Loe raamatut: «Двойная шутка»

Двойная шутка

Часть 1. Большая шутка

Пролог

– Если вы купили дорогие часы в переходе, а браслет немного в крови, то они наверняка настоящие, – пошутил аукционист, чтобы на пару градусов снизить сгустившееся в зале напряжение. После чего зычным голосом объявил: – Итак, тридцать три тысячи, продано!

Это был знаменитый аукционный дом «Кристис» на Кинг-стрит в районе Сент-Джеймс, и в пятничный вечер 14 января 2028 года, ровно в семь там начался часовой аукцион.

Филипп Сноудон еле успел домчаться сюда со съемочной площадки, потом долго искал место на парковке и пробрался в зал уже вначале восьмого, усевшись на одно из свободных мест в последнем ряду.

Оказалось, на соседнем кресте сидел работник его же сериала. Да, Филипп определенно видел этого высокого человека на площадке. Кажется, осветитель.

– Добрый вечер! Вы ведь Александр, осветитель? – шепнул Филипп соседу, пока аукционист представлял второй лот.

Вторым лотом оказались дайверские часы «Ролекс Панерай» сороковых годов с водонепроницаемым корпусом и надписью «Военный пловец» на задней крышке. Их выпустили в количестве тридцати штук для немецких офицеров в начале войны, и Филипп поежился при мысли о том, что конкретно на этих могла быть кровь. А более-менее опытные коллекционеры знают, что не стоит приобретать вещь, если есть сомнения. Что вещь с плохой историей может «заразить» всю коллекцию, и тогда не будет с ней счастья.

– Привет. Да, это я, – кивнул сосед несколько равнодушно. После съемочного дня он успел не только добраться сюда раньше, но и переодеться, и сейчас был одет как полагается для подобных мероприятий, в стиле «галстуки опционально».

– Не ожидал встретить вас здесь!

Сосед ничего не ответил.

– А я Филипп Сноудон, – на всякий случай представился Филипп. Он был худощав, светловолос и, хоть являлся одним из ведущих актеров сериала Би-би-си «Большой знак», обладал довольно-таки незапоминающейся внешностью.

– Я в курсе, ты играешь ангела, – отозвался сосед. Он говорил с небольшим манчестерским акцентом.

– Продано, – объявил аукционист. Сомнительные «Ролекс Панерай» ушли за 56200 фунтов. – Следующий лот – «Ролекс Дайтона»…

Тут уж Филипп оживился. Он давно их искал – эту «Дайтону» Джоанна Вудвард подарила своему мужу Полу Ньюману в шестьдесят девятом году, во время съемок фильма «Победители», в котором они оба снимались. Аукционист не сказал, но на задней крышке корпуса выгравирована надпись «Води осторожно». Незадолго до того Пол попал в небольшую аварию на мотоцикле, поэтому по просьбе Джоанны и сделали надпись. Пол вообще любил погонять и потом использовал часы как секундомер, чтобы замерять время заездов в автогонках.

– Стартовая цена пять тысяч фунтов, – объявил аукционист, и Филипп аж подпрыгнул на кресле.

– Ты чего? – удивился осветитель.

– Мне очень нужны эти часы, – тихо сказал Филипп, не отрывая взгляда от «Дайтоны».

– Тогда предложи свою цену в самом конце, и с самым незаинтересованным видом, – подумав, предложил Александр.

– Это же раритет!

– Не важно, сыграй покерфейс. Концепция такая: ты дилетант, не разбираешься в вопросе, пришел сюда от скуки и хочешь просто купить на память безделушку.

Возможно, если бы аукционист сообщил про надпись, то участники торговались бы активнее. Пока же цена набирала высоту неторопливо и застопорилась в районе семнадцати тысяч.

– Думаю, пора, – Филипп снова заерзал.

– Чтобы не переплачивать, нужно выдержать паузу, – сказал Александр с таким непоколебимым спокойствием, что сразу становилось ясно: он не особенно рьяный коллекционер.

– Восемнадцать тысяч раз, – произнес аукционист, – восемнадцать тысяч два…

– Сейчас, – шепнул Александр.

Филиппу потребовалась вся сила воли, чтобы поднять руку не вскакивая и произнести не срываясь на крик:

– Девятнадцать тысяч.

