Loe raamatut: «К каждому придёт счастье!?»

Очень непростая вещь —

это простое человеческое счастье

П.Борисов

– Эй, о чем ты так задумался? Ложку мимо рта пронесешь, – с улыбкой обратился к сидящему напротив крупный, жизнерадостный мужчина лет тридцати трёх- тридцати пяти.

– Меня никто не любит, – с отсутствующим видом произнёс тот, как будто продолжая думать вслух.

Спрашивающий поперхнулся и закашлялся:

– Ничего себе! Тебя ли я слышу? – и изумлённо рассмеялся.

Его собеседник как будто вынырнул из своих мыслей и сердито уставился на него:

– Ну и что смешного?

– Как что смешного? Ну, друг, ты даешь! Молодой, успешный, состоятельный, красавец, друзей-приятелей – море, от дам отбоя нет – и вдруг…

Друг на протяжении этого высказывания кивал, соглашаясь с каждым словом, но губы его кривились в иронической усмешке.

Его внешность для стороннего наблюдателя подтверждала всё сказанное. За столом сидел молодой мужчина тоже лет тридцати с небольшим. Всё в его внешнем виде не кричало, нет, но довольно громко говорило об успешности: дорогой костюм, подтянутая, спортивная фигура. Он был очень красив. И если бы вздумал посвятить себя карьере актёра, режиссёры наверняка с удовольствием брали бы его на роль героя-любовника, героя-воина. Черноволосый и черноглазый, со смугловатой кожей, длинными крыльями черных бровей (так и просится избитое сравнение), красивым изгибом губ, а сегодня ещё и с модной лёгкой небритостью, он действительно обращал на себя внимание. Дмитрий Алексеевич Хабаров в городе был личностью довольно известной, хотя не очень об этом заботился. Но владелец крупной строительной компании априори был хорошо известен в деловых кругах. И хотя не очень, особенно в последнее время, любил, однако в силу необходимости тусовки всякие посещал (а как же, себя показать, связи, знакомства, потенциальные заказчики). А как человек холостой да плюс все вышеперечисленные достоинства, был завидным женихом, а лучше сказать, завидной добычей. Сам он от повышенного внимания дам не страдал, с лёгкостью завязывал знакомства, заводил романы, но, надо сказать, с такой же лёгкостью их и заканчивал. Никому из его многочисленных подружек не удавалось удержаться на длительное время. Между дамами даже установилась своеобразная конкуренция: каждая из тех, кто оказывался в роли его подруги, старалась приложить все усилия, чтобы занять это место, так сказать, на постоянной основе. Пока это не удалось никому. Но дамы не теряли надежды и при случае даже хвалились, кто дольше продержался. Он был по-своему честен. Старался не иметь дело с замужними, чтобы не создавать себе лишних проблем. Да и то правда, зачем? Хватало и незамужних. Никому ничего не обещал, был щедр, более или менее внимателен. Но совершенно спокойно прекращал отношения, невзирая ни на уговоры, ни на слёзы, жалобы и тому подобное покидаемой. Напротив, слёзы и жалобы заставляли его прекратить отношения как можно скорее.

Сейчас он мрачновато-иронически усмехался, слушая приятеля:

– Да-да-да…Всё так. Но друг у меня один – ты, а любить меня никто не любит.

– С чего вдруг такой мрачный взгляд на вещи? Поругался с… этой, как её… с Лизой?

– Да поругался-то это ерунда. А главное, что я сам иногда, как ты сейчас, вспоминаю, когда надо обратиться: «Как там тебя, Лиза». Не будешь же звать: «Эй, ты». Поэтому обращаюсь ко всем «зайка».

Собеседник весело фыркнул.

– Самому противно, а что делать: так исключаю одну причину для скандалов.

–Послушай, но ты же сам этого всегда хотел: свободные, ни к чему не обязывающие отношения.

– Не добивай! Да, хотел. Да, всё время у меня эти свободные, ни к чему не обязывающие отношения. Кандидаток хватает. Но, знаешь, чем дальше, тем больше…. Как бы это поточнее выразиться? Ни уму, ни сердцу. Только телу. А телу… Это в восемнадать-двадцать лет кажется самым главным (гормоны, то, сё). Ну, а в тридцать всё уже не так.

– А как?

