Фрейлина. Моя невероятная жизнь в тени Королевы

Все пришли в полный восторг. Телеграмму передавали из рук в руки, читали вслух. Я была очень рада, хотя вскоре мне пришлось иметь дело с последствиями чрезмерного внимания. Новости распространились быстро – миссис Райан была в восторге и хотела всем меня показать. Вскоре обо мне писали все американские газеты. Во мне стали видеть члена королевской семьи, меня просили научить правильно делать реверанс и помахивать рукой, как королева. На одном из последних балов мне преподнесли настоящий трон. Я чувствовала себя очень неловко. В газетах появились статьи с фотографиями, на которых я выглядела как олень, оказавшийся в свете фар машины. В «Вашингтон пост» статью озаглавили так: «Девушка с родословной тоже может быть красивой».

Какая ирония судьбы: только что я каталась на автобусах, и вот меня уже ожидают месяцы репетиций самой важной церемонии Британии.

Конечно, я расстроилась, что поездка моя оказалась слишком короткой, но такое предложение привело меня в восторг. В нашей семье многие были конюшими и фрейлинами, а теперь эта роль досталась мне. Я чувствовала, что мне безумно повезло: я стала избранной – потому что оказалась нужного роста и размера и была незамужней дочерью графа, герцога или маркиза. Забавно, но разрыв помолвки с Джонни пошел мне на пользу.

Бедная Кэри страшно завидовала. Завидовали мне и другие семьи. Не только я должна была принять участие в процессии, но и мама – королева попросила ее стать камер-фрау, то есть главной фрейлиной двора.

Событие это имело и неожиданные последствия: мне удалось продать огромное множество наших изделий, особенно кружек. По ним все с ума сходили. Когда мама встречала меня в Саутгемптоне, нас сразу же окружили журналисты и фотографы. Я же радостно размахивала книжкой заказов – я гораздо больше гордилась своими продажами, чем статусом фрейлины. Я сошла с корабля и сразу же оказалась в центре внимания – все хотели взять у меня интервью.

Глава четвертая
Коронация

В мае мы с мамой приехали в Лондон и остановились у Га. Во второй половине мая нам предстояло двенадцать репетиций в Вестминстерском аббатстве. Кэри дулась, зато отец был страшно горд и махал нам на прощание с большим энтузиазмом.

Мне предстояло стать одной из шести фрейлин. Всех я знала очень хорошо: Рози Спенсер-Черчилль была обручена с первым кузеном моей матери; родители Мэри Бейли-Хэмилтон, граф и графиня Эддингтон, были близкими друзьями моих родителей. Лучше всех я знала Джейн Вейн-Темпест-Стюарт: моя тетя Сильвия была замужем за ее дядей, а сестра Джейн, Аннабель, была лучшей подругой Кэри. Они были так близки, что, когда мать Джейн и Аннабель заболела, моя мама организовала в Лондондерри-Хаус общий бал для Кэри и Аннабель. Девушки и там ухитрились отличиться: когда герцог Глостерский попросил маму представить его им на балу, мама с ужасом обнаружила, что девушки сбежали в ночной клуб. Я бы не осмелилась даже подумать о таком, но Кэри всегда была настоящим сорванцом.

С двумя фрейлинами, Джейн Хиткот-Драммонд-Уиллоуби и Мойрой Хэмилтон, я никогда не встречалась. Мы не сразу познакомились, потому что репетиции, организованные герцогом Норфолком, были мероприятиями официальными и времени на болтовню не оставалось. На репетиции мы приходили в черных костюмах, шляпках и перчатках, совсем как наши матери.

