Loe raamatut: «Преданные»

Пролог

Из дневника Ноэля Кареля

23.06.1996, вечер 23 часа 30 минут. Санкт-Петербург.

Я все еще здесь. В городе на Неве.

В пятницу и субботу ничего выдающегося не происходило (рутина!): поездки в лаборатории, общение с инженерами и технологами.

А сегодня произошло замечательное событие: я встретил Ее. Совсем не зря я отказался от русской бани и вечеринки с друзьями в пользу прогулки по городу. Бывший Ленинград, ныне Санкт-Петербург или, как его называют местные, Питер производит двойственное впечатление: уникальная архитектура и великолепные памятники – с одной стороны, и унылость и обшарпанность – с другой. Да, работы русским предстоит много, город надо приводить в надлежащий вид.

Пройдя километра два по Невскому, я решил завернуть на набережную канала Грибоедова (был такой русский писатель и дипломат), где продают разные народные сувениры; здесь я задержался и накупил свистулек и две матрешки. Затем пошел в Екатерининский сад: там собираются уличные художники. Они бывают в саду и по будням, но в воскресенье их особенно много. Еще больше зевак и туристов. Захотелось посмотреть на работы питерских живописцев. Промелькнула мысль: «Почему бы не сделать свой портрет? Будет отличная память о северной столице России».

Иду, присматриваюсь к портретистам и их работам. Кому-то из них удается схватить «натуру», кому-то не очень. Около художника-шаржиста ажиотаж. Мне такая манера рисования не нравится, однако собравшиеся, видимо, не разделяют моего мнения: очередь «за портретами» и бесшабашное настроение, визги и пляски окружающих привлекают остальных прохожих. Надо сказать, что парень рисует лихо! И шаржи выходят милыми, смешными и необидными.

Прохожу дальше. Слышу английский язык. Американцы. Их манеру разговаривать и своеобразный (не британский) акцент я хорошо знаю. Молодой американец позирует художнице. Переговаривается со своей спутницей, стоящей напротив. Она заглядывает через плечо художницы, причмокивает языком и показывает большой палец вверх. Ей нравится, как девушка рисует. Мне тоже нравится.

Я останавливаюсь. Наблюдаю, как она работает. Смотрю на портрет и на «натуру». Сходство потрясающее. Но есть еще что-то в портрете, кроме сходства. Какая-то магия. Наконец, я обращаю внимания на саму девушку-художницу. И уже не могу оторвать от нее взгляд. Она не все время рисует, иногда задумывается и так мило наклоняет голову, как будто размышляет: так взмахнуть кисточкой или эдак. Потом снова рисует, покусывая нижнюю губу.

Charmante! Très charmante!

Не могу сказать, что она красавица. Очень приятная, да. Но в России столько красивых женских лиц! Глаза разбегаются… одна другой краше. Эта совсем другая: трогательная в своей простоте. Зеленоглазая русая девушка с типично славянским лицом. И талантливая. Таким, каким она увидела американца, это… я бы сказал, что она вытащила из него все потаенное. Он смешлив – а на портрете глаза отчего-то грустят, и полуулыбка намекает, что «натурщик» на самом деле не так-то прост и открыт, каким хочет казаться. У американца светлые вьющиеся волосы до плеч – а на портрете шевелюра темнее и короче. В общем, американец получился красивым, эффектным и скрытным.

Когда он увидел свой портрет, он даже как-то растерялся, сказал девушке, что она не только талантливый художник, но и хороший психолог. Она не совсем поняла его быструю американскую речь, наверное, восприняла его слова не как похвалу, а как недовольство и расстроилась. Но он заверил ее, что очень доволен, и добавил к оговоренной сумме чаевые.

Пока они разговаривали, я уселся на стул для натурщиков. Интересно, каким она увидит меня?

– О, француз! – засмеялась девушка. – Вчера у меня уже был француз. Из Бордо. А вы откуда?

– Я бретонец. Но сейчас живу в Париже. А вы прилично говорите по-французски.