– А так. Вот проснулся я сегодня. Она ко мне лезет, ласкается, что-то спрашивает, чего-то просит, ждёт ответа. А я смотрю и думаю: «Что эта женщина делает у меня дома, что ей от меня надо, и как её, в конце концов, зовут?» В итоге поругались. Она ушла «насовсем», но, конечно, ждёт, что я позвоню. Я звонить не буду. Зачем? А сейчас сижу и думаю. Вот приду я сегодня домой: просторно, тихо. Никто не ждёт, никто не позовёт, не откликнется, хоть ходи аукай. Знаешь, как я тебе завидую. Я, когда у вас бываю, мне уходить не хочется. Так хорошо, так тепло, ну, ты понимаешь, не в смысле температуры. Видно, что вы все друг друга любите. Я у вас прямо греюсь. Лизка на коленки залезет, ручонками обхватит, обслюнявит: «Дядя Дима, я тебя любу»…Э–эх.

Дмитрий как-то обречённо махнул рукой, да и это «э–эх» прозвучало весьма невесело.

На протяжении всей этой речи Константин смотрел на него, и с лица и из глаз его постепенно уходила улыбка, а к концу он смотрел на друга серьёзно и даже чуть-чуть печально.

– Ну, а тебе что мешает? Женись, заведи семью, детей. Поди уже не мальчик – тридцать два.

– На ком?

– Не на ком? – Константин удивленно приподнял брови. – Только свистни.

– Да ну, – махнул рукой Дмитрий. – Подружки мои, как ты их называешь, годятся только для одного. Они бы, может, и не прочь, только мне это в страшном сне не приснится. Я с трудом выдерживаю чуть-чуть вечером и чуть-чуть утром. Остальные уже при семьях.

– Ну, не все. Мало что ли одиноких женщин. Но тебе не кажется, что ты сам, сознательно или нет, выбираешь именно таких. Чтобы можно было завести лёгкие, необременительные отношения и закончить их, когда тебе это надоест. А ведь семейная жизнь – это другое, это несвобода, это ограничения, общие заботы, интересы.

– Ну, свободы я уже накушался, а заботы…ты же справляешься, думаешь, я не справлюсь?

– Да справишься, конечно. Только…Вот послушай. Ты пришёл, устал как собака, лечь бы на диван, пивка и в телевизор или просто заснуть. А Лиза лезет – с ней поиграть надо, или, не дай бог, приболела, тогда вообще…или надо ехать встречать тёщу. Вот тебе и пиво, и отдых.

– Но тебе же это не в тягость?

– Не в тягость. А знаешь, почему? Потому что я их люблю, и Ольгу, и Лизку. Я без них жить не могу. Вот это главное. Чтобы получилась семья, надо, чтобы люди друг друга любили, уж извини за пафос. Вот ты кого-нибудь из своих женщин любил?

Дмитрий задумался

– Не может же быть, чтобы за всё время ты никого не любил. Да и потом, не может быть, чтобы никто никогда тебя не любил. Ты подумай, вспомни.

Дмитрий на секунду задумался, уставившись в стол, и не видел, что друг смотрит на него очень внимательно и как будто выжидательно: «Ну же, вспоминай – давай!»

– Это ты намекаешь на Катю? – не вопросительно, а, скорее, утвердительно сказал Дмитрий с какой-то странной интонацией.

Константин молча смотрел на него.

– Конечно, Катя! Катя меня любила…

– А ты?

– И я. Но ты же знаешь, чем всё закончилось, – он вынырнул из воспоминаний, и странная, мечтательная улыбка исчезла.

– Но мы же сейчас не об этом. Мы сейчас выясняем, любил ли ты и любили ли тебя. Видишь, оказывается, любили, и ты любил.

– Да, – у Дмитрия как будто испортилось настроение. – Кстати, ты не знаешь, где она?

– Не знаю, кажется, куда-то уехала. А что?

– Да так, просто. Ну, ладно, давай заканчивать, пора.

Ольга убирала со стола и искоса поглядывала на мужа. Ужинали сегодня в гостиной за журнальным столиком. Сейчас муж благодушно расположился в кресле, похожий на сытого, довольного кота. «Только что не мурлыкает», – улыбнулась про себя Ольга. Пятилетняя Лиза удобно устроилась около папиной ноги и, обняв любимую куклу, приготовилась смотреть «Спокойной ночи, малыши». Ольга сновала туда-сюда с чашками-плошками и поглядывала на мужа: что-то всё-таки его беспокоит. Быстренько помыв посуду, она устроилась на подлокотнике кресла и приобняла мужа:

– Ну, рассказывай. Что случилось?

