Loe raamatut: «Герой пера», lehekülg 10

Глава XI

– Откройте дверь, Джен, мне необходимо повидать вас; дело большой важности заставляет меня срочно обратиться к вам.

Аткинс постучал несколько раз в дверь, и молодая девушка вынуждена была впустить его. В комнате горел огонь, Джен еще не раздевалась, и постель не была смята. Молодая девушка пошла навстречу Аткинсу, в ее глазах выражался вопрос. Видно было, что она сильно возбуждена, но следов слез не было на ее лице. Джен не умела плакать, и слезы, так часто служащие утешением многим женщинам, ей не помогали.

Аткинс не дал ей времени задать вопрос и поспешил сам объяснить причину своего позднего визита.

– Грозит опасность, – быстро проговорил он, – я хотел предупредить ее, но ничего не мог сделать. Мое влияние оказалось недостаточным. Теперь вы должны вмешаться в это дело.

– Какая опасность? О чем вы говорите? – тревожно спросила Джен.

– О том, что произошло между Алисоном и Ферновым. Они поссорились. Генри потребовал от немца удовлетворения, но тот отказался драться с ним, ссылаясь на то, что во время войны не имеет права рисковать своей жизнью для личного дела. Алисон твердо решил отомстить ему, и я боюсь, что он сделает это сегодня же, если вы не повлияете на своего жениха.

Джен испугалась при этом известии, но, быстро овладев собою, с горечью проговорила:

– Да, вы правы: надо предупредить несчастье. Поединок между ними из-за меня был бы чудовищным поступком. Генри находится в заблуждении; мне стоит сказать одно лишь слово – и он поймет, как он ошибается. Я хотела сделать это завтра, но вижу, что нельзя более терять ни минуты. Позовите его сюда, сейчас же!

– В том-то и беда, что Генри нигде нет, – возразил Аткинс, задумчиво покачав головою. – Я обошел весь замок и не мог найти его.

– А где Вальтер? Ради Бога, скажите, где Вальтер? Аткинс удивленно поднял брови вверх. «Вальтер»!

Вот как далеко зашло у них дело!.. А Джен еще утверждает, что Генри заблуждается на этот счет!

– Мистер Фернов ушел в горы совершенно один, – ответил он, – по его словам, он должен исполнить какое-то служебное поручение. Генри это известно, и если он последует за мистером Ферновым, то вы знаете, Джен, что может произойти!

Молодая девушка стояла несколько минут неподвижно, как мраморное изваяние. Затем она вышла из оцепенения и быстро сообразила, как надо действовать.

– Я достаточно хорошо знаю Генри, – решительно сказала она, – он не должен уйти отсюда, пока я не поговорю с ним, его нужно вернуть во что бы то ни стало. Мне кажется, – прибавила Джен, потирая лоб, как бы вспоминая что-то, – сегодня утром, когда мы были в П., там говорили, что отсюда имеется лишь одна дорога в горы?

– Да, только одна, – подтвердил Аткинс, – и та охраняется немцами. Не думаю, чтобы Генри отважился пойти по ней, так как он знает, что часовые ни за что не пропустят его, ведь он не знает пароль.

– В таком случае Алисон может быть только в парке, – воскликнула Джен, – я поищу его.

Аткинс старался удержать девушку, но это ему не удавалось.

– Подумайте, ради Бога, о том, что вы делаете! – убеждал он Джен, – не забывайте, что мы находимся в чужой стране, среди воюющих! Во всяком случае, одна вы не можете идти ночью в парк; я должен сопровождать вас.

Молодая девушка не слушала того, что говорил Аткинс; она схватила свой дорожный плащ и, накинув его на плечи, повелительно сказала:

– Оставайтесь здесь! Если мы все трое уйдем из замка, это может возбудить подозрение. Кроме того, вы сами говорили, что Генри не обратил никакого внимания на ваши слова; значит, я должна убедить его, а так как он, несомненно, в парке, то не остается ничего другого, как идти к нему.

