Loe raamatut: «Дом, который построил…»

Посвящаю моему мужу А.

Счастье – сад осенний за сараем

И чистый воздух, льющийся в окно.

И. Бунин

Ее звали Анной. Было ей несколько за тридцать, и она была писательницей. Да, именно так – писательницей.

Пожалуй, сейчас эта фраза звучит слишком просто и буднично. А старшее поколение еще помнит те времена, когда слово «писатель» произносилось с благоговейным придыханием, и было сродни слову «небожитель». Образы хрестоматийных классиков, чьи бородатые и строгие портреты украшали любой школьный кабинет литературы, без промедления всплывали в памяти каждого мало-мальски грамотного человека при упоминании о представителях этой удивительной и загадочной профессии.

Предполагалось, что их жизнь должна быть совершенно другой, не такой, как у обычных людей, более красивой, интересной, изящной и насыщенной. Оно и понятно, ведь практически всякий представитель человеческого рода, не ограниченный какими-то физическими недостатками, может научиться говорить, читать и писать, но только некоторым из них дана удивительная способность складывать из слов многоцветную мозаику человеческих характеров и плести сюжетные узоры.

В двадцать первом веке стать писателем оказалось гораздо проще, чем, скажем, в девятнадцатом или двадцатом, где так называть себя дерзал далеко не всякий, научившийся соединять буквы в слова. Новые технологии, увы, лишили писательский труд налета благородства, ореола почетности, сделали его чуть ли не общедоступным. Напрочь исчезло таинство созидания, творения. Все стало до обидного просто, даже обыденно.

Клавиатура, мышь и кабель Интернета, – и вот твои опусы уже читают тысячи, а если повезет, то даже и миллионы. И, может оказаться, что успешный блогер, сидящий одновременно в нескольких форумах и наделенный даром интеллигентно хамить и быстро печатать, или рефлексирующий житель ЖЖ, неутомимо фиксирующий свою жизнь, малейшие свои перемещения по ней и возникающие у него при этом мысли и переживания, уже свысока, со снисходительной усмешкой, как на младших братьев, посматривает на некогда авторитетные портреты. И вполне уверенно присматривает себе место рядом с ними, с легкостью выпуская книгу за книгой.

Помилуйте, да кто же теперь читает классиков? У кого на это есть время, а главное желание? Кто способен это переварить? Издательства не рассматривают их издание на предмет прибыли, а больше, как момент престижа, определенного уровня и стиля. Серьезная литература сложна, многостранична и тугоплавка. Она требует усилий для понимания, работы мозга и души. Кипящие гормонами старшеклассники искренне страдают от ее чтения, и еще более искренне возмущаются, что от них ждут содержательных письменных работ о прочитанном. Ну, право же, подумайте сами, что они могут написать? Что придумать? В силу их малоопытного возраста и суетного ума им мало что понятно. Не для неразумных школяров писались эти тексты с многословной вязью описаний красот природы и бездонных и страшных глубин препарированной человеческой души.

Поэтому не будем их осуждать за то, что их «сочинения», словно пазл, состоят из нахватанных отовсюду кусков текста, кочующих по интернету статей и рецензий. Пишут они, бедняги, выдавая чужие умные или не очень умные, но однозначно взрослые мысли за свои.

И сами взрослые об этом по умолчанию знают, и почти не протестуют, готовые на все, чтобы заложить в подрастающее поколение основы образования. Не заставь этих малолетних «гомо сапиенс» читать хотя бы из-под палки серьезную литературу, они ее никогда и не прочитают. Только в детстве на это еще хватает времени, а понимание… ну что же, авось что-то осядет в памяти, зацепится, и прорастет однажды, как прорастают посеянные под зиму семена, пережив осеннюю слякоть и лютую зиму.

А впрочем, мы с вами отвлеклись от темы, и вернемся теперь к нашей Анне.

