Loe raamatut: «Он сам! На какой козе подъехать к своему ребенку»

© Елена Свитова, 2021

ISBN 978-5-0051-8877-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Если бы, да кабы…

«Еслибыда-кабыда» – так мы говорим друг другу в семье, мечтая.

Мечтать, говорят, не вредно!

Мечты – они воплощаются.

Мы, правда, не понимаем, как – и какие.

Забываем, отпускаем, только иногда удивляемся: вот же он, дом, который я «заказывала» много лет назад, осталось только колокольчик повесить (там обязательно должен был быть колокольчик), и водичку облагородить. И дети – вот же, трое… Ну, не Катя, а Митя – но Митя-то лучше Кати!!!

Намного лучше.

А давайте помечтаем о том, чего мы хотели бы в отношениях с детьми.

Просто помечтаем.

Вот они – дети, вот она – мама, усталая, замотанная, ей и приготовить, и постирать, и от компа оттянуть, и уроки проверить…

Еще, не дай бог, работа! Не представляю, как это – еще и работа.

Правда, мне все говорят, что я много успеваю, удивляются, что я нахожу время писать.

А я вот… помечтала.

И все срослось.

Мечтать совсем не вредно!

Мечтала я как-то раз совсем уйти.

Да-да: свалить, уехать, бросить семью!

И мне самой такие мысли доставляли столько боли!

Я слышала о мамах, которые уехали и больше не появлялись. Культивировала эти истории, пыталась надеть на себя – не получалось.

Мой психотерапевт убеждал меня, что… не поможет мне какой-то там двухнедельный отпуск.

И я не ездила.

Не ездила в отпуск!

Представляете?

Я все время была здесь, с детьми.

Мыла, стирала, – хорошо, что гладить не хочу и руководствуюсь израильскими традициями не делать этого, – готовила, придумывала.

Больше, конечно, придумывала: как и чем накормить, во что одеть, как поиграть и что дать, чтобы дитя развивалось.

Дитя должно было развиваться.

Обязательно!

Неразвитое дитя – это стыдно.

Особенно у меня, такой развитой: бабушка – учитель, мама – инженер, все родители – эмгэушники, один отец – завкафедрой химии в институте, другой – про менеджмент еще в лихие девяностые работал, и я умница-красавица, пианистка и педагогша, и стишки пописываю…

Это такая мука – воспитывать! – как говорила Фрекен Бок.

Особенно с таким заплечным багажом, как преподавательско-кандидатское семейство.

Девочка должна играть! – и девочка играла.

Девочка должна читать! – и девочка читала.

Девочка должна учиться! – и девочка училась напропалую.

И сейчас все учится и учится, то психологии, то скрипку схватит, то кларнет, то вчитается и распишет что-нибудь важное по пунктам, то прочитает книжку – и детям тащит, посмотрите, мол, что я вычитала! Вяжет, играет, читает, пишет, иногда – танцует, иногда даже в хоре поет – а когда, когда детьми-то заниматься, спросите вы?

А некогда.

Размечталась!

Вы не поверите, куда я сегодня отправила письмо.

Я сегодня отправила письмо… в детский хоспис.

Я хочу там работать.

Волонтерить.

Так и слышу рой возмущенных голосов: ты что, дура совсем? Тебе еще и этого не хватало? Мало тебе школы, мифов, музыки, психологии, писанины с детьми и без – и открыточек из бисера, и ракушечек с камушками по всему дому?!

Жадина!

Мало тебе своих троих, здоровых и прекрасных – нужны больные, причем неизлечимо?!

Это уже, скажут мне, граничит с патологией.

Поэтому я считаю, что имею право помечтать с вами, Хорошие Мамы.

Я – так называемая в народе «мать-ехидна», обычный такой препод, забрасывающий свою семью ради чужих детей, а моими ресурсами восхищаются все вокруг, и этими самыми позабытыми детьми (один вырос и сейчас спит – он ночью развлекался, второй сидит с племянником за компом и телефоном, третья бренчит на гитаре) тоже восхищаются.

И я учу других жить.

Потому что сама живу неправильно, выпукло неправильно – и… очень ресурсно.

Мои дети – кто они?

Обычные такие ребята.

Очень красивые, очень талантливые, очень умные, очень добрые (ну, дочка злюка, конечно, но в глубине души… расскажу позже!), очень любимые.

И мы с ними любим обниматься, болтать, гулять, шушукаться и смеяться.

Мы с ними не любим учиться, делать домашние дела, и…

Я начала писать, что мы с ними «не любим», и поняла, что не могу этого написать.

Начинаю думать, чего не любят они.

И это правильно: я бы с радостью всех заучила, замучила, затарила картошкой и одарила половыми тряпками, а я этого не делаю, потому что – нет.

Это мой младший так говорит: «нет».

Тихо и веско.

И ничего не сделаешь, только руками развести – и отстать.

Как все начиналось

Начиналось все очень плохо.

Со старшего.

Со старшего чаще всего все начинается как первый блин – или отрезанный ломоть, что, конечно, совсем грустно, но бывает! – мы читаем всякие книжки типа доктора Спока, что запрещено, чего делать ни в коем случае не стоит и чего нельзя допускать ни при каких обстоятельствах.

«Нет», как сказал бы младший, если бы родился в то время.

На этих «нетах» строим свою жизнь.

Пытаемся!

А они очень сопротивляются.

Мой сын стал сопротивляться с самого начала, досидев в животе до сорок третьей недели и не отваживаясь родиться, даже когда решил: из меня его, извиняюсь, выдавили.

А это, скажу я вам, какая-то из пренатальных матриц, если руководствоваться трансперсоналкой: принял решение не рождаться – теперь всегда придется тянуть за уши.

Или… не придется?

Я – тянула.

Доразвивала за первые три месяца до такой степени, что невропатолог счел это чудом: он пытался нас успокаивать вначале, чтобы мы не ждали быстрых результатов, что повернется, сядет, пойдет – но позже, позже, пусть оклемается после таких ужасных родов, эму потребуется больше времени, чем другим детям, это не страшно, подождите.

А тот и повернулся, и сел, и пополз, и пошел в сроки, опережающие среднюю статистику.

Вот ведь тревожные перестраховщики! Массажи, книжки, ванны, Бродский во время кормления – а как еще-то? Я и не знала, что можно по-другому.

Вычитала, что нельзя пыль вытирать, когда кормишь.

Потом – вытирала.

А с ним – никогда.

Вычитала, что надо кружочки разноцветные над кроваткой повесить.

Чтобы цвета учился различать.

Висели.

Следующих младенцев и в кроватке редко оставляла, под бок – и спать. Какие кружочки? Мир такой разноцветный!

А его – никогда.

Под бок-то.

Не дай боже, задавлю.

Страшилок было немеренно!

Ох, а эти бутылочки… С десяток бутылочек с разными лекарствами, порошками, каплями; одни – до еды, вторые – в еду, третьи – после, четвертые – между.

Какая же я была бедная!

Помню, как плакала с ним вместе.

Не помогали ни врачи, ни диеты, ни схемы, ни смены питания: ребятенок всегда, всегда плакал.

Это очень выматывало.

Нам говорили: подождите месяц, все пройдет.

Я говорила: я до завтра не доживу.

Потом нам говорили: в полгода все наладится.

Я немела.

Потом – что в год проблемы уйдут в прошлое.

Я нервно смеялась.

Когда в садике сыночек не давал мне выйти из группы, чтобы заскочить с каким-нибудь списком к какой-нибудь заведующей или медсестре, визжа и цепляясь за ногу – а надо учитывать, что это была группа, в которой я работала, поэтому с ним никогда, никогда не расставалась! – я уже малость злилась.

Потом злилась всерьез.

Сын вырос внутри моей злости и своих истерик. «На ючки!» – вытягивал он ручешки и бежал, бежал за злющей мегерой. А потом злющая мегера била его носом об тетрадку – с пяти лет! И до… стыдно сказать! Как-то заехала ему по маковке, когда не мог (я считала – не хотел) то ли съесть благотворный для его тогдашнего желудка, но ненавистный, рис, то ли рассказать благотворный, про войну, но ненавистный, стих…

Как оценить плоды своих «трудов», как?!

Кем бы он был, если бы не мои наезды?

Кем бы восхищались?

Ах, как он читает стихи! Ни разу не читал при всем классе, так до конца школы и «сдавал» учителю в кулуарах, и только учитель знал, КАК он читает стихи.

Ах, как он играет Дашкевича! – через огромные хрустальные капли, перемешанные с соплями, текущими на клавиши фортепиано.

Ах, какие рифы, какие гитарные запилы! С папой – в онлайне, и папа в итоге не смог побороть его сопротивление.

Ах, как…

Ах, как…

А ему что? – ему никогда не было ни лестно, ни приятно.

Зато ему было очень приятно, когда весь класс аплодировал его стихотворной сказке.

А почему он написал сказку в стихах в пятом классе? – правильно: гены.

И ничего больше.

Никаких потуг, поползновений, выдавливаний.

Ни родовых, ни послеродовых.

Ах, как он поет! – потому, что никто не заставлял его петь.

Никогда.

У него была тройка по пению в школе, так как он никогда не знал слова.

Сейчас – знает все английские тексты всех рок-групп.

Я как-то напевала «Imagine» – он пришел и подпел, я спросила, откуда это ему знакома такая попса, если он считает себя рок-музыкантом?! Это ж Биттлз, просто – Биттлз. А он – не, это не битлы, это Леннон написал в таком-то году для такого-то проекта сам.

Восхитительно!

Я считаю, если бы был факультет истории рока, он бы преподавал на нем.

И думаю, если когда-нибудь открою универ – а что, почему нет, садик был, школа – есть, вырастут – пойдут в мамин универ, не?! – возьму его деканом.

Истории рок-музыки.

А как он знает этот самый английский язык, я вообще молчу!

Я молчу: внучка бабушки, которая грузила меня двадцатью упражнениями вместо двух заданных, так как некомильфо не знать английский этой внучке, ибо внучка – она обязана, ей надо и вовсе должна.

Надо.

Должна.

«Нет слова «не хочу», есть слово «надо»! – наша семейная поговорка.

Наших женщин: прабабушки, бабушки, мамы.

И так – до сих пор: моя мама очень раздражается на сына, когда он по какой-то причине прекращает учиться. Как это?! А о родных подумать? Мы для них… Мы о своих детях…

Вот.

А я – нет.

Я – все о себе.

Эгоистка!

Эгоизм, здоровый и нет

Эгоист требует от другого мыслей и поступков, которые считает правильными.

Точка.

То есть эгоист – это не тот, кто думает о себе, ребята!

Воткнули, да?

Я считаю, что эгоизм и альтруизм сильно смешаны в человеке, и каждый может похвастаться и тем, и другим, вытащить на свет божий и эгоистичную, опекающую себя самого, субличность, так и помогающую, заботливую.

Вот я вышла из лифта, в котором соседка-старушка пожаловалась мне на то, что потеряла телефон, и уставилась на лишний телефон.

Как будто лишний.

Починенный мной старый.

Сижу и смотрю на него. Мой внутренний альтруист просто порывается бежать и вручать ей телефон взамен утерянного: нам-то он не нужен, у каждого из нас по телефону! Внутренний эгоист останавливает его: чего это ради, я для этого только что принесла его из починки, отстегнув тысячи рублей?! Я их что, нашла на дороге?!

И тут я понимаю, что это никакой не эгоист.

Это пришла третья субличность. Как ее назвать? – жадина?

Эгоист – он в этом случае выступает в паре с альтруистом. Он ему говорит: да, у вас есть телефоны, вы в шоколаде, а соседка – нет, и кто, если не ты, спасет соседку и поможет ей в такой печали?! Эгоистические поползновения быть хорошей и рождают во мне альтруистические порывы.

Это есть эгоистическое желание альтруистических поступков, вот как!

Когда я думаю о себе, моим детям хорошо.

Нам всем хорошо, когда я делаю себе хорошо, уверяю вас!

Но так случилось не сразу.

Началось все с той самой пресловутой психотерапии.

Многое зная о психологии человеческой личности, свою личность я из виду как-то упустила, как оказалось.

Психотерапевт дал мне домашнее задание, – обожаю домашки! – которое назвал «двенадцать будильников».

Заключается оно в том, что я завожу на телефоне будильник, который должен звонить каждый час. Например, 9.00—10.00-11.00 – и так далее. И каждый раз, услышав звонок будильника, я должна спросить себя, чего я хочу.

Чего я хочу, представьте.

Просто?

Оказалось – очень сложно!

Приходилось выискивать внутри крупицы желания.

И тут…

Получилось, что хотела я… ничего.

«Я хочу… ничего», – с удивлением сказала я себе.

Не делать, не стараться, не пыхтеть… и опять – не делать!

Я хочу просто побыть.

Тут могу немножко рассказать о своей теории being и doing. И наверняка это не моя теория, но пусть будет моей хотя бы в этой книжке.

Человек «оф биинг» просто живет, а человек «оф дуинг» все время что-то делает.

Я встречала и тех, и других.

Люди «оф дуинг» колготятся сплошь и рядом. Куда ни глянь! Посмотрите вот хоть в магазине, на улице, в своей квартире – наверняка там они есть. Они хлопотливые, деловые, функциональные. Всегда что-то делают, куда-то идут, о чем-то думают, что-то считают, на худой конец.

Люди «оф биинг» кажутся такими… просветленными, что ли. Немного «отлетевшими» – мне нравится это слово, показывающее некую эзотерическую полетность. Во мне тоже есть такая «отлетевшая» барышня, которую я учусь потихоньку выпускать на волю. Медитировать наяву.

Слушать музыку, писать музыку, слушать сказки, писать сказки, слушать – слышать – писать – читать – смотреть.

А почему только это? – задействовать и другие органы чувств!

Секс, например.

Или лежать в ванной.

Или – танцевать!

Запахи, вкусы, звуки.

В общем, это люди, поглощающие мир, а потом – генерирующие.

Или все сразу.

Наверное, в каждом из нас, как эгоизм с альтруизмом, смешаны эти два человека, назовем их «делец» и «существователь». Смешаны в разной пропорции, с разными приправами.

Что-то у меня пошли кулинарные метафоры – никак, мой биинг-мэн проголодался?

Так вот, я о том, что быть эгоистом – это значит, быть человеком, замечать не только окружающее, в котором мы варимся, как в бульоне, но и себя, невеликую клеточку, песчинку, простите за крошечные метафоры, дорогие эгоисты!

Нас много, и мы богаты собой.

Мы богаты собой!

Не только тем, что вокруг нас, и не только тем, что мы производим как вторичные копии, а собой и тем, что мы можем исторгнуть, сгенерировать из себя.

Из себя.

Тут же приходит на ум пирамидка Маслоу, в которой, вероятно, сначала в нас удовлетворяется биинг – пожрать, поспать и проч. – а затем уже мы лезем и вгрызаемся. Хотя к пирамидке многие, включая меня, относятся с благодарностью и пиететом, но предосудительно: слишком простецкая какая-то конструкция.

Все же перемешано.

И приправлено.

Пойду, поем!