Джен уже была на лестнице, не слушая никаких возражений.

– Это – настоящая адская ночь, – пробормотал Аткинс, невольно сжимая кулаки, – этот голубоглазый немец подвергает нас, всех троих, смертельной опасности. Однако Джен права: мой уход действительно мог бы показаться подозрительным. Да они и скорее сговорятся, если между ними не будет свидетелей. В парке она, наверное, найдет Генри, больше ему негде быть!

Большой парк, напоминавший скорее лес, был весь залит лунным светом. Глубочайшая тишина прерывалась иногда тяжелыми шагами часовых, которые, по распоряжению капитана, караулили всю ночь. Они уже обошли все главные аллеи, не встретив ничего подозрительного, а затем, согласно отданному приказу, разделились, чтобы осмотреть боковые дорожки. Фридрих взял на себя левую сторону парка, другой солдат – правую, а третий – самую середину. Затем все трое должны были встретиться на террасе.

Держа ружье на плече, Фридрих медленно продвигался вперед; ему некуда было торопиться, так как при тихой ходьбе легче было исследовать местность. Поручения, в которых нужна была сообразительность, были не по силам недалекому солдату; но зато там, где требовалось пунктуальное исполнение приказа, никто не мог сравниться с Фридрихом в добросовестности и аккуратности. Дежурство в ту ночь явилось для Фридриха чрезвычайно кстати. Отданный капитаном приказ заставлял сосредоточить все внимание на том, чтобы ничто подозрительное не ускользнуло от взора часовых. Это обстоятельство невольно отвлекало Фридриха от мрачных дум о судьбе его дорогого профессора.

Он уже прошел часть парка и теперь находился возле белой статуи Флоры, освещенной луной. Капитан подчеркнул, что эта местность должна быть тщательно исследована, в особенности грот, который почти примыкает к подножию статуи. Фридрих шел в этом направлении, но вдруг у статуи остановился и быстро вскинул ружье. В нескольких шагах от него внезапно появилась какая-то светлая тень. Убедившись, что это – женщина, солдат снова положил ружье на плечо; но, прежде чем он успел окликнуть незнакомку, она повернулась лицом к нему, и при свете луны Фридрих узнал мисс Форест.

Прежнее подозрение снова охватило солдата: он упрямо продолжал считать этих трех американцев шпионами, и самым опасным лицом, по его мнению, была «американская мисс». То, что Джен – женщина, нисколько не смущало его, так как «американская мисс» по уму и хитрости не уступала любому мужчине. Странная встреча с молодой девушкой в парке в этот поздний час еще более усилила подозрения Фридриха.

– Что вам нужно здесь, в парке, мисс? – строго спросил он. – Вы должны быть осторожнее. Если бы я не узнал по платью, что вы – женщина, я выстрелил бы в вас. А теперь вы должны дать мне точный ответ: зачем вы здесь?

Джен, не обращая внимания на грозный вид Фридриха, подошла ближе и обрадованно воскликнула:

– Ах, это вы, Фридрих? Слава Богу, что я хоть вас нашла.

Фридриха нисколько не смягчило это «слава Богу». В своем служебном рвении он мог бы проявить грубость в отношении молодой девушки, но вовремя вспомнил прощальные слова своего господина, что и заставило его умерить суровость.

– Идите обратно, мисс, – сдержанно проговорил он, – я не могу допустить, чтобы вы прогуливались здесь.

Джен и не подумала исполнить приказание часового.

– Вы обошли весь парк? – живо спросила она. – А вы нигде не встретили мистера Алисона?

Подозрение Фридриха все возрастало.

«Как, и мистер Алисон тоже должен быть здесь? Весь этот американский сброд неизвестно зачем забрался сюда! Нет, тут дело нечисто!» – решил он.

– Мистера Алисона нет, – громко заявил он, – мы обошли весь парк и, если бы он находился здесь, увидели бы его. Он, наверное, где-нибудь в другом месте!

