаемой с него суммы. А непонятливая кассирша опасливо соглашалась, предполагая, что дедушке самому трудно это сделать, вследствие больных суставов, слабого зрения, возрастного тремора или каких-нибудь ещё старческих немощей. Ах, если бы Митя только знал об этом позорном для него предположении… Но он был самовлюблён до умственного ослепления и только улыбался особо внимательной к нему кассирше.

Показывая тем самым своё пренебрежительное отношение к деньгам, Митя как бы намекал на то, что этим может воспользоваться любая нерастерявшаяся дама, которая окажется рядом с ним. И действительно, в Инессе вид неконтролируемых денег вызывал терзания и трепет, провоцирующие её отказаться от многочисленных поклонников и окунуться в семейный быт, пусть даже с невзрачным, но материально одаренным Митей. И всё-таки пока ей удавалось взять себя в руки и не шагнуть в очередную бездну брака со странным дедом, который вероятнее всего, как она подозревала, искал сиделку в своём недалёком немощном будущем, но пока просто тщательно это скрывал, надеясь обмануть окружающих своей бодростью.

Тем не менее, подобную небрежность к деньгам он проявлял исключительно прилюдно и, придя домой, всё тщательно пересчитывал и перепроверял. Нужно было понять – всё ли на месте и может ли он и в следующий раз позволить себе такие «широкие жесты» без потерь. Рассчитывать каждый раз на порядочность кассирш в наше время по его многоопытному мнению было верхом безрассудства.

Однажды Митя для захвата Иночкиного драгоценного внимания даже рискнул на эксперимент с применением оригинальности. Очередь медленно продвигала его к кассе. Тишину, которая могла бы царить в магазине, перекрывал очередной скандал из тех, которые периодически спонтанно возникали и так же внезапно затухали, вырождаясь в тишину. Инесса, любившая подобного рода развлечения, заметно оживившись, придвинулась к кассе, заняв удобную для наблюдений, давно выбранную для этого позицию.

Конфликты на кассе происходили не редко, были вполне ожидаемы и объяснимы. В какой-то степени способствовала им и разновидность кассиров, происходящая скорее всего из класса пресмыкающихся перед богатством особей. Благодаря им на кассе шёл непрекращающийся естественный отбор клиентов по принципу уважения к чужим деньгам. Они неустанно находились на контроле чьего-то достатка и на страже чужого кошелька. Такие работники, видя на покупателе брэндовую шмотку и разнообразие выбранных продуктов, тут же вешают на него бирку: «одобрено» и меняют своё к нему отношение на сверх благожелательное. Они часто и сами, возможно, не понимают, как так непроизвольно получается, что они вдруг теряют самоконтроль под натиском такой роскоши и от подобострастия готовы задушить клиента своей незамыкающейся улыбкой, через которую преувеличенно добродушно и приторно льстиво перечисляют:

– Икорка, фуаграшечка, устречки, трюфельки, инфузории туфельки…

И рискует тот покупатель, который, после очевидного богатея, предстанет перед этими эстетами от торговли в немного обшарпанном виде. Они не менее внимательно выклюют ему череп и уничтожат презрением. Они заботливо прошипят: «что там у вас?», швырнут на прилавок сдачу и, может быть даже не обсчитают, если повезёт. И всем своим выразительным видом изобразят, что не надо тебе, такому ничтожеству с тремя копейками в кармане, больше сюда приходить и отвлекать людей от важных дел. Да и вообще-то приличному человеку с таким достатком и с такими покупками, как у тебя, по правде говоря, и жить-то, по их мнению, незачем.

Село есть село. И здесь свои законы бытия и выживания. И в нём каждый должен быть идентифицирован и проштампован.

Так и фильтруют такого рода контролёры целыми днями людей, безжалостно клеймя их и создавая напряжение между полюсами благожелательности и пренебрежения, доводя его до запредельных величин.

И поговаривают, что уже даже появилась такая категория смелых экспериментаторов из богатых людей, ищущих экстрима и острых ощущений, которые предпочтитают одевать какие-нибудь простенькие треники и выцветшую майку и представать перед такой комиссией на её беспристрастный суд, если их заносит судьба в подобные заведения, чтобы выслушать этот нелицемерный приговор и наверняка знать, что о них думают эти милые девушки от торговли.

И вот в этом месте концентрации нервных реакций, конфликт мог развернуться в любой момент. И Ина ревностно блюла это место, как родное, в каждую свободную минуту.

Как назло, в противоположном углу магазина одна из её наиболее опытных коллег начала кидаться штампами в «обнаглевшего» по её мнению покупателя, который попросил не подгонять его в выборе нужного сорта бухла своим продолжительным пронзительным взглядом. По её подозрительному мнению, этот бомжила просто усыплял её бдительность, чтобы незаметно умыкнуть бутылку. Тем более, что в последнее время кто-то постоянно воровал в магазине алкоголь. Камеры сельпо перманентно барахлили и на поимку неизвестного преступника были брошены все силы личного состава магазина. Атмосфера недопонимания электризовала воздух между сторонами назревающего конфликта.

