Loe raamatut: «Мое тело»

Emily Ratajkowski

My Body

© 2021 by Emily Ratajkowski

© К. Григорьева, перевод на русский язык

В оформлении издания использованы материалы по лицензии @shutterstock.com

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Посвящается Слаю

Вы изображаете обнаженную женщину, потому что вам нравится смотреть на нее, вы даете ей в руку зеркало и называете картину «Земное тщеславие», таким образом порицая женщину, наготу которой вы изобразили ради собственного удовольствия.

Реальная функция зеркала была иной. Оно было нужно для того, чтобы женщина сама санкционировала отношение к себе как – главным образом и в первую очередь – к зрелищу.

Джон Бергер. «Искусство видеть»¹

Предисловие

Когда летом 2020 года Меган Ти Сталлион и Карди Би выпустили клип на сингл WAP (сокращение от Wet-Ass Pussy), он буквально взорвал интернет, набрав 25,5 миллиона просмотров за 24 часа, оказавшись в итоге на первом месте в американских и мировых чартах, и стал первой женской коллаборацией, которой когда-либо удавалось сделать нечто подобное. Интернет моментально заполнился спорами о гиперсексуальных аспектах клипа и текста песни. Многие специалисты в области культуры называли сингл сексуально-позитивным гимном и утверждали, что, читая рэп о явных сексуальных деталях и своих желаниях, Карди и Меган заявили о собственной свободе выбора и осуществили запоздалую смену ролей. Однако некоторые считали, что песня и клип отбросили феминизм на сто лет назад.

Предыдущий клип, который вызвал подобные жаркие дебаты о расширении прав и возможностей женщин и сексуальности, вышел в 2013 году, к композиции Blurred Lines, написанной и исполненной Робином Тиком, Фарреллом и T.I. В клипе три девушки танцуют практически обнаженными. Я была одной из этих девушек.

Сингл Blurred Lines в одночасье привел двадцатиоднолетнюю меня к славе. На сегодняшний день цензурированная версия клипа, в которой наша нагота частично скрыта, набрала примерно 721 миллион просмотров на Ютубе, а сама песня стала одним из самых продаваемых синглов всех времен. Оригинальную версию удалили с Ютуба вскоре после выхода. Видеохостинг сослался на нарушение использования услуг сайта. Потом она все же была восстановлена и снова удалена, что только усилило ее противоречивую привлекательность. Критики осудили видео, назвав его «восхитительно женоненавистническим» из-за того, что я и остальные модели привлекли столько внимания.

Меня, а точнее установки насчет моего тела, внезапно начали обсуждать и анализировать буквально все, от теоретиков феминизма до мальчиков-подростков. Критики признали видео «невероятно мизогинным²» из-за того, что я и мои коллеги-модели были объективированы³.

Когда журналисты решили выяснить мое мнение об этом видео, я удивила всех, ответив, что вовсе не считаю его антифеминистским. Я сказала репортерам, что, по-моему, женщины должны расценивать мое выступление как вдохновляющее. Это мое заявление насчет Blurred Lines появилось в эпоху феминистской блогосферы, книги «Не бойся действовать: Женщина, работа и воля к лидерству» и заголовков вроде «Почему женщины до сих пор не могут иметь всего?» на обложках крупных журналов, но до популяризации термина «феминистка», до танца Бейонсе перед гигантской неоновой вывеской «ФЕМИНИСТКА» и до продаж модных футболок с надписью «ФЕМИНИЗМ». Многих возмутило то, что девушка, снявшаяся обнаженной в популярном клипе, осмелилась назвать себя феминисткой, в то время как другие, в основном молодые женщины, сочли мою точку зрения новаторской. Я утверждала, что чувствую уверенность в своем теле и в своей наготе, и кто мог сказать мне, что я не обладаю силой, танцуя обнаженной? Более того, разве попытки указать мне, что делать с собственным телом, не направлены против женщин? Я напомнила миру, что феминизм – это личный выбор и никто не смеет контролировать меня.