Как наследный граф-маршал, герцог Норфолк уже организовывал коронацию Георга VI. Он ничего не пускал на самотек. У него все было строго определено: 94 графика – каждая часть церемонии была расписана по минутам, все движения и перемещения. Он учел даже такую мелочь, что его собственную лысину нужно несколько раз припудривать, поскольку церемонию планировалось снимать с воздуха. Нужно было предусмотреть множество деталей. В репетициях участвовало огромное множество людей, в том числе комментатор «Би-би-си» Ричард Димблби, которому предстояло вести репортаж в прямом эфире. Он был настолько предан своему делу, что переехал из дома на собственную яхту, которую пришвартовали у Вестминстерского причала – Ричард хотел находиться максимально близко к аббатству.

Роль фрейлин заключалась в том, чтобы нести шлейф королевы, пурпурный шестиметровый бархатный шлейф, отороченный горностаем. Таким образом, мы вшестером шли прямо за королевой. Правительница гардеробной, вдовствующая герцогиня Девонширская, шла за нами, а за ней – правитель гардеробной и две камер-фрау, моя мама и графиня Юстон. За ними располагались четыре фрейлины. Роль мамы была сугубо церемониальной, но вдовствующей герцогине досталась роль активная: как правительница гардеробной, она должна была помогать пятому маркизу Чолмондели, лорду обер-гофмейстеру, в организации переодевания королевы.

Маркиз Чолмондели был невероятно красив. Он явно гордился своей красотой – всегда сидел очень прямо, слегка склонив голову набок. Проблема заключалась в том, что сам он совершенно не умел справляться с крючками и петлями. Похоже, что он никогда не одевался сам, не говоря уже о том, чтобы одевать кого-то еще. Герцог Норфолк терпеливо показывал ему, что делать, но с каждым разом у герцога выходило все хуже. Герцог вышел из себя и в конце концов приказал заменить все крючки и петли кнопками.

После коронации я спросила королеву, справился ли маркиз со своей задачей. Она ответила, что это было очень неприятно: каждый раз, застегивая кнопку, маркиз сильно ее толкал.

Казалось, что моей разъездной торговли никогда и не было. Вместо того чтобы разворачивать керамические кружки в американских магазинах, я занялась совсем другим. Меня учили ходить, стоять, держать шлейф, двигаться вместе с королевой и раскладывать шлейф вокруг нее во время церемонии. Королева принимала участие в десятках репетиций, но, поскольку ей нужно было репетировать и другие моменты церемонии, вместе с нами она вышла лишь во время генеральной репетиции. В ее отсутствие мы шли за герцогиней Норфолкской. Позже принц Чарльз сказал мне, что как-то вошел в кабинет матери и увидел ее за столом – с короной на голове. Принц спросил, что она делает, и она объяснила, что корона очень тяжелая и ей нужно привыкнуть к этому весу.

Одна из репетиций с участием королевы проходила в Букингемском дворце. Королева, которая всегда стремилась вникнуть во все мелочи, задавала герцогу Норфолку очень много вопросов и внимательно слушала ответы. Она ходила взад и вперед по Белой гостиной, а мы следовали за ней – шлейф заменяла искусно задрапированная штора.

Вот уже десять дней у нас каждый день были репетиции, на которые мы должны были являться в черных костюмах. Когда наконец появилось мое платье, я пришла в неописуемый восторг. Все шесть фрейлин были одеты в одинаковые платья от Нормана Хартнелла^[16] – из шелка цвета слоновой кости с золотой вышивкой. Платья еще не посадили на подкладку, и изнанка вышивки страшно царапалась. Кроме того, платья были очень узкими. Но, несмотря ни на что, они выглядели великолепно. Мы были счастливы. Очень красивым был и головной убор: золото и жемчуг, как у подружек невесты на свадьбе королевы пятью годами раньше.

Хотя я много раз примеряла платье, впервые надела его по-настоящему на генеральную репетицию в Вестминстерском аббатстве. Герцог Норфолк велел нам всем надеть платья, но прикрыть их, чтобы дизайн остался секретом. К несчастью, в самом конце репетиции я спускалась по лестнице, и ветер распахнул мою шаль, продемонстрировав всем мое платье. Тогда я не понимала, что фотографы дежурят повсюду. И на следующий день моя фотография появилась на первых страницах всех газет с подписью: «Она не знала, что это секрет». Я пришла в ужас. Мне казалось, герцог Норфолк позвонит и сообщит, что меня отстранили. К моему глубокому облегчению, герцог не только не отстранил меня, но и вообще не упоминал об этом происшествии.