– С чего ты взяла?

– Ой, да ладно! А то я тебя плохо знаю!

– Я сегодня обедал с Димкой…

– Ну и что? Да не тяни ты.

– Он интересовался Катей.

– Катей?!!

Ольга так выкрикнула это, что Лиза испуганно оглянулась.

– Ну что ты кричишь? – с досадой пробормотал Костик.

– Катей он интересовался. Не прошло и восьми лет. И что его интересовало?

– Его интересовало, куда она делась. Не знаю ли я.

Ольга внезапно подскочила, словно подброшенная пружиной, и, повернувшись к мужу, вытянула в его сторону кукиш. Костя вытаращил глаза и даже как будто попытался отодвинуться.

– Ты что, обалдела? Что это ты мне кукиш под нос суешь?!

Ольга немного притормозила.

– Это я не тебе. Даже не вздумай ему сказать, где Катька! Слышишь? Что ты молчишь?

– Оль, ну а как же… Он же не знает… Может, лучше…

– Что «лучше»? Что лучше-то? Вот почему он про неё спросил? С чего вдруг вспомнил?

– Оль, ну что ты так распаляешься?

– Да то я распаляюсь, что сволочь он, твой Димочка. И не перебивай меня. Всё я знаю. Он твой друг, он замечательный. Но с Катькой он поступил, как свинья, и я ему этого никогда не прощу.

Ольга говорила и постоянно двигалась, что-то убирала, переставляла. Закончив, грозно повернулась к мужу:

– Что ты молчишь?

Костя, уютно устроившись в кресле, с обожанием смотрел на жену. «Иди ко мне», – он дотянулся до её руки, и Ольга оказалась частично на коленях у мужа, частично в кресле. Одной рукой он прижал её к себе, и поцеловал в макушку, и сунул нос куда-то за ухо, и вдохнул такой родной запах, и прошептал: «Олька, как же я тебя люблю…» Ольга мгновенно размякла, приткнулась мужу под мышку, потерлась щекой и блаженно замолкла.

Через некоторое время она подняла голову.

– Знаешь, что мы сделаем. Димке ты ничего не говори. Не говори, – повторила она, отметая ещё не прозвучавшие возражения. – Посмотрим, что дальше будет. Может, он завтра забудет. А мы взбудоражились понапрасну.

Дмитрий вернулся домой поздно. Бросил под вешалку портфель, не нагибаясь, нога за ногу стащил туфли и пошёл в комнату, по дороге сбрасывая галстук, пиджак, расстёгивая рубашку. Включил свет и плюхнулся на диван. Сил не было. Он сидел и лениво рассматривал комнату, впрочем, хорошо ему известную. Просторно, дорого, современно. Всё на своих местах. Да и кому что тут трогать?

Хотелось выпить, но вставать не хотелось. Он вдруг представил, как приходит домой и его встречает поцелуем жена, а навстречу бежит малыш. Он подхватывает его, подбрасывает вверх, а тот визжит от восторга. А потом они ужинают на кухне. Он рассказывает о своих делах, а она слушает, где-то кивает, что-то говорит типа «угу», «да ты что», при этом вытирая губы малышу, подкладывая на тарелку. Эта картина так ясно вдруг стала перед ним, и щекастенький мальчишка… Он вспомнил сегодняшние слова Костика: «Или ты приходишь – жена усталая и расстроенная, малыш приболел, капризничает. И ты, только зайдя в дверь, сразу отправляешься, например в аптеку. А потом варишь что-нибудь из двух блюд – пельмени или яичницу. А ночью по очереди с женой подхватываешься на плач малыша. Как тебе картинка?»