– Учила в школе. Потом выбрала французский в институте. Но, знаете, я все равно путаюсь в артиклях, – она смеялась, – и еще м-м-м… как сказать… вот, например, кисточка, – она подняла кисточку, которой рисовала портреты, – у нас женского рода, а у вас мужского. Или, вот, полотно. У нас среднего рода, а у вас женского, – она снова рассмеялась. – Еще картина. Ну вот скажите, как может быть картина мужского рода? А? «Ан табло»! У вас «табло» – картина – мужского рода. Это же невозможно запомнить.

– Но вы отлично справляетесь.

– Приходится.

Я все время улыбался. Мои губы были как будто натянуты к ушам. Мне так нравился ее милый разговор!

– Так… – она задумалась. – Для вас черный цвет не подойдет. Пожалуй, коричневый! Да, это будет в самый раз.

– А как называется техника, в которой вы рисуете?

– Су-ухая кисть… – протянула она медленно. Она уже начала набрасывать контуры, и я понял, что дальнейшие вопросы будут ее отвлекать.

Пока она рисовала, пришло осознание: я влюбляюсь в эту русскую художницу. И понимаю, что хочу ее забрать с собой во Францию, хочу с ней жить, иметь детей. Не знаю, обрадуется ли Филипп, родители… Но это не имеет значения. Любой ценой! Она мне нужна.

«Послушай, дружище… – ворчал мой внутренний голос. – Ты готов жениться на незнакомке?» – «Почему нет? – отвечал я ему. – Что в этом плохого?» – «Но ты ничего о ней не знаешь». – «Я узнаю». – «Она тоже ничего о тебе не знает. У тебя сын и… тяготеет странная смерть Амели. Ты не справишься». – «Ах, оставь!» – «А как же Амели? Она всегда с тобой…» – «Прошло пять лет. Пора начинать новую жизнь».

Так я вел диалог сам с собой, пока она рисовала мой портрет.

– Как вас зовут, мадемуазель?

– Анна, – просто ответила она, прикусив губу и сосредоточившись над какой-то деталью.

А между тем около нас проходили люди и обязательно задерживались, поглядывая на портрет и на меня, натурщика. По их удивленным и восторженным лицам (какая жалость, я плохо понимаю русский язык) я догадался, что мой портрет вызывает неоднозначную реакцию. Интересно почему? Что такого она увидела во мне?..

– Я закончила, – вдруг сказала Анна.

Жаль, потому что я готов был позировать всю ночь. Тем более, что июньские ночи в Санкт-Петербурге белые.

– Э-э-э… прежде чем я увижу свой портрет, я хотел бы вас пригласить на ужин. Сегодня вечером.

Анна, видимо, не совсем поняла, что я сказал, и мне пришлось повторить.

– А если я откажусь, вы не расплатитесь за работу?

– Как можно? Конечно, расплачусь.

– Я не знаю… Я не привыкла так.

– Почему? Что плохого в том, что мужчина приглашает девушку на ужин?

– Хорошо, я соглашусь, если… только ужин. – Она была смущена и подбирала слова. – Если вы рассчитываете на большее, то – нет.

– Только ужин! – робко подтвердил я. Честно говоря, в тот момент я и не предполагал чего-то большего.

Моя невольная растерянность ее позабавила.

– Ладно, – улыбнулась она. – Завтра. Сегодня я еще немного поработаю.

– Но уже ночь.

– Белая ночь. Я люблю работать в это время.

– А где я вас завтра найду? – озадаченно спросил я. Вдруг она не придет?

Мой испуганный голос снова ее развеселил.

– Здесь. Приходите в семь вечера. Завтра понедельник, будет не так много желающих позировать.

– Я приду.

– А портрет свой вы забирать будете?

– Естественно!

– Тогда смотрите. Вот, месье, ваш портрет.

Сначала мне показалось, что это не я. Анна пошутила и показала мне кого-то другого. Я был ошарашен, смотрел на портрет и прозревал: это я! Только другой. Непохожий и одновременно истинный «Я».

Видя мое удивление, Анна озадаченно спросила:

– Вам не нравится?

– Нравится, – глухо ответил я. – Я впечатлен. Анна, вы настоящий художник.