Все на него посмотрели. Тот, кто предложил восемнадцать тысяч, досадливо поморщился.

– Девятнадцать тысяч раз.

– Покерфейс, – шепнул Александр.

– Не получается… – Филипп физически не мог скрыть свой страх, вожделение и беспокойство.

Другой претендент на часы как будто что-то прикидывал.

– Где твоя твердая верхняя губа? Ты же актер.

– Это прошлый век! – Филипп даже привстал от волнения.

– Сколько будет семьдесят на семьдесят семь? – тихо спросил Александр.

– А?

– Девятнадцать тысяч три, – аукционист стукнул молоточком, – продано.

Филипп откинулся на сиденье, подавив детское желание захлопать от радости. Даже не верится, что дело выгорело. В самый последний момент! Давно он так не нервничал.

– Не верится, – выдохнул он, – они достались мне почти даром…

Александр снова глянул на него с удивлением.

– Ну, не даром, конечно, – поправился Филипп, – но дешевле, чем могли бы.

– Чтобы верно сыграть в импровизации, коллеге нужно доверять, – заметил осветитель. Похлопал по карманам и чуть заметно поморщился, взъерошив темно-русые волосы. И прежде, чем аукционист успел объявить следующий лот, направился к выходу из зала. Филипп взял свою трость темно-вишневого цвета и, хромая, двинулся следом – пока он не собирался больше ничего покупать. Из-за хромоты он смог нагнать осветителя только у дверей.

– Извините, я не успел поблагодарить…

– Не стоит благодарности, – Александр, выйдя на улицу, вытащил из пачки сигарету и закурил.

– Наоборот, стоит, я ведь долго искал их…

– Дались вам всем эти часы, – пробормотал осветитель с непонятной досадой.

– А вы что же, не увлекаетесь? – спросил малость сбитый с толку Филипп. – Что же вы делали на торгах?

– Заглянул по просьбе одного товарища. Не важно, просто пара бездарно потраченных часов, – Александр одним щелчком выбросил окурок в урну.

–– А вы не могли бы помочь мне достать еще одни часы? – повинуясь внезапному порыву, спросил Филипп.

– Не могу, я занят, – покачал головой Александр.

– Но вы даже не спросили, когда.

– Ну хорошо, когда?

– Завтра в пять. Я хочу поменяться со знакомым часами, но мне нужна убедительная легенда…

– Не могу, я занят, – повторил Александр.

– Я могу заплатить!

– Не нуждаюсь, – сказал осветитель. – Если это все, то у меня и сейчас полно дел.

– Извините за беспокойство, – расстроенно кивнул Филипп.

– Что ты все время извиняешься, – с досадой произнес осветитель.

– Просто нужно торопиться, – попытался объяснить Филипп, – временный интерес к советским часам пройдет, и уже не получится совершить настолько выгодные сделки. У меня как раз советские, – добавил он. В этом году советские часы в хорошем состоянии и, главное, с индивидуальной историей действительно получили неожиданный ажиотаж среди любителей.

– Вижу, тебе советские часы не особенно интересны.

– Ну, – Филипп пожал плечами, – я не гонюсь за модой. И, без ложной скромности, разбираюсь в часах почти профессионально.

– Не хочу я ничего сочинять, – осветитель двинулся по Кинг-стрит по направлению к Сент-Джеймс-сквер.

– Постойте, наш продюсер Камилла – давняя знакомая моего отца, и… – Филипп прикинул, о чем с ней можно побеседовать. На увеличение гонорара она явно не пойдет. – Я могу с ней поговорить.

Осветитель остановился.

– Судя по выговору, у вас есть какое-то театральное образование, – сымпровизировал Филипп. – Колледж, школа. Может, театральный кружок?

– Кружок тоже, да, – кивнул Александр.

Филипп приободрился, довольный своей догадливостью.

– И музыку, наверно, тоже преподавали?

– С какой целью интересуешься?

– Боссы хотят поменять заставку сериала, – стал объяснять Филипп, – вместо мелодии пустить песню, и сейчас ищут исполнителя. Я бы мог поговорить с Камиллой, и она бы устроила для вас прослушивание…

– Окей, что нужно сделать?

– Вам просто нужно сыграть русского, – сообщил Филипп, – который от нужды продает семейный раритет.

