Cовсем немного дождя

7

Она придет не через день, не через два – спустя долгую и пустую неделю, мелькая в положенные часы в окнах Герхардовой аудитории. Оживленная и энергичная, она ни разу не обернется к окну посмотреть, смотрит ли он на нее. И только в день своего визита, по окончании пар, Стефания окинет взглядом опустевшую аудиторию, переведет взгляд вверх, к нему, уверенная в его присутствии, покажет жестами: я иду. Сердце Кристиана сразу подпрыгнет и кувыркнется, как скакун, не взявший препятствие. И он замечется, сгребая в мойку кофейные чашки, взбивая диванные подушки, на которых провел дни, полные неназванного ожидания.

Она не успеет поднести руку к звонку, как он распахнет перед ней дверь, делая шаг в глубь прихожей, отступая всё дальше, уступая инерции ее движения, заданной стремительным преодолением нескольких лестничных пролетов. И где-то на подступах к гостиной, в узком коридоре, под галереей семейных снимков, она влепит ему звонкую пощечину. Долгим взглядом посмотрит в глаза. Готовая к агрессии, злости, возмущению, она встретит лишь недоумение, которое легкой рябью исказит его лицо. Вскинет голову, отвернется, войдет в яркий дневной свет комнаты, осмотрится и присядет на диван, аристократично скрестив щиколотки и запястья, держа королевскую осанку. Кивнет головой – что же ты? Он пройдет следом, присядет напротив в маленькое неудобное кресло с гнутыми ножками, такой же прямой и очень спокойный. Казалось, смолкли последние такты танго и танцоры замерли в ожидании следующего вступления. Вальс или фокстрот – что предусмотрено для них европейской программой далее? Пока этим дуэтом управляет чопорная сдержанность – ритмы латины звучат в другом зале.

Семь дней назад, опираясь на плечо присланного Мартой водителя, Стефания покинула эту квартиру настолько стремительно, насколько позволяло болезненное состояние. По дороге к приютившему ее с дочерью дому она обсудила сложившуюся ситуацию с теткой. Две рационально организованные женщины решили сделать вид, что ровным счетом ничего не произошло: для домашних она переждала недомогание в деканате, для институтской среды был выбран режим любезного игнорирования. Еще ни одной женщине не удалось выйти из уединения с мужчиной, не запятнав своей репутации в глазах охочего до сенсации общества. Так стоит ли утруждать себя объяснениями?

Дом встретил детским плачем, перегретым воздухом, запахами травяных настоев и уксуса. Лариса бросила встревоженно-укоризненный взгляд: ты как? почему не звонила? – и умчалась наверх со стаканами морса в руках. Прокопий с глазами больной собаки качал на коленях хнычущую, извивающуюся Ханну. Макар, лежа на ковре перед камином, пытался перекатами размять прихватившую спину. Повернул к ней голову: ну, мать, выручай, старая гвардия сдулась.

Стефания сняла обувь, повесила пальто, вымыла руки и забрала свою капризную девочку у измочаленных дедов. Ханна продолжила извиваться и у нее на руках, требуя опустить на пол и водить туда и сюда от рассвета до заката. Ребенка невозможно было отвлечь ни игрушками, ни вкусностями. Даже добившись желаемого, она всё равно продолжала ныть. Недомогание, пусть и в легкой форме, мучило малышку, как и прочих в доме, получивших вакцину.

В то время как весь мир напряженно ожидал завершения испытаний вакцины от «вируса сна», Марте каким-то немыслимым образом удалось раздобыть ампулу антивирусного препарата. Стефания была уверена, что это «передача» от отца. Марта, многозначительно помалкивая, не разрушала красивой иллюзии племянницы. Одна ампула содержала пять доз. Почти без споров было принято решение: если Марта хорошо перенесет препарат, следом будут привиты дети и их мамы. После вакцинации все чувствовали себя хорошо, и утро следующего дня началось в штатном режиме. Стефания уехала на занятия в институт, где ее и настигла острая температурная реакция. Маша с Яном точно так же слегли с жаром, но они были дома, в окружении любящих заботливых людей. Лариса не отходила от них на протяжении всего дня. Ханна, оказавшись самой стойкой, весь свой внутренний дискомфорт в полной мере вылила на Макара с Прокопием. Упитанная маленькая девочка, которой пришел срок научиться ходить, оказалась не по зубам дедам – ни дряхлеющему, ни цветущему, – в один день обеспечив им приступы давления и радикулита, которые они разделили поровну, по справедливости.

Так где же ты так долго была? – хотелось им узнать у Стефании. На работе, ответила она, и – слабая, аккуратно, вдоль стеночки, с ребенком на руках – поднялась к себе в комнату.

Ближе к ночи Мария почувствовала в себе достаточно сил и зашла к ним рассказать, как тяжко пришлось ей, сколько страха пережили они за Яна, у которого так и не сбивается температура, как безобразно вела себя Ханна и что Стефания уж в такой-то день точно могла остаться дома. Стефания выслушала ее с ангельским терпением и преувеличенным сочувствием, безропотно предоставив дочери возможность накручивать на липкие пальчики пряди своих распущенных волос.

– Маша! Маша, ты где? – позвала Лариса.

Оставшись одна, Стефания позвонит Марте. Той, которой научена была пренебрегать и ближе которой у нее никого не оказалось.

– Марта, давай будем жить отдельно, вместе, – без предварительного вступления предложит она тетке.

Тетка опешит, разволнуется, сошлется на плохое самочувствие и прочие непреодолимые препятствия неясной этимологии. От такой невнятности и неготовности Марты сиюминутно служить интересам племянницы та потеряет последнюю опору под ногами и проведет остаток вечера в рыданиях.

Этот день, всем давшийся нелегко, перешел в непростую ночь.

Марта, надломленная своим вынужденным отказом, трое суток проведет в температурном бреду, обложившись пластиковыми бутылками с горячей водой в холодном крыле для прислуги. Ян не уступит ей пальму первенства в мощи ответа на прививку: доведя всех до полного отчаяния, на четвертые сутки проснется бледным, но абсолютно здоровым мальчиком. Стефания отменит пары и все эти дни проведет с Ханной, стараясь никому не доставлять дополнительных хлопот своим существованием. Она подумает о многом, многому в жизни даст названия, уверится в собственном исключительном одиночестве и, полная чувства ответственности за свою судьбу и будущее дочери, нарастившая еще один слой стали на внутренний стержень, оденется в отчуждение. Только когда сойдет общее напряжение и Лариса с недоумением спросит: «Стефания, почему ты не ходишь на работу? Ты что, уволилась?», она вырвется из душного дома.

В институте ей будут несказанно рады, деканат подкинет еще пару академических часов, студенты заразят беззаботной жаждой жизни. Влажный свежий воздух улиц омоет осунувшееся лицо, быстрая ходьба разгонит печальную скованность тела. Каждый день, вырываясь на работу, она станет всё острее и острее осознавать, как обыденные свидетельства собственной значимости и причастности способны изменить самоощущение человека.

И только Агния, полноватая студентка профессорского курса, своей неприкрытой неприязнью и комментариями сомнительного толка будет напоминать Стефании о случившемся конфузе, если позволительно так назвать произошедший инцидент. Внимательно отследив настойчивые взгляды неприятельницы, Стефания обнаружит знакомый профиль в окне напротив.

Этажом выше, сидя на широком подоконнике, Кристиан склоняется над книгой или экраном ноутбука. Вот он поворачивает голову и безо всякого труда заглядывает в аудиторию. Стефания резко отворачивается, отходит в глубь помещения и впредь стремится не подходить близко к окну. Как она до сих пор не сложила два и два, ведь даже если она не помнит, как очутилась в квартире Кристиана, покидала она ее в ясном сознании? Наконец ей становится невыносима мысль о постоянном соглядатае; она дожидается окончания пар и подает Кристиану знак. И вот она здесь. Больше всего ей хочется посмотреть в окно, но она сдерживает себя, изображая моральное превосходство.

– Что ты можешь мне сказать? – спрашивает она высокомерно.

– О чем? О пощечине? Наверное, я ее заслужил.

Кристиан изучает Стефанию. Пощечина, будто случившийся первый физический контакт, избавила его от неловкости перед преподавательницей. Стефания же, наоборот, ощущала всё большую нервозность.

– Ты поставил меня в неоднозначное положение. Ты, в конце концов, видел меня раздетой!

– Я не смотрел, лишь подал одежду. Сожалею, что стал причиной вашей неловкости, но иного решения мне в голову не пришло.

– В голову ему не пришло… – Стефания поднимается с дивана, подходит к окну и любуется строгим порядком недавно покинутой аудитории. – Значит, это твой наблюдательный пункт?

– Вы сейчас стоите как в витрине. Давайте ее погасим, – произносит Кристиан, выключает свет и становится у нее за спиной. – Это любимая обзорная точка моей бабушки – квартира ведь ее. Вот, смотрите. – Кристиан берет с этажерки театральный бинокль и протягивает Стефании. – Лучшие места на балконе театра.

Она пробегает глазами по окнам института; в подсвеченных рамах двигаются и замирают маленькие фигурки – кукольный домик.

– Это не странно – такое времяпрепровождение? – Стефания возвращает бинокль, но не торопится переменить положение тела. Дыхание Кристиана касается ее волос, и она вспоминает, что очень, до головокружения, молода. – Сколько тебе лет?

– Двадцать пять.

– И мне. Но как? Почему ты всё еще студент?

– Это долгая история. А как вы стали преподавателем в таком молодом возрасте?

– Будет обидным иметь более короткую историю, тебе не кажется? – Стефания смеется. – Да ладно. Рано в школу пошла, экстерном пару классов сдала, раньше сверстников закончила учебу. Ничего особенного. А ты что, второгодник?

– Не совсем. Под давлением отца поступил на юридический, не закончил, перевелся на филфак. Здесь мне всё знакомо. Посмотрите на эту комнату – практически в ней я и вырос. Все эти книги мною прочитаны, пристально разобраны и проанализированы под кураторством профессора Герхардта – он старинный друг бабушки, подозреваю, что и поклонник. Это с ним она в окошко пересматривалась. Диплом я написал еще год назад, но на защиту не подал.

– Почему? – Стефания проходит мимо книжных полок, касается пальцами переплетов. – Почему бы не покончить поскорее с учебой, не работать, не жить самостоятельно?

– Я занимаюсь переводом художественной литературы и получаю гонорары. Мне кажется, это работа. Живу тоже вроде бы сам. Простите мне мои манеры, бабушка бы не одобрила. Хотите чаю? Или даже, быть может, вина?

– О, нет. Мне пора. Я хотела попросить нигде и никому не рассказывать, что я здесь была. Ни сейчас, ни ранее. Это возможно?

– Да, без проблем. – Кристиан включает проигрыватель, и в темной комнате звучит уже знакомая Стефании блюзовая композиция. – Вы любите музыку?

– Не знаю. Может быть. Проводи меня.

Где тот момент, когда мужчина и женщина оказываются обречены быть друг с другом? Что превращает каждое их действие в шаг к неизбежному? Химия, физика, стрела амура, неумолимость рока? Кто-то с нескладной личной историей скажет – распущенность. Молодость – вздохнет пожилой сентиментальный добряк. Зов природы – припечатает утративший веру циник. Любовь – пропоют счастливые.

Стефания чувствовала себя беспричинно счастливой и безвинно виноватой. Всё происходящее было очень неловко, против воли наполнялось чувственностью и выглядело глупо со всех сторон.

– Давай перейдем на «ты», – вместо «прощай» произнесла в дверях Стефания. – Я не твой преподаватель.

– Да.

Кристиан не схватит ее в объятия, не вопьется жадными губами в алые уста, как потребовал бы жанр кино. Он останется стоять на пороге, слушая гулкий стук каблучков по лестнице, как об этом рассказывают в книгах. В хороших книгах. В плохих – у авторов, пишущих на самых разных языках, – истинная женщина представлена неуправляемой стихией: ее несет. Кристиан прочитал достаточно и умел ждать. Но ждать в правильном месте.

8

Имя Марты преследовало ее, вызывая непростые тяжелые чувства. Марта пригласила Макара работать в дом к своему нанимателю и обеспечила семейству приличный доход. Марта помогла Джине в реализации самых смелых амбиций – скоро на горизонте городской администрации засияет новая звезда. Марта раздобыла очередную единичную дозу контрабандной вакцины и уколола ею Макара – якобы тот в нужный момент оказался рядом. Хозяйка Марты установила в институте тренажеры, подключенные к генератору. Это обеспечило здание собственным источником электроэнергии, что позволило поставить в архиве и библиотеке тепловые пушки – не только сохранен книжный фонд, но и студенты с преподавателями обрели теплое помещение. Бронировать место в читальном зале приходится за несколько дней, а то и за неделю, как в пафосном ресторане перед праздничными днями.

Марта, Марта, Марта… Марта, которая отказала Стефании в единственной и такой важной для молодой женщины просьбе – быть вместе, быть семьей, объединиться с целью выживания на чужбине, среди эгоистичных людей. Но тетка предпочла служить чужим интересам, решать посторонние проблемы, поднимать уровень жизни и комфорта и без того отлично устроившихся граждан… А ведь только благодаря существованию младенца Ханны Марта получила билет в «чистую зону» – всеми правдами и неправдами отец выбил возможность покинуть зараженную территорию третьему члену семьи; сам он остался биться над созданием вакцины. Впрочем, безуспешно. Как обычно, ее гениальный отец, генерирующий выдающиеся идеи, ничего не способен довести до практически успешного результата. И теперь, исчерпав ресурсы и доверие института, он был переведен на новый проект, а они – Стефания, Ханна и Марта – остались без дотаций государства, вынуждены заботиться о себе самостоятельно. Стефанию с Ханной приютил одинокий грек Прокопий. Марта от приглашения отказалась и устроилась служить экономкой на виллу одного из самых богатых людей острова – владельца виноградников, известного винодела Людовика. Очевидно, деньги и сознание собственной значимости (это же надо, добиться таких высот!) вскружили Марте голову, и она позабыла, кому всем обязана.

«Ненавижу. Ненавижу», – эхом жгучей обиды отзывалось в Стефании имя родственницы. Оно лезло и лезло со всех сторон. Последней каплей стал звонок Тимура. Нет, неправда, это была не капля, а звонкая точка: ворота в царство семейных ценностей и моральных скреп лязгнули холодным металлом и захлопнулись. Что же случилось? Как будто бы и ничего… Просто муж сообщил, что закончил сотрудничество с ее отцом, переходит в другой институт и даже уезжает в другую страну. И еще что он считает естественным в сложившейся ситуации «поставить на паузу их брак», но от финансового обеспечения дочери не отказывается…

Стефания слушала голос своего единственного мужчины из глубины колодца оцепенения, забыв сделать очередной вдох, глядя стеклянными глазами в чернеющую пустоту. А напоследок – у него еще было припасено «напоследок»! – Тимур решил рассказать обо всех тяготах научной судьбы под руководством неудачника. И между делом, отрицая всякую собственную ответственность, он рассказал о тех экспериментах, которые проводились над телом спящей матери Стефании:

– А теперь он пытается опробовать на ней препараты, которые должны выводить зараженных «вирусом сна» из комы. Здесь я сломался и сказал «стоп».

Тимур выдержал театральную паузу, ожидая то ли признания своего героизма, то ли бурных аплодисментов.

– Что же так? – апатично подала реплику оглушенная Стефания.

– Ты понимаешь, они все просыпаются в состоянии разной степени неадекватности. Никто не встал и не вернулся в себя таким, каким заснул. Все ткани месяцами спящего человека подвергаются дегенеративным изменениям. Если за телом мы умеем более-менее ухаживать, поддерживать его функциональность, то процессы, протекающие в мозгу, нам недоступны. Самостоятельный выход из сна происходит, по всей видимости, более плавно: взаимосвязанные системы человека синхронно подготавливают этот момент, дальнейшее восстановление протекает в силу запущенной организмом инерции. Принудительное, медикаментозное пробуждение является дополнительным и очень мощным стрессом, и последствия в ряде случаев пагубны и необратимы. Большинство искусственно выведенных из сна никогда не сможет вернуться к нормальной жизни. Я же настаивал на импульсных воздействиях непосредственно на мозг спящего, это несколько иная область исследований, и твой отец не поддержал мои идеи.

– И ты смылся.

– Что?

– Ты бросил ее, мою маму, и смылся.

– А что, я должен был выкрасть ее тело? Ты это предлагаешь? Да я вообще не должен перед тобой отчитываться!

– Конечно же нет. Ты – трус, приспособленец и подонок.

– А ты – избалованная девчонка, ни на что не способная, на всем готовом всю жизнь…

Стефания нажала отбой, убрала телефон на дно большой сумки и вышла из учебного корпуса в ранние сумерки. Сегодня весь день в воздухе стояла серая пелена – солнце, горевшее несколько дней, выключили. Дождь, такой зримый из окна, оказался призраком – не достигая земли, не пятная ни луж, ни одежд, он покусывал скулы холодными иголочками в порывах уличных сквозняков. На подушке воздушной волны принесло плотные, вкусные запахи мокрых свежих листьев вперемешку с рыбным душком преющих водорослей – море отдыхает после шторма. Она решила прогуляться, отменила заказанное такси и свернула на боковую улочку. Всё мокрое. Свет, проникающий из человеческих жилищ редкими бледными пятнами, плющится на брусчатке. Окна Кристиана темны и пусты. Где он и что делает, когда не здесь, когда не смотрит на нее?

Темнеет всё позже. А ведь совсем скоро весна! Она и не заметила. Она ничего не заметила, даже того, как сквозь боль отчаянного бессилия помочь матери острым клювиком, будто первый крупный лист из плотного бутона магнолии, пробивается новое чувство. «Я свободна!» – порхало неприметным мотыльком над оборванной историей брака. Хотелось свернуться клубочком вокруг этой теплой пульсирующей точки и впасть в сладкое безответственное забытье: «Меня нет». И всё же она стремительно продвигается по темнеющим улицам, желая оказаться хоть во временном, но доме и обнять дочь – единственного своего человека на всей Земле, навеки ее человека.

Ханна, обладая не только умилительной внешностью, но и легкой, светлой натурой, купается во всеобщей любви и обожании – балованное жизнерадостное дитя. Стефания с легким сердцем оставляет ребенка с любящими, заботливыми людьми, но себя в этом доме чувствует чужеродным телом.

– Где мама? Мама пришла. Иди, иди, иди к маме. Маленькими ножками топ-топ, топ-топ. – Лариса чуть придерживает Ханну за кофточку на спине. – Стеша, смотри, мы уже сами ходим!

Ханна видит маму, смеется, показывая мелкие жемчужные зубки. Покачиваясь, вырывается вперед, делает несколько неуверенных шагов, пугается, останавливается, озирается. К ней тут же подходит Лила и подставляет свою лоснящуюся спинку. Ханна опирается о подружку и смело шагает в мамины распахнутые руки.

– Ура! – восклицает Лариса.

– Ура! – вторит ей Прокопий.

– Ура-ура-ура-ура! – поет Ян и тоже обнимает Ханну.

Лила присоединяется к объятиям.

– Пока мама работала, ребенок пошел. Ура! – Маша выглядывает из кухни, помахивая разделочным ножом, как дирижерской палочкой. – Теперь мне кто-нибудь поможет готовить ужин?

– Стеш, берешь Ханну? – Лариса помогает Стефании убрать верхнюю одежду. – Макар сегодня весь день на вилле – работы в господской библиотеке непочатый край.

– Да, конечно.

Стефания держит дочь за ручку, они медленно идут за Ларисой. Ян придерживает Ханну за локоток – юный кавалер. Лила трусит рядом – мало ли, бросят опять ребенка одного.

– Девочки, я подумала, что могу уже снять квартиру недалеко от института и приглашать няню, когда у меня пары. – Стефания не успела продумать эту мысль до конца и услышала лёгкую вопросительность в собственном голосе. – А то ведь правда бросила ребенка на вас…

– Что за разговоры?! – У Ларисы моментально покраснели от возмущения щеки. – Как только додумалась до такого! Нашу девочку, нашу сладкую конфету, няньке отдать! Никогда!

– Лар, у нас есть молоко на пюре или просто отварную подадим? – Машка невозмутимо чистит картошку.

– На дверце стояли же два пакета. – Лариса проверяет содержимое холодильника. – Да, вот они. Стеша, чайку выпьешь пока? Я печенье испекла.

– Нет, спасибо, я поднимусь в комнату. Или помочь вам?

– Ой, да что ты! Тут дел-то…

Лариса разрезает очищенный картофель и укладывает его в кастрюлю с водой.

Стефания выводит Ханну из кухни, за ними следом увязываются Ян с Лилой. Ханна не дает увести себя наверх – они все располагаются на ковре перед еле тлеющим камином. Прокопий в очках с толстыми линзами читает старый справочник, поглядывая на них поверх роговой оправы.

– Я слышал, что ты сказала Ларисе, – произносит он, отложив книгу в сторону.

– Прокопий, а кто всегда говорил, что плохо слышит? – Стефа усмехается и подбрасывает полено в камин. – Как думаешь, хватит ли нам дров до тепла?

– Это не твоя забота, девочка. Я уже говорил, можно разобрать мой дом. Да там мебели еще сколько, старья всякого… Так, не уводи разговор в сторону. Плохо тебе здесь?

– Да ты что, дед?

– А я вижу. Тихая ты. Молчишь. В комнате отсиживаешься. Тебя кто-то обижает?

В гостиную заглядывает Лариса с подносом в руках:

– Ах, вот вы где! А я уже наверх сбегала! Чай всем принесла и печенье. На пол не крошить! Лилу не кормить!

Лариса оставляет угощение и убегает на кухню.

– И кто меня здесь обижает, дед? Смотри, сколько заботы. – Стефания подносит Прокопию его чай. – Печеньку?

– Ну-ну. Давай, жевать – не работать.– Руки у Прокопия подрагивают, и он спешит отпить из полной кружки. Чай горячий и ароматный; выпив половину, дед обхватывает бокал и наслаждается теплом. – Ты смотри, мы с тобой тут не у себя дома. Я вот даже лишний раз покурить не выйду. Отнесись к этому положению вещей с умом. Малышке лучше нигде не будет. А что для матери может быть важнее? Лариса в ней души не чает. Макар обожает. Машка… та… да, та ревнует. Но если ты будешь пасовать перед каждым нелюбезным к тебе человеком, чего ты добьешься в жизни? Ничего не добьешься. А я смотрю за всеми и ответственно заявляю: ты можешь быть совершенно спокойна и заниматься своей работой. Поняла?

– Спасибо, Прокопий. Да, я немного странно себя чувствую.

Хотелось рассказать, что, кажется, ее бросил муж, но она сдержала первый порыв, а потом уже и не пришлось откровенничать – вернулся Макар, поднялась очередная волна всеобщей беготни.