К слову сказать, помимо классиков, всегда были и другие, чьи имена не вошли в хрестоматии, но понятны и известны по сей день. Имена тех, кто развлекал и отвлекал от горя и тревог, кто уводил в мечту и бескрайнюю фантазию, воскрешал далекое прошлое и дарил надежду на невозможную любовь.

Так вот, Анна с полным правом причисляла себя к числу последних и была на этом поприще весьма успешна. Ладные и умелые сентиментальные романы выходили из-под ее пера с потрясающей регулярностью. Любительницы ее творчества недолго страдали в ожидании очередного опуса плодовитой литераторши. Она писала быстро, со смаком, страстно, виртуозно описывая взлеты и падения чувств, жизненные и любовные перипетии героев. Ее фантазия, казалось, была неистощима. Даже завистники и злые языки не могли обвинить ее в перепевках или повторениях сюжета. Отнюдь, каждый роман был захватывающе нов и интересен, и все их объединяло лишь одно – хороший конец. Она была мастером «хеппи энда», что кстати сказать, порой весьма неплохо.

Читательницы ее обожали, а, следовательно, очень скоро ее стали обожать и издатели. Постепенно она стала так популярна, что это начало ее тяготить. В интересах коммерции нужно было мелькать то тут, то там. Ее звали на телевизионные ток-шоу, у нее брали интервью для самых читаемых женских журналов, ее фотографировали, ее узнавали на улице и в транспорте…

И она оказалась не готова к такому шквалу популярности и своей открытой незащищенности перед посторонними взглядами. Ее маленький тихий мирок был словно раздавлен бесцеремонным и циничным любопытством внешнего мира.

Расплодившиеся как грибы после дождя бульварные листки постоянно нуждались в сенсациях и сплетнях. Они делали жизнь более или менее известных людей, в том числе и Анны, совершенно невыносимой. Желание папарацци узнать хоть что-то, выцарапать, подсмотреть и выставить на всеобщее обозрение пропитывало всю ее жизнь, как ядовитый дым. Сообщалось, в каком районе она живет, сколько у нее комнат, на какой машине она ездит, какую одежду носит, где проводит отпуск или выходные, и где у нее целлюлит. Она узнавала из прессы о своих проблемах со здоровьем и измене несуществующего бой-френда.

Все это постепенно привело к тому, что на 35-м году жизни, как-то почти сразу после Нового года, на нее накатила беспросветная хандра, перешедшая весьма плавно в унылую депрессию.

Дело в том, что сама писательница, автор более двух десятков благополучных любовных историй, вовсе не походила ни на одну из своих, уверенных в себе, лишенных комплексов героинь и совершенно не переносила публичности. Скорее наоборот.

Синий чулок. Старая дева. Нелюдимая. Затворница. Любое из этих определений по отдельности и все вместе без исключения подходили ей как нельзя лучше. Молодая, успешная, умная, более чем обеспеченная она, тем не менее, жила одна, скромно и тихо, как монашка. В подробностях описывая чужие жаркие страсти, она сама одиноко спала на кровати, слишком просторной для ее субтильного тела, согретая лишь одеялами и грелкой.

Лет сто назад ее бы посчитали даже красивой, но сейчас в моде более яркий тип женщин. Их красота поражает и оглушает и ее можно без труда заметить, выхватить из толпы на ходу, даже не прилагая усилия, не останавливаясь, не замедляя привычного темпа мегаполиса.

Анина тихая красота требовала неспешности, приглядки и внимания. И хотя лоб у нее был чуть поменьше, чем у знаменитой актрисы Натальи Белохвостиковой, но и такого вполне хватало, чтобы каждый потенциальный ухажер мог отчетливо увидеть, что перед ним интеллектуалка и отличница по жизни, и благоразумно отступить в сторону, давая дорогу более смелым претендентам на общение.

На ее лице за строгими стеклами очков в крупной темной оправе можно было прочитать все, что угодно, только не легкодоступность. Весь ее вид говорил о возможности только серьезных отношений, и это в равной степени отпугивало от нее особей мужского пола, как молодых, так и постарше, чаще стремившихся как раз к несерьезным отношениям, чем наоборот.