Спустя пару лет после выхода Blurred Lines я написала эссе «Женщина-ребенок» о взрослении и стыде, которые испытывала из-за своей сексуальности и формирующейся фигуры.

Самое унизительное чувство я испытала даже не во время работы моделью и актрисой, а раньше – в средней школе, когда один из учителей щелкнул бретелькой моего бюстгальтера, чтобы отругать за то, что она выскользнула из-под майки. Для меня проблема заключается не в том, что девушки сексуализируют себя сами, как хотели бы убедить нас в этом феминистки и антифеминистки, а в том, что их стыдят за это. Почему именно мы должны приспосабливаться? Прикрываться и извиняться за свои тела? Я устала от чувства вины из-за того, что демонстрирую собственное тело.

Мои взгляды сложились в подростковом возрасте, наполненном всевозможными сигналами, которые были связаны с формированием фигуры и сексуальностью. В тринадцать лет я совершенно растерялась, когда папа тихо предложил «не одеваться так только на сегодняшний вечер», когда мы с родителями собирались пойти в дорогой ресторан. На мне были розовый кружевной топ и бюстгальтер пуш-ап. Мама всегда убеждала меня, что я могу получать удовольствие от того, как выгляжу, и именно этот комплект привлекал ко мне пристальное внимание и взрослых мужчин на улице, и моих сверстников в школе. Внезапно я почувствовала себя неловко из-за того, что являлось источником моей гордости.

Я не понимала, почему моя двоюродная сестра, почти на двадцать лет старше меня, ворвалась в гостиную, запыхавшись, после того как оставила меня на несколько минут наедине со своим приятелем. Я не знала, чего она испугалась, хотя инстинктивно понимала, что значил язык тела ее друга: то, как он откинулся на диван, подался бедрами вперед, а его губы растянулись в извращенную приглашающую улыбку. Я была ребенком, но могла различить мужское желание, даже если не до конца понимала, что с этим делать. Считалось ли это чем-то хорошим? Или тем, чего следует бояться? А может быть, стыдиться? Казалось, это было всем сразу.

Я закончила эссе «Женщина-ребенок» разговором с учителем рисования, который произошел в первый год моего обучения в художественной школе. Когда я показала ему нарисованную углем обнаженную женщину, он предложил: «Почему бы не нарисовать женщину с такой узкой талией, что она упадет и не сможет встать?» Учитель посоветовал мне или «сыграть на стереотипах стандартов красоты, или показать угнетение». Не верилось, что существуют всего лишь эти два варианта.

Большую часть своей жизни я думала о себе как о сообразительной мошеннице. Понимая, что у меня есть товар, который ценит мир, я гордилась тем, что построила жизнь и карьеру на своем теле. Я осознала, что в той или иной степени всех женщин объективируют и сексуализируют, так что я могла бы сделать это на собственных условиях. Я подумала, что сила именно в моей способности сделать выбор.

Сегодня я читаю это эссе, смотрю интервью того периода моей жизни и чувствую нежность к юной себе. Моя защитная реакция и демонстративное неповиновение теперь хорошо мне видны. То, что я писала и проповедовала тогда, отражало мои идеалы, но в этом отсутствовала гораздо более сложная картина.

Во многих отношениях я, несомненно, была вознаграждена за то, что извлекла выгоду из своей сексуальности. Я стала узнаваема во всем мире, собрала многомиллионную аудиторию и получила за рекламные и модные кампании больше денег, чем мои родители (профессор английского языка и учитель рисования) когда-либо мечтали заработать за всю свою жизнь. Я создала платформу, выкладывая свои фотографии в интернет, делая мое тело и имя узнаваемыми, что, по крайней мере частично, дало мне возможность опубликовать эту книгу.