За несколько дней до коронации в Лондон приехали мои сестры. Они остановились у Га, и та изо всех сил старалась сделать так, чтобы они не чувствовали себя исключенными из общего празднества. Квартира у нее была невелика, а мама, занятая репетициями, спохватилась слишком поздно – когда она решила забронировать номер в отеле, оказалось, что во всем городе нет ни одного свободного номера. Мы отправились к моему дальнему родственнику Джеку – его квартира удобно располагалась на Беркли-сквер, довольно близко к Букингемскому дворцу. К сожалению, спальня в квартире была всего одна, и ее заняла мама. Мне пришлось спать на матрасе на полу, а бедный дядя Джек вообще съехал. Ему было не привыкать: в бытность свою камергером королевы Марии он следовал за ней по всем резиденциям, избавляя их от лишних деревьев и плюща, чего королева требовала весьма энергично.

Мойре Хэмилтон пришлось еще тяжелее – размер ноги у нее был довольно большим, и ее матери пришлось собственноручно красить золотом коричневые сандалии. Подобрать золотые туфельки ей просто не удалось.

Накануне коронации паж доставил мне бриллиантовую брошь в форме вензеля ER с собственноручно написанной королевой запиской. Королева просила надеть брошь в день коронации. Я была в восторге – мне так повезло стать частью истории.

В ту ночь я почти не спала – я была слишком возбуждена для этого. Да и матрас на полу не способствовал сладким снам. Первые лучи пробились в квартиру и осветили мое платье, висевшее в углу. Я всю ночь пролежала в одиночестве, представляя, каким станет следующий день и прокручивая в голове все полученные инструкции. Но вот наконец наступило утро – и все закрутилось с бешеной скоростью.

К пяти утра маленькая квартирка заполнилась людьми. Нас с мамой безумно накрасили, чтобы мы хорошо выглядели в ярком телевизионном свете. При дневном свете мы обе выглядели дико – румяна такие же яркие, как помада, черные брови, как у Джорджа Роби, который изображал светских дам в комических шоу. Парикмахерша настояла на том, чтобы завить мне волосы. Это длилось целую вечность, а когда я посмотрела в зеркало, то просто ужаснулась – с этой прической я была похожа на овечку.

День выдался пасмурный. Всю ночь шел дождь, и было довольно прохладно – по прогнозу всего 12 градусов, самый холодный июньский день за сто лет. Впрочем, радио быстро вернуло наше внимание к церемонии. Комментатор Джон Снэгг восторженно сообщил, что тысячи людей всю ночь провели на улице и уже заняли места на маршруте движения процессии.

Мы с мамой надели свои платья, а Джон Снэгг напомнил слушателям, чтобы они не переключались, и сообщил, во сколько начнется прямая телевизионная трансляция.

Мысль о том, что нас увидят миллионы зрителей, безумно пугала. Я так нервничала, что не могла и крошки в рот взять. Мама уехала в Букингемский дворец, где ей предстояло позавтракать и занять место в карете рядом с графиней Юстон.

Через несколько минут после ее отъезда прибыла машина, чтобы доставить меня в Вестминстерское аббатство. Это были самые фантастические пятнадцать минут в моей жизни. Лондон являл собой невероятное зрелище. Все улицы были заполнены восторженными зрителями. Люди стояли и сидели, несмотря на дождь. После мрачных послевоенных лет это было нечто особенное. Утром того же дня было получено известие о том, что Эдмунд Хиллари достиг вершины Эвереста, и это сделало день еще более необычным. «Хиллари поднялся на Эверест!» – скандировали собравшиеся толпы. Машина подъехала к аббатству, толпа взревела, я выскользнула из машины и быстро скрылась в специально возведенной пристройке.

