Loe raamatut: «Утренний всадник. Книга 1: Янтарные глаза леса»

Пролог

В новолуние месяца листопада Светловою исполнилось семь лет, и жизнь его резко изменилась. Он был единственным ребенком речевинского князя Велемога. Надеясь на появление в будущем других детей, Велемог рассчитывал пока на одного Светловоя и на нем одном сосредоточил все свои надежды. Высокий для своих лет, крепкий и сообразительный, живой и веселый, привязчивый и добрый, сын радовал сердца родителей. Лицом он походил на мать, голубоглазую княгиню Жизнеславу, и любил ее больше всех на свете. Но после новолуния, с которого ему пошел восьмой год, Светловою пришлось покинуть свою уютную горенку возле материнской спальни. Теперь ему отвели другую горницу, и вместо няньки с ним делил ее дядька-воспитатель Кремень, бывший сотник Велемоговой дружины.

Большая часть дня у мальчика теперь посвящалась занятиям. Кремень стал учить его понимать и чертить на восковой дощечке резы, деревянный меч сменился стальным и по-настоящему тяжелым, хотя и незаточенным. То, что раньше было увлекательной игрой, теперь стало трудной наукой.

Все дальше уходило теплое лето, а вместе с ним и память о приволье детства. Семилетний мальчик не мог полностью осознать важности и необратимости перемены, но наступающие холода стали для него стеной, отделившей беспечальное прошлое от настоящего, полного нелегких забот.

– Ничего не поделаешь, соколенок мой! – утешала его мать. – Ты князем родился, а князю не до забав, не до беготни пустой. Он все племя на плечах держит, обо всех думает, от имени всех с богами речи ведет. На отца посмотри – он все дни в делах проводит.

Светловой очень хотел быть похожим на отца и крепился, сдерживал тоскливое «не хочу-у-у!», когда кормилец приходил за ним и уводил от матери к луку и стрелам или костяному писалу и восковой дощечке. Шагая вслед за Кременем по гульбищу, Светловой отчаянно хмурился, стараясь сдержать слезы. Он уже не маленький, чтобы плакать!

– Привыкай, родной мой! – говорила ему княгиня Жизнеслава. – Вот исполнится тебе двенадцать – отец и в походы станет тебя брать, а в походах он по полугоду бывает, а то и больше. Придется тебе без меня обходиться.

Княгиня старалась говорить бодро, но Светловой угадывал грусть в ее глазах и в голосе. И сознание того, что матери тоже тяжело без сына, еще сильнее давило на сердце.

Каждое утро Светловой старался проснуться раньше Кременя, торопливо одевался – сам, как положено взрослому, – и тихонько пробирался к матери, чтобы первым разбудить ее и немного побыть с ней, рассказать, что видел во сне. Часто княгиня и Светловой вдвоем выходили на заре на забороло детинца, куда вел переход прямо с гульбища княжеских горниц, и с высоты смотрели, как Хорт вывозит на свод Среднего Неба солнечную колесницу. Но в земной мир шла осень, Среднее Небо все чаще бывало затянуто серыми тучами, и Дажьбожий белый свет едва-едва пробивался сквозь равномерно унылую пелену. И рассвет толком не успевал наступить, а уже скрипели плахи заборола под тяжестью шагов: Кремень шел за княжичем.

На забороле Светловой встретил первый снег. В пронзительно холодном утреннем воздухе летели белые крупинки, мелкие, легкие, еще чужие в желто-буром мире осени. На подставленной ладони они были почти неощутимы, но лицо покалывали невидимые холодные иголочки.

– Ой, мама, что это? – в недоумении спросил Светловой, глядя на свою ладонь, где мгновенно таяли белые крупинки, затем поднимая глаза к серому небосклону. – Неужели уже снег? Неужели зима? Почему так рано?

Ему казалось, что зима придет не скоро – ведь только что отшумели веселые жатвенные торги. Он еще не знал, что во взрослой жизни время идет быстрее и незаметнее.

– Да, вот уже и зима пришла, светик мой! – Княгиня Жизнеслава ласково положила руку ему на голову, погладила мягкие золотистые кудряшки. – А ты без шапки выскочил. Застудишься, пойдем-ка в палаты.