Да как, нормально. Всё лучше, чем сейчас. Есть какая-то осмысленность. То хоть бы знал, ради чего работаешь. Дима усмехнулся сам над собой: «Стареешь, милушка Яков Лукич»! Размечтался о чём – о смысле жизни. Да…». Он покрутил головой. И что интересно, вдруг поймал себя на том, что очень ясно представлял себе всё, кроме самой жены. Интересно, а кого из своих многочисленных женщин мог он представить на этом месте. Он перебирал одну за другой…нет, никого. Если только… Катю. Снова Катя. Конечно, столько не вспоминал, а сегодня в разговоре Костик как будто прорвал плотину, и оттуда хлынули воспоминания. Ведь не вспоминал же… Да нет, вспоминал, себе-то не ври, но старательно отгонял, прятал эти воспоминания. Потому что поступил с ней, как настоящая большая свинья, точнее свин. Потому и не вспоминал. Кому ж приятно.

Надо все-таки узнать у Костика, где она и как у неё всё сложилось. Насядет и всё выяснит.

Катя, Катюша… Самое прекрасное и самое неприятное воспоминание.

Костик и Димка собирались на дискотеку в пед. Вернее, собирался Костик, а Дима ворчал и брюзжал:

– Что я там не видел… не пойду!

– Ты мне друг или нет?

– Друг, но идти не хочу. Что я там буду делать?

– Танцевать ты там будешь.

– Не хочу я танцевать!

– Дим, ну не будь свиньёй! Что я, один попрусь?!

– Конечно, один. Ты там будешь с Ольгой, а я что – сбоку припёку?

– Да в том-то всё и дело, что Ольга будет с подругой.

– Ещё лучше! Не хочу я никаких подруг! Они все смотрят, как будто я их добыча, и они примеряются, как бы добычу схватить и утащить в норку.

Костик расхохотался:

– А что, ты добыча завидная. Ну, выручи, тебе ж не жениться на ней.

Через час они подходили к зданию пединститута, где на первом этаже в малом спортзале должна была состояться дискотека.

Костик издали увидел свою Ольгу, которая нетерпеливо пританцовывала на месте и вертела во все стороны головой, и потащил Димку вперёд. Подкравшись сзади, он схватил девушку за талию и приподнял. Та взвизгнула от неожиданности, вырвалась, повернулась расправиться с обидчиком:

– Ну, слава богу, мы уже вас заждались.

– Как заждались, – испугался Костик, – разве мы опоздали?

– Не опоздали. Но мы всё–равно заждались.

– Кто это мы? – поинтересовался Дима.

– Я и Катька, – она дёрнула головой куда-то вбок.

Дима повернулся и увидел уныло стоящую рядом и почти за его спиной девушку. «Да-а-а, – обречённо подумал он, – и что я с ней весь вечер делать буду?». Девушка показалась ему полной, бледной и совсем неинтересной. В каких-то тёмных, нелепых одёжках.

– Ну, знакомьтесь. Это Дима, это Катя, – энергично руководила Ольга.

– Дима, – протянул он руку и пожал протянутую ему маленькую, мягкую, но неожиданно крепкую ладошку.

– Катя, – тихо сказала она и подняла на него глаза. Глаза оказались красивые, яркие, тёмно–серые и какие-то умные что ли.

Она уставилась этими глазами на него и немедленно покраснела, просто вся залилась краской. «О, господи, за что мне это!» – с отвращением подумал про себя Дима.

– Ну, пойдёмте, – прервала сцену знакомства Ольга и решительно потащила за собой по порожкам Катю, а Дима с Костей послушно пошли сзади. Молча.

В спортзале гремела и сверкала светомузыка, они с ходу включились в общий танец. Протанцевали несколько танцев, а потом начался медленный. Ольга с Костиком тут же ушли танцевать. Дима понимал, что он должен пригласить Катю. Он пригласил, и они уныло потоптались под музыку. Она держала перед собой деревянные, напряженные руки, а он чувствовал себя идиотом, топчась, как у них говорили, на пионерском расстоянии.

С началом следующего медленного танца девушка неожиданно решительно обратилась к нему: «Дима, вы танцуйте, а я посижу. Я не люблю танцевать». Повернулась и пошла куда-то. Он несколько оторопел. Это было странно. Судя по её взглядам, он настроился на то, что придётся мучиться весь вечер с повисшей на нём девицей. Дима посмотрел ей вслед. Катя весьма целеустремлённо пробралась через толпу и уселась на широкий низкий подоконник, как на лавочку. Упёрлась в него руками и, немного выставив вперёд плечи, принялась с интересом рассматривать танцующих.