Когда я приехала, в аббатстве было довольно пусто. Синие ковры тщательно вычистили, герцог Норфолк занимался последними приготовлениями, тысячи стульев на всех уровнях ожидали гостей, которые должны были собраться в течение часа.

Комментатор «Би-би-си» Ричард Димблби находился здесь с рассвета. Он обозревал аббатство со своего места в трифории, а мальчики-хористы ерзали на своих скамьях. Я сразу же почувствовала их нервную энергию. Реалии предстоящего дня показались мне очень близкими и одновременно очень далекими.

Главная роль среди нас досталась Рози Спенсер-Черчилль и Джейн Вейн-Темпест-Стюарт. Они уехали в Букингемский дворец и должны были участвовать в процессии королевы. Мы вчетвером стояли вместе, наблюдая, как заполняется аббатство. Хотя нам предложили места, но там было так много очень пожилых мужчин в официальных костюмах (почти что в латах!), что мы почувствовали себя обязанными уступить свои места им.

В аббатстве планировалось пять процессий, которые после церемонии должны были соединиться в одну. Премьер-министры стран Содружества, члены королевской семьи и пэры были одеты в свою форму и яркие одеяния. Аббатство было ярко освещено. Свет телевизионных софитов создавал ощущение солнечного света, несмотря на пасмурный день. Витражи сияли, вышивки и украшения сверкали.

В зале царил приглушенный шум. Мы видели, как прибывают все новые гости. Аббатство заполнялось – тысячи людей входили через двери. Мне казалось, что перед глазами оживает сцена со средневекового гобелена. Одновременно происходило множество вещей: люди поправляли одежду или приглушенно беседовали с соседями; альтернативой сумочке стали диадемы – за ними пряталось все, от сэндвичей до маленьких швейных наборов. Надеть диадему можно было только после того, как королева будет коронована.

Среди гостей сидел Сесил Битон. Он делал наброски и фотографировал. Незадолго до десяти часов хор запел литанию. За час атмосфера в аббатстве стала очень напряженной. Предвосхищение великого события стало ощутимо почти физически.

Затем мрачный декан Вестминстера, каноны и другие священники торжественно прошли от алтаря к Большим Западным вратам. Они доставили королевские регалии в пристройку. Каждый предмет разместили на отдельном столе: ампулла^[17], скипетр, держава, корона короля Эдуарда. Эти предметы находились под присмотром лорда обер-гофмейстера с чеканным профилем и его девятилетнего пажа, виконта Алсуотера, который не мигая смотрел на исторические регалии.

Торжественная процессия приближалась к Вестминстеру. Королева в роскошной золотой карете, запряженной восьмеркой серых лошадей, должна была прибыть ровно в одиннадцать часов. Вместе с мужем, герцогом Эдинбургским, она покинула Букингемский дворец в 10:26. Королевскую карету сопровождала тысяча гвардейцев, в том числе Королевская конная гвардия. Среди них был и Джонни Олторп, конюший королевы.

Мама прибыла вместе с правительницей гардероба, вдовствующей герцогиней Девонширской. Ее невестка, герцогиня Девонширская Дебо, надела поверх шелкового платья цвета слоновой кости малиновое бархатное одеяние XVIII века. Мама сказала, что герцогиня нашла его в сундуках Чатсуорта^[18]. Это платье принадлежало пятой герцогине, Джорджиане Кавендиш, которая в свое время считалась «императрицей моды». Хотя этому наряду было уже двести лет, на церемонии оно смотрелось очень уместно – ведь и сама коронация не подвластна времени.