Но в других, менее видимых обществу отношениях я чувствовала себя объективированной и ограниченной своим положением в мире в качестве так называемого секс-символа. Я извлекла выгоду из своего тела в рамках цис-гетеро-капиталистического патриархального мира, в котором красота и сексуальная привлекательность ценятся исключительно через удовлетворение мужского взгляда. Какое бы влияние и статус я ни приобрела, они были предоставлены мне только потому, что я привлекаю внимание мужчин. Моя позиция приблизила меня к богатству и влиянию и даровала мне некоторую независимость, но это не привело к истинному расширению прав и возможностей – это я получила только сейчас, написав эссе и озвучив собственные мысли и чувства.

Эта книга наполнена идеями и событиями, с которыми я не хотела сталкиваться или, возможно, не могла столкнуться ранее в жизни. Я отмахивалась от болезненных переживаний или от тех, которые не соответствовали тому, во что я хотела верить: я была женщиной, наделенной возможностями благодаря превращению ее образа и тела в товар.

Столкновение с более сложной реальностью оказалось тяжелым – жестоким и разрушительным для личности и картины мира, за которые я отчаянно цеплялась. Я была вынуждена узнать неприглядную правду о том, что считала важным, что называла любовью, что, по моему мнению, делало меня особенной, и обнаружить реальность моих отношений со своим телом.

Я все еще пытаюсь понять, как отношусь к сексуальности и расширению прав и возможностей. Цель этой книги не в том, чтобы найти ответы, а в том, чтобы честно разобраться в важных для меня идеях. Я стремлюсь изучить различные зеркала, где видела себя: в глазах мужчин и других женщин, с кем я себя сравнивала, и на бесчисленных фотографиях, на которых я запечатлена. Эти эссе повествуют о глубоком личном опыте и последующем пробуждении, что определило мою молодость и изменило мои убеждения и установки.

Уроки красоты

1

– Когда ты родилась, – начала моя мама, – врач поднял тебя и сказал: «Посмотрите на нее! Она красивая!» И это правда. – Она улыбнулась. Я слышала эту историю много раз. – На следующий день он привез своих детей в больницу, просто чтобы показать тебя. Ты была таким красивым ребенком.

На этом обычно рассказ завершался, но сейчас мама продолжила. Только прежде на ее лице появилось знакомое невинное выражение, которое я привыкла видеть перед тем, как она скажет мне или моему отцу то, чего, по ее мнению, говорить не следует. Я собралась с духом.

– Забавно – произнесла она с легкой улыбкой на губах. – Я недавно разговаривала с братом… – Она начала имитировать его акцент Восточного побережья: – «Кэти, Эмили была красивым ребенком. Но не таким красивым, как ты. Ты была самым красивым ребенком, которого я когда-либо видел». – Она пожала плечами, а затем покачала головой, словно говоря: «Разве это не бред?»

Я на мгновение задумалась, чтобы решить, какого ответа мама ждет от меня, пока не поняла, что она смотрит в окно, больше не обращая на меня внимания.

2

Разговариваю с помощником парикмахера, пока мне делают прическу и макияж для фотосессии.

– Твоя мама красивая? Ты похожа на нее? – спрашивает он, пропуская пальцы сквозь мои волосы.

Он наносит средство на их кончики и изучает мое отражение в зеркале перед нами. Затем делает комплимент моим бровям.

– Они хороши, – заявляет он, хватая расческу. – Кто ты по национальности?

Я привыкла к подобным разговорам на съемочной площадке; они почти всегда однотипные, и я хочу закончить его как можно быстрее. Мне не нравится, что белые женщины используют этот вопрос как возможность указать свою национальность в попытке звучать «экзотично»: я на тринадцать процентов это и на семь процентов то. Вместо этого я просто говорю:

– Я белая девушка.

Мой парикмахер смеется.

– Ладно, белая девушка. – Он широко ухмыляется. – Однако я могу сказать, что в тебе есть что-то еще. – Он поджимает губы и переносит свой вес на одну ногу, выставляя бедро. Говорит, что он по большей части мексиканец.

– Так что насчет твоей мамы? – искренне интересуется он. – Такая же красивая, как и ты?

– Да, – отвечаю я. – Она красивее меня.

Брови парикмахера взлетают вверх. Он возвращается к расчесыванию наращенных волос, которые держит в руке.

