Коллекция ошибок. Я тоже буду в черном

38. Двое мужчин в моем доме

Я пожала плечами.

– Пошли на кухню, – скомандовал он и взял пакеты с пола.

Я села на свое привычное место и просто смотрела на него. Он достал из пакетов продукты, включил воду в раковине, положил в нее какие-то овощи и зелень. По-хозяйски, не задавая вопросов, достал из ящика разделочную доску и взял в руки нож. Попробовав его остроту на собственных пальцах, он остался удовлетворен результатом и вытащил из пакета кусок мяса в упаковке.

– Ты будешь меня кормить? – подала я голос, наконец.

– А ты себя в зеркало видела? – ответил он вопросом на вопрос, не оглядываясь.

– А ты себя? – с вызовом.

– Мне идут шрамы, – усмехнулся Мирон.

Он нарезал мясо крупными кусками, бросил их в глубокую миску, добавил соль, перец и какую-то приправу из яркого пакетика, который тоже принес из супермаркета. Почистил несколько зубчиков чеснока, положил их на доску и плашмя раздавил лезвием ножа. Затем ножом с доски отправил чеснок к мясу, закатал рукава и опустил руки в миску. На левой руке у него был огромный темный синяк размером с баклажан и несколько длинных, рваных порезов, которые заживали. Глубокая рана на виске начиналась от самой брови и тянулась почти до линии роста волос.

Я смотрела, как он передвигается по кухне, режет овощи и зелень, и мне было очень спокойно. Я закурила и Мирон кивком показал мне, что я должна подойти и дать ему затянуться. Я спрыгнула, подошла к нему и он сделал затяжку из моих рук. Рядом с ним пахло мясом, чесноком и луком.

– Целовать меня в губы сегодня ты не планируешь? – поинтересовалась я.

– У тебя на меня сил не хватит, отойди, – ответил он и легонько оттолкнул меня бедром в сторону от плиты, из недр которой он извлек большую сковороду и поставил ее на стол.

Я вернулась на свое место. Он пришел ко мне с едой, готовил ужин и не говорил со мной. Я понимала, что ужин – это проявление заботы, но проявлений любви он не выказывал. Удовлетворившись тем, что он просто пришел, я теперь хотела большего. Но он продолжал колдовать и, поставив сковороду на большой огонь, выложил на нее куски мяса, хорошенько спрыснул все маслом и принялся за овощи.

В этот момент раздался протяжный звонок в дверь.

– Ты кого-то ждешь? – спросил Мирон и я видела, как он внутренне напрягся.

– Нет, – испуганно ответила я.

Он перехватил нож, которым кромсал помидоры так, что лезвие легло вдоль его руки, став незаметным, и пошел к входной двери.

– Сиди здесь, – тихо приказал он.

Опять. Он кого-то боится. Он думает, что сюда кто-то может прийти. Кто-то, для встречи с кем нужен нож. Он боится за меня? Я прислушалась: сначала тишина, потом щелкнул замок, открылась дверь, Мирон произнес «добрый вечер, вы кто?» и я услышала голос папы:

– Тот же вопрос, молодой человек.

– Папа, – шепнула и я бросилась в прихожую.

Мирон отступил, раскрывая дверь, а я упала в папины объятия.

– Куся, – улыбнулся мне папа. – Ты бессовестная дочь, но теперь я хотя бы вижу, куда ты пропала.

Он протянул Мирону руку и представился:

– Высоцкий Андрей Анатольевич.

Мирон перехватил нож в левую руку, правую вытер о джинсы и пожал руку моему папе:

– Константин Миронов, очень приятно.

– У вас вкусно пахнет, – сказал папа, раздеваясь и внимательно разглядывая моего мужчину. – Я не помешаю?

– Нет, конечно, – я взяла папу за руку и потащила его в кухню.

– Куся, я глазам своим не верю: ты научилась готовить? – спросил он, окинув взглядом мою кухню, которую он помнил только девственной.

– Издеваешься? – спросила я у папы, который сел напротив меня за столом.

Мирон вернулся к своему занятию и продолжил ловко нарезать перец.

– Надеюсь, вы едите мясо? – поинтересовался он.

– Пока ее мать не видит, я ем все, – улыбнутся папа. – Ну, рассказывай, как у тебя дела. И почему ты такая худая и бледная? У тебя все в порядке?

– Все хорошо, – ответила я и скользнула взглядом по Мирону.

– Вижу, Куся, – он взял мои ладони в свои руки.

– Куся? – переспросил Мирон с улыбкой, не отрываясь от готовки.

– Для меня Виктория Андреевна навсегда останется маленькой Кусей, – он щелкнул меня по носу. – Ну, так, как ты? Как успехи? Как там твои права? Получила?

– У нее экзамен послезавтра, – ответ Мирон вместо меня и я поняла, что совсем об этом забыла.

– Да, пап: Мирон директор автошколы, в которой я учусь…

– Мирон? – папа удивленно поднял бровь.

– Угу, она меня зовет «Мироном», по фамилии, – пояснил мой мужчина.

– А как ее зовете вы? – спросил папа.

– Преимущественно «маленькая моя», – ответил он и поставил нам на стол миску с овощным салатом и с улыбкой взглянул папе в глаза. – Здесь мы с вами похожи.

Мирон вернулся к плите, а папа посмотрел на меня и тоже улыбнулся.

Я коротко рассказала папе, чем занималась последний месяц, а Мирон в это время закончил с мясом, накрыл на стол и мы втроем принялись ужинать.

– Отлично приготовлено, – оценил папа, пережевывая мясо, – у вас прирожденный талант, Константин.

– Благодарю, – отвел Мирон и повернулся ко мне. – А тебе как?

– Вкусно, – сказала таким нежным голосом, на который только была способна.

– Не будет слишком бесцеремонно, если я поинтересуюсь, откуда у вас такие «украшения» на лице? – мой папа всегда был тактичен.

– Подрался, – спокойно ответил Мирон, разрезая мясо на своей тарелке.

– Из-за тебя, Куся? – усмехнулся папа, а я закатила глаза.

– Пап!

– Шучу, – парировал он. – И все-таки, Константин: я по праву ее отца не могу не поинтересоваться. Дочь совсем пропала с горизонта и подозреваю, что причина заключается именно в вас. Чем вы занимаетесь? Я могу быть спокоен за нее?

Вот тут мне самой стало интересно.

Мирон вытер губы салфеткой, поставил локти на стол, а руки сплел в замок и, глядя на моего отца, ответил:

– Тридцать один год, женат не был, детей на стороне не имею. Ну, насколько мне известно. Факультет иностранных языков МГУ по настоянию родителей сразу после школы, потом автомобильный в МАДИ по собственному желанию. Люблю машины, знаете ли. Два автосалона в Москве, четыре автошколы. За нее, – он посмотрел на меня, – можете быть спокойны. За нее я любому глотку перегрызу.

– Он мне нравится, – закивал папа, глядя на меня, а я готова была расплакаться, но теперь от счастья.

– Кто хочет кофе? – спросил Мирон, вставая и собирая пустые тарелки.

– Хорошего кофе здесь не сварят, – засмеялся папа.

– Ну, это смотря, кто варить будет, – улыбнулся Мирон и я знала, в чей огород был этот камень.

Когда у меня в ладонях оказалась чашка с ароматным напитком, я обернулась назад, взяла с подоконника пачку сигарет, достала одну и прикурила, забывшись, что напротив меня сидел мой папа, который такое наблюдал впервые.

– Куся! – воскликнул он. – Ты куришь?

Я сообразила, что произошло, но было уже поздно и папа мерил меня порицающим взглядом.

– И ты ей позволяешь? – он взглянул на Мирона.

И сразу добавил чуть тише:

– Не возражаешь, если я перейду на «ты»?

– Без проблем, – ответ он на второй вопрос и перевел взгляд на меня. – Она меня совсем не слушается. Маленькая моя. Но я это исправлю.

Он поднялся, подошел ко мне, наклонился, поцеловал и забрал из моих рук сигарету. Потом еще раз поцеловал. На глазах у папы. Нежно.