Зрители на улице размещались на специально построенных трибунах и криками приветствовали прибывающих гостей. Чем более знатными были гости, тем громче приветствовала их толпа. Когда в аббатство в одеянии рыцаря ордена Подвязки прибыл Уинстон Черчилль, толпа буквально взорвалась криками. Еще радостнее приветствовали королеву-мать и принцессу Маргарет, вышедших из Ирландской кареты. Принцесса Маргарет была необычайно хороша в расшитом золотом светлом платье. Королева-мать и принцесса выглядели так, словно сошли со страниц сборника сказок. К своим местам в вестибюле их проводили гвардейцы из Гренадерского полка. Там же находился предельно серьезный герцог Глостер с семьей.

Когда прибыли Рози и Джейн, мы вшестером собрались возле ступеней пристройки и приготовились ко встрече королевы. Нам выдали флаконы с ароматической солью – мы спрятали их в наших длинных белых перчатках. К сожалению, когда к нам подошел архиепископ Кентерберийский, Рози слишком энергично пожала ему руку, и ее флакон разбился. Запах распространился непередаваемый.

– Небеса пресветлые! – воскликнул архиепископ. – Что вы наделали?

Мы неприлично захихикали.

Но архиепископу было не смешно. Он вытер руки носовым платком и скрылся.

Когда толпа стала кричать непрерывно и звуковая волна покатилась со стороны набережной Виктории, мы поняли, что королева приближается. Хотя я знала королевскую семью с самого раннего детства, увидев приближающуюся золотую карету, я подумала, что мне это снится. Крики толпы еще более усилили это чувство. Когда карета остановилась, крики достигли крещендо. В этот момент казалось, что вся нация объединилась в восторге и преклонении.

Пажи вышли вперед и открыли дверцу кареты, а герцог Эдинбургский вышел с другой стороны. Он обошел нас, убедился, что все в порядке. Я почувствовала, что он очень нервничает. Он хотел, чтобы этот день стал для королевы идеальным, и был готов помочь всем, чем угодно. Но мы точно знали, что делать, а его поведение лишь усиливало напряжение.

Королева выглядела просто потрясающе. Она была идеально сложена, глаза ее сверкали. Наконец-то мы и вся нация увидели коронационное платье под парламентской мантией из малинового бархата со шлейфом, отороченным горностаем. Платье было великолепно. Норман Хартнелл создал его из шелка цвета слоновой кости, расшитого розами, чертополохом и другими символами Британских островов и стран Содружества.

Меня часто спрашивали, нервничала ли королева. Нет, она была спокойна, как всегда. Она точно знала, что делать. Она видела коронацию отца, и, хотя в тот момент была еще совсем юной, я уверена, что она все запомнила.

Как только королева вышла из кареты, мы подхватили ее малиновый шлейф. С нижней стороны к нему были пришиты специальные шелковые ручки, и бархат покрыл наши руки. На ступенях аббатства стоял герцог Норфолк в герцогском одеянии – точно так же, как в мае 1937 года на коронации короля Георга. В тот день он приветствовал юную принцессу Елизавету, а теперь, шестнадцать лет спустя, встречал ее уже в качестве королевы Елизаветы II.

Поприветствовав королеву, герцог отступил назад. Мы ждали, пока войдет принц Филипп. На него надели церемониальное одеяние. Пэры, которым предстояло нести регалии, приготовились. Герцог Норфолк организовал все так, что королева должна была дойти со своего места, помеченного красной нитью на синем ковре, до готической арки, за пятьдесят пять секунд. И в этот момент должны были раздаться фанфары.

С момента приезда королевы до ее входа в аббатство прошло пятнадцать минут. И вот церемония началась. Я стояла за королевой и чувствовала себя невероятно счастливой. Мне не верилось, что я оказалась в нужное время в нужном месте, прямо рядом с королевой. Вокруг нас воцарилась тишина. Королева стояла перед нами, в десяти ярдах от Больших Западных врат. Она повернулась к нам и спросила:

– Готовы, девочки?

Мы кивнули и пошли вслед за ней в аббатство. Это был очень нервный момент. Когда королева пошла вперед, мы поняли, что она идет чуть медленнее, чем герцогиня Норфолкская, с которой мы репетировали столько недель. Неожиданно нам пришлось подстраиваться под нее. Но мы настолько хорошо узнали друг друга за время долгих репетиций, что это не составило труда.