Сама она эту ситуацию воспринимала как нормальную и даже напротив – начинала испытывать беспокойство и дискомфорт, стоило кому-либо обратить на нее внимание.

Итак, как уже было сказано выше, Анна впала в депрессию, время от времени случавшуюся с ней, как, впрочем, с любым творческим человеком, но на этот раз затянувшуюся. И в начале мая Надя, одна из двух ее лучших подруг, бросилась спасать ее из этой трясины.

Не будем кривить душой, и скажем прямо, что Надежда и сама преследовала определенную цель. А именно: вырваться из поднадоевшего быта, на время отдохнуть от занудного педанта-мужа и двух дочерей подросткового возраста, общение с которыми за последний год попортило ей немало крови. Но, так или иначе, ее целям было по пути с Аниными, и это главное.

В роли антидепрессанта, по твердому убеждению подруги, должно было выступить путешествие в Прагу. И тут, обычно покладистая Анна, заупрямилась. За 15 лет своего писательства она объездила полмира, но в Чехии никогда не была, и не рвалась туда. Сохранив не самые лучшие воспоминания о времени постройки светлого коммунистического будущего в СССР, Анна заодно, без особой на то причины, недолюбливала и все страны бывшего социалистического блока, и принципиально старалась их избегать, если была такая возможность. И уж тем более не планировала проводить отпуск в одной из них.

– Надь, я не хочу в Чехию, – недовольно хмурясь, сказала она. – Давай куда-нибудь в другое место. Земля же большая.

Надя даже бровью не повела.

– Еще чего? И думать забудь отпираться, – безапелляционно отрезала она. – Зачем нам в другое? Почему не туда? Чем это тебе Чехия не угодила? Прекрасная, между прочим, страна. Мы с Женькой моим два раза ездили.

– Ну и пусть будет прекрасная, только как-нибудь без меня. Хочешь, так опять с ним поезжай, а меня не трогай.

– Анька, не вредничай. Ты там не была, вот съездишь, посмотришь, тогда и будешь знать наверняка.

– Да не хочу я ничего знать, – вяло отбивалась Анна, – не люблю я весь этот социализм, даже бывший.

– Да какой нафиг социализм? Там давно им и не пахнет! Тем более, что они его не особенно-то и хотели. Говорят теперь, что это мы им его насадили.

– Ну, вот видишь? Нас во всем обвиняют. Значит, там русских не любят. Я туда не хочу.

– Не выдумывай, мы сами себя не любим. И кто вообще наговорил тебе такую чушь? Анька, ты мыслишь уже как старая кошелка. Едем в Прагу и баста! Я уже заказала нам тур на две недели.

– Ну, На-а-а-адь!

– Никаких «на-а-адь», тем более что… – Надя торжественно подняла вверх указательный палец, готовясь предъявить последний аргумент, после которого, она ни секунды не сомневалась, вся Анина защита должна была окончательно рухнуть, – тем более что в Прагу приедет Юлька и проведет с нами часть своего отпуска. Две недели втроем! Представляешь! Что ты на это скажешь, нытик, а?

Юля и была той самой второй лучшей подругой, с которой, как и с Надей, Анна дружила чуть ли не с младенчества. Юля вышла замуж за немца, родила мальчиков-близнецов, преподавала на кафедре иностранных языков русский язык и практически безвылазно жила в Гамбурге.

Они собирались все вместе, втроем, крайне редко в силу их общей занятости. Когда-то они жили в одном доме, ходили в один детский сад, учились в одной школе, затем одновременно окончили иняз, правда, по разным специальностям. И это счастливое обстоятельство только укрепило их дружбу, ибо никогда не делало их конкурентками.