Дима пожал плечами и пошёл. Сначала вышел покурить, потом вернулся, потанцевал с какой–то девушкой и, отведя её на место, столкнулся с Ольгой и Костиком.

– А где Катька? – требовательно спросила Ольга.

– Она сказала, что не любит танцевать и лучше посидит.

Ольга с Костиком переглянулись. Костик пожал плечами. Ольга поджала губы. А Дима про себя усмехнулся: всё ясно – хотели свести, ан, облом.

– Пойдём поищем, где эта дурища. А, вот она, – Ольга потащила Костика куда-то в сторону. Дима проследил за ними взглядом и увидел Катю. Она сидела по-прежнему на подоконнике и, немного развернувшись как раз в его сторону, слушала молодого человека, который что-то ей рассказывал. Слушала серьёзно, спокойно. Создавалось впечатление, что парень жаловался, а она его успокаивала. Подошли Ольга с Костиком. Ольга начала, очевидно, нападать, а Катя энергично и даже сердито возражала и была совсем не похожа на тихую кислятину, стоявшую рядом с ним полчаса назад. Это интересно. Дима пристроился у другого подоконника, чуть наискосок, и стал наблюдать. Это была совсем другая девушка. Вот к ней подскочили три подружки и стали рассказывать что-то смешное, хохоча и перебивая друг друга. Катя доброжелательно слушала, блестя глазами и улыбаясь, а потом тоже рассмеялась. Дима не поверил своим глазам: так разительно изменилось её лицо. Милая девушка, чудесная улыбка! Потом подошла группка ребят, и вот уже вся компания весело смеётся, что-то обсуждает, споря и перебивая друг друга. И Катя тоже спорит и смеётся, между прочим, ничуть не смущаясь. Потом вся компания отправилась танцевать, а Дима, перейдя на опустевший подоконник, стал наблюдать.

Музыка закончилась. Катя стала пробираться к своему подоконнику и увидела присевшего на него Диму. Тут же скисла, но как-то не особенно, подошла и тоже оперлась на подоконник, присев на него. Дима искоса взглянул не неё: брови чуть нахмурены, рот плотно сжат.

– Почему ты сказала, что не любишь танцевать.

– Потому что я толстая.

– И какая связь? Ничего ты не толстая. И танцевала сейчас легко и непринуждённо. А со мной – как каменная. Почему?

Теперь она искоса посмотрела на него. И в голосе и во взгляде была заинтересованность, а не та высокомерная, скучающая снисходительность, с которой он смотрел на неё на порожках. Она вздохнула:

– Потому что я себе напоминаю соседскую корову.

– Кого напоминаешь? – он явно был растерян.

– Соседскую корову. Знаешь, как у бабушки в деревне. Надо хозяйке в город съездить, а корову днём подоить нужно – хоть тресни. Вот она и просит соседку: «Нюрка, подои в обед мою корову, до зарезу в город надо». – «Ладно, чего уж там. Я тебе, ты – мне». И вот в обед подоила свою корову, а надо к соседке идти. А корова чует, что это не хозяйка, крутится, мычит, спокойно не стоит, норовит лягнуть или ведро опрокинуть. И хочется дать ей по лбу и уйти – стой себе, глупая скотина. А приходится уговаривать, поглаживать, стараться. Как же, обещала ведь.

К концу речи Дима, не скрываясь, смеялся, весело блестя глазами.

– А я, значит, та самая соседка?!

– Та самая, – кивнула она. Посмотрела на него, и неожиданно оба рассмеялись. Напряжение и неловкость, мешавшие им в начале вечера, исчезли.

Откуда-то появились Ольга с Костиком.

– Дискотека кончается. Пойдёмте на выход.

Домой возвращались пешком, весело перешучиваясь, разговаривая о чём–то незначительном – обычный компанейский трёп. Сначала проводили Катю до общежития, потом Ольгу до квартиры. Идя по уже опустевшим улицам, Дима небрежно сказал, не глядя на Костика:

– А эта Катя интересная. Сразу и не скажешь.

– Она очень хорошая. Добрая, душевная, только доверчивая очень. Ты её не обижай, – неожиданно серьёзно ответил Костя.

– А с чего ты взял, что наше знакомство продолжится?

Костик дипломатично промолчал.