Через пятьдесят пять секунд королева была под готической аркой. Прозвучали фанфары, и все собравшиеся одновременно поднялись. Мы шли вслед за королевой по проходу. Хор пел семиминутный гимн Хьюберта Пэрри «Возрадовался я». Мальчики-хористы старались изо всех сил, их голоса звенели в честь великого события.

Спустя много лет я вновь пережила этот исторический день, посмотрев фильм. И каждый раз, когда я его смотрю, я подмечаю новые детали. Я каждый раз затаиваю дыхание, надеясь, что ни я, ни кто-то другой не совершит ошибки. Я точно знаю, что никаких катастрофических ошибок не произошло, и все же, когда все заканчивается и я начинаю дышать свободно, меня охватывает чувство величайшего облегчения – как в тот самый день.

Во время церемонии был один момент, который мог привести к катастрофе. Служба началась идеально. Архиепископ представил королеву собравшимся – этот этап церемонии называется Признание. Королева сделала полупоклоны на все четыре стороны аббатства – жест красивый и очень редкий (хотя королева дважды кланяется пэрам на церемонии открытия парламента). Затем королева принесла присягу на Библии, после чего началась самая торжественная часть церемонии: помазание. Помазание считается основной частью любой коронации, потому что без этого священного момента новый король или королева не могут быть коронованы. Этот момент настолько важен и священен, что, несмотря на традиционный полог, который держали над королевой четыре рыцаря ордена Подвязки, телевизионные камеры отвели в стороны. Лишь немногие – и в том числе я – видели этот священный момент.

Затем камеры вновь вернулись к королеве, а полог убрали. Хор запел коронационный гимн «Садок-священник», лорд обер-гофмейстер с помощью правительницы гардероба помогли королеве снять мантию и поверх коронационного платья надеть простое белое платье. Мы с фрейлинами стояли двумя рядами возле колонны аббатства и наблюдали, как королева подходит к алтарю и трону. И тут у меня закружилась голова.

К счастью, я стояла во втором ряду, то есть не совсем на виду. Рядом со мной стоял герольдмейстер, с головы до ног одетый в черный бархат. В руках он держал черный жезл, похожий на бильярдный кий. И он, и остальные фрейлины смотрели только на королеву, а я изо всех сил старалась справиться с головокружением, хотя в глазах у меня быстро темнело.

Как только началась церемония освящения, я почувствовала, что падаю в обморок. Понимая, что могу нарушить церемонию, я вытащила флакон нюхательных солей. К моему отчаянию, действия они не возымели. Не помогло и перебирание пальцами ног. Я думала только об одном: «Я не должна упасть в обморок! Я не должна упасть в обморок!» Я знала, что трансляцию смотрят миллионы, а то и миллиарды человек. Я не могла упасть в обморок перед всей Британской империей.

Я пошатывалась, и это заметили Джейн Вейн-Темпест-Стюарт и герольдмейстер. Герольдмейстер обнял меня и подвел к ближайшей колонне, чтобы я могла опереться на нее. Уж и не знаю, что подумал этот несчастный. Герольдмейстером был генерал-лейтенант, сэр Брайан Хоррокы, герой войны, которого Эйзенхауэр назвал самым «выдающимся британским генералом под командованием Монтгомери». И вот этому человеку нужно было сделать все, чтобы я не упала в обморок и все не испортила. С этой задачей он справился так же хорошо, как со сражениями в пустыне во время Второй мировой войны. Он буквально спас меня. Он поддерживал меня, пока я не пришла в себя – к нашему общему облегчению.

Адреналин сыграл свою роль, и мне больше не пришлось бояться обморока. Время побежало стремительно. На королеву надели золотую мантию, затем преподнесли ей шпоры, которых она, как суверен-женщина, никогда не носила. Мы стояли на одном и том же месте, пока произносили благословения и вручали регалии. Затем обер-гофмейстер застегнул кнопки на королевском одеянии и выпрямился, в очередной раз демонстрируя свой красивый профиль.

