Экстра. Осколки прошлого. Часть 4
Да, ты совсем не силен в закулисной игре.
Но нет, не тебе отступать, прикрываясь щитом!
Или, что хуже всего, – прозябать при дворе
И до конца своих дней быть придворным шутом.
Головы с плеч не рубить, якоря,
Не вставать под знамена, увы…
И горько, и странно, и все говорят,
Что тебе самому не сносить головы.
«Герой» («Вельвет»)
Если кто-то спросит, что было самым сложным для меня во времена Второго Вторжения, то удивится, что это были совсем не демоны, ползущие из всех щелей. Сложнее всего было прийти к единому решению с этой женщиной. Разница культур давала о себе знать. Иногда Энвиса не понимала меня, и почти всегда я недоумевал о причинах её поступков. Сложней всего было с прикосновениями.
Энвиса учила меня той близости, что принята у её народа, создавая ментальную связь и делясь эмоциями. Я неумело отвечал на этот странный контакт, порой показывая значительно больше, чем хотел. Вернее, показывал я именно то, что хотел, но старался скрыть, ведь это было слишком откровенно. Увы, порывы молодого тела сложно было держать в узде. В такие моменты было особенно неловко смотреть, как краснеет моя красавица.
В их культуре было не принято лишний раз касаться друг друга. Я этого не понимал и постоянно нарушал границы дозволенного. Энвиса злилась, а я выцеловывал прощение. Она была такая мягкая, нежная и одновременно с этим холодная, как зимнее небо. Её хотелось мять, сжимать, гладить, чтобы разогреть. Я ничего не мог с собой поделать, сгорать в этом пламени одному было невыносимо.
Наш поход тем временем шел своим чередом. К нам присоединялись новые люди и духи, но большой отряд лишь больше привлекал внимание демонов. Порой нам не давали и часу на то, чтобы поспать, а есть приходилось, едва ли не пяткой отталкивая от себя очередную фетранийскую тварь.
Мои тренировки с Каданом продолжались. Я стал весьма неплох в обращении с мечом. Примерно тогда отряд шагающих в тенях отделился от нас по решению Азены. Увидеть их я смог уже после битвы на Выжженной пустоши. Помню, как шокировал меня вид деревяшки вместо ноги у командира отряда, – именно он когда-то вышел к нашему костру в далёких горах Артемиса. Порой я вспоминаю пережитые сражения. Шагающие в тенях едва уловимыми всполохами мелькали на поле боя, сея смерть. Они были сильными воинами, мне казалось, что они просто неуязвимы. Я и представить не мог, что кого-то из них достанут. Не знаю, что за тварь попалась на пути того эльфа, но не сомневаюсь, что это был какой-то очень сильный демон.
Впрочем, до конца войны тогда было ещё далеко. Наш отряд набрёл на руины какого-то городка, расположившегося у подножия горы. Наверное, это было поселение шахтёров и их семей, но никого из жителей мы не встретили, впрочем, на подступах к городу было несколько десятков могил с простенькими, сделанными на скорую руку крестами. Это внушало уверенность в том, что кому-то посчастливилось выжить.
Шахты несказанно обрадовали Калатура. Гном в шахте чувствует себя как рыба в воде, можете не сомневаться. К тому времени моё оружие пришло в негодность, и им можно было разве что забивать демонов на смерть, но никак не протыкать плоть. Азена решила сделать небольшую остановку, чтобы все могли отдохнуть. Калатур с братьями на радостях едва ли не закопались в гору. Я боялся, что нам придётся вытаскивать их из шахты силой.
Многие думают, что Шай’Солар был выкован в умарском домене, что близ Боэр’Морхен, но это совершеннейшая нелепица. Домен я подарил Калатуру уже после победы, когда основал Лютерию, как раз таки в благодарность за меч и в знак вечной дружбы. Шай’Солар ковался в крошечной загорской кузнице, что чудом уцелела после набега демонов. Я даже не знаю, как назывался тот городок.
У Калатура не было цели создать великий меч, который войдёт в историю Акрасии. Думаю, он просто соскучился по ремеслу, а тут подвернулась возможность и был повод. Калатур сам предложил выковать мне меч, а все магические и рунические манипуляции вносились уже по ходу работы. Трудились, на самом деле, все: Троин и Гроин притащили из шахты найденную лютеритовую руду, я был на подхвате и подавал инструменты, Энвиса и Рунарт в кое-то веке не цапались, а слаженно что-то колдовали, даже Кадан принимал участие – он нашел где-то бочку с бражкой и старательно поддерживал запал Калатура. Оказалось, что шедевр гном может создать только на глубоко нетрезвую голову… Пусть сейчас настали мирные времена, но Шай’Солар всегда при мне. Я уже соскучился по битвам и, если потребуется, с радостью встану во главе армии, даже несмотря на то, что молодые годы давно остались позади.
Поразительно, как много уверенности придаёт оружие по руке. Наверное, не будь у меня Шай’Солара, я бы погиб в битве на Выжженной пустоши. Простой меч просто сломался бы в том хаосе. Я не стану описывать, что случилось тогда, любой бард сделает это в разы поэтичней, нежели я. Да и любой житель Лютерии хотя бы вкратце знает последовательность событий. Мне же чаще всего снится в кошмарах именно эта бесконечно долгая ночь. Как наяву я вижу в небе две луны: привычную нам молочно-белую и демоническую алую. Я вижу огромные тёмные силуэты сцепившихся друг с другом гигантов – почему-то во снах образы Хранителей смываются в нечто огромное и бесформенное – и, хуже всего, колышущееся море красноглазых чудовищ. Я просыпаюсь в холодном поту, и мне нужно какое-то время, чтобы понять, что это сон, что я тогда выжил, что это уже в прошлом. В такие моменты я до боли сжимаю рукоять Шай’Солара, словно это единственное, что удерживает меня в реальности. Подумать только, прошло уже пятьдесят лет, а этот кошмар так и не померк…
Менестрели расскажут вам о том, что я дул в рог, чтобы вдохновить бойцов или чтобы привлечь внимание богов. Если первое ещё хоть как-то похоже на правду, то как можно додудеться до божественных чертогов, я не знаю и считаю эту версию несусветной глупостью. Хотя должен признать, вторая версия звучит невероятно поэтично. На самом деле всё было куда проще – нас оттеснили от основного отряда. Кадан сражался с кем-то из высших демонов, ему было не до нас. Калатур был ранен Волданом, его братья едва сдерживали натиск демонов. Хуже всего было то, что магии у Энвисы почти не осталось. Тогда я познал настоящий страх. Не за себя. Невозможно так испугаться за собственную жизнь, особенно если последние полгода только и делаешь, что выживаешь из последних сил. Но у меня была та, что была дороже жизни. В нашей маленькой группке был целитель, тот самый, который когда-то спас меня. Я толком не был с ним знаком. Знал лишь, что он входит в ближний круг Энвисы и что он из аристократов. В тот день я впервые увидел, как выгорает силлин. Это было нечто восхитительное и ужасное одновременно. В памяти отпечаталось каждое мгновение. Если закрыть глаза, я воочию увижу, как серела его кожа, а волосы, и без того светлые, стали как снег. Он усыхал, будто что-то высасывало из него не только жизнь, но и плоть, оставив лишь безжизненную оболочку с потухшими глазами. Тогда, сотворив защитное заклинание, он вложил последние крупицы магии и собственную жизненную энергию, чтобы спасти нас. Я живу, потому что он умер… Стыдно признаваться, но я не помню имени того силлина. Знаю лишь, что у него в Рохэнделе осталась младшая сестра – вся выжившая после вторжения родня.
Тогда, когда иссохшая мумия союзника упала на черную от пролившейся крови землю, я испугался. Не произошедшего, не того, что у меня стало на одного союзника меньше – люди и нелюди гибли так быстро, что можно было даже не пытаться считать – я боялся того, что следующей отдать себя может Энвиса. Я видел, с каким трудом ей даётся каждое новое заклинание и боялся, что оно может стать последним. Даже со всем своим мастерством, убивая сотни и тысячи демонов, я не мог защитить её от выгорания. И тогда, поняв, что могу потерять её, я подул в рог. Это не было чем-то героическим. Это был жест отчаяния. Я надеялся, что хоть кто-то откликнется и придёт к нам на выручку. Я надеялся, что если рядом с нами будет ещё кто-то, то Энвисе не придётся столько колдовать и она не выгорит. Кто бы мог подумать, что на призыв отзовутся Хранители, но даже этого оказалось недостаточно для победы.
Бой, начавшийся ещё до захода солнца, длился всю ночь. Мой щит превратился в искорёженный кусок металла и так и остался лежать где-то в тех землях. Я даже не пытался искать его после. Наверное, часть моей души тоже осталась там. Как ещё объяснить, что столицу я основал не так далеко от места решающей битвы? Многие бы хотели забыть тот ужас. Многие бы предпочли покинуть не только эту долину, но и континент, чтобы оказаться как можно дальше от того кошмара. Но не я. Порой, когда становится особенно тоскливо, я приезжаю на Выжженную пустошь и подолгу брожу в одиночестве. Меня поражает то, как наш разум и тело расслабляются от лёгкой жизни. Во времена Второго Вторжения я был счастлив уже тому, что жив сам и что сегодня не погиб никто из тех, кто мне дорог. Если было что поесть – это воспринималось как невероятная удача. Почему же сейчас это воспринимается так обыденно?
Рассвет нового дня был особенно ярким. Мистик – Хранительница и одна из приближенных Эвергрейса – принесла из логова золотого дракона осколки Ковчега. Думаю, Эвергрейс тоже руководствовался отчаянием в этом решении. Я помню, как по его золотой чешуе стекала кровь. И самого дракона, и демонов, и переметнувшихся на тёмную сторону Хранителей. От того, как много крови пролилось всего за одну ночь, разлом увеличился до такой степени, что края видно не было. В этом огромном рубце было заметно чуждое чёрное небо и какие-то скалы. Миры снова притягивались друг к другу, а боги лишь безмолвно наблюдали за этим. Спасением Акрасии стал Ковчег. В легендах и балладах говорится, что я первый из эсдо, кто получил осколок от Эвергрейса, но, увы, это неправда. Я первый, кто выжил после этого. Первого, кто попытался, частица Первозданного Света за несколько мгновений обратила пеплом. Я помню, как залитое кровью лицо мужчины исказилось гримасой агонии, а затем он вспыхнул, будто промасленная тряпка. Тело разлетелось пеплом, а алый комочек света продолжил висеть в воздухе.
Я не стремился стать эсдо, но я хотел защитить ту, которую полюбил всем сердцем. Энвиса хотела рискнуть собой и попытаться обуздать силу Ковчега. Я так боялся её потерять, что не придумал ничего лучше, чем схватить эту сферу первым. Глупо? Я знаю, но все мы глупцы, когда влюблены.
Те, кто никогда не касался частицы Первозданного Света, полагают, что это – какое-то благословение, что дарует Руфеон. Но на деле, это – ужасная боль, что прошивает тебя насквозь. В тот миг, когда я коснулся осколка, мне показалось, что мир перестал существовать. Был лишь я и агония боли. Я никогда не горел живьём, но, думаю, ощущения были близки к этому. Лишь мысли о ней дали силу подчинить себе ту мощь, что разрывала меня изнутри и выворачивала конечности в припадке невыносимой агонии.
Мне потребовалось несколько минут, чтобы просто прийти в себя. Пока я в бреду пытался выжить и подчинить Ковчег, сгорело ещё несколько добровольцев, попытавшихся взять другой осколок. К счастью Энвиса была подле меня и на какое-то время позабыла о том, что хотела рискнуть собой. Смогла бы она обуздать мощь Ковчега? Думаю, что да. И всё же где-то в глубине меня сидит мысль о том, что она могла и не справиться. Да, моя красавица невероятно сильный маг, но тогда она была измотана долгим сражением. Я не мог позволить даже такую незначительную вероятность потерять её. Наверное, я ужасный эгоист…
Вторым обуздал Ковчег Кадан. Следом за ним были Азена и Нинав. Калатур, которого к тому моменту подлатали целители, стал пятым эсдо. Он тоже рискнул, стремясь уберечь братьев. Затем, к новому осколку, подошел молодой мужчина с востока. Это был первый раз, когда я увидел Сиена. Ему тоже было нелегко обуздать силу осколка. Последним стал йоз Шанди. Сколько их сгорели в попытках обуздать мощь осколков? Я не считал, так что не могу сказать. Были среди них и люди, и силлины, и даже духи. Почему именно мы стали эсдо? Я не знаю. Говорят, Руфеон что-то рассмотрел в наших душах, поэтому позволил подчинить осколки Первозданного Света. Так ли это? Мне не дано знать правду. Я давно перестал задумываться о таких вещах. Вспоминаю ли я битву на Выжженной пустоши? Если отвечать искренне, то я мечтаю о ней забыть.
«Гном везде эль найдёт». Слышали когда-нибудь эту поговорку? Она так же правдива, как и то, что солнце встаёт на востоке и заходит на западе. После победы мы долго воздавали последние почести павшим. Дым от погребальных костров поднимался в небо, заслоняя солнце. К ночи Калатур позвал меня с собой. Как он нашел ту разрушенную таверну – я даже представить себе не могу. Собственно от таверны остался лишь подвал и винный погреб. Там мы праздновали победу и поминали погибших. Эта была невероятная смесь из радости и печали, обильно разбавляемая алкоголем.
На утро Кадан ушел, толком не простившись ни с кем. К полудню силлины спешно куда-то засобирались. От Энвисы я узнал, что Азена получила вестник из дома. Сестра Ард Рены, оставшаяся защищать Рохэндель, погибла в битве с демонами. Я несколько месяцев путешествовал рядом с Азеной, сражался с Казеросом плечом к плечу с ней. Мне казалось, что эта женщину воистину сделана изо льда. Ничто не могло поколебать её уверенности в собственных силах, но в тот миг правительница силлинов выглядела такой разбитой, словно её растоптали.
Я тогда почувствовал себя так, словно сердце вырвали из груди. До той минуты я старался не думать о том, что наш роман закончится вместе с войной. Я бы никогда не осмелился просить её остаться со мной. Мне нечего было предложить Энвисе, кроме себя и своей любви. Я прекрасно понимал, что она вернётся со своим народом, что останется с подругой, чтобы поддержать ту в час утраты. И всё же судьба распорядилась иначе. Уж не знаю, сказалось ли на решении Энвисы то, что я стал эсдо, но она осталась.
Первые годы после вторжения не были простыми. Рунарт всегда отличался интересными идеями, и на пепелище минувшей войны ему было где разгуляться. Очень быстро с его подачи меня избрали королём. Вотчиной моей стала довольно большая территория – почти четверть материка от восточного побережья до Загорья. Кассий собрал возле себя выживших юдиев и, пообещав Кталхе сделать её царицей, отправился на запад. Там тоже были ничейные земли – те самые, что подняла для нас Гивена. Посетив однажды Кабатию, я был впечатлён тем, как некогда бесплодная пустыня стала цветущим краем и богатейшим королевством на материке. Кассий сдержал обещание, и Кталха стала царицей. Были ли они счастливы, я не знаю. Мы пронесли дружбу сквозь года, но всё общение сводится лишь к письмам, которые в последние годы приходят довольно редко. Порой мне не хватает Кассия. Мы вместе выросли, вместе прошли через кошмар Второго Вторжения, но стареть нам приходится по отдельности.
Порой я жалею о том, что согласился стать королём. Тогда мне хотелось стать кем-то значимым, достойным Энвисы. С одной стороны, когда я смотрю на то, каким прекрасным королевством стала Лютерия – ужасное название, я был яростно против, но если Рунарт что-то вбил себе в голову, его уже не остановить – я испытываю безграничную гордость. Но с другой, я понимаю, что в тот момент моя судьба свернула не на ту дорогу, на которой жило счастье… Моя коронация стала для нас с Энвисой началом конца, но я слишком радовался тому, что она осталась со мной, чтобы понять неизбежность краха.
Первые годы было непросто. Земли, разорённые демонами, были скупы на урожай, а рабочих рук было до прискорбия мало. Но всё же город медленно отстраивался. С окрестных земель собирались выжившие. Многим хотелось жить в королевстве, которое основал эсдо. Когда-то я был босоногим мальчишкой, который на лугу размахивал палкой и мечтал стать городским стражником. Даже в самых отчаянных мечтах я не мог представить, что стану королём-рыцарем.
Фаворитка – так за глаза называли Энвису. Остатки прошлой аристократии, присягнувшие мне на верность, и новые лорды, получившие титул за боевые заслуги были недовольны тем, какое влияние на меня имеет моя любимая. Ни для кого не было секретом, что Энвиса поддерживает переписку с Рохэнделем, хотя содержание этих писем и не было общедоступным. Уверен, попроси я, и она дала бы мне эти письма, но я уважал личное пространство Энвисы. Да и не скажу, что я был так уж зависим от её мнения, хотя, вынужден признать, порой она говорила куда более разумные вещи, чем набранные Рунартом советники.
Увы, стоило королевству преодолеть первые сложности, как начались вопросы о моей женитьбе. Иноземная чародейка, приближенная к Ард Рене Рохэнделя, на престоле не устраивала никого из совета и знати. Едва ли не на каждом заседании совета я слушал о том, что такой союз – ужасный мезальянс. Мне раз за разом напоминали о том, что полукровки рождаются крайне редко и зачастую с дефектами. Меня молили задуматься о будущем, где после моей смерти к власти придёт вдовствующая королева-силлин. Меня пугали перспективами, что Лютерия станет рохэндельской колонией. Так ещё недавно сражавшаяся бок о бок с людьми против общего врага, она стала едва ли не изгоем.
Я видел, как непросто Энвисе в столице, ведь она замечала все эти косые взгляды и, уверен, слышала нелестные шепотки в свой адрес. Я распорядился построить загородную резиденцию, куда хотел увезти её. Нанятый мною архитектор распланировал уютный особняк, к которому примыкал большой сад и пруд. Я хотел уберечь её от той грязи, в которую превратилось «светское общество». Да, я понимал, что королевству нужен наследник, и прекрасно знал, что у нас с Энвисой детей быть не может. Мы принадлежали к разным расам. Я понимал: век, отмеренный мне, слишком короток для неё, и скоро я начну стареть, а она останется всё такой же юной и прекрасной, какой была в ночь нашего знакомства. Мысль о том, что она будет заботиться обо мне, когда я стану немощным стариком, была мне противна, и всё же я был и остаюсь ужасным эгоистом – я не хотел отпускать её, даже осознавая, что наши отношения обречены.
Тот разговор я и по сей день прокручиваю в голове, пытаясь понять, мог ли изменить хоть что-то или Энвиса всё решила задолго до того момента. Где-то в глубине души я понимал, что всё и должно было закончиться так, и всё же её уход стал полнейшей неожиданностью. Сперва я не поверил, думал, что она, как это водится у женщин, приняла решение на эмоциях. Я пытался её догнать, но это было равносильно тому, чтобы пытаться поймать ветер. Я писал письма в Рохэндель, потом в Берн, посылал гонцов. Всё было тщетно. Энвиса не желала меня знать.
Сперва казалось, что, уходя, она вырвала сердце из моей груди и унесла с собой. Я не находил себе места, практически не спал и толком не ел. Со стороны я представлял собой жалкое зрелище. Рунарт всё это время был рядом и следил, чтобы я не наделал глупостей, которые привели бы к потере власти, которая в тот момент мне опостылела. Признаться, Лютерия, как и я, пережили этот кризис именно благодаря Рунарту.
Всё проходит. Только одиночество навсегда. Шли годы. Боль потери, что разъедала изнутри, сперва стихла, стала тупой, напоминала о себе лишь по вечерам, когда нечем было занять разум. Потом и вовсе она сошла на нет, оставив после себя лишь сосущее ощущение тоски где-то под сердцем. Я ждал, что Энвиса решит вернуться. Я готов был согласиться на любые условия, даже если бы это втоптало в грязь мою гордость. Но шли годы, а она так и не прислала ни одного вестника. От послов я узнал, что Энвиса живёт где-то в Берне, но никаких подробностей больше не было. Мои письма возвращались даже нераспечатанными. Эадалин все вопросы послов об Энвисе демонстративно игнорировала.
Спустя время Рунарт снова начал разговоры о необходимости жениться, о наследниках и об ответственности за страну. В какой-то момент я настолько отчаялся и устал от всего, что согласился. Я не могу сказать, что этот брак мне противен. Рунарт не терял зря времени и сосватал мне загорскую княжну, что существенно расширило и обогатило королевство. Единственная наследница, последний потомок Таёжного короля… Лиана стала для Лютерии отличной королевой и прекрасной матерью для нашего сына, но для меня она по-прежнему остаётся лишь другом.
Я уже не жду Энвису – не хочу, чтобы она видела меня стариком. Всё, что у меня осталось – единственный портрет, локон её волос и воспоминания о счастье.
***
Силлиан закрыл дневник. Лютеран, насколько он знал, умер три года спустя после последней записи. Отчего-то в груди было так паршиво, словно там демоны нагадили.
Угли в камине давно прогорели, и в спальне было заметно прохладно. Он перевёл взгляд на окно. Серо-стальное небо нового дня готовилось разразиться первым в этом году снегопадом. Погода как нельзя лучше соответствовала настроению.
Прежде ему казалось, что Лютеран был кем-то великим, недостижимым идеалом, а оказалось, что его предок был обычным человеком со своими мечтами и слабостями. С печальной историей любви.
– Жаль, что так сложилось, – Силлиан поднялся, подходя к окну. Клён ярким алым пятном выделялся на фоне серой земли. – Когда увидимся, я бы хотел расспросить Энвису о том, что случилось. Как думаешь, ей стоит прочесть этот дневник или лучше не бередить старые раны?
Дерево тихо покачивало ветвями в ответ.