Знакомство продолжилось совершенно неожиданно. Недели через две Дима зашёл после занятий в пединститут к своему знакомому: тот обещал сделать один расчёт, который никак не получался. Он шёл по длинному солнечному коридору и вдруг услышал смех, негромкий, мелодичный, очень искренний и весёлый. Обернулся. У окна небольшая группка девушек и парней что-то бурно и весело обсуждала. Стоящая боком девушка, закинув голову, смеялась. Дима остановился, узнав её, и от удивления слишком громко позвал: «Катя!» Все обернулись, замолчав, и Катя тоже обернулась. Это действительно была она. Улыбнулась ему, узнав, и пошла навстречу. Он не сразу сообразил, что стоит на месте, как пень, и смотрит на неё.

– Здравствуй, Дима.

Он пристально смотрел на неё. Она чуть смутилась:

– Что ты так смотришь?

– Ты очень красивая!

Она нахмурилась: «Не выдумывай!». Он удивлённо посмотрел на неё и с нажимом повторил: «Ты очень красивая» и добавил про себя: «И совсем не похожа на себя. Вернее, на ту Катю, которая была на дискотеке». Эта была совсем другая. На неё хотелось смотреть, не отрываясь. Невысокая, полненькая. Нет, не полненькая, а какая-то, как говорила его бабушка, сбитенькая, упругая. Она напоминала ему яблоко. Такие они рвали у бабушки в деревне – назывались «белый налив». Яблоки были белые, налитые соком и, казалось, светились. Вот и Катя, казалось, светилась. Молочно-белая кожа, светлые, почти белые волосы. Но при этом не было впечатления бледности, а было впечатление свежести и сияния. Тонкие, неожиданно тёмные брови стрелочкой чуть поднимались к вискам, тёмно-серые чистые глаза, яркие, как звёздочки. Белые, очень густые волосы разделены на прямой пробор, заправлены за уши и внизу стянуты резинками в маленькие смешные хвостики. Короткие пряди на шее и у висков, не попадающие в хвостики, слегка завивались. Ей очень шло светлое, в мелкий цветочек платье. Это платье, в отличие от прошлого наряда делало её какой-то ладной, подчёркивая и скрывая всё, что надо. Оказалось, что и талия у неё есть, и грудь так и притягивала взгляд в вырезе платья. И вся она была такая свежая, аппетитная, что…

Дима вдруг понял, что Катя что-то спрашивает у него и, наверно, уже не в первый раз, а он, занятый её рассматриванием, даже не слышит

– Извини, что ты спросила, я не услышал.

– Я спросила, зачем ты к нам, – она смотрела серьёзно и немного вопросительно. Он вдруг сообразил, что нужно делать.

– Послушай, помоги мне.

На её лице выразилась немедленная готовность помочь.

– Мне нужно найти одного знакомого, сказали, он в читальном зале. Проводи меня туда, пожалуйста.

– Пошли, – она кивнула, и они пошли по длинным солнечным коридорам. Он спросил про учёбу, про Ольгу, рассказал что-то смешное, и она весело рассмеялась. Они шли, и он прямо кожей чувствовал, как уходит из неё настороженность и возвращается лёгкость и естественность.

На повороте к тёмному углу, за которым начинался вход в читальный зал (дорогу туда он прекрасно знал,) он внезапно остановился и повернулся к ней:

– Кать, ответь мне, пожалуйста, только честно. В чём дело?

– В чём?

– Ты, когда меня видишь, становишься на себя не похожа, как будто ждёшь от меня какой-то пакости.

– Нет, что ты! – она искренне удивилась, даже как будто возмутилась.

– Тогда в чём дело? – терпеливо переспросил он.

Она вздохнула, помолчала. Он ждал. Наконец она сказала:

– Ты очень красивый.

Этого он никак не ожидал.

– И что, это плохо?

– Нет, не плохо.

– А что же?

– Ну, понимаешь…, – она как будто решилась: – Просто ты мне не подходишь, и я тебе не подхожу. Совсем-совсем.

– Так. Значит, я тебе не подхожу, потому что я красивый, так?

– Не только. И красивый, и высокий, и вообще…, – она вздохнула, и в этом вздохе было такое восхищение, что он даже покраснел. Покачал головой, справляясь с собой:

– Давай уточним. Я тебе не подхожу, потому что высокий, красивый и вообще. А ты мне почему не подходишь?