Когда королева получила регалии, настала очередь коронации. 8006 человек, собравшихся в аббатстве, одновременно поднялись на ноги. Настал момент, которого ждал весь мир. Уверена, что в конце церемонии все затаили дыхание. Архиепископ держал корону короля Эдуарда над головой королевы в вытянутых руках. Когда он возложил корону на голову новой королевы, тишину нарушило громкое пение гимна «Боже, храни королеву!». Все кричали от радости. Пэры и дамы-пэры единым жестом надевали свои диадемы и венцы.

Прозвучали фанфары. На улице раздались приветственные крики. До нас донеслись звуки артиллерийского салюта в отдалении.

Дальше все смешалось. После коронации началась церковная служба. Помню, с каким энтузиазмом я пела гимн «Восславим Господа». Затем мы отправились в часовню святого Эдуарда. В часовне королева сняла корону святого Эдуарда, которая весила два килограмма. Какое облегчение! Там же королева сменила королевскую мантию на красную бархатную мантию со шлейфом и надела более легкую Имперскую корону – ту самую, в какой она приезжает на церемонию открытия парламента.

Во время этого перерыва архиепископ Кентерберийский достал маленькую фляжечку с бренди и предложил присутствующим. Королева и другие фрейлины отказались, но я сделала глоток. Я не завтракала и все еще чувствовала себя странно. Я надеялась, что это мне поможет.

От мысли о том, что церемония почти закончилась, я почувствовала себя невероятно счастливой. Под звуки «Великолепия и пышности» Элгара мы шли по проходу вслед за королевой. Эта музыка идеально отражала радостное настроение дня. Но еще более потрясающее чувство охватило меня, когда мы вышли из аббатства и королеву приветствовал весь мир. Крики стали настолько громкими, что мне казалось, вся нация в едином порыве приветствует королеву.

Хотя на ступеньках пришлось сосредоточиться, чтобы не совершить ошибки, я очень живо помню свои чувства. Я чувствовала себя частью истории. Королева справлялась со своей ролью с блеском. К счастью, никто из нас не упал. Мы прошли в пристройку, где гостям подали «коронационного цыпленка» – рецепт был специально создан для этого дня. Я должна была умирать от голода, но могла думать только об одном: я должна находиться на своем месте и поддерживать шлейф королевы, когда она движется.

К этому времени дождь в Лондоне совсем разошелся, но люди стояли на улицах, ожидая появления королевы. Долго ждать им не пришлось. Мы помогли королеве сесть в золотую карету, а собравшиеся приветствовали ее криками. Карета поехала, и я видела, как тысячи людей машут своей королеве под проливным дождем.

Королева проехала половину Лондона. За ней в другой карете следовали Рози Спенсер-Черчилль и Джейн Вейн-Темпест-Стюарт. Нас же доставили в Букингемский дворец, где мы ожидали возвращения королевы после долгой процессии.

Во дворце мы стояли у входа, ожидая возвращения королевы и наблюдая, как прибывают гости. Мимо нас прошли все. Королева Тонга^[19] Салоте приехала в юбке из национального нетканого материала тáпа, сделанного из коры дерева. Прическу она украсила красными перьями священной птицы кула. Королева совсем промокла: она опустила крышу своего экипажа, чтобы собравшиеся ее видели – необычное, но очень популярное решение. Она прошла мимо нас с широкой улыбкой.

Люди прибывали и прибывали. И вот наконец появилась королева Елизавета. Выйдя из кареты, она повернулась к нам с волшебной улыбкой и поблагодарила за все, что мы сделали. Она сказала, что мы справились прекрасно. Мы вздохнули с облегчением. Тревожная сосредоточенность мгновенно сменилась восторгом.