– Нет, нет, не пойдем! – Светловой вцепился в руку матери. Для него возвращение в терем связывалось с Кременем и мудреными науками. – Мне не холодно вовсе. Мама, ну зачем только зима бывает? Вовсе бы ее не было!

– Как же – не было бы! – Княгиня покачала головой. – Ты каждый день как набегаешься, так тебе спать хочется. Вот и земле-матушке, и Ладе Светлой, и Яриле, и Дажьбогу отдохнуть нужно. Для того и зима – сон земли и жизнетворящих богов.

– А откуда она берется?

– Посмотри туда. – Княгиня положила руку на плечо мальчику и показала на полуночь. – Оттуда Зимерзла едет. Приглядись получше и увидишь ее. Сани ее везут белые волки, в глазах у них льдинки сверкают, а из-под лап снег сыплется. Где они по небу пройдут, там по земле на санях ехать можно. Вот погоди – скоро кататься будем.

– А она какая, Зимерзла? – спросил Светловой, вглядываясь в серую пелену, затянувшую небо.

Белые крупинки снега садились ему на ресницы, лезли в глаза, мешали смотреть, и приходилось заслонять лицо ладонью. Голова и руки у Светловоя стали мерзнуть, но он не хотел в этом сознаваться. Невидимая старуха-зима была уже где-то поблизости, ее холодные цепкие пальцы проникали под кожух, щекотали, обрызгивая все тело зябкой дрожью, пощипывали нос и уши. А что еще будет в студен и просинец, когда на помощь Зимерзле придут ее сыновья Снеговолок и Костяник, свирепые зимние духи, способные застудить все живое насмерть!

– Она сама вся седая, в волосах ее метель прячется, в рукавах шубы снег родится, – рассказывала княгиня, прижав голову сына к своему боку и рукавами шубы укрывая его от падающих снежинок. – Сама она горбатая, злая, жадная. Ей бы весь белый свет снегом засыпать, все реки навек сковать, всех людей-зверей заморозить! Она самой Морене родная сестра. От них да еще от Мары и Морока вся тьма на земле, весь холод, болезни и смерть сама.

– А кабы не они – не было бы зимы? – приглушенно из-под материнского рукава спросил Светловой. Теперь он почти ничего не видел, только кусочек серого неба, но не спешил высвобождаться: так ему было хорошо и уютно под руками матери. – И смерти не было бы? Люди бы не умирали? Никогда-никогда?

– Видно, так, – согласилась княгиня. – Да только Зимерзла и Морена сильны. Никому еще их одолеть не удавалось.

– А я одолею! – воскликнул Светловой и даже высунулся из-под теплого собольего рукава, чтобы посмотреть в лицо матери. Щеки его разрумянились от холода, на кончике розового носа повисла прозрачная капля, а голубые ясные глаза полны были отчаянной решимости. – Я одолею! Убью Зимерзлу, чтобы всегда лето было!

Княгиня Жизнеслава ласково усмехнулась и снова прижала голову сына к себе. Обняв мать обеими руками, Светловой уже представил себе вечное лето, нескончаемое тепло, зелень лугов и лесов, теплый душистый ветер, радостную улыбку на лице у матери. Как это было бы хорошо!

– Вот вырасту, так и сделаю! – убежденно прошептал мальчик в мягкий шелк материнской шубы. – Пусть и боги слышат – сделаю!

И в мыслях он уже видел отважного могучего витязя, победителя самой Зимерзлы, и бесконечное лето – чтобы всегда играть, бегать на приволье и не знать забот. И этот витязь был он, Светловой, сын Велемога, и весь белый свет кланялся ему за то, что он прогнал из мира зиму и саму смерть.

– Вырастешь, да… – говорила княгиня, задумчиво лаская мягкие волосы сына. – Только в Сварожьих Садах вечное лето стоит. Там духи предков наших никакой беды не знают и о старости забыли – каждый там молод и весел. А земной удел человеческий иной. И никому от него не уйти.