Давным-давно, в бытность их студентками, прозрачными от постоянного недоедания, недосыпания и перегрузок, они строили далеко идущие амбиционные планы об успешной карьере, насыщенной интересной жизни, путешествиях, славе и материальном достатке. Теперь, реализовав свои планы даже с профитом, они имели в избытке всего, о чем прежде только мечтали. Всего, кроме времени. Стоимость этого сокровища, по иронии судьбы, юность понимает лишь тогда, когда теряет, а до тех пор с легкостью и беззаботностью транжирит, швыряя направо и налево дни и минуты.

– Юлька?! Приедет в Прагу? Не может быть! – радостно всполошилась Анна.

– Может и будет! – торжествующе заверила ее Надя. – Ты меня слушай и все будет!

– Что же ты раньше не сказала-то, Надюш? Боже мой, как же это здорово! Ну, наконец-то, ведь целый год не виделись! Юлька, Юлечка… Ну, конечно, едем, хоть куда. Хоть в твою Прагу, мне теперь все равно, везде будет хорошо.

Надя ликовала.

– Ну, что я тебе говорила? В Праге не может быть плохо, в Праге может быть только хорошо! Понимаешь?

Таким образом, вопрос о поездке был решен.

***

Все дни перед отъездом они с упоением посвятили «шмоткингу», как называла Надя, с легкой руки своих дочерей, походы по магазинам. Покупали новые платья, кофточки, сарафаны, сандалии и даже зачем-то купальники, словно ехали не в Чехию, а в Таиланд.

Надин муж вез их в аэропорт, заботливо и, как всегда, несколько нудновато инструктируя жену, а заодно и Анну, о правилах поведения за границей. И делал это с таким тщанием и подробностью, словно она была ребенком и впервые одна, без родителей уезжала далеко от дома. Зная Евгения не первый день, Анна на 200 процентов была уверена, что все эти инструкции он уже озвучивал дома и, возможно, не единожды. Кажется, другая бы на ее месте справедливо возроптала, но не Надежда. Она мудро считала, что основой семейной жизни в первую очередь является терпение, и никогда не пререкалась со своей второй половиной, а научилась так умело выходить из ситуации, чтобы и мужу угодить и самой не озвереть от его занудства.

– Прогресс на службе человечеству форевер, – со смехом шепнула она Анне, как только они устроились на заднем сидении, – Бери скорее, пока Женька не видит, а иначе придется слушать его инструкции до самого Шереметьева, – и протянула крошечный наушник на тонком проводке, а второй такой же незаметно вставила себе в ухо.

Анна тут же последовала ее примеру, и маленький кубик МР-3 плеера очень скрасил им дорогу, исправно делая свою работу.

Два с половиной часа полета за разговорами пролетели как один миг и вовсе не утолили, а лишь распалили их жажду общения. Хотя обе жили в Москве, видеться им удавалось крайне редко, не чаще одного раза в месяц, а то и реже, ведь у каждой была своя насыщенная событиями и заботами жизнь, и каждая была связана определенными обязательствами. В таких условиях выкроить часок-другой личного времени всегда бывает проблематично.

Что уж тут говорить про общение и встречи с Юлией, с которой их разделяли время, пространство и иноязыкие муж и сыновья? Максимум один раз в год им удавалось собраться вместе и провести какое-то время втроем. Обычно не более недели, а в этот раз целых две!

Подруги были одновременно и похожи, и не похожи друг на друга. И внешность, и характеры были у них разные, почти контрастные, но взгляды, интересы и моральные принципы делали их единомышленницами.

Юлия уже ждала их в аэропорту Ружине, решив таким образом сделать своим подругам сюрприз. И он удался. Те просто остолбенели от неожиданности и радости, увидав ее рыжую гриву в небольшой толпе встречающих. Они обнимались, шумели, галдели и хохотали, словно стайка подростков, не привыкших скрывать свои эмоции от окружающих.