– Потому что толстая, некрасивая и… дура.

Последнее слово она произнесла после длинной паузы и почти шепотом.

Он обалдело переспросил: «Кто?!»

– Дура, – повторила она.

Он расхохотался так, что на глазах выступили слёзы, и хохотал, пока она не подняла на него совершенно несчастные глаза.

– Кать, ну ты даешь! – он покрутил головой, сдерживая смех и стараясь стать серьёзным.

– И кто тебе это сказал?

– Зеркало.

– Всё это зеркала сказало, – лукаво блестя глазами, переспросил он.

Она невольно улыбнулась в ответ, и он почувствовал, что в нём поднимается какая–то нежность что ли к этой девушке. Он видел, что для неё это всё серьёзно, но она готова принять его шутливый тон и не обременять своими проблемами.

– Что дура, мне и Ольга всегда говорит.

– И что она имеет в виду? У тебя что, с учёбой проблемы?

– Нет, – вздохнула она, – с учёбой у меня проблем нет. Я по жизни дура.

Он опять, не сдержавшись, фыркнул, кое-что мгновенно обдумал и сказал:

– Ладно, бог с ним, с приятелем. Кать, ты сейчас что собиралась делать?

– Да ничего, – она пожала плечами, – в общежитие собиралась идти.

– Ну и прекрасно. Давай я тебя провожу. Мы зайдём по дороге в парк, посидим, и ты мне расскажешь, что значит «дура по жизни» и почему это ты дура по жизни. Идет?

И, не давая ей опомниться, взял за руку и повёл за собой. Так началась их любовь.

Сначала Дмитрий относился к Кате, как ему казалось, просто с интересом. Она была ему интересна, потому что не походила ни на кого из его многочисленных подружек, пассий, поклонниц. Дмитрий привык к тому, что девушки обращают на него внимание, с удовольствием знакомятся, отвечают на его внимание. Проблем, в смысле познакомиться, завести роман, лёгкий, ни к чему не обязывающий, у него никогда не было. Были проблемы, скорее, другого рода: как избавиться от излишнего внимания, назойливости, закончить надоевший роман. А надоедали они ему быстро.

Он видел, что Кате он очень нравится. Но она этого как будто стеснялась и очень старалась скрыть, хотя получалось плохо. Дима часто чувствовал на себе её взгляд, а когда внезапно смотрел на неё, она тут же отводила глаза и краснела, как будто он застал её за чем-то неприличным. Его это ужасно забавляло, но не раздражало. Вообще сначала она его забавляла и удивляла иногда до немоты. Она была очень доверчива. Сама никогда не врала и всё принимала за чистую монету. Попадала из-за этого впросак, потому что не всегда понимала шутки. Ольга однажды с раздражением сказала: «Нет, это просто невозможно! Если Катьке сказать, что сегодня по улице проходил бегемот, она только скажет: «Да, Оля, правда? А когда?»

Диму тогда удивило её раздражение, он посмеялся, но спросил осторожно: «Это плохо?»

– Да не плохо…

– А чего же ты злишься?

– Да её же обмануть – раз плюнуть!

– И часто её обманывают?

– Ты знаешь, как ни странно, нет. К ней хорошо относятся: она добрая, всем помогает. А обманывать её даже неловко: всё равно что ребёнка.

Он улыбнулся: «Да, именно так. Неловко себя чувствуешь».

Но потом он увидел Катю совсем с другой стороны. Девятого мая они собирались с компанией на природу. Он позвал Катю, но, к его удивлению, она отказалась, с сожалением сказав: «Я не могу. Я иду на митинг». Он с недоумением спросил: «А что, разве на Девятое мая на митинг обязательно?

Она неловко повела плечами:

– Нет, почему обязательно. Я просто хожу Девятого мая на митинг.

– Что, сама?

– Сама.

Он долго и внимательно на неё смотрел:

– Я так понимаю, на речку ты не пойдёшь?

– Не пойду, – она кивнула с совершенно несчастным видом, но тем не менее твёрдо.

Они попрощались у дверей общежития, куда как раз подошли. Он шёл, и качал головой, и улыбался сам себе, и думал. Катя снова его удивила. Нет, он, конечно, к празднику Девятое мая относился очень уважительно. В детстве они ходили к Вечному огню всей семьёй, и он помнил тот трепет, те чувства, которые испытывал, глядя на ветеранов в медалях, на скорбящих родственников. Отец всё ему объяснял…

Потом он ходил со школой, и это было совсем по-другому. Они старались друг перед другом быть взрослыми и, как они думали, безразличными, несколько циничными, хотя праздник по-прежнему трогал.