– А я все равно сделаю! – упрямо воскликнул Светловой, выскользнул из-под рук матери и вскинул голову, разыскивая в небе фигуру седой старухи с метелистыми космами и злыми льдистыми глазами, словно хотел вызвать ее на бой прямо сейчас. – Вот стану я князем – прогоню Зимерзлу и Морену, чтоб близко они к нам подступиться не могли! Пусть боги слышат, а князь от своего слова не отступит!

– Ах, идем-ка домой! – обеспокоенно воскликнула княгиня и взяла сына за руку. – Застудишься ты здесь!

Княгиня Жизнеслава поспешно повела Светловоя по заборолу к веже, где был переход на гульбище княжеских теремов. А снег все сыпал и сыпал с серого неба, мостил дорогу Зимерзле. Божество зимы вышло в путь к земному миру и готовилось утвердиться в своих правах, чтобы властвовать шесть долгих темных месяцев.

Глава 1

Время приближалось к полудню, и Светловой уже не раз вытер взмокший лоб рукавом. Месяц травень выдался таким ясным и жарким, как бывает не всякий червень. Наконец-то и в землю речевинов, самого северного из говорлинских племен, пришла весна во всей своей красе и силе. Светловой расстегнул серебряную застежку на плече и стянул с плеч плащ, положил его перед седлом и заботливо закрепил булавку в кольце застежки, чтобы не потерять материнский подарок. Он ехал по высокому берегу Истира, позади него растянулись по берегу три десятка кметей его ближней дружины. Свежий ветерок овевал лица, нес от близкого леса свежие запахи зелени, мокрой земли, напоминавшие, что еще не лето. И именно это напоминание о весне веселило сердце Светловоя. Он любил весну, когда так легко дышится после зимней скуки, любил ожидание, когда все еще впереди: и долгие световые дни, и тепло, и цветы, и ягоды, и веселые праздники Ярилы, Купалы, Рожаниц. Зелень листвы, блеск воды Истира под солнцем, легкий шум ветра в листве, запах свежести, свойственный только весне! С каждым вздохом в грудь вливалась бодрая радость. Стоило поднять голову и окинуть взглядом светлый простор лесов и луговин, далеко видный с высокого берега, как где-то вдали мерещилась легкая девичья фигура, сотканная из радужных лучей, – сама Леля, богиня-Весна. И где пройдет она, там цветы цветут, куда взглянет, там птицы поют…

– Ох и хорошо! – глубоко дыша, приговаривал Скоромет – один из самых старших Светловоевых кметей.

Княжич с улыбкой покосился на товарища: прелесть весны проняла даже спокойного и деловитого десятника. Но тут же сам Скоромет все испортил.

– Вот ведь красота – жить бы да радоваться! – продолжал он, взмахнув сложенной плетью над ушами коня. – Да ведь нет – лезут, волчья стая, чтоб их громом разбило!

– А может, и не лезут вовсе! – крикнул сзади Взорец. Молодому и веселому парню особенно не хотелось покидать стольный город Славен перед самым началом весенних хороводов и ехать в даль и глушь, где от одного огнища до другого целый день пути. – Болтовня одна!

– А тебе коли лень, так сиди дома! – отрезал Преждан, хмуря густые черные брови. – Князю лучше знать.

Преждан был сыном воеводы Кременя; когда шесть лет назад двенадцатилетнего Светловоя препоясали мечом, Преждан первым поклялся ему в верной службе. Сын, внук и правнук воинов, Преждан унаследовал неукротимый дух многих поколений и нередко жалел, что ему достался такой миролюбивый князь, как Велемог. Относительно спокойные походы за данью, редкие стычки с личивинами и дрёмичами на рубежах едва ли заслуживали названия военных походов, и Преждан с нетерпением ждал случая показать себя.

– Да, уж от дрёмичей нам ждать добра не приходится! – подтвердил Скоромет. – Да и от дебричей тоже.

– Ну, до них далеко! – Взорец махнул рукой.

– От дали не легче! – отозвался Скоромет. – Бешеной собаке и то не крюк! У дебричей в Чуроборе уж второй год князем оборотень сидит. Не слыхал разве? А он свою дружину может в волков превратить, и за полдня они в какую хочешь даль добегут. Нам теперь не до веселья будет, так и запомни!

Взорец вздохнул с шутливой тоской: в его сердце звучали Ярилины песни, а разговоры о ратных делах шли мимо ушей. Светловой обернулся, поймал его взгляд и ободряюще улыбнулся. Ни в какие беды не верилось весной, под яркими лучами солнца, когда все вокруг цветет. Но князь Велемог не любил весну: как раз в месяц травень, когда дороги просохли от грязи, а на лугах выросло достаточно травы на корм коням, следовало ждать набегов. Племени речевинов не повезло с соседями: и дрёмичи, и заморянцы не упускали случая поживиться чужим добром. Особенно много забот доставляли дрёмичи, жившие за Истиром, и каждый год князь Велемог посылал дружины в дозор вдоль реки. В последние шесть лет Светловой часто сопровождал в походах отца или воеводу Кременя, но этой весной он впервые возглавил дружину. Однако блеск и свежесть весеннего дня то и дело вытесняли из его мыслей воинские заботы.

Словно продолжая спор с Прежданом, Взорец затянул песню, услышанную ниже по Истиру.

 
Ржица-матушка колосилася,
Во ржи свинушка поросилася.
Семьдесят поросят, да все свиночки,
Все свиночки, да все пестренькие,
Хвостики у них востренькие, —
 

соловьем заливался кметь, и Светловой улыбался, покачиваясь в седле. В эти дни, когда набираются сил ростки озимой ржи, по всему Истиру толпы нарядных мужчин и женщин, детей и девушек выходят в поля, несут жертвы Яриле и Ладе, волхвы заклинают урожай. Песни и угощенья провожали дружину Светловоя по всему Истиру от самого Славена, и поход казался непрерывным праздником.

Словно подхватив песню Взорца, из-за перелеска впереди сквозь мягкий шум листвы послышались звонкие девичьи голоса:

 
Мы ранешенько вставали,
Белы лица умывали,
Вокруг поля ходили,
Березки ставили,
Ярилу окликали!
 

За перелеском открылось широкое, неровное по очертаниям поле, покрытое невысокими, но отрадно густыми ростками ржи. На меже Светловой увидел пеструю стайку из полутора десятков девочек-подростков и девушек-невест – все в нарядных рубахах, с пестрыми лентами в косах, с почелками на головах, обтянутыми цветными тканями, с пестрыми бусами на груди. Они шли вокруг поля, а две из них несли впереди молоденькую свежесрубленную березку, украшенную лентами, увешанную бусами и браслетами.

Придерживая коня, Светловой залюбовался девушками; их румяные лица, блестящие глаза и веселые голоса возбуждали в нем радостное волнение. Видя их, он с необычайной остротой чувствовал, что она близко – Весна-Красна, пора света и радости, оживания земли и расцвета новой жизни.

Вдруг одна из девушек, несших березку, заметила всадника и вскрикнула:

– Ярила! Ярила к нам пришел!

Девушки мигом оборвали песню, остановились, сбились в тесную стайку. Деревце они опустили на землю, придерживая с двух сторон. Светловой даже не понял сразу, что это о нем, но на него были устремлены десятки взоров, полных трепетного восторга. Статный княжич с красивым ясным лицом, голубыми глазами и блестящими светло-золотистыми волосами, вьющимися на концах, и правда походил на Ярилу, каким его рисует человеческое воображение, – самого молодого, самого прекрасного из богов, дающим новую жизнь полям и лесам, цветам и травам, птицам и зверям, роду человеческому. Он казался живым воплощением юной красоты и силы, солнечные лучи играли вокруг него, и создавалось впечатление, что он сам излучает этот свет.

Сообразив, что его приняли за призываемого на поля светлого бога, Светловой смутился и тронул коня. Стайка девушек дрогнула, но не двинулась с места.

– Пусть Макошь и Ярила пошлют плодородие вашим полям, благоденствие вашему роду, здоровье и красоту вам, девушки! – заговорил Светловой, подъезжая.

– Так ведь ты – Ярила! – воскликнула та девушка, что первой заметила его.