Первая неделя пронеслась, как ветер. Они почти не спали, гуляли, говорили, смеялись. У каждой было, что рассказать, чем поделиться, о чем посоветоваться, и они торопились, ведь всего через несколько дней им снова останется лишь телефон и редкая, на ходу, переписка…

Анну неожиданно опьянила и одурманила Прага. Город затянул ее в водоворот своих улиц, улочек и переулков, накрыл волной запахов свежезаваренного кофе, уличной пыли, речной сырости, разогретой солнцем брусчатки, прелой прошлогодней травы… От всего этого она была в полном восторге, обзывала себя дурой за то, что не хотела ехать, а Надежду величала исключительно гением.

На второй неделе они выписались из отеля, взяли машину напрокат и поехали колесить по Чехии, заезжая по пути в маленькие и большие города. Анна смотрела вокруг и впитывала впечатления, как сухая губка. От ее депрессии давно не осталось и следа, наоборот, буквально все ее радовало, удивляло и приводило в восторг. Казалось, что не видела она прежде страны, лучше этой, а людей более приятных и милых, чем те, что попадались им на пути. Даже сам язык, прежде казавшийся рычаще-ворчащим, как скворчащее на сковородке сало, уже нравился, и умилял, и забавлял, и проникал куда-то внутрь, под самое сердце, куда есть доступ только для своего, родного и хорошего.

Чем больше они ездили, тем больше Анна срасталась с этими пейзажами и влюблялась в эту страну.

– О-ой, девчонки-и, хочу здесь жить, – неожиданно для себя мечтательно сказала она, глядя на проплывающие за окном пасторальные пейзажи и добротно-нарядные дома.

– Ну, так за чем же дело стало? – пожала плечами деловитая Юля, – Хочешь – так и живи, кто тебе мешает.

– А это возможно? – спросила Анна, замирая от подступившего предчувствия больших перемен и прислушиваясь к себе – действительно ли она к этому готова или фраза просто вырвалась у нее, опьяненной красотами местной природы.

– Да, конечно, возможно, – уверенно сказала Юлия. – Теперь с этим нет проблем, мир открыт. Нужно просто найти фирму, которая этим займется, оформит тебе документы, найдет, если захочешь, жилье, и, как говорится, веллком.

– А ты ведь, между прочим, ехать не хотела, – не удержавшись, не в первый раз попрекнула Надя.

– Ой, не хотела, Надюш, ой, не хотела, ой, каюсь… – засмеялась в ответ Анна. – Ну что делать, характер такой, виновата… Виновата-а ли я, виновата-а ли я… – улыбаясь, затянула она через минуту своим сильным певучим голосом, и подруги с готовностью подхватили: «виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песни ему?»

***

На 15-й день они прощались в том же аэропорту Ружине, где и встретились несколько дней назад, только теперь они были зареванные, слегка под шафе и печальные. Отпуск кончился. Предстояло возвращаться в свою обычную жизнь, где каждую из них ждали свои обязанности и проблемы.

Анна, как обычно после спиртного, моментально заснула и проспала весь полет, а Надя хмуро читала журнал.

Москва встретила их, не смотря на начало июня, холодной погодой и теплыми куртками, предусмотрительно прихваченными для них заботливым Евгением. Надежда сразу погрузилась в расспросы о детях, о доме, что да как. И сидела она теперь впереди, рядом с мужем, а не сзади, вместе с Анной. Отпуск, один на всех, закончился, а будни у них были разные.

Анна смотрела в окно на унылые старые и новые многоэтажки, на бесконечный поток разъяренных машин, снующие по улицам толпы спешащих людей и с тоской вспоминала зеленые горы, тихие уютные леса и мирно пасущихся на полянах газелей.

Все лето она между делом раздумывала, взвешивая серьезность своих намерений, а осенью, в один из промозглых и слякотных дней окончательно решила перебраться в Чехию. После этого ее переезд стал уже делом техники.

Документы готовились около полугода, но Анна не теряла времени даром, методично просматривая чешские сайты по недвижимости и подыскивая себе будущий дом. Она даже не рассматривала Прагу, как вариант. Не в ее планах было перебраться из одного мегаполиса в другой. Ее манили природа и тишина.

Подходящие варианты Анна скрупулезно выписывала в специально заведенный для этого блокнотик, выделяя яркими маркерами особенно понравившиеся варианты.

Когда же документы для вида на жительство, наконец-то, были готовы, Анна без лености обзвонила всех риелторов, чьи телефоны были выписаны в заветный блокнотик. Многие предложения уже не действовали, но это ее не расстроило: ей ведь нужен был всего один дом, и она его обязательно найдет. С теми, кто отвечал на звонок и способен был вести диалог на русском или английском языках, ибо чешского Анна еще не знала, она договаривалась о встрече.

Привыкшая к московским лихим темпам, она поначалу удивилась, когда ей назначали даты, в ожидании которых нужно было провести не меньше недели, а то и двух, но потом поняла, что это местная особенность и норма жизни. Они никуда не спешат, не торопятся, и если она хочет там жить, то нужно уже сейчас, сразу привыкать к этому и подстраиваться под новые реалии.

Родители отнеслись к ее затее с пониманием, однако особой радости не выказали.

– Я куплю там дом, – говорила Анна отцу и маме, – вы приедете и, если вам понравится, останетесь со мной. А я уверена, что вам понравится, – убеждала она, даже не предлагая никакого другого варианта.

– Да куда же мы, Анюточка, со своего насиженного места тронемся-то на старости лет? – со вздохом говорила мать, – уж, как говорится, где родился, там и пригодился.

– Мамуль, там так здорово! Поверь, вам с папой там очень понравится. И климат мягкий.

– Ну, может быть, и приедем, кто знает, – уклончиво ответила мать и после паузы с надеждой в голосе прибавила:

– Конечно, вот если бы ты внучка нам родила, так мы бы без разговоров, хоть куда переехали, помогали бы тебе его на ноги поднять.

Анна нахмурилась, меняясь в лице.

– Мам, не начинай ты снова, ну сколько можно? Мы же договорились эту тему больше никогда не поднимать, – отрезала она жестким голосом.

– Договорились, доченька, договорились, но время-то идет, потом ведь жалеть будешь… И ты у нас одна, других внуков ждать не от кого… – голос матери дрогнул слезой. – Может хоть как-то медицинским способом, а? Роди хоть для себя, без мужика… теперь все можно… другие вон делают… Ты не волнуйся, мы с отцом тебе поможем, да хоть сами его вырастим… Неужто так и будешь всю жизнь одна, без семьи? И ради кого это все – слава твоя, деньги, дома? Кому ты все это оставишь? Да хоть из детдома возьми ребеночка, Анечка, порадуй нас, а?

И мать, как всегда, не удержавшись, заплакала, прикрывая лицо ладонью.

Обычно мягкая и деликатная Анна, молча резко встала и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

***

Она выбрала дом очень быстро, практически сразу И даже не столько сам дом, сколько сад и парк – два гектара смешанного леса, вид из окна на горы, тишина, нарушаемая только щебетом и чириканьем птиц. Окончательно ее сразила прямо у нее на глазах спустившаяся с дуба белка и тут же деловито вспорхнувшая на ближайшую сосну После этого Анна уже даже не проявила особого интереса к самому дому, а твердо решила – беру.

Два месяца она жила в отеле, ожидая оформления документов. И хотя отель был выше всяких похвал, с отличным сервисом и прекрасным рестораном, ей не терпелось поскорее переехать к себе.

Дни шли за днями, ничего видимого не происходило, сделка все никак не приближалась к своему концу и Анна, привыкшая к другим темпам, начинала приходить в отчаяние. Ее посещали мысли, что она совершает большую глупость, что нужно было выбрать что-нибудь другое, что возможно другой риелтор был бы более расторопным и так далее.

В такие минуты она садилась на автобус, ехала в тот маленький городок, шла к своему уже почти купленному дому, открывала скрипучую железную калитку со щеколдой и заходила в парк. Она бродила между деревьев, продираясь сквозь дикие заросли ежевики, слушала птичий гомон в высоких кронах, трескотню сорок и цоканье белок, сидела на огромном пне или на старой, круглой, когда-то выкрашенной синей краской, но теперь облупившейся скамье под огромной липой, и снова успокаивалась; нет, все в порядке, она не ошиблась, это то, что ей нужно, то, о чем мечтала в душном и шумном мегаполисе.