В Букингемском дворце царило то же приподнятое настроение, что и в Вестминстерском аббатстве, но атмосфера была более расслабленной. Хотя событие все еще оставалось формальным, нам уже не казалось, что вся нация затаила дыхание. Без телевизионных камер было легче наслаждаться происходящим. Роль фрейлин дарила нам редкую привилегию – мы находились рядом с королевой и могли увидеть всех.

Привели принца Чарльза и принцессу Анну, и дети тут же спрятались под юбками матери. Королева не возражала. Она буквально парила в воздухе. Но, когда она сняла корону и положила на специальный столик, принц Чарльз выскочил и схватил ее с большим энтузиазмом. Кто-то (возможно, моя мама) выхватил корону из ручонок наследного принца и вернул ее на столик.

Как и в аббатстве, во дворце время текло по-своему. Вскоре мы последовали за королевой по длинному и широкому коридору к месту официальной фотосессии. Королева была так возбуждена, что бросилась бежать, и мы побежали вместе с ней. Так же неожиданно она села на красный диван в галерее, и юбки платья красиво улеглись вокруг нее. Мы сели рядом с ней. Королева принялась болтать ногами от радости, и мы сделали то же самое. Это был счастливейший момент.

Пока мы все наслаждались радостным моментом нашей жизни, принцесса Маргарет не выглядела счастливой – я заметила это в приватном фильме, который снимали специально для королевы. Много лет спустя я спросила ее об этом.

– Конечно, мне было грустно, Энн, – ответила Маргарет. – Я только что потеряла любимого отца. А в тот день я потеряла сестру, потому что у нее появились другие обязанности и она уже переехала в Букингемский дворец. Остались только я и королева-мать.

Ни принцесса Маргарет, ни кто другой не знали, что всего через пару недель после коронации ее надежды рухнут. Пресса узнает, что она влюблена в конюшего своего отца, полковника авиации Питера Таунсенда. Питер Таунсенд был отважным героем войны. Он был на шестнадцать лет старше Маргарет. Увидев, как принцесса снимает пушинку с его мундира возле Вестминстерского аббатства, журналисты этого не упустили. Разгорелся скандал, который потряс основы монархии и расколол нацию.

Но в день коронации я совершенно не замечала печали принцессы Маргарет. Я последовала за королевой в Белую гостиную, где были сделаны официальные фотографии. Сесил Битон прибыл из аббатства и подготовил два фона. Одна группа могла располагаться должным образом, пока он фотографировал другую. Королева снова надела корону. Мы стояли рядом с ней и ждали инструкций.

Герцог Эдинбургский хотел, чтобы фотографии сделал его друг Бэрон, но королева-мать так любила Сесила Битона, что настояла на своем. Герцог разозлился и начал всеми командовать. Он указывал нам, где стоять и когда улыбаться. Но и Сесил Битон становился настоящим командиром за камерой. Он терпеть не мог, когда ему мешали. Чем больше герцог пытался настоять на своем, тем напряженнее становилась атмосфера.

Герцог настаивал. То ли он не понимал, что нервирует фотографа, то ли ему просто не было до этого дела. В конце концов Битон взорвался. Он отложил камеру, посмотрел на принца Филиппа и сказал:

– Сэр, если вы хотите сделать фотографии самостоятельно, пожалуйста…

Он указал на камеру и направился к дверям. Королева была в ужасе, равно как и королева-мать. Поняв, что он зашел слишком далеко, Филипп отступил.

Когда фотографии были сделаны, королева вышла на балкон, и мы последовали за ней. Это был один из самых потрясающих моментов дня. Перед дворцом собралась огромная толпа людей. Все стояли плечом к плечу от дворца до арки Адмиралтейства и в Сент-Джеймсском парке. Как только королева вышла, толпа буквально взревела. Я почувствовала, как звуковая волна захлестывает нас на балконе.

Я стояла и думала, что начинается новая, елизаветинская эпоха. Мы пережили войну и все еще справлялись с ее последствиями, но этот день был настоящим праздником.