На лице молодой девушки появилось выражение ужаса.

– Боже милосердный, я, кажется, пришла слишком поздно! – с отчаянием пробормотала она.

Однако теперь не время было предаваться отчаянию. Встреча с Фридрихом заронила в ее душе луч надежды.

– А вы не знаете, куда пошел ваш господин? – спросила Джен.

– Нет, я этого не знаю! – сухо ответил солдат. – Слушайте, мисс, говорю вам совершенно серьезно, идите домой!..

– Поручик Фернов ушел в горы? – продолжала свой допрос девушка, не давая Фридриху окончить фразу. – Мне тоже нужно туда, я должна последовать за вашим господином.

Фридрих с негодованием смотрел на Джен.

– Клянусь Богом, вы не в своем уме, мисс! – воскликнул он. – Вы хотите пройти в горы? К французам, может быть? Будьте покойны, туда мы вас не пропустим, везде на дороге расставлены наши посты.

– Я знаю это, – спокойно возразила Джен, – а все-таки мне нужно пройти туда. Вы должны помочь мне: скажите мне пароль.

Фридрих был так поражен, что от изумления и негодования чуть не уронил ружье. Однако он быстро овладел собою, гордо выпрямился и с презрительным состраданием посмотрел на мисс Форест.

– Сейчас видно, мисс, что вы приехали из дикой, не боящейся Бога Америки, – проговорил он с чувством собственного достоинства. – Немцу-христианину не пришла бы в голову мысль о таком грехе. Вы хотите, чтобы я ради вас обманул наш караул, выдал вам пароль? Нет, вы не имеете ни малейшего понятия о том, что такое война и в чем состоят обязанности всякого военного человека.

Джен подошла вплотную к Фридриху и прошептала:

– Дело идет о жизни вашего господина; понимаете, Фридрих, от этого зависит жизнь вашего господина. Ему грозит опасность не со стороны неприятеля, а совсем другая; он ничего не подозревает, я одна знаю о ней. Если мне не удастся предостеречь его, он погибнет. Теперь вы понимаете, что я непременно должна видеть поручика Фернова?

На лице Фридриха появилось скорбное выражение.

– Я так и думал, – жалобно воскликнул он, – я так и знал, что нынешнею ночью произойдет несчастье.

– Оно не случится, если я своевременно извещу вашего господина о предстоящей опасности. Я успею сделать это, если вы только дадите мне возможность немедленно последовать за ним. Вы знаете теперь, Фридрих, в чем дело, и поможете мне, не правда ли?

Фридрих отрицательно покачал головой.

– Я не могу! – глухо ответил он, наконец. Джен с отчаянной мольбой посмотрела на него и почти простонала:

– Ведь я же говорю вам, что от этого зависит жизнь поручика Фернова, что он наверняка погибнет, если я не успею предупредить его. Неужели вы допустите, чтобы он умер, когда достаточно будет одного моего слова для того, чтобы спасти его? Фридрих, ведь вы видите, что с моей стороны нет никакого обмана, что только смертельный страх за жизнь поручика Фернова заставляет меня обратиться к вам с просьбой помочь мне. Из любви к своему господину дайте мне возможность проникнуть в горы.

Фридрих молча смотрел на молодую девушку. Он чувствовал в ее словах правду. Да, только смертельный страх выражало ее лицо; страх за жизнь Фернова заставлял эти губы с такой мольбой обращаться к нему. Крупные, тяжелые слезы покатились по щекам бедного солдата, но он еще крепче прижал к себе ружье и прошептал:

– Я не могу, мисс Форест, я не имею права покинуть свой пост, а если бы даже и имел, то не решился бы провести вас мимо нашей стражи, хотя бы даже от этого зависела жизнь моего господина. Не смотрите так на меня, не просите! Видит Бог, я не могу поступить иначе.

Джен отшатнулась от него, ее охватило отчаяние. Пропала последняя надежда спасти Фернова. Обязанности службы были для Фридриха выше его страстной любви к профессору. Да, Аткинс был прав, эти немцы – ужасны со своим непоколебимым чувством долга.

– Значит, Вальтер погибнет! – с отчаянием произнесла молодая девушка.

– Не искушайте меня больше, мисс! – с мольбой воскликнул солдат. – Фридрих Эрдман не может быть предателем.

Джен вздрогнула при этих словах; ее взор со страхом впился в лицо Фридриха.

– Как? Как вы сказали? Как ваша фамилия? – тревожно спросила она.

– Моя фамилия Эрдман. А вы не знали этого, мисс? Впрочем, ничего нет удивительного: вы только слышали всегда «Фридрих», и ничего больше.

Джен прислонилась к подножию статуи. Ее грудь бурно вздымалась; она не отрывала взгляда от Фридриха. На ее лице выражались одновременно и боль, и ужас, и ожидание какого-то огромного счастья.

– Знаете ли вы одного молодого ремесленника, Франца Эрдмана из М., который переехал жить во Францию? – дрожащим голосом спросила она. – В последнее время она работал в Р., а теперь служит в прусской армии!

– Как же мне не знать его, – ответил Фридрих, изумленный и вопросом, и тоном, которым он был задан, – как же мне не знать Франца Эрдмана, когда он – мой брат? То есть не родной брат, а приемный, как у нас говорят.

– Значит, вы и есть тот самый мальчик, которого родители Франца Эрдмана привезли из Гамбурга? – задыхающимся голосом проговорила Джен. – Вы выросли в М. вместе с Францем и после смерти его родителей перешли к священнику Гартвигу. Ради Бога, скажите: это были вы или нет?

– Конечно, это был я, – подтвердил Фридрих. – Однако, каким образом вы знаете все это, мисс?

Джен не ответила на этот вопрос, а собрала все свои силы, чтобы узнать дальнейшее, от которого зависела ее жизнь.

– А мистер Фернов? Он ведь тоже воспитывался у священника Гартвига. Как он попал к нему?

– Очень просто. Гартвиг взял нас обоих в одном и том же году: сначала меня – из чувства сострадания, так как никто не соглашался воспитывать меня, а через несколько месяцев и моего господина. Он приходился Гартвигу племянником, сыном его родной сестры. Мать и отец поручика внезапно умерли, а у него не было никаких других родственников, кроме Гартвига. Я уже жил у священника, и он не мог выбросить меня на улицу; таким образом мы оба очутились у него. Конечно, Гартвигу это было не по душе, и нам дорого обходился его хлеб. Меня заставляли с утра до ночи работать по хозяйству, так что часто я не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой от усталости. Моего господина принуждали сидеть за письменным столом так долго, что у него отекали пальцы и перо валилось из рук. Его заставляли быть ученым, а между тем он охотнее писал бы стихи. Однако его увлечению поэзией скоро был положен конец; пастор Гартвиг – царство ему небесное! – умел держать нас в руках. Я только тогда вздохнул свободно, когда он умер, и его племянник взял меня к себе. Таким образом, мы прожили с профессором, почти никогда не расставаясь, около двадцати лет.

Джен застыла, прижав руки к груди. Ее сердце готово было разорваться на части, а вместе с тем она чувствовала облегчение, точно у нее гора с плеч свалилась. Она готова была закричать от радости. Даже страх за жизнь Вальтера отошел на второй план; Джен знала лишь одно – в ее душе окончилась ужасная борьба. Что бы ни случилось, теперь она была убеждена, что ее любовь к Вальтеру – не преступление.

– Фридрих, – ласково проговорила она, положив свою руку на руку солдата, но тот вдруг быстро отвернулся от нее и с напряженным вниманием посмотрел в противоположную сторону.

– Что это там? – тревожно пробормотал он. – Пустите меня, мисс. В гроте завелся домовой. Кто тут? Отвечайте!

Ответа не последовало, да Фридрих и не нуждался в нем: он и так знал, в чем дело. Лунный свет упал на вход в грот, и он увидел там темные фигуры врагов и блестящие стволы ружей. В минуты опасности у Фридриха появлялась сообразительность. То, что он не мог понять разумом, достигалось инстинктом, и последний никогда не обманывал его. Фридрих не подумал о том, что его товарищи по дежурству должны быть ближе к замку, чем он, так как их никто не задерживал, и потому они скорее могли довести до сведения начальства весть об опасности; но и без расчета, чисто инстинктивно, он поступил так, как поступил бы на его месте самый рассудительный человек.

– Измена! – загремел его голос громко, на весь парк. – Нападение! Неприятель здесь, в гроте.

В то же время Фридрих выстрелил в глубь грота и, схватив Джен за руку, побежал с нею к замку.

Крик Фридриха был услышан ближайшими часовыми, затем передан дальше и достиг замка. Однако и неприятель не бездействовал. Убедившись, что скрываться дольше бесполезно, французы открыли стрельбу, пытаясь убить караульного. Шесть выстрелов раздалось одновременно; Фридрих не обратил на них внимания, но Джен с тихим стоном опустилась на колени – она была ранена в ногу.

– Вперед, мисс! Идите за мною в кусты! – крикнул Фридрих и поднял молодую девушку.

Она хотела последовать за ним, но, несмотря на все усилия воли, не могла устоять на ногах и снова опустилась на землю.

– Бегите! – беззвучно сказала она. – Спасайтесь, я останусь здесь.

Фридрих смотрел на Джен, но не видел ее прелестного, бледного личика, не думал о том, что перед ним – беззащитная, раненая женщина, которую ему придется бросить, если он желает спасти собственную жизнь; он только ясно вспомнил фразу своего господина, которую тот произнес, расставаясь с ним: «Скажи доктору, что мисс Форест была для меня дороже всех на свете и что я прошу его защищать ее до последней капли крови, если это понадобится».

Не говоря ни слова, он взял Джен на руки, как ребенка, и с этой ношей отправился в обратный путь.

Все это было делом одной минуты. Французы не думали преследовать уходивших; они, вероятно, предполагали, что часовые близко, и предпочитали не выходить из засады. Однако они не хотели отпустить безнаказанно того, кто выдал их. Снова раздались выстрелы, направленные из грота вслед Фридриху. Беглецы все еще были на открытой поляне, а лунный свет освещал их и давал возможность врагу ясно видеть цель. Фридриху понадобилось втрое больше времени, чтобы спрятаться в кустарник; не будь у него ноши на руках, он скрылся бы от неприятеля в течение нескольких секунд.

Джен обхватила руками шею солдата. Ее рассудительность не покинула ее и в этот опасный момент. Она знала, что малейшее ее движение еще больше затруднит бегство Фридриха, и потому не шевелилась в его руках. Около них свистели пули, но, как видно, французы были не очень умелыми стрелками. Но один из выстрелов достиг цели – Фридрих на мгновение остановился, стон вырвался из его груди.

– Господи, вы ранены! – воскликнула Джен и хотела соскочить на землю, но Фридрих еще сильнее обхватил ее, не выпуская из рук.

Он продолжал медленнее, тяжелее, чем раньше, продвигаться вперед. Джен слышала его хриплое, неровное дыхание, по ее опущенной руке текло что-то горячее и липкое. С тревогой посмотрела она на солдата и невольно испуганно отвернулась: ей показалось, что она видит мертвое лицо своего отца. Обычно простое, неодухотворенное лицо Фридриха в этот момент было поразительно похоже и на лицо Джен, и того, кто уже давно покоился в гробу. Страдание облагородило и изменило черты Фридриха. Он теперь был так похож на членов семьи Форест, что не требовалось никаких других доказательств для определения его близкого родства с ними. Теперь он проявлял ту же энергию, ту же твердую непоколебимость, которые были отличительными чертами покойного Фореста и его дочери.

Фридрих совершил нечто превосходящее человеческие возможности. Истекая кровью, он перенес Джен через поляну и выпустил ее из рук лишь тогда, когда они очутились в безопасном месте.

В замке, между тем, принимались спешные меры; раздавались команды офицеров, с быстротою молнии пронесся тревожный сигнал по деревне, и поручик Витте с отрядом солдат, бывших в замке, бросился к статуе Флоры.

– Ты говоришь, они в гроте? – торопливо, на ходу спросил Витте Фридриха, узнав его. – Присоединяйся к нам, и вперед!

Он устремился дальше, солдаты последовали за ним, но Фридрих не присоединился к ним. Он постоял несколько секунд, покачнулся и свалился, как сноп, обливая светлый мундир темно-красной кровью. Джен вскрикнула и опустилась на траву рядом с ним. Брат своим мужеством спас жизнь сестры!

Прошел час. Стычка оказалась легче, чем предполагали. Небольшой отряд французов, спрятавшихся в гроте, имел намерение пробраться в замок, где жили, как им было известно, немецкие офицеры. Французский отряд надеялся захватить спящих врасплох и взять их в плен, а затем, соединившись с войсками, бывшими в засаде в горах, разбить ту часть прусского полка, которая находилась в деревне. Поднятая Фридрихом тревога помешала выполнению этого плана. Французский отряд был перебит, несколько человек взято в плен; двум или трем удалось убежать обратно в лес. Среди немцев было несколько раненых, но убитых – никого. Фридриха, оказавшегося единственной тяжелой жертвой этой стычки, отнесли в комнату Джен и положили на ее постель.

Молодая девушка сидела возле солдата. Ее собственная рана не представляла опасности; правда, Джен временно не могла ходить, но доктор Беренд нашел ее рану вполне излечимой, и, положив какое-то лекарство, забинтовал ногу.

У окна комнаты стоял Аткинс и молча наблюдал эту сцену. Джен поспешила сообщить ему, кто такой Фридрих, и лицо старого американца сразу утратило обычную иронию. Беспомощно и неподвижно лежал на постели тот, кого так долго искали родители, кому они хотели отдать свое богатство, предоставить все блага жизни. Из-за этого солдата Джен, его сестра, переплыла океан, странствовала по всему свету, а он жил месяцы под одной кровлей с нею, и она свысока смотрела на бедного малого, оскорбляя его своим высокомерием! Правда, он не получил такого воспитания и образования, как его сестра, но меньше всех был виноват в этом. Этот наследник миллионера-отца вырос в нужде и бедности, выполняя роль простого слуги, и был еще счастлив, что судьба послала ему доброго господина. А в тот момент, когда его жизнь должна была круто измениться к лучшему, когда он нашел сестру и должен был вступить в обладание полумиллионным состоянием, смерть была у его изголовья.

Доктор Беренд, которого Аткинс посвятил в тайну происхождения Фридриха, с грустью признал, что нет никакой надежды на выздоровление молодого Фореста. Рана его была смертельна. Фридриха возможно было бы еще спасти, если бы он сразу после ранения укрылся в каком-нибудь безопасном месте; но страшное напряжение, которое он делал, продолжая идти с тяжелой ношей на руках, вызвало внутреннее кровоизлияние, скорая кончина была неизбежна.

Раненый все время находился в глубоком обмороке. Вдруг он пошевельнулся, открыл глаза и, увидев доктора Беренда, стоявшего у постели, тихо спросил:

– Приходит мой конец, доктор?

Беренд обменялся взглядом с Джен; она попросила его скрыть истину, а потому он подошел к больному и сказал:

– Ну, дело не так плохо, Фридрих, хотя вы и серьезно ранены.

Фридрих был в полном сознании; он видел, как доктор переглянулся с «американской мисс».

– Можете не скрывать от меня правды, – проговорил он, – я не боюсь смерти. Вы, кажется, говорили, мисс, – обратился он к Джен, – что мой господин погиб?

Джен в отчаянии закрыла руками лицо. Она испытывала двойные мучения. Сама она не в состоянии была шевельнуть ногой, на ее глазах умирал из-за нее ее родной брат, и, быть может, в эту минуту истекал кровью Вальтер, а она чувствовала свое полное бессилие и не могла ничем им помочь.

Фридрих понял молчание молодой девушки.

– Мой господин погиб, тогда и мне незачем жить на свете, – спокойно и решительно произнес он. – Я знал, что не увижу его больше, когда прощался с ним, я все равно не мог бы жить без него.

Раненый снова закрыл глаза и лежал неподвижно, как раньше. Доктор подошел к Джен, склонился над нею и тихо прошептал:

– Я могу успокоить вас только тем, что неизбежное совершится почти без страданий. Если вы хотите сообщить ему что-нибудь, поторопитесь!

Беренд ушел к другим раненым. Жестом руки Джен попросила и Аткинса удалиться. Теперь брат и сестра остались одни.

Молодая девушка низко склонилась к изголовью Фридриха. Его лицо приняло обычное выражение, только было усталым и смертельно бледным. Он, по-видимому, действительно не страдал. Джен чувствовала, что, открывая ему тайну, нужно быть осторожной, чтобы слабая нить жизни не порвалась еще быстрее от радости, чем от страдания, но она знала, что сумеет выполнить эту задачу. На свете было лишь одно существо, которое в состоянии было лишить ее обычного самообладания, а теперь, у постели умирающего брата, она могла владеть собою и не хотела, чтобы он ушел в вечность, так и не узнав никого из родных, не видя возле себя близкого человека!..

– Фриц! – тихо прошептала она.

Раненый открыл глаза. На лице его появилось удивленное и довольное выражение; по-видимому, это имя, которое Джен так боялась услышать из уст Вальтера, напомнило ему о чем-то хорошем.

Молодая девушка еще ниже наклонилась к Фридриху и, нежно взяв его за руки, произнесла:

– Вы рассказывали мне в парке о своей юности. Вы совершенно не помните ваших родителей?

Фридрих покачал головой.

– Очень мало. В моей памяти остался большой пароход, я шел туда с отцом, чтобы уплыть в Америку. Вдруг отец выпустил мою руку и послал к матери, которая была впереди. Затем вдруг отец и мать исчезли; я стоял один на какой-то узкой улице, наполненной чужими людьми. Я, должно быть, сильно кричал, плакал и успокоился лишь тогда, когда старый Эрдман взял меня на руки и отнес к своей жене. Вот все, что я помню о своих родителях.

– И вы никогда больше не слыхали о них?

– Никогда! Они верно умерли в Америке или забыли меня. Мною никогда никто не интересовался, за исключением моего господина.

Джен крепче сжала руки Фридриха и возразила:

– Нет, Фриц, ваши родители не забыли вас; они тщетно разыскивали вас и были страшно огорчены, что никак не могут найти. Они готовы были отдать все свое богатство, лишиться всего, что имели, лишь бы увидеть вас, но вы точно в воду канули.

Фридрих разволновался. Он сделал попытку приподняться.

– Вы, может быть, знали моих родителей, мисс? – спросил он, – может быть, вы встречались с ними в Америке?

– Они умерли! – грустно ответила Джен. Голова Фридриха устало опустилась на подушки.

– Я так и думал! – прошептал он.

Джен склонилась так близко к лицу раненого, что он чувствовал ее дыхание на своих щеках, и прошептала:

– Фриц, когда ваша мать шла на пароход, она была не одна: у нее на руках был ребенок. Вы помните этого ребенка?

Слабая, улыбка промелькнула на губах Фридриха.

– Да, это была моя маленькая сестричка, наша Иоганночка. Ей, кажется, было всего несколько месяцев, но я уже успел полюбить ее.