Я достал из портмоне рубли, начал считать. Кажется, у меня не хватало. Надо было больше взять наличных. Но в городе криминальная обстановка, позавчера у одного нашего коллеги свистнули кошелек. В другом отделе портмоне лежали франки. «Возьмете франки?» – «Да, у нас меняют, спасибо».

А к ней уже подсела девушка. Совсем молоденькая, наверное, школьница. С огромными синими глазами, каштановыми волосами, собранными в узел. А потом она распустил волосы… Ох! Красивая. Очень красивая девушка. Она какое-то время следила за работой Анны, пока та меня рисовала, потом открыла свой блокнот и делала наброски карандашом. Мне показалось, что синеглазка тоже художница. Они о чем-то переговорили, и Анна начала ее рисовать… Возле них крутились молодые парни. Мне стало завидно: парни были веселые и беззаботные, молодые и привлекательные. В свои тридцать три я выглядел стариком по сравнению с ними. Я решил, что на этом празднике жизни я лишний…

Какое все-таки чудо – эти белые ночи! Смотрю в окно: крыши Санкт-Петербурга. Невдалеке виден купол Исаакиевского собора. А передо мной – портрет незнакомого меня. На рисунке заурядный человек невыразительной внешности. Только глаза! Анна разглядела, что внутри этого неприметного человека бушуют страсти. Неужели я такой и есть?

Значит, мне предстоит большая работа, чтобы завоевать эту девушку. Моя неброская внешность ее не впечатлила, это понятно. И вряд ли здесь, в своем городе, она сможет разглядеть во мне нечто более важное, чем внешность. А вот в Париже! В Париже я смогу покорить ее сердце. В Париже нет белых чарующих ночей, но есть нечто иное – парижский шарм. А еще я покажу ей Бретань. И многое другое. Необходимо время…

Два часа ночи. За окном светло. Удивительный город! Удивительные люди, непохожие на нас, французов. Здесь много красивых лиц; русские немного наивные, гостеприимные и открытые, но, если им что-то не нравится, они говорят об этом прямо. Даже сердятся. Кажется, что они проявляют агрессию. Но это не так, это просто их сущность: и радоваться, и проявлять недовольство открыто. В Париже так себя вести не принято.

Глаза слипаются. С мыслью о русской художнице Анне я засыпаю. Завтра мы увидимся снова…

Глава I

Париж. Наши дни

Анна Карель прошла паспортный контроль, досмотр ручной клади и расположилась в зале ожидания аэропорта Шарль-де-Голль. Она настроилась на долгий вояж. Сначала Стамбул. Затем предстоит провести около пяти часов в транзитной зоне. Из-за дурацких санкций попасть в Москву прямым рейсом сейчас нет возможности, приходится искать варианты с пересадками.

Рейс ранний; в ожидании приглашения на посадку пассажиры дремлют, облокотившись на спинки кресел. Анна пристроилась на сиденье прямо перед стойкой регистрации: в числе первых можно зайти на борт самолета.

До посадки оставалось еще полчаса.

Тревога и подавленность не оставляли ее. Череда необъяснимых событий, разыгравшихся вокруг, не прекращалась вот уже шестой месяц. Жизнь Анны превратилась в нереальную, запутанную, бесконечную драму. С ней происходило нечто совершенно немыслимое. И осознать, почему все это происходит, ей не удавалось, как она ни старалась. Поначалу было страшно; и страх от сознания своего одиночества и непонимания происходящего, страх перед неизвестным и могущественным кем-то или чем-то преследовал ее. Потом страх утих и появилось безразличие. Потом тоска.

Полгода назад судьба послала Анне Карель, урожденной Верещагиной, испытания. Двадцать шесть лет счастливой и безбедной семейной жизни завершились в одночасье. Она бы стойко преодолела свалившиеся на нее невзгоды и несчастья, если бы не одно «но»: все, что случилось с ней за эти месяцы, произошло не по воле Случая или зигзагов Судьбы, а по чьему-то злому велению. Она осознала это достаточно четко. Кто-то (сам дьявол, видимо) по необъяснимой причине стал ее преследовать. Если бы Он (кто – Он?) просто убил ее, то пусть бы так и случилось. Но Он действовал более изощренно: причинял зло тем, кого она любит, наслаждаясь ее страданиями.