– Что ж, я уверен, это неправда, – произносит он. Я привыкла к тому, что людям иногда становится неловко, когда я это говорю.

– Это правда, – ровным голосом отвечаю я. Полностью уверена в этом.

3

Красота моей мамы классическая: широко посаженные зеленые глаза, крошечный изящный носик, миниатюрное тело и, как она бы сказала, фигура «песочные часы». На протяжении всей жизни ее сравнивали с Элизабет Тейлор, и я согласна с этим. Люди старшего поколения говорили ей, что она похожа и на молодую Вивьен Ли. И «Национальный бархат»⁴, и «Унесенные ветром»⁵ – фильмы, которые мои родители хранили в небольшой коллекции видеокассет рядом со своей кроватью. В детстве, когда я пересматривала эти фильмы бесчисленное количество раз, мне представлялось, будто я вижу более молодую версию своей матери, оказавшуюся в мире южных красавиц. Вивьен Ли опускала глаза под взглядом Кларка Гейбла, и я вспоминала рассказы мамы о том, как мальчики-поклонники стояли на лужайке под окном ее спальни в старшей школе. Я воображала себе шелковистую текстуру ее ленты королевы выпускного вечера и вес сверкающей короны на голове – все это можно увидеть на фотографиях из выпускного альбома.

4

В гостиной моих родителей стоит деревянный комод со столовым серебром и фарфоровым сервизом внутри. На нем – фотографии в рамках, сувениры из путешествий и несколько небольших скульптурных работ моего отца. Гостей всегда привлекает одна из фоторамок с двумя круглыми изображениями, игриво наклоненными друг к другу. Справа – черно-белая фотография моей мамы из начальной школы, ее волосы заплетены в короткие косички. Слева – моя фотография, сделанная примерно в том же возрасте, волосы с лица убраны черной повязкой. Две девочки широко улыбаются. Если бы не качество старой фотографии и год, напечатанный в правом углу, можно было бы подумать, что на этих изображениях один и тот же ребенок. «Кто есть кто?» – спрашивают гости.

5

В детстве мои волосы постоянно путались. После ванны мама использовала спрей для облегчения расчесывания и щетку, чтобы распутать колтуны. Головы болела от бесконечных рывков, а шея ныла от необходимости держать голову ровно. Я ненавидела этот процесс. Пока слезы текли по моему лицу, я пыталась сосредоточиться на спрее для волос, потому что на его этикетке были нарисованы морские животные, и разглядывала улыбающегося оранжевого морского конька и пухлого синего кита. От сладкого запаха спрея у меня текли слюнки. Чувствуя, как расческа впивается в кожу головы, я в отчаянии кричала: «Не надо!»

В доме, где я выросла, не было потолков, а стены не доходили до крыши, так что эти крики заполняли все пространство. Услышав мой вой, отец начинал петь из другой комнаты: «Волосяные войны, ничего, кроме волосяных войн» – на мотив темы из «Звездных войн»⁶.

6

Меня не воспитывали религиозной, и разговоры о Боге отнюдь не являлись частью моей жизни. Я никогда не молилась в традиционном смысле этого слова, но помню, как в детстве молилась о красоте. Лежа в кровати с зажмуренными глазами, я концентрировалась так сильно, что меня прошибал пот под одеялом. Я верила, что для того, чтобы Бог воспринял тебя всерьез, ты должен очистить свой разум, насколько это возможно, а затем сосредоточиться на расширяющихся пятнах света под веками и думать только об одной вещи, о которой мечтаешь больше всего.

«Я хочу быть самой красивой», – мысленно повторяла я снова и снова, мое сердце поднималось куда-то к горлу.

В конце концов, уже не в силах сопротивляться другим мыслям, приходящим в голову, я засыпала с надеждой, что Бог будет достаточно впечатлен сей медитацией, чтобы ответить мне.