– Мне пора, я поехал к себе. А вы тут поговорите спокойно.

Папа поднялся и пожал Мирону руку:

– Всего хорошего, рад был познакомиться и спасибо за ужин, Костя.

– Доброй ночи. И спасибо за дочь, – ответил Мирон и направился в прихожую.

Я скользнула за ним. Пока папа не видел и не слышал, в надежде, что сейчас он не станет меня отталкивать, я схватила его за руку:

– Не уходи, – шепотом. – Не оставляй меня одну. Папа скоро уедет.

– Мне надо ехать, Высоцкая. Я не могу сегодня остаться.

– Тогда поцелуй меня.

Он едва коснулся меня и сразу отстранился.

– Не так. Как раньше, пожалуйста…

– С тебя хватит. Прекрати истерики, начинай нормально питаться и спать по ночам. Ты меня поняла?

– Да, – дрожащим голосом ответила я.

Он снял с вешалки пальто.

– Ты прощаешься? Ты больше не придешь?

– В среду экзамен, маленькая моя. Не забудь.

И он вышел.

Я коснулась ладонью двери, закрыла глаза, силясь прогнать слезы, собралась с духом, натянула улыбку и вернулась на кухню. Папа показывал пальцем на свою чашку с кофе и выставлял большой палец в знак одобрения.

– Отличный кофе, – похвалил он. – И отличный мужик. Он мне нравится.

– Мне тоже, папуль, – ответила я.

– Ты влюбилась, Куся?

– Очень. Сильно. По-настоящему.

– Иди ко мне, маленькая моя. Дай я тебя обниму.

Чуть позже, когда я снова взялась за сигарету, папа указал на мою руку и произнес:

– Дорогая вещь. И очень хорошая. Это он тебе подарил?

Я взглянула на часы и кивнула.

– Мне нравится думать, что когда тебя будут убивать из-за них в какой-нибудь подворотне, он окажется рядом и будет способен защитить тебя.

– Теперь я точно знаю, в кого я пошла, – усмехнулась я папе.

– Он тебя не обижает? Ты счастлива?

– Да, папа. Я очень счастлива.

Они оба назвали меня «маленькая моя» и оба уехали. После общения Мирона с папой мне стало легче: теперь родители знают о нем. Он понравился папе, значит, маме понравится тоже. Он уехал, да, но он же не говорил всего этого моему папе просто так? Верить, что я все еще ему важна мне было необходимо. Что же происходит? Чего он боится? Зачем он меня отталкивает? Он же не из простой вежливости так говорил обо мне с моим отцом?

Я снова взяла в руки телефон и набрала его номер.

«Абонент не отвечает или временно недоступен».

Черт бы его побрал! А если меня тут убивать будут? Как он узнает, что мне нужна помощь, если он постоянно выключает телефон?

Я пошла в спальню, упала на кровать, расставив руки, и закрыла глаза. Почувствовала знакомый запах и повернула голову: на краю лежала его водолазка, перепачканная запекшейся кровью и грязью. И она все еще пахла им. Я взяла ее в руки, поднесла к лицу и глубоко вдохнула этот запах. Через минуту я уснула.

39. Экзамен

Нет, он не звонил, не писал. Он снова исчез. Он исчез и я отказывалась верить, что все в порядке. Десятиметровой волной цунами во мне росла уверенность, что он меня бросил. Несмотря на то, что он пришел, когда я позвала. Несмотря на то, что она назвал меня, как раньше. Несмотря на то, что он говорил «до».

В среду рано утром я пришла к входу в автошколу, где к тому моменту уже собралось прилично народа. Я пришла не сдавать экзамен, я пришла за дозой. Я знала, что он будет присутствовать и не сможет от меня сбежать.

Я подошла к своим ребятам из группы, поздоровалась со всеми и стала ждать. Мирон приехал к девяти. Вышел из машины и направился в нашу сторону. Совсем как тогда, когда я поняла, что пропала. И снова он делал вид, что не замечает меня. Только в тот раз он был в белом и без повреждений на лице, а теперь на нем был строгий костюм и темно-синее пальто. И, несмотря на шрам на виске, легкую синеву под ним и заживающие трещины на губах, он все равно был самым красивым мужчиной на земле, а его губы были все такими же ядовито-сладкими для меня.

Шутливо ответив на все вопросы, касавшиеся его внешности и предстоящего испытания, он зашел внутрь. В это время к входу подъехала пара автобусов и всех пригласили занять там места: наши группы должны были ехать в экзаменационный отдел инспекции, чтобы сдать там теоретический экзамен. Я тянула время, сколько могла, в надежде, что сейчас он выйдет и мы поедем с ним вдвоем. Наивная. Он не вышел, я залезла в автобус и мы уехали.

Теорию я сдала, причем самая первая, не допустив ни одной ошибки. На кнопки я жала, как во сне. На этапе теоретического экзамена «отвалились» двое ребят, а все остальные вернулись в автобусы, и мы поехали по площадку, чтобы исполнить там «змейки», «горки» и прочее. Его машину там, на месте, я заметила сразу. Сам он курил возле нее и смотрел в нашу сторону. Когда я вышла из автобуса, он махнул мне рукой, чтобы я подошла к нему. Я, дрожа от радости, шагала к нему, кутаясь в пальто.

– Замерзла? – спросил он, когда я остановилась в паре сантиметров от него.

– Привет.

– Садись в машину, переобувайся.

– Зачем? – удивилась я.

– Высоцкая, твою мать, как ты будет педали жать на таких каблуках?

Я опустила глаза вниз и посмотрела на свои сапоги.

– Я не подумала… Мне не во что переобуться.

– Ты слышала, что я тебе сказал, маленькая моя? Садись в машину и переобувайся.

Я нерешительно обошла машину спереди, открыла пассажирскую дверцу и увидела внизу на резиновом коврике свои кроссовки. Он видел, что я пришла в сапогах, и съездил ко мне домой за ними.

Я села на сиденье, сняла сапоги и нацепила на ноги кроссовки.

– Готова?

– Нет, – честно ответила я ему. – Я не готова. Я в эмоциональной заднице, мне плохо без тебя. Мне нельзя садиться за руль, я кого-нибудь убью.

Он смотрел на меня, а я не могла понять, о чем он думает. Раньше в его глазах я всегда читала одно и то же: я была для него как меню в ресторане, а он просто выбирал последовательность блюд. Сейчас голода в его взгляде не было. Я вылезла из его машины и подошла к нему очень близко. Подняла голову и смотрела ему глаза с этими его чертовыми ресницами, ища там хотя бы малейший проблеск того, что было раньше.

– Я хорошая. Ты плохой. Правильно? – тихо и спокойно произнесла я.

Он прикрыл глаза в знак согласия.

– Я твоя. Правильно?

Он слишком долго медлил с ответом. Он отворачивал голову, поджимал губы, раздувал ноздри, вздыхая и сжав зубы. И молчал.

– Да, твою мать, Мирон! Что происходит? Что там случилось?! Какого хера…

Он быстро поймал рукой меня за подбородок и его пальцы вцепились в него мертвой хваткой, сжимая до боли.

– Не смей материться, Высоцкая. Я не люблю повторять дважды, – он разозлился.

Ну, хоть что-то.

– А ты накажи меня, – с вызовом, негромко произнесла я, убирая его пальцы от своего лица.

Он сжал мою руку и провел пальцем по моим губам.

– Тащи свою задницу в белый «Поло», ты первая.

Сопроводив эти слова шлепком по моей заднице, он толкнул меня вперед. «Наказана?» – подумала я про себя.

В абсолютном раздрае я села за руль белого фольцвагена. Рядом со мной на место инструктора сел Мирон.

– Ты все помнишь? – спросил он, пристегивая ремень безопасности.

– Что именно ты имеешь в виду?

– Введу, что имею, маленькая моя, – я повернула голову и увидела (клянусь!), как блеснули его глаза.

Но все это длилось мгновение, и его взгляд снова стал каменным, а голос холодным:

– Змейка, парковка, потом бокс и горка.

– Помню, – ответила я и потянулась к зажиганию, но он быстро перехватил мою руку.

– Тогда пристегнись. Ты уже сдаешь.

Я пристегнулась и мы начали. Инспекторы, принимающие экзамены, медленно шли вслед за нашей машиной, записывая что-то на своих планшетах. Я повиляла между фишками, удачно не сбив ни одной. Потом парковалась, вспоминая, как мы ездили пить кофе в «Кофеманию» на Покровке, и Мирон называл мне стоимость двух машин, между которыми я должна была втиснуться. Тогда действовало отрезвляюще. Я уже включила заднюю и выкручивала руль, когда Мирон дотронулся до моей руки:

– Не торопись.

Я на секунду закрыла глаза: от его касания у меня закружилась голова.

– Вот так, – он отклонялся и смотрел в мое зеркало. – Как только увидишь правую фару, начинай мягко обратно…

– Там нет никакой машины, – прошептала я.

– Там есть машина, маленькая моя. Там бэха черная стоит. Видишь? Помнишь?

Да, мать твою, я помню! Я помню, как мы приехали тогда, какой ливень шел на улице. Я помню, как мы бежали до входа и успели вымокнуть до нитки. Я помню, как ты перепутал стаканы с кофе. Я помню, как ты прижимал меня к себе и водил пальцами по моей татуировке. Я помню, что ты шептал мне тогда на ухо и как я смеялась над твоими словами, сука…

– Теперь влево до упора, – его голос вырвал меня из воспоминаний.

Я выкрутила руль и остановилась. Один из инспекторов кивнул и указал рукой на горку. Я посмотрела на Мирона и он тоже кивнул.

– Давай, на горку.

Я тронулась с парковки, сделала небольшой круг и поднялась в горку. Сцепление, тормоз, нейтралка, ручник. Я видела боковым зрением, как он наблюдает за каждым моим движением. Машина стояла неподвижно, а я замерла.

– Все, – произнес он, – выжимай сцепление и первую.

– Я знаю, – отрезала я, нажала педаль и включила скорость.

– Плавно убирай сцепление, сразу добавляй газ…

– Я знаю!

Мирон потянулся к ручному тормозу, но я вдруг громко, со злобой остановила его:

– Не смей мне помогать!

Он убрал руку, а я сама опустила рычаг тормоза и въехала на горку, притормозила, чтобы не слететь, спустилась вниз, подъехала к инспектору, заглушила мотор и вышла, хлопнув дверцей.

– Неплохо, – услышала я от него, но, не останавливаясь, направилась в автобус.

Бесконечно долго все катались по площадке, на улице начался снег с дождем, а я сидела в конце салона, кутаясь в пальто и пряча слезы. Я не могла повернуть голову и посмотреть на него: я боялась правды. Если постоянно пялиться на собственные кроссовки, то можно было верить, что он, прогуливаясь по площадке под порывами ветра, смотрит в мою сторону.

В автобус постепенно возвращались те, кто успешно сдал эту часть экзамена. Становилось шумно, и я перестала слышать свои мысли. Примерно через час все, кому предстояло сдавать экзамен на городских улицах, оказались в автобусах. С десяток человек отсеялись на этом этапе и я видела, что Мирон был прав: подготовка в его школе была на высшем уровне. Где-то в середине ряда, справа сидела молодая девчонка: симпатичная, милая мордашка, высокий хвост, приятная улыбка, горящие глаза… «Ее он тоже учил? Так же, как меня?». Предательская слеза сорвалась с ресницы. Сука.

Автобусы медленно направились прочь с площадки, а я все еще боялась посмотреть, едет ли он за мной.

В городе моя очередь настала на Садовом, возле «Атриума». Когда я шла к машине, я видела, что на заднем сиденье сидел инспектор, а на месте инструктора Мирон. Я поздоровалась с первым, не взглянула на второго, пристегнулась и спросила:

– Куда?

– Ну, пока прямо, Виктория Андреевна, – усмехнулся экзаменатор.

Я пристегнула ремень, чуть отодвинула сиденье, поправила зеркало, включила музыку и, мигнув поворотником и убедившись, что могу выезжать, плавно покатилась вперед.

Машин было немного. Я, не уточнив, куда именно я должна приехать, быстро перестроилась в крайний левый ряд, стараясь держать скорость под контролем, и понеслась по Садовому. Дворники сметали с лобового стекла снежные хлопья, а я снова «просто ехала домой, как обычно». Только весело и легко мне не было, Мирон молчал и не смотрел на меня своим голодным взглядом, а позади сидел третий лишний. Мне было наплевать, получу я права или нет, и я стала прибавлять газ. Сразу же почувствовала, как Мирон со своей стороны начал давить на педаль тормоза, не давая мне нарушить правила. «Не смей мне помогать!» – едва слышно и незаметно прошептала я одними губами и снова слезы сорвались с кончиков ресниц. Он не смотрел ни на меня, ни на спидометр, он просто знал, что я делаю. Я ехала по городу, в моей машине сидели двое, но я была одна. Иногда я смахивала слезы рукой и инспектор это заметил:

– Все в порядке? – с тревогой спросил он. – Вы можете продолжать, Виктория Андреевна.

– Все нормально, – ответила я, хлюпнув носом. – Песня грустная.

– Тогда сделайте потише и давайте правее. Поедем на Тверскую…

Я прибавила звук и видела, как Мирон бросил на меня гневный взгляд. Как назло, я не пересекла ни одной сплошной, на всех светофорах останавливалась ровно перед линией, на каждом пешеходном переходе сбрасывала скорость: все сделала правильно. Мне казалось, что я все делала правильно, но это не помогало мне перестать каждой порой чувствовать одиночество. От меня несло обидой, отчаянием и разочарованием.

Когда инспектор указал на парковку, я остановила машину и посмотрела на него в зеркало заднего вида.

– Хорошо водите, – с улыбкой сказал он, видя, что я ожидаю его одобрения.

– Инструктор хороший попался, – ответила я и перевела взгляд на Мирона.

Он посмотрел на меня в ответ. Он видел, как задрожали мои губы, но не дрогнул. Хуже было некуда и я вышла из машины. На мое место сел молодой мужчина, я твердой походкой пошла к автобусу, а Мирон остался в учебной машине.

Какое-то время мы ехали друг за другом. Кто-то преодолевал внушительные расстояния, кто-то нет. Но все по очереди возвращались в автобус и, в конце концов, к вечеру мы вернулись в экзаменационный отдел. Уже темнело, мы стояли на улице у входа, я замерзла и ждала только момента, когда окажусь дома одна и вопьюсь зубами в подушку, душа крик, рвущийся наружу. Через какое-то время к нам на улицу из здания вышел Мирон со списками в руке и зачитал фамилии тех, кто успешно прошел все испытания. Я дождалась от него «Высоцкая» в самом конце. Я сдала свой экзамен. Все, кто оказался сегодня в счастливчиках, благодарили его, прощались и расходились в разные стороны. В итоге мы с ним остались вдвоем. Он сделал несколько шагов ко мне и кивнул головой направо:

– Садись в машину.

Я опустила свою голову и послушно пошла вперед. Сев на пассажирское сиденье, я переобулась, поставила свои кроссовки на переднюю панель и дернула ручку на двери.

– Куда-то собралась? – наглым голосом спросил он.

Я показала взглядом на свои кроссовки и тихо ответила:

– Не сочти за труд, выброси их на помойку.

Затем я вышла, хлопнула дверцей и сделала несколько шагов, прежде чем обернуться. Какое-то время его машина стояла на месте. Я знала, что он смотрит на меня, но темное стекло скрывало от меня этот взгляд. Снова шел снег, все было таким белым, таким красивым… Снежинки таяли у меня на щеках и отличить их следы от слез было невозможно. Машина зажгла свои огни, мощно заработал двигатель и Мирон поехал прочь. Я отвернулась и пошла вперед, уже не оглядываясь.