– А на самом деле? – уточнил осветитель.

– Это часы «Победа», я купил их у одного коллекционера.

– То есть это подлог?

– Вовсе нет, – возразил Филипп, – всего лишь хитрость. Эти часы не поддельные, они выпущены в 1951 году на Самарском заводе в лимитированной серии, весь вопрос лишь в провенансе. Они ведь действительно могли оказаться вашей семейной реликвией! Я прошу лишь немного приукрасить историю.

– И что, у тебя нет ни одного доверенного человека?

– Что за вопрос? Есть, конечно, – с достоинством ответил Филипп, – я просто не хочу их беспокоить.

– Хм, – произнес осветитель и вытащил из пачки еще одну сигарету.

Глава 1. Первая сделка

– Он хороший русский, я ручаюсь, – сказал Филипп.

Была январская суббота, начало шестого, и в лаунж-зоне отеля «Коринфия» в Вестминстере сервировали стол к послеобеденному чаепитию. Рядом с фарфоровым чайным сервизом с молочником на этажерке высились конноли, заварные булочки с маракуйей, сандвичи с копченым лососем и брауни с шоколадным кремом. Чуть поодаль стояли бокалы с шампанским.

– Ладно, – кивнул его однокашник Харвей, – поверю тебе на слово. – Он повернулся к Александру: – Вы действительно хороший русский?

– Вы даже не представляете, – усмехнулся он в ответ, – насколько я плохой русский. Однако часы отменные.

– Он мой коллега, – сказал Филипп, – тоже актер.

– Что-то я не слышу акцента.

– Во-первых, он умеет говорить без акцента, он же актер.

– Надо же, – Джеймс Харвей явно не поверил. Он был владельцем хронографа XVIII века, по поводу которого Филипп уже полгода пытался сторговаться. Лондонскую резиденцию Харвеи продали, так что Джеймс жил в Икторпе, а будучи в городе, останавливался обычно здесь. – А во-вторых?

– Я играю в пабном театре, – на чистом английском, разве что с легким манчестерским акцентом сказал Александр. Мог хотя бы попытаться изобразить жесткое «р», «т» или «в», с досадой подумал Филипп.

– А что за театр?

– «Плезант».

– Что-то не слышал.

– Он небольшой, на шестьдесят мест, – пояснил Александр, – в Айлингтоне неподалеку от Каледониан-роуд. Именно там шла пьеса «Король говорит», когда мать режиссера Тома Хупера пришла на представление, а потом рассказала о ней сыну. И он снял фильм.

– Не хожу в пабные театры, – признался Харвей.

– Как бы то ни было, часы первоклассные, – сказал Александр. Это были часы «Победа» калибра 2602, выпущенные в 1951 году, в честь советско-китайского договора о дружбе, и потому с китайскими иероглифами. Двойная экзотика. – Они достались мне от отца, а тому от деда. Однажды они даже защитили его от пули. Потом в мастерской починили, и они стали как новенькие – даже не скажешь, что на них была кровь.

– От пули на войне? – уточнил Харвей.

Филипп ощутил, как на лбу выступили капли пота. Это был вопрос с подвохом. Упомянул ли он, что часы выпущены в 51-м? Если нет, то пиши пропало.

– Нет, просто от шальной бандитской пули. Часы ведь выпущены в пятьдесят первом, после победы. К тому же моему деду на начало войны исполнилось только пять лет. Сражался мой прадед, и он всю войну прошел без всяких часов. Только под Берлином приобрел трофейные.

– Почему же вы их продаете?

– Жизнь в Лондоне дорогая, – кратко сказал Александр.

Харвей еще немного посомневался.

– Дайте рассмотреть.

Александр протянул ему советский хронограф с белым матовым циферблатом, кафедральными стрелками и раритетными иероглифами.

– Мечта любого коллекционера, – заметил Филипп. – Только посмотри на иероглифы!

– Ладно, по рукам, – после еще одной драматической паузы кивнул Харвей и вытащил свой хронограф. Это были часы работы мастера Хентона Брауна 1730 года с корпусом, украшенным высокорельефной чеканкой с изображением сцены «Семейство Дария перед Александром»¹. Особенно Филиппа привлекали в них золоченый рельефный чеканный циферблат и стальные вороненые стрелки в стиле «таракан и кочерга». Они выпили шампанского, как бы скрепляя сделку.

Получив вожделенные часы и выйдя из «Коринфии», Филипп шумно выдохнул.

– Хорошо вы придумали про историю.

– Это реальная история, только не с «Победой». У деда были те трофейные, и выглядели они потом не очень. Дед, конечно, отдавал мастеру…

– А что за модель? – деловито уточнил Филипп.

– Не знаю, какие-то швейцарские.

– Они еще ходят?

– Когда я видел их в последний раз, ходили.

– Значит, они не с вами?

– Нет, у брата.

– Он старший?

– Что за допрос? – возмутился Александр. – Дед оставил их мне, я брату, вот и все. Я бы их все равно рано или поздно потерял или разбил. Не любят меня как-то часы, всё время норовят сбежать или сломаться.

– А ваш брат не согласился бы продать их мне, скажем, за тысячу фунтов? – осторожно спросил Филипп.

Александр удивленно на него посмотрел.

– Можно за две, – добавил Филипп, – но это максимум. Если серия не лимитированная, то не представляет особой исторической ценности, меня заинтересовала их индивидуальная история.

– Они гнутые, потрепанные жизнью и они не продаются, – решительно сказал Александр.

– Может, за три? – с надеждой спросил Филипп.

– Давай закроем этот вопрос.

– Вам не понять, вы не коллекционер, – вздохнул Филипп. Это было похоже на неутолимую жажду, и сколько бы часов ни прибавлялось в коллекции, ему все равно казалось, что их слишком мало.

– Брат не будет их продавать.

– Хотя бы спросите у него. Это же три тысячи фунтов!

– Это просто деньги, которые однажды закончатся, а часы останутся.

Филипп уныло кивнул. Собственно, эта мысль когда-то и сделала его коллекционером (и еще семейное наследие). Наверно, со стороны его одержимость часами уже походит на обсессию?

– В любом случае я благодарю вас, и при первом же удобном случае я поговорю с Камиллой. Давайте подброшу, вам куда?

– В Брентфорд, – не стал отказываться Александр.

– Это там, где вода?

– Я бы даже сказал, большая вода.

У Филиппа был темно-синий «Ягуар», и он вел его очень аккуратно, мягко выражаясь.

– Ты всегда водишь так медленно? – поинтересовался Александр.

– Я стараюсь не нарушать правила, – пояснил Филипп.

 Александр досадливо покачал головой и огляделся. Над зеркалом заднего вида висело цветное фото в рамке, вырезанное из одного солидного журнала.

– Серьезно? – Александр посмотрел на рамку. – Ты возишь с собой фото часов? Они ведь даже не новые, – проявил он неожиданную осведомленность.

– Не просто не новые, – вздохнул Филипп. – Это модель «Патек» тридцать седьмого года с вечным календарем, а главное, принадлежали они китайскому императору². Император побывал в советском плену, подружился там со своим переводчиком Георгием, а когда освободился, подарил их Георгию. Якобы еще сказал на прощание, что кроме водонепроницаемости часы обладают функцией замедления времени. Как он выразился, разовой остановкой секунды. Наверно, неточный перевод. В последний раз официально они всплывали в Швейцарии в девяностые. Теперь, если найдутся, будут стоить еще дороже благодаря своему провенансу. Но я все равно их раздобуду, – убежденно закончил он. Радовало, по крайней мере, что удалось заполучить хронограф Харвея.

– Может, владелец не захочет их продавать.

– Я предложу цену побольше.

– Не всегда дело в цене, – заметил Александр.

– Почти всегда дело в цене, – упрямо сказал Филипп.

– Ты пьешь? – спросил вдруг Александр.

– Смотря что. Воду, чай…

– Пиво.

– Нет, конечно! Я ведь актер, а алкоголь плохо влияет на мою память.

– Жаль, – сказал Александр. – Тут как раз неподалеку на одном пятачке семь пабов. – Они проезжали район Вест-Энда и Пикадилли.

– Это где?

– Ты живешь в Лондоне и не в курсе? – удивился Александр.

– Я вообще не особенно хожу по пабам. Так где? – Филипп и сам не знал, зачем ему понадобилось это выяснить, – он все равно туда не собирался.