7

Отец моей мамы, Эли, был строгим и серьезным. Он родился в 1912 году и приехал на остров Эллис из небольшого местечка на территории тогдашней Польши, а ныне Беларуси. Талантливый пианист, дедушка окончил Джульярдскую школу в пятнадцать лет, стал химиком, а кроме того, отцом трех дочерей и сына. Он говорил моей маме, что с ее стороны неуместно благодарить людей, которые делают комплименты ее красоте. Он не чувствовал, что она чего-то достигла.

«Что ты сделала? – спрашивал он. – Ничего. Ты ничего не сделала».

8

С раннего возраста я знала, что ничего не сделала, чтобы заслужить собственную красоту, как указывал маме дедушка. Значит, моя красота была подарком от матери? Временами я ощущала, что она каким-то образом чувствует свое право на нее, как на завещанное украшение, которое когда-то принадлежало ей и с которым она прожила всю жизнь. Эта красота досталась мне с грузом всех трагедий и побед, какие мама пережила вместе с ней.

9

«Носи все что хочешь, Эмс, – постоянно говорила мне мама. – Не переживай о мнении других людей». Она хотела, чтобы я не чувствовала стыда и могла принять свою внешность и возможности, которые она мне дарила.

В тринадцать лет меня выгнали домой с танцев, потому что сопровождающий счел мое платье слишком сексуальным.

Я купила его вместе с мамой. Светло-голубого цвета, сшитое из эластичного кружевного материала, облегающего мои начавшие оформляться груди и бедра. Когда я вышла из примерочной, неуверенная в себе, мама встала и обняла меня.

– Ты выглядишь восхитительно, – произнесла она с теплой улыбкой.

– Не слишком сексуально? – спросила я.

– Совершенно нет. У тебя прекрасная фигура. – Мама никогда не хотела, чтобы я думала, что мое тело или моя красота были слишком. – Если людям что-то не нравится, это их проблемы, – сказала она.

Когда она забрала меня с танцев, я рыдала от унижения и растерянности. Заправив мои волосы за ухо, мама обняла меня и сказала: «Пусть эти люди идут в задницу». Она приготовила особенный ужин и позволила мне посмотреть немой фильм, пока я ела. После, с моего разрешения, она написала гневное письмо с жалобой.

«Я все им выскажу», – заявила мама.

10

Я пыталась понять, какое место в мире моделинга отводили мне мои родители. Казалось, им обоим, особенно маме, важно, чтобы их дочь считали красивой; им нравилось рассказывать друзьям о том, что люди разговаривали со мной как с моделью, а позже, как только я подписала контракт с агентством, учась в средней школе, о моих успехах в модельном бизнесе. Они думали о моделинге как о возможности, которой непременно должны воспользоваться как ответственные родители.

– Она может заработать много денег. Вы не «щелкали» ее? – однажды спросила женщина в очереди на кассе местного продуктового магазина. Когда мы вернулись к маминой машине на стоянку торгового центра, я разрыдалась.

– Я не хочу, чтобы меня щелкали, мама! – Мне показалось, что женщина имела в виду щелбаны.

В конце концов, родители нашли мне агента и начали возить меня на фотосессии и кастинги в Лос-Анджелес так же, как родители моих одноклассников возили их на местные футбольные матчи. Отец повесил мою первую визитную карточку для моделинга (карточку размером A5 с моими размерами и примерами фотографий, обычно оставляемую клиентам на кастингах) на стену у своего стола в классе, где он преподавал. Когда я училась в старшей школе, мама поставила на кухонный стол, лицом к входной двери, рамку с черно-белой фотографией с фотосессии размером 9 на 11 дюймов так, что любого входящего немедленно приветствовали мои надутые губы, голые ноги и дразнящие волосы. Меня смущала эта фотография и ее расположение. Съехав из дома, я убедила маму убрать ее. К тому времени фото простояло на этом месте уже несколько лет. «Ты права, – согласилась мама. – Оно больше не отражает тебя. Теперь ты еще красивее».

11

Красота являлась для меня способом быть особенной. Когда я ощущала себя особенной, то больше всего чувствовала родительскую любовь ко мне.

