Loe raamatut: «Девочка сама по себе»

На скользкой крыше

«Семь дней до школы. Ненавижу ее. Тупые учителя, злые, как ведьмы. Одноклассники придурки – опять будут вытряхивать всё из портфеля на пол и ржать. Или ещё какую-нибудь гадость придумают. На гадости их фантазии вполне хватает. Уроды! Ненавижу!»

Юля шла по вечернему городу под моросящим дождем. Руки утопают в карманах объемной куртки, капюшон надвинут так, что лица почти не видно, только непослушные кудряшки. Юля ненавидела их, они придавали ей детскости и не вязались с её представлением о себе как о бунтующем подростке. Вечерний город не обращал внимания на розовощекую беглянку. Мало ли таких ходит. Девочка как девочка. Юля уверенным шагом направлялась на свою любимую заброшку. Только там, сидя на краю крыши, она чувствовала себя свободной, сильной, никем не понятой бунтаркой.

«Родителям на школьные проблемы не пожалуешься. У мамы один ответ – «Сама виновата». У неё вечно так, только я и виновата. Остальные белые и пушистые. И в драке, которую не я устроила на Дашкином дне рождения – Юля погрузилась в неприятные воспоминания – Меня впервые пригласили на день рождения с тех пор, как я перешла в новую школу. В старой было совсем невыносимо, мне устраивали бойкот всем классом, а учительница поддерживала такую «воспитательную» работу, чтобы, по её словам, я научилась держать удар и вышла наконец-то из своей раковины. Конечно я обрадовалась, потому что, несмотря на переход, друзей у меня так и не прибавилось. Я так и осталась изгоем. А Даша пригласила.

Я так волновалась, выбирала наряд, стащила у мамы тушь и помаду, чтобы выглядеть не полным отстоем. А когда я пришла, девчонки начали стебаться над моим прикидом и хихикать, отпуская шуточки по поводу моих музыкальных вкусов и макияжа. Я даже и не дралась, так, толкнула эту лицемерку Дашу, она же первая меня и дразнила. Я же не виновата, что в два раза тяжелее и она граблями своими посуду со стола смахнула. Ну обварилась чуток, подумаешь, травма. Больше воплей было, даже скорую не вызывали.

Но я была наказана. Телефон отобрали, на улицу нельзя. Только в школу и к репетитору. От репетитора не отвертеться, сразу матери позвонит. И это летом, когда все остальные отдыхают и залипают в тик-токе, я должна. Я вечно всем должна. И вечно виновата».

Юля уже пробралась сквозь отогнутый профлист в заборе, поднялась по замусоренным лестницам без перил и теперь брела по скользкой, усыпанной битыми бутылками крыше. Здесь часто собирались компании подростков. На первом этаже заброшенного строителями стадиона Юлька всегда замирала, прислушиваясь, разгоряченную алкоголем компанию было слышно издалека. В этом случае она просто разворачивалась и шла бродить по городу. Сегодня крыша была пуста и уныла.

Забравшись на парапет, Юля уселась, ухватилась руками за мокрый край и свесилась, разглядывая кусты под собой. Под кустами битые кирпичи и арматура, отличный способ умереть. Кровь, покореженное тело, разбрызганные мозги – об этом не думалось.

«Вот не станет меня, пусть тогда поплачут. Может, поймут, как мне больно на душе. Интересно, если бы сейчас мама оказалась рядом, она бы бросилась меня спасать или завела бы шарманку про то, что я всё выдумываю, и начала хвататься за сердце, говорить, что она уже не может, у неё из-за меня давление скачет и я ее в могилу сведу. Или что она от меня отказывается и отдаст в детдом. Врёт, конечно; ну куда возьмут четырнадцатилетнюю дуру, даже если родители не справляются с воспитанием. Или возьмут? Что теперь об этом думать. Домой-то всё равно возвращаться нельзя.

Я уже смирилась, что мама постоянно просматривает мой телефон. Пароль туда поставить нельзя, потому что: «Мы же семья! Тебе что, есть что от нас с папой скрывать?»

Постоянно: куда пошла, зачем пошла, с кем разговариваешь, почему дверь в свою комнату закрываешь. Но дневник. Дневник это уже за гранью. Дневник я им не прощу. Мало того, что они прочитали о моих сексуальных фантазиях (и как после этого мне в глаза им смотреть), мало того, что орали, как потерпевшие, а отец с ремнём за мной по квартире бегал. Так еще и мама к гинекологу меня записала. Полный отстой! Осталось только повесить на меня табличку «Девственница» и в школу отправить, то-то одноклассницы поугарают. Я же им рассказываю, как у меня всё тип-топ с Егором и до самого главного мы уже дошли. Просто, чтобы перед родителями не палиться, скрываем наши отношения, поэтому нас никто вместе и не видит, и в школе мы не общаемся, типа конспирация. Ну, разве я виновата, что на меня вообще никто не обращает внимания. Никто! Как будто я пустое место».

Юльке стало до боли под ложечкой жаль себя. Слёзы катились по щекам горячими дорожками, смешиваясь с дождем. Совсем стемнело. Ей казалось, что она сидит на краю мира и одиночество её безмерно, нет ни одной живой души, которой было бы интересно её существование. У неё не осталось причин бояться смерти.

А на другом конце города, сжимая беспокойными пальцами носовой платок, в темной квартире сидела женщина. Взгляд её был отрешен, она то замирала на диване, как каменный истукан, то принималась ходить по квартире, пока, наконец, не замерла, прислонившись лбом к холодному темному стеклу на кухне. Из этого окна было видно двор и подъезд. Телефон дочери и её собственный лежали рядышком на подоконнике экраном вверх, но она то и дело брала их в руки, как будто могла пропустить заветный звонок. Юлька убежала, хлопнув дверью и оставив свой сотовый. Это пугало Веру больше всего. Дочь даже в туалет ходила с телефоном, сколько было скандалов из-за этого. А теперь Вера была готова на всё, лишь бы иметь возможность дозвониться до Юли, чтобы сказать, как сильно она её любит, и уговорить вернуться домой. В безопасность.

Воображение услужливо подсовывало Вере образы маньяков, разгуливающих по городу в поисках одиноких девчонок, пьяных опасных подростков, избивающих беззащитных людей ради забавы, глубокие открытые колодцы. О самом страшном не думалось. Вера упорно, как заклинание, твердила: «Всё будет хорошо. Юля вернется. Мысли материальны. Все будет хорошо».

Муж Веры и отец Юльки Николай в это время методично обходил всех Юлькиных одноклассников. Они уже позвонили по всем контактам. Никто из них ничего не видел, но родители решили перепроверить, а заодно отнести заявление в полицию. Николай уже приготовился держать осаду, чтобы заявление приняли, но, на удивление, дежурный обстоятельно побеседовал с Николаем, узнал все приметы, попросил скинуть все контакты, взял фотографию девочки. Розыскные работы начались в тот же вечер. Верина задача была ждать дома, ведь Юлька ушла без телефона и без ключей. Иногда её телефон оживал. Это отзванивался муж или координатор «Лизы Алерт». Тишина была мучительной, она выворачивала нервы, наматывая их на невидимую дыбу, обостряя слух, притупляя все остальные чувства, кроме отчаяния. Только оранжевым огоньком глубоко в сердце теплилась надежда: «Всё будет хорошо. Юля вернётся».

***

Дождь кончился, куртка с большим капюшоном не пропускала дождь, а вот зад был мокрым. Юлька очнулась от того, что её зубы стучали, а руки и ноги затекли. Нестерпимо хотелось есть. А еще раздеться, укрыться теплым родным одеялом, вытянуться на любимой кровати и уснуть. Но как после такого вернуться домой?

«Ни за что не вернусь! – подумала Юлька, слезая с парапета. – Сейчас найду только, где переночевать, а завтра на свежую голову что-нибудь придумаю».

Юлька откинулась назад и попыталась встать. Замерзшее и онемевшее тело отказывалось слушаться, отозвалось болью. Уже почти поднявшись в полный рост, Юлька вдруг потеряла равновесие и стала размахивать руками, пытаясь схватиться за воздух. Нога подкосилась, и Юлька со всей дури шмякнулась на крышу, выставив вперёд руки. И тут же взвыла, забыв о предосторожностях и опасности быть обнаруженной. Левую руку полоснула боль, она обхватила её правой, пытаясь успокоить, и тут же обнаружила осколок битой бутылки в ладони.

«Удача так и преследует меня», – горько усмехнулась девочка.

Вытащив осколок и баюкая распоротую руку, Юля побрела искать укромное место в здании. Дождь прекратился, и фонарь, охраняющий заброшенную стройку, ярко освещал внутренности спортивного комплекса, будущее которого так и не наступило.

«Что, если и у меня нет будущего, что, если я родилась, чтобы бесить родителей, раздражать учителей и умереть от потери крови или заражения бешенством», – погружаясь в жалость к себе, Юля перешагивала через битые кирпичи, аккуратно нащупывая дорогу мокрыми кедами.

***

В момент, когда Юлька балансировала на крыше, Веру пронзило отчаяние и такое острое предчувствие беды, что, казалось, от него умирают на месте, дико заболела рука.

«Наверное, не заметила, как привалилась на нее, вот и колет», – постепенно дыхание вернулось и тело вновь обрело осязаемость.

Виновна! Виновна! Виновна! – стучало сердце в висках у Веры.

«Конечно, виновна! Кто ж спорит. Нельзя читать дневник. Нельзя шпионить по соцсетям. Нельзя кричать на подростка. Нельзя ограничивать свободу детей. И ещё миллион всяких правил и нельзя.

А как, скажите на милость, понять, что с ней происходит? Как?! Если она ничего не рассказывает, по телефону общается за закрытой дверью, а в последнее время и общения не слышно. Смотрит свои бесконечные тик-токи, по учебе скатилась, чуть на второй год не осталась. И узнали мы это не от неё, а от классной, причем она до этого врала, что я лежу в больнице с больным сердцем и мне нельзя сообщать плохие новости. Обман на обмане.

За лето должна была подтянуть, но это же был кромешный ад – заставить её прочитать параграф или решить задачу. Свобода – это прекрасно! Никто не спорит, но я тоже хочу свободы. Я хочу свободно ходить по своему городу, а не прятать глаза и бояться встретиться с учителем. Я хочу гордиться своим ребенком, а не оправдываться перед репетиторами, уговаривая их позаниматься и выслушивая, что они могут привести лошадь на водопой, но пить за неё невозможно.

Мне страшно. Страшно, что с ребенком беда, а я не вижу, не понимаю, что происходит. Хочу помочь и не знаю как. Водила ее к школьному психологу, говорит: «Девочка у вас замкнутая, сложно сходится с людьми, но в классе в целом отношения ровные, хотя близких друзей нет».

А мне не интересно в целом, мне нужно точно знать, что с моим ребенком, куда делась веселая послушная девочка? А теперь ещё и дневник!»

Вера не заметила, как, распаляясь от гнева, начала ходить по комнате крупными шагами и говорить вслух.

«Нет, ну ты представляешь, – обратилась она к невидимому собеседнику. – Она описала, как занималась сексом с Егором Петровичем, он у них в школе первый год работает, историю, кажется, преподает, точно не знаю, он с нашей параллелью не работает. И правильно, после института ему только с первоклашками заниматься. А если он маньяк? Он ее растлил и теперь заставляет его покрывать! Какие же мы с мужем дураки, надо срочно ехать к нему домой, а дневник в полицию отнести или в прокуратуру. Пусть разбираются.

А что, если он, заметая следы… Нет!»

Вера остановилась, как будто налетела на преграду.

«Всё будет хорошо. Юля вернётся домой. Мы найдем ее и все будет хорошо!» – как мантру повторяла Вера, раскачиваясь посреди комнаты. О том, что нужно позвонить в полицию и рассказать о домогательствах учителя она как будто забыла.

***

Юлька нашла подходящее место. Здесь было достаточно светло от луны и далеко от большого зала, где собиралась нехорошая компания. По дороге в новые хоромы Юлька прихватила у них кусок пенопласта – хотя бы не на бетонном полу сидеть. Забившись в угол, она попыталась заснуть.

Повреждённая рука сильно болела, зато кровь уже остановилась. Сначала Юлька хотела забраться в самую темную часть здания, полагая, что там ее точно никто не найдет, но не смогла справиться со страхом.

Сон не шел. Машины, спешащие отвезти своих хозяев в теплые дома, где их ждут теплые постели и горячий ужин, шуршали всё реже. Город засыпал. Юлька вдруг отчётливо представила, как по ночному городу идёт маньяк. В жёлтом плаще, с капюшоном, закрывающим лицо, тяжёлые сапоги, в руке нож. Ищет, он, конечно, же её, Юльку. Вот он остановился на перекрестке, повел носом, как будто принюхиваясь, откуда пахнет кровью, страхом и безысходностью, развернулся и медленно пошёл к стройке.