– А эту сестру… – Джен остановилась, так как ее голос прерывался от сдерживаемых слез, – а эту сестру вы хотели бы видеть? Показать тебе ее?

Фридрих ждал с напряженным вниманием. Глаза и голос молодой девушки выдавали ее, и раненый предчувствовал, что последует дальше.

– Мисс… вы…

– Фриц, брат мой! – страстно воскликнула Джен и опустилась на колени, не обращая внимания на свою рану, не чувствуя боли.

Впечатление, которое ее признание произвело на Фридриха, не соответствовало тому, что ожидала девушка. Она боялась волнения Фридриха, а он лежал спокойно и его глаза как-то странно смотрели на Джен; он тихо высвободил свою руку из ее рук и отвернул голову.

– Фриц, – испуганно воскликнула Джен, – ты не рад видеть свою сестру? Или ты, может быть, не веришь моим словам?

Горькое выражение промелькнуло на лице больного.

– Нет, это – не то, – ответил он, – я только думаю, как хорошо, что я теперь умираю. Вы, наверное, стыдились бы потом, что у вас такой брат.

Джен побледнела; упрек Фридриха был справедлив. Если бы в тот день, когда она приехала к Стефанам, ей пришлось назвать братом слугу Фернова, она сгорела бы от стыда! Сколько понадобилось страданий, какую страшную жертву нужно было принести, чтобы вырвать из ее сердца чувство высокомерия и очистить место для другого, более высокого, более благородного чувства, которое теперь всецело овладело ею. Джен не только знала, всею душою чувствовала, что перед нею лежит ее родной брат, единственное существо, носящее ее фамилию, связанное с нею священными узами семьи. Она получила возмездие за свою аристократическую гордость, которая часто оскорбляла людей, стоявших ниже ее по общественному положению. Даже ее брат, очевидно, вспомнил высокомерие девушки и робко отстранился от ее нежных излияний.

Фридрих ложно истолковал молчание сестры и не понял чувств, отразившихся на ее лице.

– Да, да, так оно и было бы, – продолжал он спокойно, безо всякой горечи. – Вы никогда не были расположены ко мне. Помните, в день вашего приезда я так старался приготовить вам красивый букет и убрать гирляндами квартиру доктора Стефана, а вы гордо прошли мимо и не пожелали взять ни одного цветочка из моих рук. Никто за всю мою жизнь не причинил мне такой обиды, как вы тогда.

Фридрих замолчал; но его простые слова произвели такое действие на молодую девушку, какого он никак не мог ожидать. Горячий поток слез полился из глаз Джен и, чтобы заглушить рыдания, она должна была спрятать лицо в подушки Фридриха. Этот громкий, душу раздирающий плач окончательно сломил холодное высокомерие, с которым Джен смотрела на всех, кто не был равен ей по развитию и занимаемому положению. В этом плаче растворилась мужская твердость ее характера, воспитанная отцом. Молодая девушка плакала теперь, как плачет женщина в безутешном горе, в порыве полного отчаяния. Джен Форест не умела гнуться, но переполнившаяся чаша страданий сломила ее.

Эти слезы, чуть не первые, которые так горячо проливала Джен, нашли отклик в сердце ее брата и победили его робость в отношении высокомерной «мисс». Он видел теперь, что сестра не стыдится его, что он глубоко оскорбил ее своим, подозрением. Собрав последние силы, он снова повернулся к ней.

– Иоганночка, – тихо сказал он, и это старое любимое имя полуробко-полунежно сорвалось с его уст. – Не сердись на меня, дорогая! Все вышло хорошо; я спас тебя!

Он протянул руки – брат и сестра поцеловались в первый и последний раз.

Когда первые лучи утренней зари коснулись земли, молодого Фореста уже не было среди живых. Джен медленно выпустила из своих объятий холодное тело брата и взглянула в окно. В комнате еще царил серый полумрак рассвета, а над горами уже алел круг восходящего солнца. Может быть, и там, в горах, оно освещало бездыханный труп?