12

Первый кастинг, на который меня привела мама, организовала джинсовая компания, производящая дорогие джинсы, которых у меня никогда не было. Мама вызвала помощника, заменившего ее во время урока, чтобы она смогла отвезти меня в Лос-Анджелес, а я ушла из школы пораньше. Мы запрыгнули в ее «Фольксваген-Жук» на парковке средней школы, чтобы добраться до места.

Она мчалась по автостраде, не снимая солнцезащитных очков. «Я спросила агента насчет твоих шансов на кастинге. Она решила, что я интересуюсь твоими шансами “сделать это”. И ответила: “У нее определенно есть шанс, но всегда трудно сказать наверняка”, – мама посмотрела в зеркало заднего вида, положив обе руки на руль. – Я имела в виду твои шансы на этом кастинге! Не ради славы, – она покачала головой. – Мне это совсем не понравилось. Они забегают вперед», – объяснила мама.

Офис для кастинга, куда мы вошли через огромные стеклянные двери, встретил нас порывом свежего воздуха. Вдоль стен стояли белые скамейки, а на стенах висели экраны с номерами комнат, отведенных для различных кастингов. Я шла перед мамой, одетая в дешевую эластичную версию классических джинсов и массивные черные ботинки, недавно купленные в Ross Dress 4 Less⁷. На каблуках я была сантиметров на 30 выше нее.

Мы сели на скамейку, и я почувствовала, как молнии новых ботинок врезаются в мою кожу. Веснушчатый мальчик со светлыми взъерошенными вьющимися волосами сел в нескольких футах от нас.

– Эмили? – девушка сверилась с информацией в планшете, а затем оглядела скамейки. Я встала.

– Откинь волосы, – прошептала мама. Я помотала головой и ощутила, как кровь подступила к моему лицу, волосы окружили меня. Когда я подняла голову, волосы упали по обе стороны лица. Я чувствовала взгляд матери на себе, когда входила в комнату для кастинга.

По дороге домой я подперла голову рукой и уставилась в окно. Солнце светило мне в щеку, пока мы мчались по автостраде.

«Тот мальчик смотрел на тебя, когда ты встала и откинула волосы, – сказала мама. – Он наблюдал за тобой».

Что он видел? – задавалась я вопросом.

13

Мама любила рассказывать истории о том, как мужчины обращали внимание на меня с тех пор, как мне исполнилось двенадцать («Я никогда не забуду выражение его лица, когда ты прошла мимо него! Он остановился как вкопанный и разинул рот!»). Но она также считала, что мужское понятие красоты отличалось ограниченностью и грубостью.

«Мэрилин Монро никогда не была действительно красивой», – говорила она мне, когда при упоминании о ней на лице отца появлялось выражение одобрения.

Мама делила женщин на две категории: те, которых мужчины находили привлекательными, и настоящие красавицы. «Я не понимаю Дженнифер Лопес, – рассуждала она, морща нос. – Думаю, она нравится мужчинам». Со временем я поняла, что «она нравится мужчинам» – определение, недотягивающее до «красивая», но определенно более предпочтительное, чем вообще не быть упомянутой. Мама могла быть довольно снисходительной, говоря о таких женщинах: «Она милая», – сладко улыбаясь, с едва уловимой ноткой жалости в голосе, отмечала она. Когда мы смотрели фильм с молодой актрисой, мама практически всегда отмечала ее внешность: «Я имею в виду, она не красавица». Она делала это и с моими друзьями, небрежно оценивая их внешний вид, когда мы ходили по магазинам. «Она, конечно, не красивая, но у нее хорошая фигура», – заявляла она, выбирая зрелые калифорнийские авокадо.

14

После того как я уехала из дома, у родителей вошло в привычку размещать мои профессиональные фотографии на своих страницах в «Фейсбуке». Мама отвечала на каждый комментарий своих друзей словами: «Большое спасибо, Сьюзи!» или «Мы так гордимся ею, Карен». Папа тоже отвечал своим друзьям, но вместо того чтобы благодарить их, он предпочитал шутить: «У нее лишь мое сердце и душа, Дэн». Я читала эти комментарии и вспоминала папины слова о том, что я унаследовала его нос.