Риелтор, седовласый приятной наружности мужчина лет 55-ти, мягко ее успокаивал на неуверенном английском.

– Не волнуйтесь, пани Морозова, это совершенно нормальный процесс. Все идет как надо. Просто наберитесь терпения и ждите. Все будет в порядке, – убеждал он, и добавлял, словно для полной уверенности на чешском, – Будэ в поржадку.

– Спасибо вам, пан Рыхта, я буду ждать, сколько потребуется, – соглашалась успокоенная Анна и снова возвращалась в отель.

Чтобы отвлечься, Анна много работала, но в этот раз, хотя условия были прекрасными, дело почему-то давалось ей с огромным трудом, и сроки уже поджимали. Она писала, писала, писала, потом распечатывала все на портативном принтере, на следующий день читала, разочарованно комкала и безжалостно рвала написанное накануне.

Она часто звонила родителям, чтобы они не очень скучали, переписывалась по Инету с Надей и Юлей, информируя их о том, как идут дела. Она читала новости, отвечала на письма читателей, заходила на форумы. Интернет давал ей ощущение заполненной и насыщенной жизни.

Анна брала уроки чешского, временами расстраиваясь, что начинает терять хороший слог в русском. Похожесть языков мешала и путала ее.

– Это скоро пройдет, – утешала ее пожилая учительница, – это только на первых порах так, а дальше вы будете четко разделять языки. Главное поставить себе эту задачу сразу.

И Анна ее ставила.

И вот, наконец, день икс наступил. Сделка подошла к долгожданному завершению.

Все произошло очень буднично и просто. Она отлучилась в Москву по делам на неделю, а когда вернулась, позвонил пан Рыхта и объявил, что документы готовы и ключ у него на руках. Анна может переселяться в свой дом хоть сегодня.

– Сегодня? Я что, могу переехать прямо сейчас? – переспросила она, не веря своему счастью.

– Конечно же! Без сомнения можете, – радостно подтвердил он. – Теперь это ваш дом, пани Морозова, полностью ваш. Я вас поздравляю с прекрасной покупкой и удачным вложением денег.

– Спасибо, – расплылась в улыбке Анна, – а когда вы привезете мне ключи?

– Да, да, я привезу прямо сейчас, и даже отвезу вас домой, – заверил он.

Она радовалась как девчонка, кружилась по комнате и пела. Потом позвонила родителям и подружкам. Все ее поздравили, порадовались за нее, а она в свою очередь всех позвала приезжать к ней в гости, причем без промедления.

***

Ключ от дома был ей благополучно вручен после обеда. Она усилием воли гасила широкую глуповато-счастливую улыбку на лице, чтобы не выглядеть полной дурочкой среди спокойных и уравновешенных чехов.

Пан Рыхта любезно перевез ее вещи из отеля, дал подписать бумаги с показаниями электрического и водяного счетчиков, тепло пожелал ей хорошо устроиться на новом месте и уехал.

И Анна начала новую жизнь.

Она открыла входную дверь теперь уже своим ключом и вошла внутрь. В нос ударил тяжелый запах сырости, затхлости и ветхости. Она слегка поморщилась, а потом решительно пошла по комнатам, распахивая настежь окна и впуская в дом свежий солнечный воздух. Это не всегда удавалось сделать, кое-где окна были довольно старые и трухлявые. И Анна впервые внимательно стала разглядывать свои владения, ведь в этом доме ей предстояло жить.

По мере того, как она проходила с инспекцией из комнаты в комнату, улыбка сползала с ее лица теперь уже без всяких усилий. Даже наоборот – они бы потребовались, чтобы вернуть ее обратно. Она уже не единожды похвалила себя за то, что не привезла с собой маму или одну из подруг. Только благодаря этому обстоятельству некому теперь было ей сказать что-то вроде: «а где были прежде твои глаза?» или «куда же ты смотрела?» А так, ну, что же, сама, как говорится, виновата, самой и расхлебывать, но хоть попрекать некому. Уже легче.

Дом достался в наследство по реституции, и семь молодых наследников некогда богатого человека, выросшие уже не в богатстве и не знавшие, как правильно распорядиться внезапно свалившимся на их голову подарком судьбы, в течение трех лет не могли между собой договориться, что с ним делать, а потом, когда уже договорились, еще два года его продавали. В результате нехитрых математических действий выходило, что дом был необитаем как минимум в течение пяти лет, и это в лучшем случае. В худшем, он был необитаем задолго до этого. Новые владельцы взяли на себя труд лишь изредка проветривать старое здание и этим ограничились.

Так что дом был запущен до невозможности. Все нуждалось в обновлении и ремонте. Не функционировало практически никакое оборудование, из того, что в нем имелось; не было воды, света, отопления, с трудом отпирались и запирались замки и двери. О работоспособности системы канализации приходилось лишь догадываться.

Но даже этот упадок и запущение не сломили оптимизма новой хозяйки дома. Она вышла во двор и осмотрелась. Здесь все было именно так, как ей хотелось. Стояла прекрасная погода, солнце без устали заливало мир ярким светом и теплом. В лесу кипела бурная и хлопотливая жизнь. Воздух наполняли ароматы трав и цветов, в заросших цветниках жужжали трудолюбивые пчелы и гудели шмели. Все вокруг было прекрасно и гармонично, мирно и спокойно. Она глубоко, до головокружения, вздохнула и улыбнулась – вот оно, счастье! Что же может быть лучше этого? А временные и быстро устранимые трудности вовсе не повод для плохого настроения и печали.

Анна, не смотря на хрупкую внешность кисейной барышни, была девушкой неробкого десятка и вовсе не белоручкой, поэтому и не подумала отчаиваться. Она не боялась ни грязной работы, ни предстоящих трудностей, только понимала, что одной ей, при всем ее желании, с таким грузом не справиться.

Это было ее первое настоящее жилье, а жизнь в столице приучила ее к твердому убеждению, что нет ничего невозможного. Конечно, Москва сейчас была далеко, а в этом небольшом и пока еще чужом для нее европейском городке Анне еще только предстояло освоиться. Но были старые добрые истины, которые работают во все времена и на всех континентах. Заручившись поддержкой русско-чешского разговорника, она отправилась знакомиться с соседями, ведь не зря же говорят, что хороший сосед лучше дальнего родственника. И не прогадала.

Многочисленное семейство Клаусов, оказавшееся с ней в ближайшем соседстве, высыпало на крыльцо практически в полном составе: бабушка, дедушка, дети, дети детей… В маленьком городке слишком тихая и размеренная жизнь, слишком мало новостей и развлечений, чтобы пропустить даже малозначительное событие. Поэтому все, кто мог ходить, вышли посмотреть на новую владелицу дома, который они, видимо из уважения к Анне, именовали не иначе как «виллой».

Анна была благодарна им за такой респект к ее недвижимости, но сама его не разделяла. В ее представлении слову «вилла» скорее соответствовало бы нечто другое, по-средиземноморски роскошное, с мраморными ступенями лестниц, благородными статуями, изысканными фонтанами и кучей прислуги, и уж никак не вязалось с тем мрачновато-приземистым серым строением с покосившейся верандой, которое досталось ей в нагрузку к лесу, и в котором на данный момент не было самых элементарных условий для жизни.

Анна, больше при поддержке активной жестикуляции, чем своего минимального запаса чешской лексики, не преминула пожаловаться новым знакомым на бытовые проблемы и спросить у них совета и помощи. Добрые Клаусы сочувственно слушали ее, сокрушенно качая головами, а потом немедленно приступили к операции «добрососедская помощь».