Она и сейчас стояла впереди всех, как воевода маленького девичьего войска. Румяные щеки, вздернутый нос, усыпанный веснушками, широкий улыбающийся рот – едва ли кто-нибудь назвал бы ее красавицей, но это лицо невозможно было представить хмурым или грустным. Казалось, девушка так и родилась с улыбкой и никогда не расстается с ней. Желтые, как у кошки, глаза ее блестели бойко и задорно, две рыжие косы спускались ниже пояса, тонкие ровные брови она подвела угольком, немножко гуще, чем следовало бы. Должно быть, от природы они тоже были рыжеватыми, а так хотелось походить на чернобровых красавиц! Разговаривая с князем, она придерживала наряженную березку. «Как сестренку за руку!» – мельком подумал Светловой и улыбнулся.

Кто-то из девушек засмеялся, кто-то смутился – они уже поняли свою ошибку, но улыбка красивого всадника подбодрила их.

– Не Ярила я! – ответил Светловой, чувствуя, что под настойчивым и задорным взглядом рыжей девицы невольно краснеет. – Человек я простой.

– Ничего не простой! – уверенно возразила рыжая, смущенная гораздо меньше его. – Ты – княжич славенский, Светловой. Я тебя прошлой осенью в становище видела!

– Княжич! Княжич! Верно! – защебетали девушки, стали кланяться.

– А красивый какой, Лада Светлая! – ахнула она из них, и Светловой отвел глаза. Уже не первый год он ловил на себе восхищенные взгляды девушек, но до сих пор смущался и старался их не замечать.

– А чего же говоришь – Ярила, если знаешь меня? – спросил Светловой у желтоглазой.

От пристального, веселого, немного вызывающего взгляда ее задорных глаз в нем рождалось какое-то смутное, приятное беспокойство, по коже бегала теплая дрожь, делалось и неловко, и радостно.

– А чем не Ярила? – бойко ответила желтоглазая. – Князь ничуть не хуже. Окажи нам милость, княжич светлый, – поставь нашу березку!

Другие девушки тоже принялись просить, и Светловой не видел причин отказать. Княжеские роды ведут свое происхождение от богов, и недаром в недавние века князь одновременно являлся и верховным жрецом своего племени. В нынешние времена обязанности правителя и старшего волхва делили между собой разные люди, но князь по-прежнему принимал участие в священнодействиях важнейших годовых праздников. С его участием любой обряд приобретает втрое большую силу, любая жертва делается более угодна богам.

Сойдя с коня, Светловой поклонился березке, воплотившей в себе силу Лады и Лели, бережно взял ее за ствол и шагнул с ней в поле. Девушки пошли за ним, запели на ходу:

 
Где березки шли,
Там рожь густа,
Умолотиста, уколосиста:
С одного-то колоска
Умолотишь три мешка!
 

Желтоглазая пела громче всех и при этом за спиной Светловоя подталкивала сестер, показывала глазами на княжича, делала какие-то знаки. Кмети, собравшись на краю поля, посмеивались, переглядывались, и многие догадывались, что сейчас произойдет.

Выйдя на середину поля, Светловой воткнул березку заостренным концом ствола в землю среди ростков, поднял руки и громко пожелал:

– Расти, береза, к лесу, а рожь – к овину! Как береза высока, так будь рожь высока, сколько в березе листочков, столько будь зерна в колосочках!

И едва он кончил речь, как все девушки разом набросились на него, повалили и стали катать по полю, со смехом и визгом выкрикивая:

– Будь рожь так высока! Так добра и красна! Так бела и густа!

Множество девичьих рук тормошили Светловоя, перекатывали его по холодной земле и свежим росткам, то и дело он ощущал на лице, на шее, на руках торопливый горячий поцелуй, но не успевал даже заметить чей. У потомка Сварога много силы, он всем поможет – и урожаю на поле, и счастью девушек в замужестве.

Наконец новоявленного Ярилу выпустили. Он приподнялся и сел, жмуря глаза и держась за голову, стараясь опомниться. Земля и небо кружились, а вокруг раздавался задорный девичий смех. Светловою тоже было смешно, он протирал глаза и пытался пригладить волосы, смеясь над самим собой. Хорош же он теперь, надо думать!

– Ай спасибо тебе, княжич! – услышал он над собой веселый голос желтоглазой. – Все соседи от зависти лопнут – у нас рожь будет гуще леса стоячего, выше облака ходячего!

– А ты не держишь ли обиды на нас? – виновато и ласково спросила другая девушка.

– Не держу! – Светловой наконец открыл глаза, нашел рыжую совсем рядом с собой и улыбнулся ей. – Ловки вы, красавицы! И самого Ярилу, если мимо поедет, поймаете!

– Поймаем! – уверенно подтвердила егоза, завлекающе сверкнув на Светловоя глазами. – Пойдем-ка, угостим тебя!

Поднявшись с земли, княжич отряхнул рубаху и вслед за желтоглазой пошел к краю поля, где девушки оставили принесенное из дому угощение: яичницу в горшках, пироги, ржаные лепешки и блины. Усевшись общим кругом, они угощали кметей, бросали вверх ложки, приговаривая:

– Как ложка высоко летает, так бы высока рожь была!

Кмети тоже бросали ложки, глядя, у кого взлетела выше. Взорец опять пел свою песню про свинушку, чем сильно смешил девушек. Рыжая егоза сидела рядом со знатным гостем, сама угощала его, но не давала доесть ни одного куска, а все отбирала и бросала подальше в поле – Макоши и полевику. При этом она то и дело прикасалась к нему то плечом, то коленом, глаза ее смотрели лукаво и значительно, то ли с каким-то намеком, то ли с насмешкой, так что Светловою было и неловко, и весело разом.

– Приезжайте на Ярилин день к нам! И на Купалу! – звали девушки, и его радовала мысль, что все еще впереди: и самая яркая часть весны с Ярилиными и купальскими хороводами, и теплое щедрое лето.

– А нет ли у вас тут косуль или оленей поблизости? – покончив с угощением, спросил у девушек Скоромет. Веселье весельем, но о насущных делах он никогда не забывал, чем приносил неоценимую пользу своему княжичу, который, честно говоря, был мало склонен о них думать.

– Как не быть? – тут же ответила рыжая, которая не пропускала мимо ушей ни одного слова и на всякий вопрос находила ответ. – У нас тут кабанов больше, а косули – у Перепелов. Вот как вверх поедете, – она махнула рукой вдоль течения Истира, – там у них на опушках косули стадами бродят, даже днем видали. Поезжайте туда, да только смотрите, – она опять сверкнула глазами на Светловоя, – дорогу назад не забудьте!

Поблагодарив за угощение, дружина двинулась вверх по берегу. Светловой ехал первым, улыбался, вспоминая свое катанье по полю, даже посмеивался про себя. Эта встреча с девушками, задорные и влекущие взгляды желтоглазой егозы, – эх, имя спросить забыл! – наполнили его предчувствием чего-то светлого, горячего и радостного. Отъезжая все дальше, он мысленно оставался там, на опушке, возле ржаного поля, рядом с рыжей Ладой, ждущей своего Ярилу и нашедшей его – в нем. Сотней звонких голосов в нем пела сама весна – пора света, радости и пробуждающейся любви.

* * *

Светловой не любил облавных охот: ему неприятен был шум, поднимаемый загонщиками, его ранило испуганное метание животных, объятых смертным страхом. Охотился он немного, только чтобы не потерять сноровку, и предпочитал искать зверя по следу или подстерегать у мест кормежки. Проезжая по берегу Истира, как советовали девушки Ольховиков, славенцы скоро заметили на прибрежных опушках следы косуль. Сюда лесные козы по ночам выходили кормиться.

Неспешно двигаясь по берегу, Светловой приглядывал подходящее место для укрытия, где можно устроиться на ночь и дождаться удобного для лова рассветного часа. Как ни старался он думать об охоте, желтоглазая егоза как живая стояла перед его взором, ему мерещились ее зовущие взгляды, руки помнили ее прикосновения. Против воли Светловой уже мечтал о том, как поедет назад, – не заехать ли в гости? Все равно же надо где-то ночевать по дороге до Славена.

Вдруг он услышал какой-то шум, показавшийся странным. Встряхнувшись, Светловой прислушался. Из-за поворота реки неслись беспорядочные звуки, совсем не вязавшиеся с безмятежной радостью ясного весеннего дня. Звенело железо, раздавались ожесточенные крики, тяжелый скрип дерева, плеск воды. Светловой готов был поклясться, что слышит звуки битвы, но не мог в это поверить. Какая битва здесь, в мирной речевинской земле?

– Княжич, никак впереди бьются! – окликнул его Скоромет, ехавший чуть позади. На его лице отражалось тревожное недоумение, белесые брови хмурились.

– Быть не может! – ответил Светловой.

– Правда, княжич, и мы слышим! – подтвердил Взорец. Сейчас он уже не пел, его круглое румяное лицо стало серьезным. – Я тоже было уши протер…

– Не болтай! – оборвал его Скоромет. – Нашел когда скоморошничать! Что делать-то будем, княжич?

– Кончать болтать, да скорее туда! – горячо выкрикнул Преждан, всей душой стремясь скорее проверить, не послан ли богами долгожданный случай отличиться. – Затем и ехали!

Светловой молча кивнул, и Преждан первым устремился вперед. Сразу за поворотом берега их глазам открылась настоящая битва, кипевшая прямо на реке. Три ладьи со смолятическими турьими головами на носах были окружены множеством лодок и челноков, и люди из лодок стремились взобраться на ладьи. Течение Истира уже снесло их вниз и прибило к берегу; хозяева ладей упрямо оборонялись, но нападавших было больше. С муравьиной густотой и цепкостью они лезли и лезли со всех сторон, захватывали корму, пока хозяева защищали нос. Слышался звон оружия, треск ломающихся щитов и весел, скрип бортов, резкие крики, брань, стоны раненых.

– Купцы, что ли? Не наши! Смолятичи! – заговорили кмети.

– Так что же, стоять будем? Глядеть? – негодующе воскликнул Преждан. – Княжич, дозволь! – взмолился он, уже держась за меч.

– Да кто же позволил торговых гостей обижать? – Светловой и сам возмутился, опомнившись от изумления. – У нас со смолятичами мир нерушимый. А ну!

При всей мягкости нрава его никто не мог упрекнуть в недостатке отваги, и Светловой, мгновенно собравшись с духом, выхватил меч. Приняв это за разрешение, Преждан с воинственным криком кинулся вниз по пологому берегу к тому месту, где прибило ближнюю ладью. Одним махом он одолел отделявшие его от места схватки два перестрела, взметая тучи брызг, загнал коня по брюхо в воду и врубился в гущу битвы. За ним подоспели остальные во главе с самим Светловоем. До сих пор ему не приходилось участвовать в настоящем бою, не приходилось убивать, но он твердо помнил уроки Кременя. Жажда подвига, жившая в нем с детства, преисполнила его силой и не оставляла места для робости.

Заметив новых противников, разбойники повернулись к ним, и крики изумления раздались над Истиром: вместо лица у каждого лиходея была личина вроде тех, в каких волхвы на новогодье обходят огнища: раскрашенные берестяные, с железными зубами в широкой пасти, сушеные овечьи, волчьи, козьи морды с рогами, выкрашенными красным. Опешив в первый миг, кмети Светловоя едва не подались назад. Только пример смолятичей, продолжавших рубиться, ободрил их. На речном песке и в мелкой воде виднелись тела убитых, на которых были такие же личины. Оборотни это или духи, но они смертны. Опомнившись от первого удивления, речевины снова кинулись в битву. Видя помощь, смолятичи удвоили усилия, стали одолевать и сбрасывать в воду тех, кто сумел забраться на ладьи. Кмети Светловоя бились на берегу и в мелкой воде, встречая тех, кого смолятичи отгоняли от ладей.

Рубя мечом направо и налево, Светловой едва успевал оглядываться и совсем не думал об опасности. Незнакомое до сих пор ощущение, когда волна ярости несет на гребне и не оставляет места страху, захватила и опьянила его, он сам себе казался сильным, неутомимым, как витязи древности, и готов был рубить и рубить три дня и три ночи – как княжич Заревик в кощуне о битве со Змеем.

Вдруг кто-то обрушился на него сверху: один из разбойников прыгнул к нему на коня позади седла, обхватил Светловоя сильными руками и попытался сбросить на землю. Светловой едва удержался, ударил назад локтем, попытался развернуться и достать противника мечом, но тот сдавил его, словно кузнечными клещами, и кинулся на землю, увлекая за собой. Рядом послышался яростный и тревожный вскрик Преждана, меч голубой молнией взметнулся над самой головой падающего Светловоя. И тут же сжимавшие его клещи ослабели и разжались, над ухом его раздался сдавленный рык, и в голосе этом было что-то настолько чужое, почти нечеловеческое, что Светловой на миг поверил – это и правда оборотень. А его противник, спрятавший лицо за сушеной рысьей мордой, уже катился по земле, ярко-алая кровь из раны на бедре заливала песок. Обозленный нападением на княжича, Преждан пытался добить разбойника, но тот сумел откатиться за лежавшее поблизости мертвое тело, на которое и пришелся удар Преждана.

На прибрежной полосе виднелись тела убитых и раненых. Рослый, вооруженный тяжелой секирой «оборотень» с козлиной личиной на голове громким грубым голосом выкрикивал какие-то приказы, и все его соратники, прыгая с ладей и лодок в воду, стали отходить к лесу. Кмети гнались за ними, Светловой скакал за козлиномордым предводителем.

Уже почти догнав его, Светловой занес над ним меч, но противник резко обернулся и бросил в него обломок щита. Не успев уклониться, княжич едва не слетел с коня вторично: от щита после битвы остались всего-то две расхлябанные доски, но край с железными заклепками сильно ударил его в лоб. От удара Светловой покачнулся в седле, голову пронзила резкая боль, в глазах потемнело. Изо всех сил вцепившись в поводья, он придержал коня и уже не видел, куда девался его противник. Горячая кровь хлынула из раны, залила глаза.

Разом навалилась такая усталость, что даже вздохнуть было трудно. Конь остановился. Светловой рукавом осторожно стирал кровь с лица, стараясь не задеть содранную кожу. В ушах звенело, перед глазами плыли огненные пятна, голова кружилась, и он почти лег на шею коня, опасаясь упасть.

Битва на берегу уже закончилась. Оставшиеся в живых лиходеи поспешно скрылись в лесу, славенские кмети пытались их преследовать, но от опушки вернулись: в лесу конному пешего не догнать. На берегу осталось с десяток раненых. Двух пришлось добить, но пятерых славенцы и смолятичи связали, наспех перевязав им раны, чтобы пленники не истекли кровью. Нашлись раненые и в дружине Светловоя, но без убитых, к счастью, обошлось, лишь несколько коней оказались потеряны.

Скоромет, озабоченно кусая губу, перевязывал голову княжича рукавом, оторванным от собственной нижней рубахи. Тот терпел, шепотом поторапливая кметя. Хотелось скорее разобраться в произошедшем. Едва дождавшись, пока перевязка закончится, Светловой снова поднялся в седло и поскакал к ладьям.

– Кто вы будете, добрые люди? – крикнул он, взглядом выискивая на ладьях старшего. – Вы из смолятических земель? Почему на вас напали?

– Нам бы самим кто рассказал, – ответили ему с ближней ладьи.

Первым заговорил мужчина, выделявшийся богатой одеждой и уверенной осанкой, выдававшей привычку повелевать. На вид ему было около пятидесяти лет, в темно-рыжей, как у большинства смолятичей, бороде светились белые нити седины, а голубоватые глаза, немного навыкате, холодно и твердо смотрели из-под тяжелых морщинистых век. Лицо это показалось Светловою смутно знакомым, но он никак не мог сообразить, где они могли встречаться. На торгу, что ли, видел как-нибудь?

– Мы плывем по торговым делам из Глиногора, держим путь к Славену, – продолжал купеческий старшина, перейдя по ладье ближе к Светловою. – Мы зла никому не сделали, врагов в земле речевинов не имеем. Князь наш Скородум со славенским князем Велемогом в мире живет, а до того отцы их жили. И уж верно князь Скородум не рад будет узнать, что смолятическим гостям по Истиру плавать небезопасно.