Ина заметалась, упуская конфликт. Коллеги уже не раз подкалывали её этой незабвенной любовью к наблюдению за чужими скандалами. Но этот навязываемый ей со стороны искусственный стыд не останавливал её и Ина трактовала подобные действия по-своему – быть в гуще событий. Оказаться одновременно вблизи всех эпицентров энергетических бурь не представлялось возможным. Не прекращая наблюдение за кассой, она напрягла слух, чтобы поймать хотя бы суть происходящего в глубине витринных пролётов. До неё долетели возмущённые эпитеты:

– Разговаривай уважительней, потому что я старше тебя, козлина, – убеждала покупателя быть вежливым неоднозначными призывами работница зала.

– Ты чё, старая, совсем одичала в замкнутом пространстве? – не отставал в эпитетах покупатель.

Проходящая мимо и посочувствовавшая продавщице активная женщина попыталась выдать ей свою версию происходящего:

– Милая женщина, в этом вся и проблема – вы старше. Вот, если бы вы были младше, он бы вам не хамил, а улыбался и строил глазки. А так – что с вас взять? Что же вы ещё ждёте? Скажите спасибо, что не избил. Тут недавно случай был…

Продавщица задумалась. Уставший от давно отрепетированной ругани покупатель воспользовался возникшей паузой в этой внезапной и нежданной лекции и ускользнул в дебрях витрин и проходов, радуясь, что так легко выбрался. В общем, все остались довольны, что конфликт не получил развития. А Ина удовлетворилась и этой малостью в предвкушении предстоящего шоу, неизбежного в таких местах, как касса.

Итак, она, оставаясь у кассы, сумела-таки не упустить и понаблюдать за удалённым эпизодом и была довольна собой и своей ловкостью. «На очереди – ссора в очереди» – успевала каламбурить на творческом подъёме Ина. И она стояла у кассы с лицом, отражавшим фразу: «Да будет срач!»

Ожидаемый конфликт неизбежно грянул. Тётку, стоявшую перед Митей, решил подрезать наглый гражданин, с чупа-чупсом в руке. Неподготовленная к внезапной наглости женщина от неожиданности стала откровенной:

– Мужчина, куда же вы без очереди прёте?

– Я же с дочкой, – аргументировал, как ему казалось убедительно, наглый гражданин, подтянув свободной от чупа-чупса рукой к прилавку девочку лет пяти. Тётка, победившая за этот день уже не одну очередь, не поняла, почему это могло стать причиной, не стала смущаться и решила высказаться в полном объёме:

– А что не так с твоей дочкой? Папа – дятел? Ну это у нас в стране у девяносто девяти процентов детей такая ситуация, поэтому никаких твоей дочке привилегий. Понимаю, не повезло девочке, но я тут не при чём.

Мужчина, не привыкший к сопротивлению его наглости, с готовностью перенастроился на конфликт, не принимая во внимание нелепые аргументы про возраст и пол оппонента, трактуя их по-своему:

– Скажите спасибо, что вы в таком возрасте, когда бить вас уже опасно. Хоть вы уже, вероятно, и настроились на вечность, но зато я сидеть не готов.

После такого обоснованного ответа женщина, изобразив на лице многообещающее выражение, молча вытащила из кармана телефон и злорадно ухмыльнулась в сторону слишком уж разговорившегося смельчака.

– Вы куда звонить собираетесь? – насторожился и забеспокоился растерявшийся вдруг мужичок, подозревая в тётке всевозможные угрожающие его здоровью связи.

– Пока не решила. Вот думаю – санитаров вызывать или полицию.

– Перестаньте мне угрожать. Я, может быть, извиняюсь, – сменил интонацию внезапно перевоспитавшийся грубиян.

Женщина, натренированная в такого рода недоразумениях, решила разъяснить свою позицию окружающим и подытожила:

– Не трогайте меня – я и звонить не буду, – и убрала в сумку разрядившийся ещё утром телефон.

Кассир, предусмотрительно дождавшаяся мирного разрешения конфликта, наконец решилась выступить в роли самоназначенного судьи и призвала стороны к порядку:

– Мужчина, будьте мужчиной. Женщина, подходите, – привычно совершила она свою ежедневную миротворческую миссию, после окончания конфликта.

Краткосрочный инцидент самоисчерпался, разрядившись в зарядившуюся от него Инессу.

Наконец, очередь дошла до Мити. Рассчитываясь, он пытался не отводить взгляд от продолжавшей стоять рядом Ины. Кассир вывалила на прилавок сдачу в виде горки рублёвых монет и невозмутимо уточнила:

– Крупнее не получается…

Митя смахнул сдачу с прилавка в ладонь. И, за неимением спецкармана для мелочи (не бросать же её в стоявшую рядом урну), он стал медленно сливать монеты в «аквариум милосердия», установленный каким-то благотворительным фондом прямо за кассой. Как ему вдруг представилось, статус перспективного жениха не позволял ему мелочиться и присвоить монеты, не делающие погоды для бюджета, но могущие выгодно оттенить его имидж щедрого в перспективе мужа, себе. Конечно, он мог бы оставить их на прилавке, но был до крайности педантичен в вопросах порядка и чистоты.

По мере опускания монет в отверстие, вдруг оказалось, что дела милосердия тоже надо уметь совершать, что до этого момента Мите было неизвестно. «Аквариум» был оборудован крайне неудобным отверстием. Отсутствие навыка в подобных делах выдавало в Мите жмота, вместо щедрого благотворителя. Позориться пришлось долго. Около него опять возникла, до этого успевшая за чем-то вернуться, уже известная скандальная дама, свободно формулирующая любого рода оскорбления. Женщина уже была настроена на выход и он явно создавал для неё раздражающее препятствие.

– Вот, пень старый, – не замедлила она откомментировать его медлительность при загрузке монет в ящик и оттеснила его от многострадальной кассы.

Он разозлился было на несправедливую, как ему казалось, характеристику его ещё не настолько почтенного возраста, но тут же ощутил гордость, почувствовав себя гонимым за добро святым страдальцем. Да и близость обожаемой Иночки не позволила ему падать ниже её о нём мнения. Тем не менее, он оттолкнул вильнувшим тазом, как ему показалось – незаметно, помешавшую его задумке хамку. Вся его неудавшаяся благотворительность получилась корявой и с оттенком абсурдности. Он оказался ещё тем шизиком с широкой душой, но почему-то не умевшим делать добро. Вероятно, это не каждому дано, не каждый достоин и это ещё нужно заслужить. Митя, дожив до седых волос, об этом не знал и внезапная в его жизни благая попытка так обидно сорвалась.

Наблюдавшая за нестандартным выпадом Митиного таза Ина покраснела. И явно не от удовольствия или восхищения. Однако быстро взяла себя в руки. А иначе, как в наше время обзавестись поклонником, если не уметь не замечать его некоторые несовпадения с общепринятыми нормами? Ина – умела. И это был её ещё один способ покорения незаслуженно обиженных жизнью сердец.

Митя прошагал мимо неё с улыбкой обольстителя, подмигнул и скрылся за подтолкнувшей его в спину дверью. У Ины в голове возник возможный рекламный плакат с многообещающей надписью: «Полюби себя, чмо». «Он явно воспользовался услугами каких-нибудь подобных курсов по самоутверждению. Иначе, как всё это объяснить?» – спросила она себя, но не стала слишком заостряться на этом. Какая ей разница? Ей с ним не жить.

Время от времени Митя, приходя в магазин на свидание с Инессой, доставал из своей бесформенной и бездонной котомки, неизменно сопровождавшей его зимой и летом, очередной сюрприз для не любившей сюрпризы и предпочитавшей определённость в подарках Инессы.

«Лучше, конечно, дарить деньги, в крайнем случае – драгоценности» – если произносить эту фразу легко и с улыбкой, то можно получить желаемое, как думают некоторые наивные и не очень интернет – обывательницы. Но чаще всего и они сами, и их жадные и бедные поклонники воспринимают это, для общего удобства, просто, как шутку.

Но Митя в вопросах одаривания был крайне серьёзен, начиная с бесформенного холщового мешка с ручками, сопровождающего по жизни Митю аксессуаром со времён «союза», в котором он эти подарки и приносил. В наши дни этот мешок выглядел, как оружие массового поражения. Но во времена «союза» довольно часто некоторые предметы были хоть и уродливы, но смогли пронести свою уродливость сквозь годы, благодаря неоспоримой прочности и качеству. Завидная массовая выживаемость всего страшного – странный закон. Например, сорняки прекрасно переносят любую окружающую атмосферу, в отличие от культурных растений. Тараканы неуничтожимы, а люди хрупки. Так, вероятно, и во всём остальном. В результате – люди хоть и любят недолговечную красоту, но для ощущения стабильности в жизни выбирают и поклоняются стабильному уродству. Привычка брать не красотой, а прочностью незыблема. Неуничтожимые, как сорняки, прочные уродливые «элиты» перекочевали в этот век без потерь, не захватив с собой ничего приличного, полезного и красивого, чего было, несомненно, более, чем достаточно в то достойное время. И всё приличное, полезное и красивое, в результате такого пренебрежения, – просто отмерло, будучи хрупким и требующим особого ухода, который никто не обеспечил, навсегда оставшись в прошлом. И, как итог, представления о том времени, оказались, увы, искажены до неузнаваемости в сознании современных дикарей, которые с подобострастной радостью приобрели, позаимствовав по-соседски, множество всяких иностранных гадостей, чем даже научились гордиться. Но в нашем повествовании, по убеждению автора, не должно содержаться уже обтрёпанных до безобразия очевидных тем, увы, непонятных различным любителям гамбургеров, и затрагивающих хоть каким-то образом политику и культуру. У произведения так же нет цели залазить в исторические дебри, поэтому возвращаемся к более приземлённым вещам.