– Он довольно большой, – смеясь, говорил он.

Мама хмурилась.

– Не говорит так, Джон, – шептала она низким и неодобрительным голосом.

15

Кажется, мама считает, что моя красота, подтвержденная миром, – зеркало, отражающее меру ее собственной ценности.

Она рассказывает: «Мой университетский друг написал мне в “Фейсбуке”, что видел твое фото на обложке журнала. Он говорит: “Неудивительно, что дочь Кэтлин красивая! Но она не такая прекрасная, как ты, Кэти. Никто не сравнится с тобой”».

Мама любит вспоминать о том, как она жаловалась на некоторых женщин из-за их обращения с ней, а трехлетняя я заявляла: «Они просто завидуют, мама!»

Она рассказывает эту историю как очаровательное свидетельство моей проницательности в столь юном возрасте. Только когда я стала старше, меня осенило: меня познакомили с концепцией конкуренции между женщинами еще до того, как я научилась читать? Как я так рано поняла, что мое замечание послужит матери некоторым утешением от человеческой недоброжелательности, которую она ощущала?

16

Я нахожу другие способы создания собственных отражений, не таких, как у мамы. Изучаю свои фотографии, сделанные на ковровой дорожке и в обычной жизни, в интернете и в фотоленте на своем телефоне, нажимая на экран, чтобы увеличить лицо, пытаясь понять, действительно ли я красива. Я просматриваю сайт Reddit⁸, читаю и обдумываю комментарии в своей ветке, задаваясь вопросом, «переоценивают ли меня», как отмечает один пользователь, или я на самом деле «одна из самых красивых женщин в мире», как говорит другой. От одного комментатора, утверждающего, что он работал в съемочной группе моей недавней съемки, я узнаю, что во мне «нет ничего особенного», а другой пользователь, увидев меня с собакой в кафе недалеко от моей квартиры, заявляет, что я «намного красивее в реальной жизни. Лучше, чем на фотографиях».

Я выкладываю в «Инстаграм» те фотографии, которые считаю доказательством своей красоты, и затем с одержимостью проверяю лайки, чтобы узнать, согласны ли со мной подписчики. Мне необходимо это больше, чем я признаю. Таким образом я пытаюсь оценить собственную привлекательность как можно более объективно и безжалостно. Мне хочется рассчитать свою красоту, чтобы защитить себя, чтобы точно понять, как много у меня влияния и привлекательности.

17

Я лежала в постели после секса с парнем, с которым у меня были первые серьезные отношения в старшей школе, когда он начал рассказывать мне о других девочках, с которыми спал. Он описывал их тела, волосы, что ему в них нравилось, я слушала это, внезапно ощутив чувство паники. У меня все внутри перевернулось. Меня пробил пот. Я закидала себя вопросами. Что со мной не так? Почему мое тело так реагирует на то, что мой парень говорит о других девушках, которых он считает привлекательными?

Он рассказывал дальше, а мой низ живота и ягодицы сжались, и я поняла, что это вопрос нескольких минут и мне придется бежать в ванную. Парень не останавливался, не догадываясь, что я свернулась калачиком под тонким одеялом. Я дрожала. А он продолжал: «Она… Ее…» Я кивала и задавала вопросы, изображая безразличие, зная, что позже проведу часы, разглядывая этих девочек, наблюдая за ними в школе, анализируя, в чем мы походили друг на друга и чем различались. Наконец я встала и бросилась в ванную, испугавшись, что больше не смогу сдерживаться. Хоть я и знала, что эти девушки из прошлого моего парня или его воспоминания о них не представляли реальной угрозы для меня, мое тело отреагировало на них именно как на угрозу. Я ненавидела то, что он может счесть кого-то более привлекательной, чем я.

18

Некоторые мамины воспоминания настолько сильны в моей памяти, что иногда я не могу понять, случаи ли это из ее жизни или из моей. Например, история, когда она пошла в женский туалет на вечеринке в самом начале ее отношений с отцом (как она бы сказала). Мама вышла из кабинки и увидела бывшую девушку моего отца, стоявшую напротив широкого зеркала у раковины и мывшую руки. Мама встала рядом с ней. «И я подумала, что ж, вот мы здесь. Такие разные. Понимаешь?» Вот они рядом: две женщины, которых выбрал мой отец. Я представляю их совершенно неподвижными, с прижатыми по бокам руками и ничего не выражающими лицами. Возможно, один из кранов все еще включен. Моя мама почти на 30 сантиметров ниже блондинки, с которой когда-то встречался отец. Бледная кожа на ее широких плечах мерцает, а волосы пахнут соленой водой. Темные вьющиеся волосы моей матери обрамляют ее лицо в форме сердца, а изгибы бедер отчетливо вырисовываются на фоне белого кафеля. Их лица находятся в тени, когда они оценивают себя и друг друга.

19

Мама любила говорить мне, что всегда хотела такие же волосы, как у меня.

– Как атласная ткань, – восхищалась она, глядя на них и проводя рукой по моей макушке, а я уворачивалась.

– Не надо, мам! – огрызалась я, ненавидя звук своего голоса, пронзавшего воздух.

– Я знаю, знаю, – нараспев произнесла она, – теперь ты подросток, который не хочет, чтобы его трогали, но ты всегда будешь моей малышкой. Всю жизнь я хотела такие же волосы, как у тебя, – повторяла она, тихо, внезапно более серьезно. – Я бы погладила свои волосы на гладильной доске, чтобы они стали прямыми, как у Джейн Ашер, – она смотрела в пустоту, созерцая альтернативную жизнь, мир, где единственное отличие – это текстура волос на ее голове. (Но какая была бы разница! Я могла представить ее слова.)

Теперь я понимаю, дело не в том, что я была подростком. Мне просто не хотелось, чтобы мама смотрела на меня, потому что знала: пока она вглядывается в меня, то часто просчитывает, изучает и сравнивает.

20

Повзрослев, я возненавидела комплименты, и неважно, делали их подруги или мужчины, которые были мне интересны. Одного из моих парней часто смешило это смущение от его слов о моей красоте.

– Боже! Ты не можешь просто это принять, – говорил он мне, наблюдая, как мне становилось неловко.

– Замолчи, – я закатывала глаза, пытаясь показать, как он неправ.

– Но ты же модель, а значит, все согласны с тем, что ты красива, – растерянно произносил он, ожидая объяснений.

Я не знала, что ответить. Хотелось сказать ему, что мне вообще не нужны парни, мне было приятно это говорить. Мне нравилось слышать такие слова на съемочной площадке, когда я зарабатывала деньги, но в личной жизни я не нуждалась в этом. Какая-то часть меня пыталась сопротивляться моей способности сочетать красоту с уникальностью и любовью. Нет, спасибо. Я не хочу того, что они пытаются мне предложить. Мне не нужны их зеркала. Мне не нужна любовь со словами: «Ты самая красивая».

21

Мама перестала красить волосы в возрасте шестидесяти лет, позволив им поседеть, посеребриться и, наконец, побелеть.

Она продолжала коротко стричься, ее волосы вились и сохраняли объем. Мама все еще была красивой – слово, которым редко характеризуют женщин старше шестидесяти, но точно отражающее мою мать и ее элегантные черты лица, которые с возрастом стали мягче.

– Стареть странно, – сказала она однажды утром, сидя на голубом диване у окна в моем лофте в Лос-Анджелесе. – На днях я шла по улице и увидела двух привлекательных молодых людей, которые шли мне навстречу. Я не задумываясь немного выпрямила спину, когда проходила мимо них, – мама издала легкий смешок. – Но они даже не взглянули на меня. И тогда я поняла, что теперь невидима для них. Все, что они видят, это женщину с седыми волосами!