Лето придёт во сне. Оазис

Но я всё равно радовалась Яринкиному подарку, пусть и возможность воспользоваться всеми его функциями, включая выход в интернет, которого на острове, разумеется, тоже не было по тем же причинам, могла представиться ещё не скоро.

Подарки Аси, Вики, и Аллы оказались куда практичнее. Соседки скинулись и подарили мне деньги в белоснежном конверте. Сумма была невелика, но для меня, никогда не обладавшей наличностью, это тоже стало значимым событием. Пусть я понятия не имела, на что их можно потратить здесь, но сам факт обладания средствами весьма радовал.

В общем, день выдался замечательным, его не смогли омрачить даже мысли о моём скором дебюте, до которого осталось меньше двух недель. За это время должен был прибыть из ателье заказанный Ирэн костюм, про который я пока знала лишь то, что он будет таким же нестандартным для здешних мест, как и весь мой образ. А пока я репетировала своё выступление без него. Каждый день приходила в закрытый до вечера ресторан Айсберга, где на просторном подиуме меня ждали одинокий микрофон и компания местных музыкантов. Музыканты уже написали музыку на «Медвежью колыбельную», и теперь я, под руководством их солиста, училась правильно петь. Оказалось, что петь в микрофон – совсем не то же самое, что на клиросе, под куполом церкви. Но я старалась, и получалось неплохо, судя по удовлетворённому лицу Ирэн, которая иногда заглядывала посмотреть, как идёт подготовка к презентации её «самого креативного проекта».

В тот день, когда костюм наконец прибыл, а до первого мая оставалось меньше трёх суток (я уже места себе не находила, то впадая в отчаяние, то отгораживаясь от мира сонным равнодушием), Ирэн не поленилась сама прийти в наш домик, чем вызвала нешуточный переполох среди девушек, и велела мне немедленно примерить обновку.

Я послушно примерила, посмотрелась в зеркало.

Сначала мне показалось, что Ирэн принесла серую наволочку с прорезанными в ней дырами для головы и рук. Это было так неожиданно после блестящих обтягивающих нарядов, в которых щеголяли на подиуме другие девушки, что я решила, будто управляющая явно переборщила с креативом. Но чем дольше разглядывала странную вещь, почти неощутимо облегающую моё тело, тем сильнее убеждалась в том, что ничего более подходящего для меня просто не существовало.

Наряд оставлял руки и плечи открытыми, был чуть притален, но сидел свободно, и закрывал ноги до коленей. Точнее, левую ногу до колена, а правую выше середины бедра – подол оказался косым, ассиметричным, что очень удачно гармонировало с моей нынешней такой же ассиметричной стрижкой. И всё. Не было на этом странном платье никаких украшений, складок или бантов: ни пояска, ни вышивки, ни страз. Просто скользкий, матово блестящий серый шёлк, оттеняющий зелень сосновых лапок на моём незагорелом теле и перекликающийся с серостью глаз. Но всё вместе это выглядело так, будто я появилась в нём на свет, как во второй коже.

Ирэн несколько раз обошла вокруг меня, то приближаясь, то отдаляясь, и сказала тоном глубокого удовлетворения:

– Вот это я и называю – вещь к лицу.

Подругам тоже понравился мой образ, они согласились с тем, что ничего похожего в Оазисе ещё не было. Только Ася обеспокоенно предупредила:

– Смотри теперь не сядь в лужу. Ирэн что-то очень активно за тебя взялась: если не оправдаешь её ожиданий – впадёшь в немилость.

Такие слова были последним, что я бы желала услышать за три дня до дебюта, и повергли меня в состояние, близкое к панике. Чтобы хоть как-то отвлечься, я проводила время в Айсберге, с музыкантами. Они не возражали против того, что я тихонько сижу в углу, слушая их разговоры, разрешали рассматривать свои инструменты и даже играть на синтезаторе. Я не забыла ничего, чему успела научиться у Марфы Никитовны в маленькой комнатке за клиросом, и сейчас очень жалела об утерянной нотной тетради с моими первыми неуклюжими импровизациями, хоть и понимала, что это был детский лепет.

Генеральная репетиция моего дебюта состоялась накануне его и прошла без сучка без задоринки. Я поднялась на подиум в своём аскетичном наряде (к серому платьицу добавились такие же простенькие сандалии), спела «Медвежью колыбельную» под аккомпанемент музыкантов, получила одобрительный кивок Ирэн и почти успокоилась.

Успокоилась, как оказалось, рано.

– Дорогие наши, драгоценные, всегда желанные гости-и-и! – Вопль ведущего разносился по залу, и мне, притаившейся за ведущей на подиум дверью, было слышно каждое слово. – Сегодня мы представим вам самую странную малышку, какую вы только встречали-и-и!

Я прижала ладони к ушам и забормотала: «Ля-ля-ля-ля-ля» – не хотела слышать ложь, которую станет рассказывать обо мне этот напомаженный, истерично завывающий тип. Но его усиленный динамиками голос был таким громким, что я не ушами, но всем телом уловила и «дитя бескрайней тайги!», и «лесная нимфа!», и, конечно же, «Дикая Дайника-а-а-а-а!».

Меня бесцеремонно пихнули в плечо, и, обернувшись, я увидела встревоженную Аллу, которая, как и почти все остальные соседки, пришла поддержать меня.

– Чего ты стоишь, твой выход!

Поняв, что ведущий уже заткнулся и в зале царит выжидающая тишина, я заторопилась на подиум под одинокий луч света, словно отсёкший меня от всего зала, заключивший в сияющий кокон.

Стоя в этом луче, я вцепилась одной рукой в микрофон. Смутно различила в окружающей полутьме множество обращённых ко мне лиц и обмерла от страха, смешанного с острым стыдом и каким-то запоздалым недоумением: как так получилось, что я, Дайка из Маслят, стою сейчас здесь, покрытая шрамами и росписью, одетая в странный наряд, выставленная на продажу?

Остальное запомнилось плохо. Когда словно из ниоткуда зазвучали вступительные аккорды «Медвежьей колыбельной», я ухватилась за них, как за то единственное, что могло мне помочь устоять, остаться на месте, не броситься прочь от жадных оценивающих взглядов, ползающих по моим обнажённым плечам, ногам и лицу, словно омерзительные жуки.

Не знаю, хорошо или плохо я пела. К счастью, тело наизусть знало последовательность слов и нот, так что справилось без моего участия. А разум был поглощён всё тем же недоумением, неверием в происходящее, отрицанием его. Были ли виной тому песня или избыток волнения, но память о прежней жизни, о тайге, о родителях вдруг нахлынула на меня, погребая под собой всё остальное. Я пела, а вместо прокуренной полутьмы ресторанного зала видела качающиеся в чистой вышине верхушки вековых сосен, ничем не замутнённую воду безымянной реки, синие сопки у туманного горизонта… Чьё теперь всё это, в каких дальних далях? Почему мне нельзя было остаться там навсегда? Не хочу я этого острова, словно сошедшего с картинки о райских местах, не хочу вкусной еды и красивой одежды, не хочу никакого постоянника с его подачками! И лучше бы мама в ту страшную, последнюю перед концом всего ночь не держала меня в объятиях, а оттолкнула в темноту, в таёжную чащу, в неизвестность. Лучше бесконечно бежать навстречу холоду, голоду и диким зверям, чем стоять сейчас здесь, живой приманкой для зверей не диких…

Уже заканчивая последний куплет, я почувствовала, как по лицу текут слёзы, но в попытке сохранить остатки гордости не стала их вытирать, не стала опускать голову. Дебют провален? Наплевать на дебют! Я начала петь, значит – допою до конца. А дальше будь что будет.

И я допела «Медвежью колыбельную» и оставалась на месте, пока не отзвучали последние ноты аккомпанемента. А когда в зале наступила тишина, резко развернулась и, не бросив ни единого взгляда на обращённые ко мне лица, зашагала к алой занавеске, отделяющей подиум от подсобных помещений ресторана.

И лишь в конце этого пути меня догнал и заставил ошеломлённо обернуться шквал громовых аплодисментов.

Глава 13

Ральф Доннел

Мой дебют пришёлся по душе не только гостям Оазиса, не ожидавшим ничего подобного, но и персоналу Айсберга. После того как я покинула подиум, все – от официанток до шеф-повара – так или иначе выразили свой восторг по поводу моего голоса и актёрского таланта, благодаря которому я сумела заплакать в конце, заставив тем самым дрогнуть и их сердца. Я скромно принимала поздравления, улыбалась и кивала, дивясь про себя, как то, что изначально показалось мне полным провалом, неожиданно обернулось удачей.

Не обманулась по поводу моих слёз только Яринка. Когда мы с ней вдвоём возвращались домой по тёмным улочкам Оазиса, она тихонько призналась:

– Я, когда на своём дебюте танцевала, представляла, что сейчас просто исчезну. Раскручусь на подиуме, взлечу вверх и рассыплюсь искрами… Вот бы все охренели! Так представила, что сама в это поверила. Только поэтому смогла не заплакать и не убежать.

Я в очередной раз порадовалась, что мне пришлось не танцевать, а петь. Слёзы во время танца выглядели бы совсем не так уместно, как при исполнении грустной песни.

Вернувшись в домик, я сразу легла спать. И уснула мгновенно, охваченная почти безмятежным спокойствием, что было странно, учитывая то, что именно после дебюта и должно было начаться всё то, чего я так боялась с момента своего появления на острове.

Разбудила меня Алла. Открыв глаза и увидев льющийся в окна полуденный солнечный свет, я издала заполошный вопль и чуть не свалилась с кровати, поняв, что опоздала на работу в кафе. Но старшая, смеясь, объявила, что мне больше не нужно мыть посуду, что я переросла этот этап и отныне работаю в Айсберге. Вот она и дала мне поспать подольше перед выходом в ночную смену.

– Выхожу мыть посуду в ресторане Айсберга?

– Да уймись ты уже со своей посудой! – слегка рассердилась Алла. – Ирэн решила, что из тебя получится неплохая бэк-вокалистка для музыкальной группы, плюс пара сольных номеров. Так что после обеда – на репетицию, а вечером – на работу.

Наверное, старшая думала порадовать меня этой новостью. Оно и понятно, из посудомойки – в солистки самого дорогого ресторана на острове, тут есть чем гордиться! Но я разочаровала её. Вытаращила глаза, натянула одеяло до носа и скороговоркой забормотала:

– Нет, нет, нет, нет…

Вчерашняя ночь, кажущийся в полутьме огромным зал ресторана, заполненный множеством неясных лиц, чувство незащищённости перед чужими оценивающими взглядами – всё это ожило в моей памяти с пугающей яркостью. Пережить такое снова? И переживать раз за разом, из ночи в ночь? Да я лучше в Русалкину яму!

На лице Аллы отразилась крайняя озадаченность: такой реакции она от меня не ожидала. Старшая растерянно поморгала и вдруг рассмеялась:

– Дайка, ты что, подумала, будто тебе придётся петь с вечера до утра? Ну, чудилка, да кто тебя столько времени слушать захочет? Ты просто в начале вечера споёшь одну-две песни, а ночь будешь работать официанткой. Это нужно, чтобы быть на виду у гостей, чтобы они помнили про тебя и участвовали в аукционе.

– Яринка не работала официанткой! – глупо заспорила я, и Алла пояснила, терпеливо, словно разговаривая с дурочкой.

– Ярина танцевала несколько раз в течение ночи, её и так все видели. Но ты не можешь много петь: это всё-таки ресторан, а не концертный зал.

– Но я вообще не хочу… – начала было я, но осеклась под строгим взглядом Аллы и опустила глаза. Надо же, почти забыла, что мои желания здесь никого не интересуют.

– В общем, к часу на репетицию, подберут тебе каких-нибудь песен. – Алла направилась к двери, но у порога обернулась, осуждающе покачала головой. – Не люблю я в чужие дела лезть, но тебе совет дам. Не пускай всё на самотёк. Не становись безвольным товаром. Работа в Айсберге – отличная возможность напрямую общаться с гостями, постараться понравиться кому-то из них. Воротить морду от такого шанса – очень глупо!

Слова Аллы, как ни странно, заставили меня задуматься. Возможно, потому, что перекликались с похожим решением Яринки – не позволить никому выбирать себя, выбрать самой! Как она, собственно, и сделала. Я, конечно, прекрасно понимала, что второго Яна для меня не найдётся, но желание бороться до последнего взяло верх. По крайней мере, потом, когда всё это останется позади, я буду вправе сказать, что сделала всё от меня зависящее.

И я пошла на репетицию, не забыв перед этим забежать в кафе, попрощаться со старым местом работы, к которому успела привязаться. Здесь меня тоже поздравили с удачным дебютом, пожелали дальнейших успехов и просили заходить в любое время. Я даже чуть не заплакала во второй раз за два дня, видя искреннее сожаление о моём уходе.

Сама репетиция не заняла много времени. Пару простеньких песенок (их музыканты называли почему-то попсовыми, хотя никакой связи с попами, церковью или чем-то ещё, вызывающим похожие ассоциации, в них не было) я выучила очень быстро и спела неплохо. После чего меня отпустили домой, готовиться к ночному выступлению.

– Дайка, если хочешь, я могу взять восьмой столик. – Ася задорно взъерошила свой чуть отросший белобрысый ёжик. – А то ты что-то неважно выглядишь.

Неважно? По моим ощущениям, выглядеть я должна была, как старая кляча на издыхании. Работать официанткой оказалось куда тяжелее, чем выглядело со стороны! А учитывая, что мне только-только исполнилось тринадцать лет и весила я меньше сорока кило, то беготня с подносами несколько часов кряду оказалась почти непосильной нагрузкой. В маленьком прибрежном кафе я ни разу так не уставала.

Конечно, на утомлении сказывался и психологический фактор. Прокуренный зал, полный поддатых развесёлых гостей, громкая музыка, необходимость держать в уме пожелания и предпочтения сразу нескольких столиков, успевать справляться у поваров о готовности блюд – всё это создавало просто невыносимую для меня атмосферу. Для меня, уже привыкшей к тихим вечерам и одиноким ночам в нашем пряничном домике.

– Возьми, пожалуйста, если можешь, – ответила я Асе, без сил прислоняясь к косяку. – Ужас, как вы это выдерживаете?

– Привычка, – беспечно отмахнулась Ася, которая сегодня сама напросилась на подработку официанткой. – И чаевые не лишние. Да и гости внимание обращают, запросто можно кого-нибудь на ночь подцепить.

Это я уже знала. Даже форма официанток была создана с расчётом на то, чтобы постоянно напоминать гостям об основной профессии здешних девушек. Коротенькие юбочки, полупрозрачные блузы, оголяющие живот, туфли на шпильках…

– Так ты уйдёшь скоро? – огорчилась я, заметив, как Ася азартно поглядывает в зал через окошко раздачи.

– Если кто-то на меня клюнет – уйду, – кивнула она. – Лучше часок поработать в номере, чем до утра здесь. Ещё и поспать успею.

Я уныло начала складывать на поднос приборы и салфетки, размышляя о том, что буду делать, когда Ася, которая помогала мне по мере сил, уйдёт с кем-нибудь из гостей. Может, прикинуться больной, чтобы отпустили?

– Ты бы тоже клювом не щёлкала. – Ася повернулась ко мне. – Аукцион-то начался, лови момент.

Я вспомнила Аллу, давшую мне такой же совет, и досадливо пожала плечами:

– Да как ловить-то? У меня минутки свободной нет! А от подносов и каблуков скоро спина переломится.

Ася закатила глаза:

– Ты же к столикам подходишь! Вот и смотри на гостей, глазки строй, попой виляй, улыбайся. А если будешь бегать, уткнувшись глазами в пол, кто же за тебя торговаться станет? Так постоянника не найти.

– Да было бы кого искать! – с досадой вырвалось у меня. – Одни толстые пьяные рожи!

– А ты на рожи-то не смотри, – Ася постучала пальцем по лбу, – с лица воды не пить. Мужиков по-другому судят.

Я фыркнула:

– И как их судить, если только рожи и видно?

Ася вздохнула и поманила меня пальцем к окошку раздачи:

– Ну, глянь. Вот, например, гости, которые ещё не стали ничьими постоянниками, но бывают здесь часто. Пятый столик – Уваров. Да, толстоват, зато щедрый и добрый. Девятый столик – Николай и Виктор, они в возрасте, но не извращенцы. Второй столик – Пётр Аркадьевич. Это вообще дедушка, зато ему и не надо ничего, он девочку покупает, чтобы во сне обнимать. Шестой столик…

Я отвлеклась. Мужчины, которых перечисляла Ася, при всех своих якобы достоинствах не вызывали у меня ничего, кроме отвращения. Желать заполучить кого-то из них в постоянники – увольте. Я посмотрела на электронные часы, мигающие на стене. Второй час ночи. До утра ещё целая вечность! Целая вечность бесконечных заказов, пробежек из зала в кухню и обратно, пренебрежительных указаний гостей! Тут мне и погибель найти…

– Четвёртый столик – Ральф Доннел… – сказала Ася, и я встрепенулась.

– Кто?

– Ральф Доннел. Иностранец. Тоже частый гость здесь, но ничей не постоянник. Возьми на заметку.

Ральф… я поняла, почему обратила внимание на это имя. Ральфом звали одного из главных героев в тех книжках про любовь, которые достал для нас в приюте Дэн. Давным-давно, целую жизнь назад. Только там фамилия была другая.

– Иностранец? – Я, конечно, знала, что заморские гости здесь не редкость, но ещё не общалась ни с одним из них. – Откуда он?

Ася посмотрела на меня строго:

– А вот это не наше дело. Большинство гостей здесь находятся инкогнито, и мы знаем их только по тем именам, которые вписаны в счета. Скорее всего, они вымышленные. На будущее – никогда не задавай вопросов гостям. О чём захотят, сами расскажут.

Я серьёзно кивнула: совет действительно мог быть полезен. Хотела уже взяться за свой поднос, поскольку и так позволила себе длительную передышку, но тут в дверь ворвался Игнат – администратор ресторана – и, увидев меня, воскликнул:

– Вот ты где! Давай-ка, передавай свои заказы другим девочкам и дуй к одиннадцатому столику, там сударь хочет, чтобы ты разделила с ним ужин.

Игнат, вечно занятой, которого я ни разу не видела стоящим на месте дольше пары минут, испарился, едва договорив. А я озадаченно повернулась к Асе, спросить, что всё это значит. Но она опередила меня:

– Ну вот видишь, как здорово! И попой вилять не пришлось, тебя и так заметили. Иди!

– Разве это можно? – Я всё не могла расстаться с подносом. – Я же на работе.

– Это нужно! – Ася выхватила у меня из нагрудного кармашка блокнот. – Я сама разберусь с твоими заказами, а ты посиди с гостем, он явно хочет к тебе поближе приглядеться. Игнат сказал – одиннадцатый столик?

Ася снова приникла к окну раздачи, вглядываясь в полутьму зала, и вдруг замерла. Потом медленно повернула ко мне побледневшее лицо.

– Что там? – нервно спросила я. Было очень странно видеть всегда весёлую Асю такой испуганной.

Она тяжело сглотнула, отвела глаза. Но всё-таки ответила, понизив голос почти до шёпота:

– Дайка, там Ховрин. И это очень плохо.

– Почему плохо? Кто он такой? – Я сунулась было к окну, но Ася оттёрла меня в сторону и, взяв за плечи, быстро зашептала:

– Слушай внимательно. Сделай всё, чтобы ему не понравиться. Не знаю, чавкай, чешись, в носу ковыряйся, слюни пускай, но чтобы Ховрин тебя не купил! Это такая сволочь… Девочки от него сразу в клинику попадают. Ему нравится издеваться, понимаешь? Мучить, бить, он от этого возбуждается… И платит за это, у гада денег куры не клюют. Когда он появляется, мы все тут молимся, чтобы только не выбрал. Но ведь всё равно кого-то выбирает. Постарайся, чтобы не тебя.

Я глядела на неё во все глаза, постепенно переполняясь ужасом. О клиентах-садистах в Оазисе мне не приходилось слышать, за исключением той истории, в которой рассказывалось о девушке, что бросилась в Русалкину яму, не выдержав издевательств своего постоянника. Но её я приняла за выдумку, местную легенду, такую же, как плавающие по ночам у берега русалки. Но раз Ася говорит…

– Я могу отказаться? Могу не пойти к нему?

– Нет. – Она сжала моё запястье. – Если гость приглашает девушку за свой столик, это честь для неё. Отказаться – значит оскорбить гостя, тебя накажут. Просто иди и постарайся создать у Ховрина самое отвратительное впечатление.

И я пошла. Одиннадцатый столик располагался в самом конце зала, так что я успела разглядеть устрашающего Ховрина ещё до того, как приблизилась к нему. Лет пятьдесят пять или больше. Грузная фигура, редкая седая поросль на голове, клочкастые брови над набрякшими веками, оплывшее лицо с хмельным румянцем на дряблых щеках.. В общем, внешность, и так не вызывающая никаких приятных ассоциаций, а уж если вспомнить о наклонностях её обладателя…

Ховрин тоже заметил меня издалека и подслеповато прищурился.

– Доброй ночи, сударь, – сказала я, останавливаясь перед ним и стараясь натянуть юбочку как можно ниже на бёдра. – Вы хотели меня видеть?

– Да уж хотел, – буркнул Ховрин. Голос его оказался глухим и скрипучим. – Садись. Да не туда! Рядом со мной садись.

Я, попытавшаяся было примоститься напротив него, испуганно выпрямилась. Меньше всего хотелось оказаться в непосредственной близости с этим полным, угрожающе крупным мужчиной, но спорить было ещё страшнее.

– Вот так, – буркнул Ховрин, когда я осторожно опустилась за стол рядом с ним, чуть не закашлявшись в отвратительном облаке сигаретного дыма, алкогольных испарений и кислом запахе пота. Скромно сложила руки на коленях, уставилась на них, не смея поднять глаза. А Ховрин, в свою очередь, уставился на меня. Я почти физически ощущала, как его цепкий взгляд ползает по моему телу, подобно мокрице.

– Плоская слишком, – наконец вынес вердикт гость. – Но будем надеяться, что со временем всё, что надо, вырастет. Нам торопиться некуда, верно?

От его слов я съёжилась ещё больше. Нам? Значит ли это, что он собирается меня купить?

– Так ты девственница? – не дождавшись моей реакции, спросил Ховрин, и я осторожно кивнула.

– Неужели? – скривился он. – Из дикарей, но целка? Разве у вас там не принято трахаться со всеми подряд?

На этот раз обида оказалась сильнее страха. Я подняла глаза, посмотрела в полупьяное сытое лицо и тихо, но вызывающе ответила:

– Нет. Это только здесь так принято.

Ховрин моргнул. И внезапно зашёлся визгливым бабьим смехом, хлопая себя по мясистым ляжкам.

– Хороша! – выдавил он сквозь клёкот. – Дикарка!

Дотянувшись до полупустого бокала, он осушил его, со стуком опустил на стол, крякнул. К нам тут же подбежала официантка, но Ховрин отогнал её небрежным жестом, вновь обернулся ко мне:

– И откуда мне знать, что ты не порченая? Может, местный коновал тебя уже по-быстрому заштопал?

Я неопределённо пожала плечами. В голову пришла мысль, что если не разубеждать Ховрина в своей «порчености», то, может, он потеряет ко мне интерес?

Но гость разнёс мои начавшиеся выстраиваться планы в пух и прах.

– Впрочем, мне похрен, – заявил он, комкая салфетку. – Для меня главное, чтобы молоденькая была. Вы же, бабы, как? Не успели сиськи отрастить и сразу стареть начинаете, чуть за двадцать уже полный шлак. Так что, чем моложе берёшь, тем дольше пользовать можно. В последнее время тут со свежачком напряжёнка. Но ты вроде подходишь. Ну-ка…

Неожиданно он протянул пухлую пятерню и ею попытался залезть мне под блузку. Я шарахнулась в сторону и пошатнула стол в попытке выскочить из-за него. Тут же снова рядом оказалась официантка, ловко подхватила уже готовую опрокинуться бутылку вина, бросила на меня полный сочувствия взгляд. От этого взгляда, словно предвидящего мою незавидную участь, я преисполнилась ужасом больше, чем от грубого захвата липких пальцев, сомкнувшихся на сразу занывшем плече.

– К-куда? – Ховрин дёрнул меня к себе, мотнул головой официантке, веля убираться. – Ишь, какая недотрога! Я что, по-твоему, должен кота в мешке брать?

Он положил вторую ладонь мне на голую коленку и сжал, стиснул так, что его короткие пальцы глубоко вдавились в мою кожу, заставляя ногу онеметь. Я вскрикнула от боли, заметила краем глаза довольную, какую-то плотоядную ухмылку Ховрина и прикусила губу. Нет уж, не доставлю этому слизню удовольствия упиваться моими страданиями!

– А ну, раздвинь ноги! – прошипел Ховрин, продолжая безжалостно дёргать мою коленку. – Должен же я знать, что покупаю!

– Вы меня не купите! – выкрикнула я неожиданно для самой себя. – Меня уже покупает другой человек!

На нас заоглядывались из-за ближайших столиков. Ховрин разжал руку, и мне пришлось приложить немалые усилия воли, чтобы остаться на месте, а не броситься прочь, оглашая ресторан истеричным визгом.

Несколько секунд мы молчали, глядя друг на друга, потом по лицу Ховрина расползлась ехидная улыбка:

– То есть как это – уже покупает? Разве ты не выставлена на аукцион?

– Да, но…

– А раз так, то достанешься тому, кто даст больше. И это буду я, потому что я так решил. – Он скользнул по мне пренебрежительным взглядом. – Тем более что и бороться особо не придётся. Ты, знаешь ли, на любителя. Так что ври, да не завирайся.

Неожиданно я оскорбилась. Доведись мне услышать такие слова до своего чудесного преображения – приняла бы как данность. Но сейчас мне стало очень обидно и за работу Бранко, и за старания девочек из салона, и даже за придумку Ирэн, сделавшую меня «лесной нимфой».

– Я не вру! Меня уже покупает другой человек, и вам его цену не перебить!

Ховрин снова зашёлся визгливым смехом:

– И кто же это? Кто у нас такой богатый и влюблённый?

Я лихорадочно принялась перебирать в уме имена гостей, которые слышала от других девушек, но вспомнить удалось только одно.

– Ральф Доннел!

Смех Ховрина оборвался, словно обрезанный ножом. Мясистое лицо начало краснеть так стремительно, что я испугалась, как бы его владельца не хватил удар. Он рывком наклонился ко мне:

– Кто? Доннел? Тебя?!

Из последних сил стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, я даже смогла приосаниться.

– Да. И он это твёрдо решил.

Ховрин отвёл глаза от меня, зашарил взглядом по залу. Его губы изогнулись в недоброй усмешке, и я вдруг остро пожалела о сказанном. Хотела уже, пока не поздно, забрать свои слова обратно, но остатки упрямства не позволили этого сделать. Напротив, я снова оживила в памяти слова Аси и небрежно обронила:

– Да вон он, Ральф, за четвёртым столиком.

Ховрин обернулся ко мне.

– Ральф, значит? – Теперь на его лице была искренняя, хоть и не понятная мне радость. – Отлично!

Он наполнил свой бокал, рассеяно поболтал его содержимое, не переставая чему-то улыбаться. Я подавленно молчала, обдумывая возможные последствия своей лжи и мечтая оказаться как можно дальше отсюда. Мечта, как ни странно, почти сразу сбылась.

– Ладно, проваливай, – вдруг буркнул Ховрин. – В следующий раз увидимся уже наедине, в моём номере. Тогда и поучу тебя вежливости.

Он одарил меня таким зловещим и многообещающим взглядом, что я сразу поняла тех девушек, что остановили свой выбор на Русалкиной яме. И, не заставив себя просить дважды, бросилась прочь, забыв попрощаться.

– Ася! Где Ася?! – Я налетела на одну из официанток, чуть не выбив из её рук поднос, к счастью оказавшийся пустым. – Ася здесь?!

Девушка глянула на меня неласково:

– Ушла она с гостем. Она ушла, да ещё ты на нас свои столики скинула, зашиваемся тут…

Не дослушав её, я бросилась в подсобные помещения ресторана в надежде хоть на миг остаться одной, суметь собраться с мыслями. Уединиться получилось лишь в туалете для персонала, где я заперлась в одной из кабинок и сползла по стене на пол, обхватив голову руками.

Ховрин сказал, что купит меня, потому что он так решил. И не было причин сомневаться в том, что это произойдёт. Я разозлила его. Я оказалась настолько глупа, что показала свой норов, который садистам, вроде Ховрина, будет в радость укротить. А когда он узнает о том, что я ещё и солгала ему, то сделает это с особым рвением!

Вскочив с пола, я оторвала от рулона туалетной бумаги изрядный кусок и принялась нервно рвать его в мелкие клочки. Ну уж нет! Я так просто не сдамся, даже если для этого придётся пойти на… да на что угодно! Чем я рискую?

Неожиданно эта мысль принесла облегчение. Странное чувство свободы от всех запретов и правил. Ведь мне действительно нечего терять! Что может быть хуже, чем оказаться в руках садиста-извращенца без всякой надежды на помощь? А значит – любые средства сейчас будут хороши. Яринка смогла обмануть судьбу, смогу и я! Вот только у меня почти не осталось времени…

Я бросила в унитаз клочки туалетной бумаги и распахнула дверцу кабинки. Почти сразу меня поймала одна из официанток, запыхавшаяся и сердитая.

– Где ты ходишь?! Мы не справляемся, бери себе столики!

– Не могу! – отрезала я, не останавливаясь. – Меня гость ждёт.

Оставила позади возмущённую девушку, строевым шагом прошла через кухню и толкнула дверь в зал. Где тут у нас четвёртый столик?

Ральфа Доннела я, как и Ховрина, разглядела издалека: это было несложно, он сидел один, что в переполненном зале бросалось в глаза. Уже подходя к нему, темноволосому мужчине лет сорока с пугающе жёстким лицом, я запоздало ужаснулась – а вдруг он не говорит по-русски? С таким именем это будет совсем неудивительно. Но отступать было поздно, я уже стояла перед четвёртым столиком, в упор глядя на иностранного гостя.

Он тоже поглядел на меня, но без особого интереса, просто скользнул взглядом и равнодушно сказал на чистом русском языке:

– Мне уже принесли заказ, спасибо.

Заказ? Ах, да, я же в форме официантки, что ещё он мог подумать? Самое время было извиниться и уйти, потому что план, созревший в моей голове минуту назад, сейчас уже казался полным безумием. Я даже приподняла одну ногу, готовая отступить, когда в другом конце зала, за клубами сигаретного дыма, снова увидела Ховрина, сидящего на прежнем месте.

Ховрин внимательно смотрел в мою сторону. Разглядеть выражение его лица в тусклом освещении я не смогла, но оно мне показалось насмешливым, а в ушах снова зазвенело визгливое кудахтанье. И тогда, вместо того чтобы попятиться назад, я вызывающе улыбнулась и решительно села за четвёртый столик, напротив удивлённо поднявшего брови Ральфа Доннела.

Всё дальнейшее развивалось совершенно не по моему плану, наспех придуманному по пути из туалета в зал. Слова, которые я успела приготовить, благополучно покинули мою голову, не пообещав вернуться. И я сказала первое, что пришло на ум, и – самое искреннее:

– Пожалуйста, помогите мне.

Доннел поднял брови выше, но раздражения или досады не выказал. Он вообще не выглядел как человек, приятное уединение которого нагло нарушили и теперь лезут с непонятными просьбами. Лицо его осталось спокойно, разве что в чёрных глазах появилась некая праздная заинтересованность. Я ждала, когда он спросит, какого, собственно, чёрта мне от него нужно, но Доннел молчал, и пришлось заговорить самой:

– Я… я Дайника, и сейчас как раз проходит аукцион, где меня можно… – Я осеклась. Господи! Наверное, никогда не смогу применить к себе слово «купить», ведь даже звучит по-идиотски!

Но тут, к моему великому облегчению, Доннел заговорил сам:

– Я знаю, кто ты. – Его голос оказался неожиданно приятным, мягким и бархатистым, словно в противовес резким чертам лица. – Видел твой дебют. Малышка из леса.