Сюрпризы, преподносимые Митей Инессе, соответствовали этому импровизированному «чёрному ящику», из которого он их доставал и догадливая Ина подозревала, что когда-то давно Митя просто наворовал их у своей бывшей жены во времена тотального дефицита всего «изящного». Вероятно, так он готовился в любой момент встретить ту-самую-женщину, а не эту непонятно кому изначально предназначавшуюся, только не ему, но по какой-то нелепой ошибке, ставшую именно его женой. И, вероятно, зная об этом, он желал заранее основательно подготовиться к этому долгожданному событию, ожидание которого затянулось до старости и он успел изрядно подкопить преподносимые теперь Иночке оригинальные раритетные «сюрпризы». Эта мысль возникала у неё каждый раз, когда его рука погружалась в котомку, и непроизвольно вызывала у неё злорадную улыбку, которую он находил милой, привычно прибывая в замутнённом сознании в её присутствии. Вручая очередной презент, он имел возможность как-бы случайно прикасаться к её руке, тем самым окупая его.

Митина практическая польза для Ины, естественно, не ограничивалась странными «сюрпризами», иначе он давно был бы отправлен в каком-нибудь неприличном направлении, описанном Иной более или менее смягчёнными, в целях её собственной безопасности, фразами. Но по Митиному утверждению, он был мастер на все руки, и мог, по её задумке, пригодиться в быту. Окружающих их людей, подсмеивающихся над Митей, она стыдливо убеждала, что он просто её «верный друг», самостоятельно прилипившийся к ней, о чём абсолютно не подозревал Митя.

Он ждал её с работы, как привязанный к магазину ослик, иногда даже часами, если она задерживалась, не имея привычки и желания оповещать его об этом. Он курил, ел мороженое, ожидая её и, мечтая, увлекался и переходил дозволенные границы и ракурсы. «Верному другу» явно была нужна не дружба. Иногда они сталкивались с Толиком и прожигали друг друга ненавидящими взглядами, так как ни один не мог похвастаться перед другим каким-либо преимуществом. Инесса мудро и подло была одинакова со всеми.

Она могла, молча пройдя мимо Мити, укатить с Толей. Иногда, игнорируя ожидания Толи, она осёдлывала Митю, тут же начинавшего неутомимо блеять ей высокопарные комплименты, которые были навсегда заучены им ещё в период его ухаживаний за бывшей женой. Это происходило в те далёкие времена, когда молодые люди интересовались классической литературой и, особенно, поэзией хотя бы в целях «съёма тёлок», или как там это у них тогда высокопарно называлось.

И хотя он уже не слишком чётко помнил то далёкое время, но, не смотря на это, настоял, чтобы Иночка звала его просто Митя, как бы намекая о нестареющей душе. О душе вообще он вспоминал только в контексте сравнения себя с молодой по его меркам Иной. Других её предназначений он у себя не предполагал. Но и стареющее тело своё, которое он раз и навсегда представил соответствующим молодости души, он не списывал со счетов и поэтому не прятал. Короче, он не был в этом смысле знаменитым «глупым пИнгвином», а был просто глупым.

У Ины, с её стороны, были свои заморочки. Чтобы перешагнуть через барьер почитания старости и называть старика – Митей, нужна была некоторая степень отчаяния и даже не малая. Инесса в своей жалости к себе уже достигла этой грани. И ей, в общем-то, уже было всё равно, как его называть. Выданная замуж отцом, не видевшим в романтике никакого практического для его дочери смысла, и тем самым лишённая в молодости даже примитивных ухаживаний, не говоря уже о таком изысканном словестном винтаже, она млела от осознания своей способности вызывать хоть в ком-то эти высокопарные фразы о высоких чувствах. Жажда романтических полётов, неутолённая с молодости, вынуждена была утоляться этим суррогатом пусть и выстреливающих во все времена в женские сердца фраз, но произносимых дряблым заискивающим стариковским голоском, что само по себе действует угнетающе, если только они не произносятся любимой всю жизнь старушке её стариком. Но на Инессу это не действовало угнетающе, так как во всех своих историях угнетателем в конечном итоге оказывалась она сама и это её грело.