«Ягуар» остановился на светофоре. Александр приоткрыл форточку, достал сигарету и закурил, хотя вообще-то курить в машине было не принято. И в облачке дыма, задержавшемся в салоне, Филипп ощутил тревожное предчувствие.

Он решил, что в крайнем случае пойдет только в один паб, выпьет только один стакан пива и с чистой совестью отправится домой.

Глава 2. О превышении нормы

Лестер-сквер, паб 1

– Слушай, а почему ты предложил сыграть русского именно мне? – спросил Александр.

– Ну у вас такой вид, немного… – Филипп щелкнул пальцами, отхлебнув мягкого эля из своей кружки, – ну…

– Мрачный?

– Нет.

– Угрюмый?

– Да нет.

– Может, славянский? – предположил Александр.

– Скажете тоже, – Филипп даже рассмеялся, – нет, просто ощущается авантюрная жилка.

– Хм, – сказал Александр и одним глотком осушил полкружки старого темного эля.

– А я слышал, вы в драке что-то сказали на иностранном. Вы знаете еще какой-то язык?

– Да, – кратко ответил осветитель. Из него как будто приходилось вытягивать реплики.

– Какой, если не секрет?

– Французский, итальянский и русский. Принялся за немецкий, но пока не идет.

– Вот так совпадение, – сказал Филипп. Сам он знал только родной язык. К чему изучать другие наречия, если весь мир учит английский? – Вы в самом деле знаете русский? Почему же на встрече с Харвеем не использовали акцент?

– Я пытался не спалиться с этой историей и забыл про акцент, – признал Александр.

– Сложно, наверно, было его изучить?

– Не особенно.

– Я слышал, в России по полгода зима, – продолжил Филипп, не оставляя попыток завязать беседу, но начиная уже падать духом. Напрасно он согласился пойти в паб.

– Угу.

– Ну французский с итальянским ладно, – не выдержал Филипп, – но зачем вам понадобилось учить русский? Может, у вас там какие-то знакомые?

– Скажешь тоже, – произнес Александр и допил стакан. – Просто я сам русский.

– Не расслышал? – после паузы переспросил Филипп. Беседа зашла явно куда-то не туда. – Мне показалось, вы сказали…

– Я из России, – любезно повторил Александр.

Тут наступила очень долгая пауза.

– А я думал, вы родившийся в Англии этнический поляк, – пробормотал Филипп в некотором ступоре.

– Такова была легенда, – кивнул Александр, – по предложению начальства.

– У вас же чистый манчестерский акцент!

– Да, под него удобно было замаскировать.

– Фантастика.

– Просто терпение и труд, – возразил Александр, – и работа лицевых мышц.

– У меня идеальный фонетический слух, я различаю любые акценты, – Филипп все никак не мог поверить.

– Да никто бы не различил, – заверил Александр, – никто и не прислушивался.

– Но если вы славянин, почему у вас темные волосы?

На самом деле волосы у него были русыми.

– Потому что я славянин, а не альбинос.

Филипп тоже не был альбиносом – в детстве проверяли.

– Так вот почему вы не играли в шарады на нашем тим-билдинге, – пробормотал он.

– Просто я не люблю шарады и тим-билдинги. Как говорили в «Понедельнике», работать интереснее, чем развлекаться в старинном смысле этого слова.

– Где говорили?

– Не важно, в одной русской книге.

– Не читал русские книги.

– Ну это понятно, – кивнул Александр, – англичане не читают русские книги, у вас один Шекспир полбиблиотеки занимает.

– Я и Шекспира не всего читал, – зачем-то сообщил Филипп. – Мама говорила, что излишнее чтение напрягает мозг.

– Мозг как мышца – его и нужно напрягать.

– Интересная теория, – вежливо сказал Филипп. Он не знал, что у русских считается достаточным основанием для мордобития, поэтому старался не нарываться. Как иногда говорил отец после семейных встреч, если есть возможность избежать драки, то лучше избежать.

– Это не теория, это аксиома.

– Русские на редкость категоричны, – забывшись, выдал Филипп одну из дедовых фраз.

– На редкость категоричное утверждение, – не полез за словом в карман Александр. И добавил, подумав: – Но это между нами про мою национальность. А то есть подозрение, что это может плохо сказаться на моей карьере.

– Конечно, между нами.

– Честное английское слово? Хотя о чем я. – И Александр добавил почти беззвучно: – Это почти оксюморон.

Филипп услышал.

– Англичане всегда держат свое слово! – Он почувствовал себя задетым.

– Скажи это кузену Никки.

– Не знаю, что там вышло с вашим кузеном, но это не повод, чтобы вешать ярлыки. Я домой, – он поднялся, осматриваясь в поисках уборной. Требовалось зайти туда перед дорогой.

Паб 7

– Хорошо, – сказал Филипп, когда они выпили за космос, – вы первые были в космосе и почти первые изобрели радио, но почему проиграли в холодной войне?

– Вы победили за счет бытового комфорта. То есть за счет его пропаганды, преувеличенной значимости.

– А кто вам мешал заниматься комфортом и пропагандой?

– У нас были цели поважней.

– Вот, вы забыли об обычных людях в погоне за глобальными целями, и это стало критичной ошибкой. Ведь эти цели должны были достигать простые люди! Следовало сделать скидку на человеческие слабости, вот что. – Кто бы мог подумать, что дедовы аргументы однажды помогут Филиппу в споре.

– Кто бы говорил о простых людях, представитель классового общества.

– Не такое уж у нас и классовое общество, – возразил Филипп. – Даже на скачки в Эскотте теперь пускают всех желающих.

– Но не всем желающим дают приблизиться к аристократам, – заметил Александр.

– Думаете, вам бы понравились аристократы вблизи? – с сомнением сказал Филипп.

– Уверен, что нет, – отрезал Алекс. – Я отношусь к нобилитету, как Лонгрен к Мэннерсу.

Филипп не знал, кто эти люди, но, судя по контексту, отношения у них были так себе. Возможно, даже не без мордобития.

– И я без восторга, – кивнул он, – хотя вряд ли смогу поднять руку на человека.

– Не зарекайся, – кратко посоветовал Алекс. – Я вот уже ни от чего не зарекаюсь.

– О, – произнес Фил и решил сменить тему (перед выходом на работу он просмотрел все четыре сезона их сериала): – А в «Большом знаке» повторяется такая идея… Как думаете, это нормально – готовность пожертвовать жизнью ради другого человека?

– Зависит от контекста, – ответил Алекс и опрокинул в себя разом треть пинты. – Что за человек, что за жизнь.

– Шуточки у вас, конечно.

– Ну ладно, можно сказать по-другому. Еще это зависит от системы координат. В рамках альтруизма – вполне нормально, а в логике индивидуализма, конечно, нелогично. Хотя жизнь вообще-то шире всяких рамок, – подумав, добавил он. – Я в этом убедился, когда работал водителем на «скорой».

– Вы работали водителем на «скорой»? – удивился Филипп.

– Всего год. Но таких историй там навидался – хватило бы на целый роман. Самое обидное, когда дергают по пустякам, и опаздываешь к тяжелому. Я даже научился по первому взгляду определять живучесть.

– Это как?

– Если на первый взгляд пациент скорее жив, чем мертв, то его наверняка откачают, если наоборот – то увы. Верная примета.

– Но как можно сказать, что пациент скорее мертв, если у него, допустим, временная остановка сердца?

– Если б ты увидел, то понял бы. Лицо становится каким-то пустым, будто его покидает нечто важное.

– Душа?

– Все, кто сталкивались со смертью, знают, что в этот момент душа отправляется в другое место, – с непоколебимой уверенностью сказал Александр. – Ты ведь знаешь, что есть теория о квантовой природе души³, что после физической смерти информация в ней не уничтожается, а рассеивается во Вселенной?

– Это просто теория, – сказал Филипп, который впервые о ней слышал.

– Интересно, что дискуссия об этом завязалась еще в Древней Греции. Плачущий философ и смеющийся, Гераклит и Демокрит, – пояснил Алекс. – Первый известен идеей о Логосе в основе мира и мыслью о том, что все течет. А Демокрит разработал атомизм как основу для материализма.

– А вы за кого?

– Идея о Логосе мне как-то ближе.

– Значит, вы религиозны? – уточнил Филипп.

– Просто верю.