Она не понимала, по какой причине этот «кто-то» так поступает с ней.

Все началось со смерти мужа. Любимого мужа. Счастливая жизнь закончилась в один момент.

С Ноэлем Анна прожила двадцать шесть лет. Познакомившись с милым французом в Санкт-Петербурге в июне девяносто шестого года, она поначалу не восприняла его ухаживания всерьез. На тот момент, будучи студенткой последнего курса российской Академии художеств (только-только были сданы экзамены летней сессии), Анна, как и большинство студентов-художников, подрабатывала портретистом на улицах города. Ноэль приехал в северную столицу в командировку: французская фирма сотрудничала с российскими компаниями в области биотехнологий.

Гуляя по питерским улицам, Ноэль застрял в Екатерининском саду и наблюдал за работой художников. Портреты Анны ему понравились больше всего: кроме внешнего сходства, в ее работах было еще нечто, чего он не мог объяснить. Как только Анна закончила писать портрет заезжего туриста, Ноэль плюхнулся на освободившийся стул.

Позже он рассказывал друзьям, что влюбился в русскую художницу именно в тот момент, когда позировал ей. Ему нравилась роль натурщика, и он отчаянно хотел продлить этот момент… Потом пригласил симпатичную девушку в ресторан, сообщил, что вдовец (в тридцать-то лет!) и воспитывает маленького сына. Анна не поверила, решила, что он «давит на жалость», и никаких романтических свиданий не позволила. Надо сказать, что француз и не настаивал на более смелых отношениях. Однако, вернувшись во Францию, Ноэль девушку не забыл, часто звонил и приглашал в гости. И Анна приглашение приняла. Когда еще будет возможность увидеть Париж?

Жил Ноэль в богатом предместье французской столицы в большом доме (французы называют такие дома виллами) с видом на средневековый замок. К тому же оказалось, что Ноэль Карель действительно вдовец, а сыну – милому, подвижному и любознательному мальчику Филиппу недавно исполнилось пять лет.

Приятный, умный, нежный и немного наивный француз покорил ее сердце. В следующий раз Анна въехала во Францию с визой невесты. На церемонию бракосочетания пришли старенькие родители Ноэля (он был поздним ребенком, матери в то время исполнилось семьдесят два, отцу – около восьмидесяти), четверо друзей Ноэля и месье мэр с супругой. Поженившись в мэрии городка, они вместе с немногочисленными гостями отправились в ресторан и отметили радостное событие.

Друзья не оценили выбор Ноэля (какая-то непонятная русская!), а родители и мэр были в восторге: красавица, умница, вполне сносно изъясняется по-французски. Никакого секрета: в школе и институте Анна изучала французский, и вот поди ж ты – пригодился!

А дальше началась счастливая жизнь. Омрачало семейную пару лишь отсутствие совместных детей. Два года после свадьбы они вовсю старались! Потом решили испытать новые медицинские технологии – искусственное оплодотворение. Они пробовали, пробовали и пробовали… Но почему-то долгожданная беременность не наступала. Через три года консультаций специалистов и многочисленных попыток забеременеть Анна сказала: «Хватит, я устала. Есть Филипп. По каким-то причинам Господь не хочет, чтобы у нас были еще дети. А если суждено, дети появятся без всяких технологий». Она смирилась. Или убедила себя, что смирилась. Она стала заботливой и любящей мамой для Филиппа, а его дочурку Лею Анна полюбила как свою родную внучку.

Мир перевернулся в одно мгновение. Все стало по-другому с уходом Ноэля. Хотя нет. Гибель мужа – это было уже следующее событие.

Сначала ее избили на улице. Били сильно, но явно не с целью убить, а просто напугать. Как только она более-менее выкарабкалась и физически, и психологически, следующий удар – убийство мужа – свалил ее с ног и в прямом, и в переносном смысле. Похоронив Ноэля и не зная, куда себя деть от горя, она столкнулась с новым испытанием: жандармерия заподозрила ее в убийстве собственного мужа. Ее! Анну! Это немыслимо. Ее допрашивали и задержали на несколько дней. Потом отпустили (у офицера судебной полиции не было прямых доказательств ее вины), но – она чувствовала! – подозрения с нее не сняли. Слухи поползли по их небольшому городку, и уже соседи стали сторониться ее. И лишь пасынок Филипп не давал в обиду свою «вторую маму».

Но случилась новая беда. Авария.

После смерти Ноэля Филипп с семьей часто наведывались к ней на уикенд. В тот субботний вечер Леа осталась ночевать у мами́¹, а взрослые после ужина уехали. На повороте у автомобиля отвалилось заднее колесо, машина ушла в занос. К счастью, Филипп и Жанет отделались легкими травмами. От дорожных аварий никто не застрахован, и поначалу все объяснили неисправность простой случайностью. Однако в данном случае пострадал еще один автомобиль (колесо вылетело на встречку), и страховщики начали расследование. Они обнаружили, что на левом заднем колесе у машины Филиппа не были затянуты болты! Значит, кто-то, пока они оставались в доме у Анны, смог пробраться на территорию виллы и ослабить болты. Или он сделал это раньше. Большая удача, что в машине не оказалось ребенка! На что рассчитывал злоумышленник? Он планировал новое убийство?!

Снова подозрение пало на нее. Начались допросы и, самое мучительное, – отчуждение Филиппа. Неужели он поверил, что она могла так поступить с ним? Анна любила пасынка как собственного ребенка, а уж во внучке Лее так и вовсе души не чаяла.

Она пыталась объяснить полиции, что ей нет смысла убивать своих близких. Зачем ей это нужно?

Как зачем? – Наследство! Вилла в престижном городке под Парижем! Дом в Бретани!

Ответ инспектора привел ее в замешательство. Очевидный для следствия мотив убийства казался ей отвратительным. Убить собственного мужа, организовать покушение на пасынка! И все для того, чтобы стать единоличной владелицей виллы? Так она была ею! При живом и любимом муже. Двадцать семь лет она жила в богатом и красивом доме Ноэля, была его хозяйкой и душой.

После разговора с офицером судебной полиции Анна решила отказаться от недвижимости. Вилла принадлежала Анне по праву «узуфрукта» – личного пользования пожизненно (об этом позаботился Ноэль, нотариально заверив несколько лет назад соответствующий документ). Собственником дома по праву наследования оставался Филипп, но пользоваться им он мог лишь после ее смерти. Анна решила отказаться от своего права. Было немного жаль расставаться с дорогим сердцу домом, но, в конце концов, отношения с Филиппом и возможность видеться с Леей были для нее значительно важнее, чем проживание на роскошной вилле.

Анна переехала в свою небольшую квартирку, которую купил для нее Ноэль еще до свадьбы.

Филипп был удивлен ее решением и обрадован: поступок Анны развеял его сомнения в отношении «второй мамы». Теперь их общению ничто больше не мешало. Он даже попросил прощения за то, что усомнился в ней, и предложил оставаться в доме столько, сколько она пожелает. Как-никак это ее дом, а у него есть отличная квартира в Париже и останется владение в Бретани, недалеко от моря. Но Анна от предложения отказалась.

Однако странности не закончились. Ей стали присылать букеты роз. Иногда с непонятными сообщениями внутри. И если поначалу чья-то игра с розами лишь забавляла ее, то впоследствии ей стало страшно. Чего добиваются эти таинственные отправители? Они хотят ее напугать? Свести с ума? Вот ведь… они явно не хотят ее убивать, нет. Это Анна поняла. Значит, довести до сумасшествия? Кто эти люди, и зачем они это делают?

Конечно, ей очень хотелось найти объяснение всей этой фантасмагории, хотелось найти и покарать убийцу мужа и того, кто покушался на жизнь ее пасынка. Но следствие велось медленно и безуспешно, а на все заявления об угрозах в ее адрес полиция отвечала невнятно. И Анна решила уехать из страны, в которой прожила четверть века. Хотя бы на время. Уж в России-то, у мамы, ее не достанут!

До посадки осталось несколько минут. К стойке подошли два стюарда и два агента транспортной полиции. Стюарды занялись привычным делом: настройкой компьютеров для идентификации пассажиров и регистрации посадочных билетов; полицейские сверяли какие-то бумаги с данными на мониторе. Пассажиры принялись выстраиваться в очередь на посадку в самолет. Анна тоже встала с места.

Полицейские окинули взглядом очередь и направились к ней, Анне.

– Мадам Карель? – спросил один из них.

– Да, это я.

– Сожалеем, мадам, но вы должны пройти с нами.

– Э-э-э… – от неожиданности Анна снова опустилась в кресло. – Что случилось, господа?

– Пожалуйста, возьмите свои вещи и следуйте за нами. – Тихо, но властно, сказал офицер, наклонившись к ней. Судя по полоскам на шевроне – лейтенант. – Не надо истерик.

– Я не истерю, месье. Надеюсь, это ненадолго? Мой самолет отправляется через полчаса.

– Не уверен, что вы сможете полететь этим рейсом. Пройдемте! – настаивал он.

– Но мой багаж? Я сдала багаж…

– Он ждет вас в отделении полиции аэропорта, – ответил ей второй полицейский, сержант. Он был не столь резок и смотрел на нее даже несколько сочувственно.

Анна поняла, что сопротивление бесполезно, покорно встала и пошла за лейтенантом. Сержант взял ее рюкзак и шел сзади.

Что произошло? В чем ее обвинят на этот раз? У нее не было сил сопротивляться. И не было сил подумать, как себя защитить. Она ни в чем не виновата, но последние полгода вынуждена постоянно оправдываться.

Покинув зону вылета, они втроем спустились на лифте, прошли в «неконтролируемую» часть аэропорта и остановились у металлических дверей. Лейтенант прислонил магнитную карточку к диску на двери. «Проходите», – отрезал он. Сержант передал ей рюкзак и пожелал удачи. Он остался по ту сторону. Жаль, что он не зашел вместе с ними. Этот парень был настроен не так агрессивно, он мог бы поддержать ее. Хотя бы улыбкой. Ей так не хватало сейчас простой человеческой улыбки.

Анна прошла в комнату, увидела в углу свой большой, перевязанный разноцветной лентой, чемодан, перевела взгляд на троих мужчин и женщину, находившихся в комнате, и – сюрприз! – увидела знакомое лицо. Это был офицер судебной полиции Малих Заки, который вел дело ее мужа. Именно благодаря ему Анну тогда отпустили из-под стражи. Следственный судья согласился с доводами Заки, что для ее ареста у полиции нет оснований, так как доказательств причастности мадам Карель к преступлению недостаточно.

Малих Заки – красивый мужчина. Имя у него арабское, которое удивительно ему подходило². (Анна с мужем несколько раз по три-четыре месяца жили в Ливане и Алжире, арабский язык она понимала и даже могла поговорить на бытовые темы, поэтому у нее было много знакомых среди жителей Магриба.) Заки принадлежал этнической группе кабилов. Серо-голубые глаза и более светлая кожа говорили о его берберском происхождении. Его родной язык был кабильский. Однако и арабским он владел отлично.

Во время расследования Заки отнесся к ней и ее истории с пониманием: разговаривали они много, иногда не по делу, а просто о жизни. А в последний раз (оказалось, что не в последний, сегодня они вновь встретились) он даже посочувствовал ей. Тогда Анне показалось, что он поверил ее рассказам о неких неизвестных людях, которые желают ей зла. Заки пообещал, что дело о смерти мужа не закроют и будут продолжать искать убийцу. А ведь существовали еще и те, кто покушался на жизнь Филиппа, кто избил ее и кто присылал букеты с записками. А может, это одни и те же люди?

И вот сейчас Малих Заки здесь. Значит, случилось что-то неординарное. Неужели нашли убийцу Ноэля?

Анна взглянула в серо-голубые глаза месье Заки, и внутри у нее словно что-то оборвалось.

– Если вы здесь, месье, в семь утра, в аэропорту, значит, случилось что-то… – она искала слово, – м-м-м… серьезное. Что? Пожар? Катастрофа? Кого-то убили? – Она начала кричать. Нервы не выдерживали. – Зачем вы сняли меня с рейса? В чем на этот раз вы меня обвиняете?

– Успокойтесь, Анна. Хотите воды?

– Хочу.

Второй полицейский принес ей пластиковый стаканчик с водой из кулера. Она отхлебнула, отставила стакан. Он хотел его забрать, но Анна покачала головой: оставьте!

– Итак? – она ждала.

– Расскажите, как прошел вчерашний вечер, Анна.

– Вчерашний вечер? – она удивилась. – А что именно вас интересует?

– Все. У вас были гости, не так ли?

– Гости? Вы имеете в виду Жанет и Лею? Это не гости. Это мои родные люди. Вы о них спрашиваете?

– Да. Во сколько они пришли, ушли?

– А что случилось, месье Заки?

– Ответьте, Анна, на мой вопрос, – мягко попросил он ее.

– Они приехали около шести… наверное. Мы ужинали в семь, разговаривали. Потом они уехали. Обычно Лея остается по субботам у меня ночевать. Мы любим проводить время вместе. Я ей читаю, мы играем, – она чуть смягчила тон. – Но так как я уезжала утром, девочка со мной не осталась. Это все.

– В котором часу они уехали?

Анна хотела спросить, зачем он задает эти дурацкие вопросы, но осеклась, видя, как напрягся взгляд Малиха Заки.

– В девять, – глухо ответила она и добавила: – Может, в четверть десятого. Они недолго оставались. Малышка рано ложится спать. Хотя им недалеко ехать.

Она говорила отрывисто. Только бы ничего не случилось с девочками! Только бы ничего не случилось!

– А потом? Они уехали, я понял. Что было дальше? Вы начали собирать багаж для отъезда?

– Багаж? Собирать?

Что за вопросы он задает? Какой багаж?

– Вы про этот? – она показала рукой на стоящий в углу чемодан.

Он кивнул.

– Боже мой, а что такого вы нашли в моем багаже? Вы из-за этого меня не пустили на рейс? Там мои личные вещи, кисточки, краски, гуашь, бумага. Во Франции отличная бумага для рисования.

– Нет, Анна, содержание чемодана нас не интересует. Я спросил у вас: когда вы его собирали? Как только ушли гости?

– Да нет же! Я собрала багаж вчера днем. Все уложила и закрыла, перевязала лентой. Утром только в рюкзак бросила несколько вещей.

– А чем же вы занялись, когда уехали Жанет и Лея?

– Господи, что за вопросы. – Анна снова начала повышать голос. Это от нервов. И от неизвестности. – Я пошла спать. Наверное. Я не помню… Я встала в четыре утра. Умылась и вызвала такси. В пять уже открывалась регистрация.

– Это утром. А вечером? Вспомните, Анна. Это важно. – Он как-то смущенно уговаривал ее. – Вы выходили из квартиры?

– Нет. То есть да. Я провела девочек до ворот. Жанет оставила Пежо на гостевой парковке во дворе дома. Я вышла с ними, открыла ворота. Они сели в машину и уехали, а я зашла в дом. Поднялась на третий этаж. По лестнице. В доме нет лифта… Хотя вы знаете, вы однажды заходили ко мне. Помыла посуду, приняла душ и легла спать.

– В котором часу вы легли спать?

– В десять. Или чуть позже. Мне же надо было рано вставать, – снова повторила она.

– Вы поставили будильник?

– Да, на четыре часа.

– У вас будильник в телефоне?

– Нет. Телефон, ноутбук и зарядки я уложила в рюкзак заранее, чтобы не забыть. У меня часы-будильник.

Малих Заки переглянулся с другими полицейскими. В комнате воцарилась тишина. Все молчали не меньше минуты. Наконец, Анна не выдержала.

– Да что же это такое? Что вам от меня надо? Месье Заки, что происходит?

– Дело в том, что Жанет и Лея вчера домой не вернулись.

– Не вернулись… – шепотом выговорила она и всплеснула руками. – М-м-м… – вместо слов Анна смогла лишь что-то промычать.

Малих подал ей воды. Дрожащими руками она поднесла стакан к губам, выпила и заскулила.

«Только не это. Девочки… Только не девочки», – подумала она и разрыдалась.

– Филипп звонил вам, но вы не отвечали.

– Филипп… Звонил?

Она торопливо открыла дамскую сумку, достала телефон, открыла.