А в институте этот майский выходной старались использовать для вылазок на природу, отдохнуть, повеселиться. И ему как-то в голову не приходило самому, одному идти на митинг. А вот Кате, оказывается, приходило.

На следующий день в десять он ждал Катю у ворот общежития с тюльпанами в руках. Она вышла из дверей и пошла через двор, не глядя по сторонам, в своём белом платьице в цветочек (он уже обратил внимание, что одежды у неё совсем мало) и с букетом красных тюльпанов в руках.

Она увидела его, только подойдя к воротам, и на лице её вспыхнула такая радость, что ему даже стала неудобно. Господи, она так радуется, как будто он не просто пришёл к ней, а подарил кольцо с бриллиантами (впрочем, насколько он её узнал, кольцо с бриллиантами её бы, скорее, смутило и испугало).

– Здравствуй, Дима, – она подняла на него сияющие глаза.

Здравствуй, Катя, – преувеличенно серьёзно ответил он.

Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Он протянул её цветы, подставил руку, она вложила свою, и они пошли по улице. Шли и молчали. И это молчание совершенно не тяготило. Она держала его под руку, а он подтянул её руку так, чтобы ладошка легла в его ладонь, и придерживал пальцами.

Потом они стояли на митинге, слушали скорбные и торжественные слова. Потом Катя положила цветы на гранитные плиты. Они шли по аллее среди медленно текущей реки людей.

– Ты извини, что я тебе испортила выходной.

– Я очень рад, что пошёл с тобой, – сказал он коротко и очень серьёзно.

– Знаешь, получаются всё какие–то высокие слова…Только я представляю, какие они были молодые…и пошли…и погибли. А мы живём благодаря им.

Голос её задрожал. Дмитрий обнял её за плечи одной рукой и немножко прижал к себе.

– Моему дедушке было двадцать пять лет, и он погиб.

Он кивал на ходу, как будто она могла его видеть, и легонько успокаивающе сжимал плечо.

– И его брат, и бабушкин старший сын, и папа…

Он опять покивал и как будто очнулся:

– Как папа? Подожди… Но он же…

– Он не воевал в войну, конечно. Он служил в погранвойсках, и там случился, как это называется, конфликт пограничный, и он погиб.

Они молча дошли до выхода из сквера и пошли по улице. Его рука так и осталась на её плече, и это казалось совершенно естественным. Они шли и шли, потом Катя тихонько спросила: «А куда мы идём?»

– Не знаю, – легко сказал он, – мне всё равно».

Подняв глаза, она встретила его ласковый взгляд и моментально покраснела. Он наклонил голову и прошептал почти в самое ухо: «Катя». Она, не поднимая глаз, прошептала: «Что?»

– Ка–тя, – опять прошептал он.

Она подняла на него глаза и смущённо улыбнулась в ответ, а он неожиданно для себя чмокнул её в нос.

День получился замечательный. Они пошли в парк и катались на качелях, ели мороженое, сидя на скамейке у реки, кормили уток кусочками булки и разговаривали.

Им было интересно вдвоём. Оказалось, что Катя много знает. И обо всём у неё есть своё мнение, правда, высказывала она его осторожно, будто боялась обидеть собеседника тем, что её мнение не совпадало с его. Он рассказывал ей о своей студенческой жизни, вспоминал смешные истории, и они оба хохотали. Он ещё раз отметил, как она замечательно смеётся, негромко, но так искренне, что невольно и сам начинаешь смеяться. Оказалось, что она наблюдательна, и чувство юмора у неё есть, и она очень интересно рассказывает.

Когда они вечером подошли к общежитию, она, легонько вздохнув, повернулась к нему:

– Ну, вот и всё, день кончился, к сожалению.

– Тебе понравился?

– Очень! Замечательный день! А тебе?

Вместо ответа он притянул её к себе и поцеловал. Крепко и долго. Отпустил и немножко отодвинул. Она таращила на него глаза и стискивала ладошки. И была такой трогательной и привлекательной…Он вздохнул: