Loe raamatut: «Космические совы. Откуда я пришла – туда уйду»

Font:

ISBN 978-5-4496-1252-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Там, где флейта

Как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование, не стало моё существованье для тебя.
(с) И. Бродский

Как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование,
не стало моё существованье для тебя.
Под костью рёберной теперь лишь рёв дракона,
и птицы пролетают надо мной, роняя перья.
Цветущие вишнёвые сады в годах остались прошлых,
а в нынешнем – засеян пруд унылой ивой,
в реке луна не омывает свои руки —
она в ладонь уже не ляжет солнцем.
Из слов торчит букет калёных игл,
речь умирает на губах,
и краски гор в закатах стали тусклы —
так происходит при великой смерти,
так происходит при великой жизни.
Я полностью снимаю свою кожу
и оставляю голым естество
в день ветра, в день союзов между небом
и краем неиспорченной земли —
на ней молчат все вековые камни
и море убегает от воды.
Здесь нахожу огонь по дыму,
в нём опаляются мечты,
и пусть —
глупее только сны под утро.
Откуда я пришла – туда уйду,
осталось только вспомнить,
где звучала флейта
под материнской грудью
в местах единственного
подлинного дома…

И книгой недочитанной сгорю…

временнАя

Не закрывай свой мир передо мной,
я на твоих ладонях ВременнАя,
кормлю крикливых галок тишиной,
болтаюсь в атомах бесплодного Начала,
по линиям твоим тянусь рекой,
корнями леса прорастаю глубже,
смотрю в глаза ажурною тоской,
ветрами снов целую твои губы.
И тьмы угли купаю в молоке,
пока пророчит джа другим метели,
в моих зрачках эквивалент зари
теплом вселенским полнится, пестреет.
Вплетаю в дни спокойные тона,
шепчу мотив замёрзшим вертикалям,
выбрасываю скуку из себя,
пока я ВременнАя в твоих далях…

осы

Мир под маской морозной манны,
смежны души в одеждах белых,
змеи-ветры шипят, бормочат
литургию бесятам-нервам.
Дни в прострации, плешь на темени
у ночей беспризорно маетных,
сопки спят (истуканы ветхие)
и туманы шушуканьем балуют.
А у мыслей, заоблачно-трепетных,
разжужжались мохнатые осы,
синеокая горечавка зацветает
в заброшенном острове,
распечатаны тайны времени,
купидоновы стрелы светятся,
зацеловано сердце вьюжное.
И зима одинокая мечется…

За душой

А за спиной зимы начало,
а за душой одна любовь,
над тенью города скрижали
спадают с божьего пальто,
спят в кататонии деревья,
скандалит ветер с пустотой,
тепло осталось только в мыслях,
где птицы вьют своё гнездо.

И мир мельчает, костенеет,
простудно кашляет восток,
метель кудрявится в постели,
где лама пел у чьих-то ног,
а за бесплодными степями
в чужих краях воркуют ночи,
и за спиной зимы начало,
и за душой в мурашках звёзды…

С тобой

Рядом с тобой,
как прыжок в алхимический ряд,
в суммарность планет
и в знойно-шершавые звёзды,
в море, где чайка трётся об чайку,
штили молчат,
в дни полногрудые, шаткие,
в сиплые ночи.
Преображаюсь,
петляю по вывихам снов,
в беспрецедентности воя
гулящего ветра.
В горизонталях твоих
сногсшибательный код,
тот, что меня раздевает
до свежести лета.
Я становлюсь безрассудной
преступницей мрака —
белой пургой разлетаюсь
в полотнищах света,
мыслью крошусь,
вышиваю телесную вечность,
жадно вдыхаю твою
хвойниковую слабость.

драконье сердце моё

Прикрой своё драконье сердце —
я в нём рождаюсь телом скерцо,
черпаю звёзды,
пью с ракушек молочный дым,
вдыхаю небо,
кормлю ветра сухой травою,
крошусь на мел,
целую воду прудов зелёных и косматых,
танцую с морем,
лугом пахну.
А душу гладит алым ситцем
закат интимных бесконечий,
и воскресаю, не взрослея,
и погибаю быстротечно…
Дрожу листком осенней вязи,
шепчу наивные молитвы,
и обнимаю время-счастье,
вплетая радостные нити
в мгновенья утренней прохлады
и в ночь – магические руны.

Я умираю в твоём сердце,
но тлеть в другом уже не буду…

трепет

Ночь безупречно чиста в пентаграммах аллюзий,
Мысленный дрейф по диффузным началам снежности,
В шаттлах души разорвался конфузный узел,
Хочется больше любви и обычной нежности.
Сложный декабрь разложил на подушках карты,
Выбрал ненужные масти, раздал по метелям,
Простынь земную сгрёб в одноцветный фартук,
Солнца старинные спрятал в пастелях модерн.
Я же маньячно смотрю на опухшую лунность,
Сердца удары, как мера экстаза, считаю,
И тишину разбавляю песнями Боуи,
Летом стрекозным и занавесным трепетом…

ветрянка

Белый космос открылся,
и в нём не видны блики света,
в районе шести утра исключительный дрейф —
сыреющей мыслью вся жизнь убегает в постскриптум
и всё, что любилось, опять замерзает в зиме.
Она остаётся в том месте,
где север взрывается,
где смехом людским выжимается чуждая голь,
где богом прощается грех – умирать, проклиная,
и где не пикируют чайки над чёрной водой.
И только слова разбросались
ветрянкой по пустоши,
в которых ещё что-то теплится, греет нутро.
Зима не приходит одна,
и не кончится в пятницу,
и мечется ведьмой любовь, исчезая в мирах…

Семь раз наступают зимы

Мы выпали из Настоящего,
из перепачканной ночи
с изнанки солнца курящего,
сжимая пространство точек,
в котором величие света
во мрак вопросительный пало,
в туманы тягучие село
и мёртвою птицей пропахло…

На кончиках пальцев неба
мозоли об души натёрлись:
кровят, осыпаются мелом
на душный хлам города, мокрый.
Улыбка теряет магию
под телом живого Времени,
рассвет прирастает к закату,
и день претворяется в белый…

Под блеском лунного лака
тоска расползается шире
внутри заболевшего моря,
в тенях давно грустного мира.
И морщатся осени вехи
от долго тянущейся правды.
Семь раз наступают зимы…
К теплу мы уже не причастны…

мёрзлое

Дни в сквозняках. Небо жрёт потускневшее солнце.
Голые ночи танцуют под ноющий тар.
Воздух дрожащей рукой ковыряется в сердце,
Щупает море, цветы и восточный отвар.

Бог разрыдался от судорог-слов моих мыслей,
Запечатлел их в тучах измятых, на память.
Он пробежится с моими стихами в осени
И, задыхаясь, их будет читать снам алым.

Тени домов тут же белой покроются краской,
Выдохнет мир из груди пожелтевший глобус,
И забинтуется прошлое в мёрзлые дали,
Где чёрных птиц ангел скормит зиме горбатой.

кому угодно

Среди тебя я не твоя,
всего лишь сумрак обрамлённый
в кайму заоканных надежд,
почти любима, между прочим…
А между «этим» просто я
скукожилась в немое облако,
и между дел скучаю женственно-
хочу я белое, хочу я тёмное…
Но чистота воды, как взгляд-
не ждёт, не умирает…
Среди тебя я невпопад…
Ты жив? (шепчу)
Я тоже! (отвечаю).
Игра судьбин,
как скомороха длань…

Он никогда не лжёт,
танцует, когда плохо,

поёт, когда смешно,

кому угодно…

уродливое

Любовь уродлива, как святая вода из-под крана,
в ней смешано всё – от оргазма до скудных улыбок,
от двух шагов до манящего светлого храма,
и двести, вширь, чтоб не впасть с головою в омут.
В ней всё вкривь/вкось от ненужности до потребы,
от ломки сознания до функции лишней гиперболы,
всегда невпопад, что немеют порою конечности,
от шторма внутри и до штиля скупой сердечности.
Скользит мокрицей, кукожится, рожи кривит,
щекочет нервы, хохочет, сдирает лохмотья,
а хочется быть иногда всего лишь свободной,
скрывая уродство внутри…
И жрать проклятья…

поцелуй зимы

Мне легче с тобой говорить, когда в горле ком,
Пока сушит слёзы мои не восточный ветер,
Пока разбивается ночь об моё окно
И время уходит песком по осенней дельте.

Но я научилась взрослеть каждый раз «на боль»,
Пока чьи-то флейты фальшивят, что режется слух,
Пока багровеет под кожей моя любовь,
И сны свиристелки шаманят в мой ломкий досуг.

Уже не хочу тишины с ароматом «ты».
Теперь от неё веет холодом, колотым льдом.
Мне легче с тобой говорить, когда ты молчишь.
Меня нет.
Вновь зима мою душу целует в лоб…

белая осень

Белый закат лёг ребром
на широкие улицы,
равно внутри сжалось зло и добро
в многослойный кокон.
Ты спишь всегда на юге,
с эдемским ветром на ложе,
я в это время любуюсь ещё
луной круглощёкой.

Но у нас на двоих один бог,
и его причуды,
и ему не нужна темнота
с ароматом мускуса,
он давно разделил тишину
на сто разных звуков,
и архангелам крылья вручил
из молочного шёлка.

И, пока он прощает грехи
малодушным тварям,
мы свои собираем синхронно
без малого страха.
Вот бы мир навсегда заковать
в антикварный ящик
и оставить в былом
прокажённую белую осень…

Уходя

Уходя, я оставлю тебе три сна и век тщетности,
Пусть меняются луны недолго в твоих стенаниях,
Без меня дни не станут от этого безрассветными,
Только утро окрасится зыбким сырым отчаяньем.

Безмятежность свою обращу в штормовые локоны,
Окроплю чёрной кровью вокруг я свои владения,
Рассажу по тропе сад из синего чертополоха,
Назову себя новым, звучным и бархатным именем.

Мои белые птицы склюют все пути невозврата,
Шёпот духов лесных оглушит мои выдохи боли,
Ничего не случится уже, кроме вечного ада,
Где в твоих зеркалах будет плакать застывшая осень.

в себе

Между мной и тобой двадцать зим и семнадцать осеней,
Триллион жалких фраз о судьбе и одна о смерти,
Перекрёст параллелей дорог на зелёном глобусе,
Пи-число голосов, онемевших в счётчике времени.

А во мне и в тебе многослойно рождается небо,
Слог молитв о весне разлетается трепетно по ветру,
Где-то пёстрые бабочки жгут на огне своё тело,
Чьё тепло возвращается в наши безумные души.

Я в тебе, ты во мне, как внезапность пустотных ульев,
Многоточия, строфы, параграфы чьих-то желаний.
Берегу тебя в страшных источниках личного знания,
Береги меня в лучшем из них… Мы в себе… на грани…

просто пыль

Посмотри, как без нежности осень черствеет,
солнценитками вшита в неё пустота —
запечатана, втёрта под рёбра больнее.
И скулит под одеждой земная тоска —
та, что легче ветров, чёрных дыр тяжелее,
холоднее зимы, громче боя в часах.

Наши сны обнимаются с тусклостью неба,
долго спящим богам открывают глаза,
исчезают, впиваясь в сознание терпко.
Старый ангел едва держит счастье в руках —
то, что тише прибоя, ароматнее трав,
горше сладкой нуги. Мир немеет без нас.

Мы без нежности Времени пыль…