– Да… Он звонил. Я спала. Боже мой, я спала. Почему он не приехал, не разбудил меня?

– Он ожидал их до одиннадцати. Потом начал звонить. Жена не отвечала. Он позвонил вам и также не дождался ответа. Потом он к вам поехал. Увидел, что машины Жанет на парковке не было. Он вернулся домой, решил, что Жанет с дочкой уже дома, а он просто с ними разминулся. Но увы. В час ночи он позвонил в полицию. Потом мне. Разбудил. Сказал, что вы улетаете сегодня утром. Поэтому мы вас и задержали, Анна.

– Это неважно, что задержали. Надо найти девочек. Месье Заки, надо найти девочек, понимаете!

Ей показалось, что она очень тихо сказала эту фразу. И она ее снова повторила:

– Месье, надо найти девочек, по-ни-маете?!

И тут у него зазвонил телефон. Громко зазвонил.

– Да…

Он слушал какое-то время, потом что-то переспросил, ответил: «Мы сейчас приедем» и посмотрел на Анну.

Она привстала с места, не спуская с него взгляда. Дрожь охватила ее тело.

– Что? – она затряслась.

– Звонил Филипп. Жанет и девочку похитил какой-то тип. Полчаса назад он их отпустил.

– Отпустил… – повторила она механически.

– Они сели в машину и только что приехали домой. Нам надо срочно поговорить с Жанет.

– Значит, они в безопасности? – тихо спросила Анна и рухнула на пол.

Бретань. За год до описываемых событий

Он зашел в дом и сразу же отворил настежь окно. Свежий морской воздух заполнил пространство. Сквозь щели деревянных ставен светила полная луна. Отворил ставни, закрепил их по бокам шпингалетами и стоял, вглядываясь в морскую даль. Луна – круглая, резко очерченная, шероховатая – смотрела в окно. Он протянул руки к луне, «положил» ее на одну ладонь, перекатил на другую. Потер ладонь о ладонь – ощутил эту шероховатость; затем прошелся ладонями по лицу, как будто умылся лунным светом. Улыбнулся.

Он старался приезжать в дом на скале как можно чаще, особенно любил он бывать здесь в полнолуние, когда луна как никогда великолепна: манит и завораживает, а море по-особенному отсвечивает лунной магией.

Этот маленький дом достался ему от матери… Вернее, от той, которая называла себя его матерью и которую он любил. Да, любил. Настолько, насколько он вообще мог любить. Мама ушла год назад. Ей не было даже пятидесяти. Проклятый рак подобрался незаметно и очень быстро превратил ее из цветущей женщины в хрупкое подобие человека.

Он помог ей уйти: не мог видеть, как она страдает. Не мог видеть…

Дом на скалистом берегу с видом на море. Он вырос в этом доме. Удивительное место. Морская стихия возбуждает в нем странное чувство, похожее одновременно на страх и восторженное любопытство. Когда он открывает окно и всматривается в морскую даль, то становится сентиментальным. Слезы наворачиваются на глаза; эпизоды из детства, события, лица проносятся в памяти яркими цветными кадрами, словно меняющиеся узоры калейдоскопа…

После школы он поехал учиться в Нант; жил он в студенческом кампусе, но старался приезжать домой как можно чаще – на уикенды и каникулы. Получив водительскую лицензию, он купил старенький, но хорошо сохранившийся Ситроен и в летние месяцы, во время каникул, объезжал с севера на юг и с запада на восток всю Бретань. Мама часто путешествовала с ним. А вечера они проводили дома, у камина. Мама пекла вкусные блинчики, а сосед, месье Ле Гофф, угощал их сидром собственного приготовления.

А однажды, приехав на весенние каникулы, он увидел в доме двух симпатичных студенток-англичанок. Мама сдала им комнату на неделю. Это было здорово! Он обнаружил, что ему интересно проводить время с девушками. Они были такие славные, хохотуньи. Он катал их на катере. Потом они втроем помогали Ле Гоффу отчищать его суденышко от ила и водорослей (почему-то в тот год водорослей было особенно много); втроем они бродили по тропинкам, спрятанным в прибрежных скалах, о которых известно только местным жителям.