Лето придёт во сне. Оазис

Я уже открыла рот, чтобы вслух выразить своё недоумение, но вместо этого спросила совсем другое:

– Бранко, почему ты называешь меня бэби?

И стала внимательно следить за его реакцией.

Но разноцветный парень не выказал никакого смятения или удивления, даже не оглянулся.

– Потому что ты бэби, – легко ответил он, продолжая смотреться в зеркало и поправлять свой попугайский хохолок. – Все маленькие девочки – бэби.

– Да, но ведь это иностранное слово, я знаю. – Мне очень хотелось, чтобы Бранко повернулся ко мне, и я могла увидеть, вызывают ли мои вопросы хоть какие-то эмоции, но он продолжал прихорашиваться. – Тебя поэтому так странно зовут? Откуда ты?

– Издалека, бэби, издалека.

Больше я ничего не добилась от этого странного человека, потому что в следующую секунду он воскликнул, всплеснув ухоженными руками:

– О-ля-ля! Задержались мы тут с тобой, а ведь мне ещё добираться до берега!

Подхватил свой огромный фотоаппарат, перебросил через плечо пиджак и, белозубо улыбнувшись мне на прощание, торопливо метнулся за дверь. А я осталась стоять посреди пустой студии с не застёгнутыми джинсами, взлохмаченными волосами и сумбуром в голове.

Время шло. Ральф не появлялся, и постепенно надежда, которую я продолжала испытывать, несмотря на слова Ирэн, начала меркнуть, уступая место глухой тоске. В день своего четырнадцатилетия я даже не вышла из домика, чтобы прогуляться по солнечным пляжам, на которых весна уже вступила в свои права, где песок снова стал золотым, а море – синим. Яринки не было, и про мой день рождения никто не вспомнил, что меня, впрочем, вполне устроило – праздновать ещё один оставшийся позади год своей дурацкой жизни я не собиралась.

Ирэн никак не давала о себе знать, и можно было лишь догадываться, как она отреагировала на результаты моей фотосессии, где я, вопреки всем её стараниям, получилась естественной и весёлой. Мне нравилось вспоминать об этом: я словно передала привет далёкой Яринке, сумела поступить так же, как поступила она на своём дебюте, и мы снова, несмотря на разделяющее нас расстояние, действовали заодно.

Но эта мысль стала для меня единственным и последним утешением. Одновременно с тем, как дни неуловимо утекали сквозь пальцы, приближая окончание оплаченного Ральфом срока, я всё больше склонялась к мысли, что на этом моя борьба окончена. Если сказанное Ирэн окажется правдой и Доннел не сможет вернуться в Оазис, то мне не на что больше надеяться. Пытаться снова найти постоянника, который стал бы для меня так же близок, и на чью помощь я могла бы рассчитывать, казалось нереальной затеей. А главное, у меня не было ни желания, ни сил, ни мотивации для того, чтобы заняться этим. Мною овладели глубокая апатия и сонное спокойствие.

С этим спокойствием я и встретила утро нового дня, того самого, наступление которого снова делало меня ничьей, бесхозным товаром, ожидающим нового покупателя. Даже когда дверь номера скрипнула, пропуская внутрь непривычно тихую и виноватую Аллу, я лишь молча подняла на неё равнодушный взгляд, хоть и прекрасно понимала, с каким известием явилась старшая.

– Сегодня открылся твой второй аукцион, – осторожно сообщила она, словно опасаясь моей реакции. – Но быстрого результата не жди. Обычно повторно за девушку не борются так, как это бывает сразу после её дебюта.

Алла помолчала, ожидая ответа. Не дождалась и виновато добавила:

– И на следующего постоянника тоже особо не надейся. Постоянники редко бывают у тех девочек, которые… в общем, у которых уже кто-то был. Скорее всего, на повторном аукционе тебя купят на одну ночь, а потом ты будешь работать, как все.

Я слегка опустила ресницы, давая понять, что услышала её. Но старшая продолжала глядеть на меня испытующе, будто не верила, что я так ничего и не скажу по поводу своего изменившегося статуса. Когда наше молчание затянулось, она слегка пожала полными плечами и, тем же виноватым тоном сказав:

– Я сообщу тебе, когда аукцион будет закрыт, – вышла, бесшумно притворив за собой дверь.

Но здесь Алла ошиблась. Не ей пришлось сообщать мне о закрытии аукциона.

На следующий день я спустилась в гостиную, где шумно обедали недавно проснувшиеся после ночной работы девушки, и впервые за долгое время села вместе со всеми за стол. Не потому, что устала от одиночества, просто захотелось отдохнуть от своих непрестанных тревожных мыслей о Яринке и Яне, о Дэне и других… о Ральфе. Послушать легкомысленную девчоночью болтовню и бубнёж телевизора, хоть на несколько минут представить, что ничего не изменилось с тех пор, когда я только-только попала сюда и ещё верила в контракт и возможность освобождения.

У меня это даже почти получилось: по крайней мере, я улыбалась вместе со всеми, да и кофе пила, по-настоящему наслаждаясь его вкусом, но длилось это не дольше нескольких минут. Последних моих минут в Оазисе, которые можно было, пусть и с натяжкой, назвать хорошими.

А потом в одну секунду в гостиной вдруг воцарилась тишина. Соседки замерли, как по команде повернув головы к входной двери и одинаково приоткрыв рты. Я сидела спиной к холлу, поэтому увидела ту, кто к нам пожаловал, позже остальных.

– Добрый день, девушки, – прозвенел голос-колокольчик, и необходимость оборачиваться отпала.

Тем не менее я обернулась, хоть и лениво, без спешки. Внезапный визит управляющей в наши скромные пенаты (третий визит, и, как выяснилось, третий же раз – в мою честь) не стал тем, что нарушило моё апатичное спокойствие последних дней.

Ирэн лучезарно улыбалась. Видя это, соседки начали расслабляться и несмело заулыбались ей в ответ, со всех сторон понеслись робкие: «Здравствуйте, сударыня», кто-то торопливо поднимался, кто-то убрал звук у телевизора. Засуетившаяся Алла даже попыталась подвинуть нежданной гостье стул, но управляющая остановила её небрежным жестом:

– Не стоит, Аллочка. Я буквально на минутку. Только хотела сообщить Дайнике, что она бьёт все рекорды.

Ирэн отыскала меня среди обращённых к ней лиц, лукаво погрозила пальцем:

– А ведь я в тебе всё-таки не ошиблась, дикарочка ты наша. Твой второй аукцион закончился так же быстро, как первый, удивительно! За тебя опять предложили сумму, которая сделала продолжение торгов бессмысленным. Ты бы хоть с подругами секретом поделилась: как это у тебя получается?

Девушки вокруг удивлённо охнули, как по команде переводя взгляды с Ирэн на меня. Не думаю, что они ожидали, будто я сейчас начну польщённо делиться секретами: скорее, хотели понаблюдать за реакцией счастливицы, пользующейся таким успехом у гостей. Но я разочаровала их. Продолжала сидеть в той же позе, в какой замерла, когда обернулась посмотреть на неожиданно появившуюся управляющую, и молчала.

Ирэн, наверняка предвкушающая мой испуг, отчаяние или хоть какой-то протест, слегка нахмурилась. Прежняя лучезарная улыбка, с которой она появилась в дверях, померкла.

– Разве ты не рада? – спросила она, на этот раз не сумев скрыть яда в голосе. – Разве не приятно после стольких месяцев безделья вернуться к работе?

Вокруг нас оживление на лицах девушек гасло, взгляды опускались… Не только меня – никого больше не обманывала деланая доброжелательность управляющей. В столовой повисло тягостное молчание.

– Ну что же… – Так и не дождавшись ответа и явно раздражаясь от этого, Ирэн повернулась к Алле. – Дорогая, будь добра проследить, чтобы сегодня к полуночи Дайника явилась в третий «люкс» Айсберга в соответствующем виде. Я думаю, изображать скромность ей больше не имеет смысла, так что выбери наряд посексуальнее, во вкусе гостя.

И этим, казалось бы, мимолётным замечанием, управляющая легко добилась от Аллы того, чего не смогла добиться от меня.

– А кто гость? – торопливо спросила старшая, видя, как управляющая направляется к выходу, и, не понимая, что это не более, чем игра на публику.

– Ах, гость! – Ирэн обернулась, словно спохватившись. – Чуть не забыла! Это наш завсегдатай, всеми уважаемый Иван Сидорович Ховрин.

Странно, но для меня этот день почти ничем не выделился из череды других серых дней. Я всё ждала, когда моя апатия сменится ужасом или хотя бы сожалением о том, что всё так неудачно сложилось, но на душе оставался полный штиль. Такой же штиль царил на море, поэтому почти сразу после ухода Ирэн я покинула наш домик и впервые за последнюю неделю отправилась гулять по берегу. Не потому, что мне этого хотелось, а чтобы не видеть перепуганных, полных сострадания взглядов соседок.

Когда за Ирэн захлопнулась входная дверь, добрую минуту в гостиной царила мёртвая тишина. Имя Ховрина словно продолжало висеть в воздухе грозной тенью. Перед лицом этой тени девушки, ещё недавно весело смеявшиеся и болтавшие о пустяках, стали торопливо расходиться, оставляя на столе чашки недопитого кофе. И через минуту рядом со мной остались только Алла, Ася и Вика, тоже напуганные, но старающиеся держать себя в руках. Я оценила их поступок.

– Дайка, – явно через силу заговорила Алла, когда молчание стало невыносимым, – Дайка, ты только не делай глупостей…

– Глупостей? – машинально переспросила я, внимательно прислушиваясь к себе, ожидая появления хоть каких-то эмоций. Эмоция обнаружилась лишь одна – досада на себя за то, что недооценила злопамятность Ирэн и всерьёз думала, будто её месть за мои опрометчивые слова о ней и Ральфе могла ограничиться пошлой фотосессией.

Сзади осторожно приблизилась Ася, обняла меня за плечи, ответила вместо Аллы:

– Даечка, иногда кажется, что всё очень плохо, но и это когда-нибудь кончается. Да, плохие вещи происходят, но их надо пережить и…

Её перебила Вика, незаметно приблизившаяся ко мне с другой стороны. Она не стала ходить вокруг да около: оттеснила от меня шмыгающую носом Асю и сказала прямо:

– Девочки имеют в виду, чтобы ты не думала о Русалкиной яме. Ну, или о верёвке с мылом, уж не знаю твоих предпочтений.

Тут она почти угадала: я как раз думала о Русалкиной яме, но не о том, чтобы в ней утопиться, а о своём тайнике, который недавно там оборудовала… В Оазисе, в отличие от приюта, никакой необходимости в этом не было: мы имели право хранить в номерах любые вещи, которые только удастся раздобыть. Не возбранялись даже лёгкие наркотики, которыми время от времени угощали девушек гости. Но мне захотелось обладать каким-нибудь секретом, чем-то, что напоминало бы прежнюю жизнь, вот я и выкопала небольшую полость в гальке, под одним из валунов Русалкиной ямы. Выкопала, укрепила изнутри и заложила отверстие камнями, так что, даже стоя совсем рядом, никто бы не заподозрил там тайника.

И сейчас я думала об этом, сидя в окружении соседок, по-прежнему глядя на захлопнувшуюся за управляющей входную дверь. Не знаю, что выражало в тот момент моё лицо, но Ася вдруг тихонько заплакала, а Вика схватила меня за плечи и заговорила, почти вплотную приблизив губы к моему уху:

– Дайка, послушай меня! Я была у Ховрина и врать не стану – тебя ждёт очень тяжёлая ночь, а после нее, скорее всего, ещё несколько дней в клинике. Но! Ховрин никогда не берёт одну и ту же девочку дважды! Тебе нужно потерпеть всего один раз, зато потом ты можешь никогда его не бояться.

– Я дам тебе таблетки, – тихонько сказала стоящая чуть поодаль от нас Алла. – Выпьешь перед тем, как пойти к нему. Они сделают тебя немного заторможенной, зато будешь меньше чувствовать боль. И время быстрее пройдёт. Помни о том, что это всего одна ночь, и не делай глупостей.

Они говорили что-то ещё, но я уже не слушала. Неожиданно стало очень душно и тесно, нестерпимо захотелось наружу, на ветер, на влажный морской простор. И, осторожно отодвинув Вику плечом, я пошла к дверям. Уже взявшись за ручку, обернулась к соседкам, сказала, стараясь выглядеть как можно более искренней:

– Я не стану делать глупостей, мне просто сейчас нужно побыть одной.

И, судя по тому, с каким облегчением они закивали мне в ответ, – у меня это получилось.

Ни страха, ни отчаяния, ни даже смирения перед предстоящей ночью я так и не дождалась. Появился разве что лёгкий интерес к происходящему, какой бывает, когда смотришь кино, достаточно увлекательное для того, чтобы сопереживать героям, но слишком далёкое от действительности, чтобы воспринимать происходящие на экране события всерьёз.

Я гуляла до вечера, обошла все пляжи, все улочки и лестницы, поднялась на обзорную площадку Айсберга, даже заглянула на причал, где не бывала с тех пор, как потеряла надежду на возвращение Ральфа. Не навестила только одно место – Русалкину яму, – но это я собиралась сделать позже. Под конец, уже вечером, заглянула в прибрежное кафе, где работала до своего дебюта, попила там кофе, поболтала с официантками и поварами. Глядя на меня, никто бы не заподозрил, что сегодняшнюю ночь мне предстоит провести с известным всему острову садистом, одно только имя которого наводит ужас на местных девушек.

В домик я вернулась ещё засветло: не хотелось заставлять нервничать Аллу, не виноватую в том, что Ирэн назначила её ответственной за мой сегодняшний визит к Ховрину. И Алла не смогла сдержать вздоха облегчения при виде меня, за что ее, разумеется, тоже нельзя было винить.

– Дайка, ну наконец-то! А я уже начала беспокоиться, вдруг ты… – Алла не договорила, вместо этого виновато засуетилась, протянула мне лёгкий пакет. – Надень, пожалуйста, Ирэн передала. Пожелание гостя.

Я не сомневалась, что обнаружу в пакете что-то крайне непристойное, поэтому вид собственного отражения в зеркале, облачённого в коротюсенькое обтягивающее платье цвета спелой клубники и яркие в тон ему чулки-сеточки, меня не расстроил. Небольшое внутренне сопротивление вызвали только туфли с такими высокими и тонкими шпильками, что я невольно задумалась, как буду удерживать равновесие, встав на них. Но Алла успокоила меня:

– Ты можешь пойти хоть в тапочках, а туфли просто взять с собой и обуть их уже в Айсберге.

Соседки, тоже собирающиеся на работу, не заговаривали со мной, не поднимали глаз и скользили мимо, как тени. Не думаю, что это было проявлением равнодушия: скорее, они избегали меня как напоминания о том, что каждую из них в любой момент может постигнуть та же участь.

Чтобы не действовать им на нервы и не оттягивать неизбежное, я закинула дурацкие туфли в свою пляжную сумку (здорово, что теперь не придётся объяснять, зачем она мне нужна), обула кроссовки и повернулась к замершей рядом Алле.

– Ховрин в третьем «люксе», да? Я одна пойду, не надо меня провожать.

Алла приоткрыла рот, собираясь запротестовать, но я не дала ей такой возможности:

– Не бойся: если бы я хотела что-то с собой сделать, у меня на это был целый день.

– Но Ирэн…

– Ирэн ничего не узнает.

Наверное, Алле тоже хотелось, чтобы я поскорее исчезла с её глаз и своим обречённым видом не напоминала о нашем незавидном положении, о нашей беспомощности и полном бесправии. Она поколебалась несколько секунд, а потом протянула на ладони две белые таблетки.

– Вот. Выпей сейчас. И просто потерпи до утра.

Откуда-то сбоку появилась до этого не замеченная мною Ася, молча подала стакан с водой. Я взяла его, закинула таблетки в рот, запила и, подхватив сумку с туфлями, повернулась к дверям.

Алла что-то сказала мне вслед, Ася, кажется, опять начала всхлипывать, но я не остановилась и не обернулась. Торопливо сбежала с крыльца, свернула за угол и только здесь, наклонившись к земле, торопливо выплюнула на траву обе не проглоченные таблетки.

К ожидающему меня (надо полагать, с большим нетерпением) Ховрину я заявилась на пятнадцать минут позже назначенного срока: пришлось пробираться в темноте до Русалкиной ямы к своему тайнику и только потом подняться в Айсберг. Третий «люкс» оказался пентхаусом, занимающим половину этажа: мой нынешний хозяин явно любил жить на широкую ногу. Дверь была приглашающе приоткрыта, внутри надрывался телевизор, так что стучаться я не стала. Просто перешагнула порог и, как была, в мокрых кроссовках, с которых сыпался морской песок, прошла дальше, в приглушенные золотисто-бордовые тона роскошного номера.

Дорогой гость возлежал на огромном диване посреди такой же огромной гостиной, освещённой лишь мерцающим камином и яркими южными звёздами, заглядывающими сквозь стекло прозрачного потолка. Он выглядел умиротворённым, крайне довольным жизнью и на меня взглянул почти благосклонно.

– Ну, вот и ты, дикарочка, – молвил Ховрин после того, как мы вдоволь насмотрелись друг на друга. Он – с дивана, сквозь клубы сигарного дыма, я – от порога гостиной. – Видишь, как оно получилось? Бегала ты, бегала, а всё равно от меня не убежала. И где сейчас добрый дядя Доннел? А нету дяди Доннела, наигрался он с тобой. А я, как и обещал, тут как тут! Теперь моя очередь играть.

Он начал приподниматься, и я напряглась всем телом, но Ховрин просто сменил лежачую позу на сидячую, не менее расслабленную. Ему явно хотелось растянуть удовольствие, вдоволь наслаждаясь тем фактом, что я наконец-то в его руках, и предвкушая грядущую забаву.

– Неплохо выглядишь. – Ховрин демонстративно медленно скользил глазами по моему телу, облачённому в дурацкое алое платье, почти не прикрывающее промежность и оставляющее открытой верхнюю часть груди. – Прошедший год пошёл тебе на пользу, теперь ты больше похожа на женщину. Вот только взгляд слишком наглый, но это я сегодня исправлю.

Мой взгляд не был наглым, он был просто очень спокойным и отстранённым: я по-прежнему наблюдала происходящее, как интересное, но далёкое от реальности кино. Однако, для того, чтобы Ховрин начал заводиться, хватило и этого.

– Почему ты не в туфлях? – спросил он неожиданно резким, визгливым голосом, напомнившим мне нашу первую беседу в ресторане. – Я же велел передать тебе туфли!

Я качнула пляжной сумкой, которую держала в левой руке.

– Я принесла их с собой, сударь.

– Какого чёрта ты не пришла в них сразу?! Что за говнодавы на тебе… Вот дерьмо, ты же заляпала ковёр!

Ховрин по-бабьи всплеснул короткопалыми руками и разразился бранью, разбрызгивая слюну. Но я видела, как в его красноватых от лопнувших сосудов глазах разгорается злобная радость, и понимала, что всё это тоже часть запланированного действа, что садист нарочно распаляет себя перед тем, как приступить к удовлетворению своих гнусных потребностей.

А этого я ждать не собиралась.

Приподняла сумку, приоткрыла её и бесцеремонно перебила словесный понос Ховрина:

– Так мне надеть туфли, сударь?

От неожиданности он поперхнулся собственной желчью, смешно кудахнул. И завизжал ещё громче:

– Ты должна была прийти в туфлях сразу, дура! Если бы я хотел, чтобы ты переоделась здесь, то и оставил бы их здесь! Тупая сучка! Ничего, сейчас я вправлю тебе мозги, сейчас ты у меня… что…

Ховрин как раз попытался встать и очень удачно замер в полуприсяде, растерянно раскрыв рот и вытаращив на меня водянистые глаза. В один из этих глаз я и загнала тяжёлый стальной шарик, который за долю секунды до этого вложила в кожеток стремительно выхваченной из пляжной сумки Пчёлки…

Эпилог

Яринка опять оказалась права: я сумела вырваться из Оазиса. Вот только лучше бы ей никогда не узнать, чего мне это стоило.

С моря остров выглядел как нарядный жёлто-зелёный торт, увенчанный сверкающей под полуденным солнцем луковкой Айсберга. Прекрасный, словно сказочный мираж, фата-моргана, райский уголок из детской книжки про далёкие жаркие страны… если не знать о его предназначении.

Лежать на спине было неудобно, кровь из разбитого носа текла прямо в горло, и я неловко перевалилась на бок, прижалась щекой к палубе, на которую меня швырнули с причала, как мешок картошки. Зато здесь было прохладно, морской бриз освежал кожу, трепал остатки дурацкого красного платья. Но после темноты и духоты, в которой я оказалась заперта на несколько дней, даже этого хватило, чтобы почувствовать себя лучше. И того, что солнце теперь ласково заглядывало в лицо, а не слепило безжалостно, как в первые минуты, когда меня только вытащили на воздух…

…солнечный свет оказался таким неожиданно ярким, что смотреть на мир не было никакой возможности. Так, с зажмуренными глазами, я и потащилась за парочкой охранников, подхвативших меня под руки с двух сторон. Потащилась в буквальном смысле слова, волоком. Не скажу, что это было плохо. Мне даже не пришлось перебирать ногами: они всё равно висели, не доставая до земли, да и сил в них почти не осталось, – так что, думаю, я всё равно не поспела бы за своими конвоирами. Они очень торопились.

Когда глаза начали привыкать к солнцу, и я смогла слегка приоткрыть их, то, как и ожидала, увидела, что меня тащат к причалу, вниз по лесенкам, мимо аккуратных пряничных домиков Оазиса, мимо качающихся пальм и нарядных павлинов, которых с наступлением весны снова выпустили гулять по всему острову. Я вдруг пожалела, что не смогу в последний раз пройтись по этим улочкам, вдыхая запах горячего песка и слушая крики чаек. Всё-таки Оазис успел стать частью моей жизни, и грустно было оставлять его, не попрощавшись.

Тяжёлые решётчатые ворота причала открылись передо мной во второй раз за два года, но теперь не пропуская внутрь, чтобы там и закрыть от всего мира, а выплёвывая наружу. «Яринка, смотри, я действительно ухожу! Я ухожу отсюда!» – крикнула бы я, не будь горло таким сухим от жажды и долгого молчания. А потом увидела тех, кто ждал меня, и радоваться расхотелось.

На лёгкой прибрежной зыби, держась мостиком за причал, покачивался один-единственный катер. И возле него стояли пятеро. Троих из них, плечистых бритых мужчин, я не знала и знать не хотела, а вот четвёртой была Ирэн. Ирэн в шляпе с широкими полями и в больших, на пол-лица, тёмных очках.

При виде шляпы и очков я не сдержала кривой ухмылки: моя работа! Хотелось бы мне ещё, чтобы то, что управляющая прятала под ними, осталось с ней навечно, как остались на моей коже в память об Оазисе пушистые сосновые лапки.

Но ухмылка сползла с моего избитого лица, когда я перевела взгляд на пятого члена встречающей меня компании. Ховрин. Ховрин с белоснежной повязкой через половину лица, совсем как у меня два года назад. Одноглазый Ховрин. Очень злой Ховрин. Как-то быстро он оклемался. Хотя… откуда мне знать? Я не считала дни, которые прошли с нашей последней встречи…

…После того как выстрел из подаренной Ральфом рогатки попал в цель и Ховрин свалился на пол, держась руками за лицо и вереща пронзительно, как свинья, я приступила ко второй и заключительной части плана, придуманного во время дневной неспешной прогулки по острову. Бросилась к окну. Ну её к чёрту, эту Русалкину яму: не хочу я потом годами плавать в солёной воде, взбивая её рыбьим хвостом и высматривая на берегу своих обидчиков в призрачной надежде на отмщение. Лучше уж так! Если повезёт, то даже пришибу своей падающей тушкой ещё парочку гостей.

Не повезло. Окна не желали открываться, будучи не то как-то очень хитро закрыты, не то вообще задуманы так, чтобы отворить их изнутри было невозможно. Я дёргала рамы во все стороны, стучала по стеклу разными попадающими под руку предметами, но окна не сдавались. Ховрин возился на ковре и продолжал, не на миг не смолкая, верещать на одной ноте, будто обладал бездонными лёгкими. Это сильно раздражало, и я мимоходом пинала его, перебегая от одного подоконника к другому.

В какой-то момент ко мне пришло понимание, что вторая часть плана не сработает и нужно срочно придумывать что-то другое. Честное слово, если бы из рогатки можно было застрелиться, я не промедлила бы и секунды – смерть на тот момент казалась желанной и манящей, как качающаяся на волнах лодка, ждущая меня, чтобы увезти на свободу…

Остановившись посреди «люкса» и лихорадочно оглядываясь в поисках чего-то, что дало бы мне подсказку о дальнейших действиях, я вдруг заметила, что завывающий Ховрин уже не елозит по ковру на одном месте, а довольно целенаправленно ползёт к порогу. Злости к этому недочеловеку у меня больше не было, всю её я выпустила с выстрелом, словно отправляла стальной шарик в полёт не кинетической энергией натянутых до предела тяжей, а силой своей ненависти. Поэтому сейчас, почувствовав вдруг лёгкое любопытство, стала просто наблюдать за потугами поверженного врага.

Оставляя на ламинате кровавый след, уже не столько визжа, сколько скуля, Ховрин медленно, но верно полз к выходу из номера, а я шагала за ним, поигрывая вновь взятой в руки Пчёлкой и подумывая: а не добавить ли ему ещё? По заднице, просто для острастки?

Не успела. Видимо, привлечённый шумом, в дверь, которую я, входя, не удосужилась прикрыть за собой, осторожно заглянул пожилой мужчина: наверняка гость, снимающий соседний «люкс» и уже поэтому заслуживающий того, чтобы разделить участь Ховрина. Я, не думая, вскинула рогатку, но этот тип оказался шустрым и очень быстро исчез, испуганно и неразборчиво что-то вскрикнув.

Заинтересовавшись, я пошла за ним, забыв про Ховрина. Успела увидеть захлопывающиеся двери лифта и стала ждать, прислонившись к стене. Ждать долго не пришлось: лифт сразу поднялся снова и привёз снизу двоих охранников. Охранникам я зла не желала, поэтому они остались зрячими, но получили по стальному шарику в широкие и, несомненно, твёрдые лбы. Вопли и мат при этом превзошли все мои ожидания и доставили искреннее удовольствие.

Жаль, повеселиться подольше не удалось. Местные секьюрити оказались ребятами не промах и, несмотря на организованный мною плотный обстрел, сумели довольно шустро, хоть и подвывая от боли при каждом попадании, добраться до двери «люкса». Здесь я получила удар кулаком в челюсть и благополучно отбыла на ту сторону сознания.

Дальше было неинтересно, за исключением одного момента, также доставившего мне немало морального удовлетворения. Я пришла в себя в подвале, куда меня заперли на время разбора полётов. Разбор продолжался недолго: разбирать-то особо было нечего, – но страсти наверняка кипели, судя по тому, что в какой-то момент в дверь ворвалась разъярённая, как фурия, Ирэн и, не говоря ни слова, принялась хлестать меня по щекам. Вот только дамочка не учла, что терять мне было уже нечего, и её появление я встретила не со страхом, который она привыкла видеть, а с благодарностью за подаренный судьбой шанс поквитаться с ещё одним своим недругом.

Жаль, но Ирэн повезло куда больше, чем Ховрину: Пчёлку-то у меня отобрали. Зато руки-ноги остались, и, пользуясь ими, а также накопившейся за два года в Оазисе яростью, я успела до того, как подоспели ждущие снаружи охранники, исцарапать управляющей лицо, разбить нос и выдрать добрую половину волос. По крайней мере, мне нравилось так думать: ведь не зря сегодня для того, чтобы показаться на причале, ей, кроме тёмных очков, понадобилась ещё и шляпа…

…Охранники отпустили меня, подтащив вплотную к встречающим. На удивление я удержалась на ногах, только покачнулась от слабости. За дни, проведённые в подвале, меня как-то не удосужились покормить. Посмотрела на Ирэн, но не увидела за очками ни её глаз, ни выражения лица. Перевела взгляд на Ховрина – вот где эмоции били через край! Единственный оставшийся глаз садиста пылал смертельной ненавистью. Сам Ховрин выглядел неважно: бледный до синевы, ссутулившийся, похудевший, он явно ещё нуждался в долгом лечении, но не выдержал и припёрся-таки сегодня в Оазис – забрать то, что ему причиталось. Я не сомневалась, что так и решился этот конфликт между заведением и его постоянным клиентом: меня отдавали Ховрину в качестве компенсации за случившийся инцидент…

…Катер поднимало и опускало на волнах, но мне, лежащей на его палубе, прижавшейся щекой к начавшим пропитываться кровью доскам, казалось, что это удаляющийся остров качается вверх-вниз, вверх-вниз… Словно Оазис действительно был лишь зыбким миражом, только что закончившимся сном, уже стремительно тающим в памяти.

«Яринка, смотри, я ухожу отсюда! У меня получилось!»