– А в кругу моих знакомых вера как-то вышла из моды, – Филипп почему-то вздохнул – видимо, все-таки уже перебрал. – Наверно, накопилось слишком много вопросов, чтобы можно было верить безоглядно.

– Может, не в каждой ситуации надо задавать вопросы.

– Не исключено, – кивнул Филипп.

– Что же держит вас на плаву в трудный час? – Алекс сам не заметил, как сбился на реплику из сериала.

– Наверно, принципы, – предположил Филипп. – Или чувство долга, как вариант. А вас?

– Может, вера в чудо.

– А в моей жизни ни разу не было чуда.

– Во-первых, ты точно не знаешь.

– А во-вторых?

– Не нарывайся, – посоветовал Александр.

– В смысле?

– Не искушай судьбу.

– То есть вы думаете, наш разговор сейчас кто-нибудь слышит?

– Ничего, знаешь ли, нельзя исключать.

– Но ведь подслушивать нехорошо.

– Некоторые слова настолько громкие, что слышны и в другом конце галактики.

– Интересная теория, – вежливо сказал Филипп. – Раз уж мы начали челлендж неловких признаний…

– Если ты про то, что я русский, то мне не неловко, – перебил Александр.

– Да я скорее про себя.

– Ты-то уж точно англичанин?

– С примесью валлийской крови, но не важно. У меня при рождении была гипоксия. Мама рожала тридцать часов, и в целом все могло бы выйти удачней. Вокруг моей шеи обмоталась пуповина, три раза. Остались проблемы с ногой и речью, ну с речью в детстве решили. А с мозгом все тоньше…

– Все могло быть хуже, – заметил Александр. Он один из немногих мог оценить, сколько сделали родители Филиппа или те, кто занимался в детстве его реабилитацией. – А ты говоришь, не было чудес.

– Я и не считаю это за чудо, скорее наоборот, – возразил Филипп, – врачи могли бы действовать и оперативнее.

– Врачи тоже не боги.

– Как бы то ни было, я не самый удачный представитель рода, – добавил Филипп, – даже не знаю, как буду его продолжать. Мозги – это не мышцы, их так просто не прокачаешь.

– Первое, что тебе нужно прокачать, – это самооценка.

– Мне постоянно приходится зубрить сценарий. – Помимо плохой памяти, у Филиппа была еще одна особенность: он не мог выносить общения с людьми больше двух-трех часов подряд. Причем работы это не касалось – на съемочной площадке он был в основном в образе и проживал как будто чужую судьбу.

– Хорошая память редкость, – заметил Александр. – Когда младшему брату было четыре с половиной года, он еще не освоил счет до ста. Я сказал маме, ну, ограничь его в гаджетах. А она ответила – как же, ведь там в мультиках рассказывают про цифры!

– А мне в детстве нечасто разрешали смотреть мультики, – вспомнил Филипп.

– Да, у тебя было суровое детство, – посочувствовал Александр. – А зубрежку сценария порой отлично заменяет импровизация. Тебя-то проверять не будут.

– Не всем дан дар импро…визации.

– Ну так тренируйся. Артисты раньше разыгрывались во дворах.

– Когда, пять веков назад?

– Да, во времена величайшего барда тоже.

– Ты про Шекспира? – на всякий случай уточнил Филипп.

– Едва ли в то время здесь жили другие величайшие барды. Есть, конечно, шекспировский вопрос… Кристофер Марло, Роджер Мэннерс, пятый граф Рэтленд, граф Оксфорд… Но это не более чем разминка для ума. Официально шекспироведы закрыли этот вопрос.

– А, – сказал Филипп. – Ну да, в принципе закрыли. – И вызвался сходить за новым сетом. – Но зачем все же на этом пятачке так много пабов? – Он заказал здесь яблочный сидр из графства Сомерсет и решил растянуть его подольше, потому что в глазах уже двоилось.

– А восьмой паб снесли, и теперь там пируют ангелы, когда кто-то из людей спасается, – задумчиво произнес Александр, склонившись над стаканом темного эля и разглядывая его грани.

– Это тоже цитата? – Филипп, прищурившись, посмотрел в окно. Окружающие предметы разъезжались в разные стороны.

– Нет, я сам сочинил, экспромтом. Туристы любят, когда вворачиваешь что-нибудь этакое.

– Какие туристы?

– Я вожу туристические группы иногда в свободное время.

– Какое свободное время? – не понял Филипп.

– Ну, в сутках ведь двадцать четыре часа.

– Да, всего двадцать четыре. Надо еще и поспать успеть. – Все расплывалось перед глазами у Филиппа, и он уже не был уверен, что самостоятельно доберется до дома. – Кстати, про сон. Может, по домам?

– Давно пора, – кивнул Александр. – Я думал, ты свалишь еще после первого паба. Неплохо держишься для трезвенника.

– Это врожденное, – скромно сказал Филипп. – Англичане так просто не пасуют.

– А русские так просто не сдаются.

– А англичане не отступают, – Филипп подумал, что уже говорил про это. Или нет? – И мы знаем толк в выпивке.

– Ха, – произнес Александр, – да вы учились там, где мы преподавали, Фил.

– Филипп.

– По-моему, Филипп – это слишком длинно.

– И это говорит человек с именем Александер?

– Можно Алекс. «Я знаю, что уйду, но я очнусь, раз надо, так было всякий раз, так будет в этот раз»⁴, – затянул по-русски Алекс и оглянулся, будто в поисках чего-то. – Так дымно, – добавил он по-английски.

– Где? – Филипп тоже огляделся, но, как и в других пабах, дымить здесь было запрещено.

– Я потерял мысль, – признал Алекс.

– Конечно, английский ведь не твой родной язык.

– Стихи – это закодированная реальность… нет, не то. У каждой эпохи свои коды… фак. А, вот, нашел!

– Что нашел?

– Нашел свою мысль, – гордо сказал Алекс. И негромко, буквально в четверть голоса запел по-русски: «Так дымно, что в зеркале нет отраженья…»⁵

– Не понял, но мне понравилось, – сказал Филипп, когда он закончил куплет. – А про что там?

– Про дым… В Лондоне тоже еще лет шестьдесят назад было дымно⁶. Так называемый Большой Смог. Когда пишешь, все время хочется исправить «смог» на «знак»…

– Ты про статьи?

– Статьи, очерки. – Алекс подумал, что, пожалуй, слегка перебрал. Превысил обычную норму. Все-таки семь пабов – это уже чересчур. Он решил прыгнуть выше головы – надо было остановиться хотя бы на пятом. – Гляди-ка, опять стаканы пустые. Значит, надо идти.

– В следующий паб? – бодро, хоть и запинаясь, предложил Филипп. – Какой он там по счету. Седьмой?

– А надо ли? – Алекс хотел предложить идти к метро, но тогда получилось бы, что он сдался первым.

– Если не пойдем, это будет как нечто… незавершенное… – Филипп уже с трудом формулировал мысль. Сложно было даже сфокусировать взгляд, что заметил и Алекс:

– Ты косишь на меня как-то с опаской, будто русскость заразна.

– Это что, сарказм? – неуверенно спросил Филипп.

– Какой же это сарказм? – удивился Алекс. – Просто старая добрая ирония, – и он нетвердо поднялся с места. – Ладно, пойдем, раз не шутишь.

Снова паб 1

– «Я уеду жить в Лондон, мне Москва будет сниться, но проблема одна: в направлении том из Москвы никогда не идут поезда…»⁷.

– Станиславский и Чехов были русскими, – утомленно признал Филипп, зайдя в интернет с телефона Алекса (у него снова не ловилась связь). – Я думал, поляки. – Лучше всего он разбирался в той части истории, которая была связана с редкими хронографами. – Славян так много.

– Уже не так. Но ты проспорил, – заключил Алекс. – Помнишь уговор?

Филипп некоторое время слабо пытался протестовать, ссылаясь на то, что сейчас не в форме для песен и голос осип.

– Крикни всего одну фразу, – сказал Алекс.

– Прямо здесь?

– Можно на улице.

– Только не снимай!

– Вот еще.

– Хорошо, – Филипп, пошатываясь и хромая больше обычного, поднялся и, зайдя по дороге в туалет, вышел на улицу. С неба шел мокрый снег, улица была украшена яркими рождественскими гирляндами из переработанных материалов. Филипп задрал голову, так что небо слегка закружилось, и крикнул зычным голосом с чистым «королевским» произношением: