Рассказывая сказки

Глава десятая

Некоторые не любили ночные смены, недосып, усилия, которые было необходимо прилагать, чтобы поговорить с капитаном, который решил попрактиковаться в английском ранним утром. Но Джеймс практиковал искусство быть приятным до тех пор, пока это не стало естественным. Он мог практически спать стоя, но все равно рассматривать фото жены и детей шкипера, которые ждали его дома, обсуждать сравнительную ценность товаров, приведенных в каталоге «Аргос» с моряком, изумленным изобилием всего на дешевой блестящей бумаге, с благодарностью принимать чашку чая, хотя молоко было сладким, тягучим, из железной банки.

Сегодня ночью он говорил по-русски. Капитан неплохо говорил по-английски, но русский Джеймса был лучше, и он был рад необходимости сосредоточиться. Это не давало ему думать о блестящей вывеске на бывшем здании лоцманской конторы. О тени в доке. Об оживших утопленниках. Джеймс записался на вечерние курсы Эммы, чтобы выучить пару базовых фраз: десять градусов лево руля, капитан, двадцать градусов право руля. Чтобы при обозначении направлений не было недопонимания и не пришлось звать кого-то переводить. До этого он семестр ходил на испанский – с той же целью. Но потом он увидел Эмму и остался в классе на целый год, занимался усерднее, чем когда-либо в школе, желая произвести впечатление. В награду за это он получил высший балл. А еще – жену и ребенка.

При выводе корабля из Гула ошибок быть не могло. Река Уз в этом месте была узкой и текла между бетонными стенами, как канал. Для такого судна места было мало. Казалось, что контейнеровоз не пройдет, и моряки, ни разу не бывавшие в этом порту, были в ужасе. Куда вы меня ведете? Это невозможно. Должно быть, здесь какая-то ошибка. Джеймс обожал эту тонкую работу. Это был вызов, испытание его навыков.

Корабль медленно отошел от дока, подсвеченного, как в кадре фильма. Черно-белый. Силуэты кранов и складов казались двухмерными, как будто выстроенными из картона. Река расширилась, задул свежий ветер. Дождь перестал, и видимость вдруг улучшилась, и он мог различить каждый берег, освещенный искрами света от фонарей, фар, окон горожан, страдавших бессонницей, и кормящих матерей.

Мальчик с черными зубами принес ему еще чая и еду – жирное тушеное мясо с бледно-оранжевой морковью и серой картошкой, которое на вкус оказалось лучше, чем на вид. Но он съел бы в любом случае. После обеда в Спрингхеде с тестем и тещей прошло уже много времени, да и отказываться было бы невежливо.

В устье реки ветер снова усилился, стал порывистым, взбивая поверхность реки в мелкую рябь, принося на палубу брызги воды. При свете дня отсюда можно было разглядеть шпиль церкви Святой Марии Магдалины в Элвете, дорогу вдоль побережья, на которую Джеймс иногда выходил с ребенком в коляске, чтобы прогуляться и предаться воспоминаниям. Было шесть часов утра. Мэттью скоро проснется. Дежурного рулевого катера в Пойнте уже должны были предупредить, что Джеймса нужно забрать с корабля.

При этой мысли, а точнее, при совпадении мыслей о церкви Марии Магдалины и рулевом на катере что-то в его памяти щелкнуло, и Джеймс понял, что человек, сидевший перед ними в церкви накануне, был Майкл Лонг. Тогда Джеймс его не узнал. Когда Джеймс работал с ним, он был резковатым, несколько агрессивным человеком, не поддававшимся обаянию Джеймса. Конечно, он пришел в церковь, чтобы оплакать свою дочь. Самоубийство. Ужасное обвинение. Джеймс поежился, хотя у штурвала, где он стоял, он был защищен от непогоды и в маленькой рубке было тепло, почти душно. Он был не склонен к фантазиям, но вдруг подумал о том, какое глубокое под кораблем море, и о том, каково это – тонуть.

Они подходили к Пойнту. Джеймс видел пристань, всю в огнях, узоры прибрежного сланца и башню службы движения судов, где сидел начальник лоцманской службы. Волны здесь были длиннее и глубже, и корабль начало раскачивать. Скоро они будут в открытом море.

– Выполняйте разворот, капитан, – спокойно сказал Джеймс. Его работа была почти закончена.

Корабль медленно закачался, длинная часть корпуса была под ветром. Катер был в пути. Хриплый голос рулевого сообщил о продвижении. Джеймс вышел на палубу, чтобы посмотреть, как он подходит. Сначала был виден лишь отблеск света, исчезавший за каждой волной. Русский капитан встал рядом с ним и хлопнул его по спине, как будто они были лучшими друзьями.

– Отличная работа, сэр, – сказал он по-английски. – С вами всегда приятно работать, лоцман.

Он опустил бутылку водки в сумку Джеймса и помахал на прощание последним каталогом «Аргос». Джеймс улыбнулся и поблагодарил его, как будто водка была его любимым напитком. Катер обошел корабль кругом и зашел с безветренной стороны. Джеймс спустился по трапу с сумкой через плечо, удостоверился, что катер на правильном месте, и спрыгнул на борт.

Рулевым была женщина по имени Венди, худощавая, темноволосая и амбициозная. Майклу Лонгу это не понравилось, вспомнил Джеймс. Когда его заменили женщиной, это была последняя капля. Она обернулась проверить, что он в безопасности, прибавила скорость, и они отправились в Пойнт.

– Все прошло нормально, мистер Беннетт? – выкрикнула она поверх шума мотора.

– Многовато тумана в районе Уиттонса, – ответил он. – Как отлив сошел, стало нормально.

Было восемь часов, уже рассвело. Слабый солнечный свет пробивался через облака. На южном берегу реки сквозь туман блестели серебристые крыши нефтезаводов и трубы. Их контур на фоне неба напоминал большой город, как Венеция или Санкт-Петербург. Джеймсу было холодно и пусто, как бывает от недосыпа. После качки на корабле первые шаги по пристани казались неестественными, как будто доски поднимались и ударялись о его подошву раньше нужного. Он увидел, что служебной машины, которая отвезла бы его обратно в Халл, не было. Он подумал, что, если придется брать такси, он хотя бы сможет поспать.

Венди как будто прочитала его мысли.

– Скоро приедет Берт. Там танкер на Иммингем. Он сказал, если ты подождешь, сможешь уехать обратно на его машине. Заходи давай. Похоже, кофе тебе не повредит.

– Мне бы не повредило пару часов поспать. – Но слова не прозвучали как жалоба.

Буфетчик в штаб-квартире лоцманов сделал ему кофе и бутерброд с беконом. В конторе была газовая плита, она шипела и пахла, и сразу же после еды Джеймс, видимо, задремал, потому что, когда приехал Берт, на улице уже было светло.

Джеймс окунулся в мир, полный детских голосов и дневных забот. В одном из домиков спасателей женщина развешивала белье. Странная была здесь жизнь, в Пойнте. Полдюжины семей, отрезанных от большой земли, соединенных с ней лишь тонкой полоской песка, грязи и бетона, которую легко могло снести приливом. Большая часть их жизни проходила в ожидании. Рулевые лоцманских катеров ожидали прилива, а команда единственной постоянной спасательной станции ожидала, что произойдет какое-нибудь происшествие, что корабль сядет на мель. Единственное движение в их жизни могло произойти только в результате чьей-нибудь трагедии.

Все еще заторможенный от газового угара и ошалевший после сна, Джеймс постоял минуту на улице, чтобы прочистить голову. Мышцы затекли и отяжелели. Он прошел мимо башни управления судами к возвышению, откуда открывался вид на море. С этой стороны Пойнта были заросли ежевики и облепихи, по которым носились кролики. В направлении большой земли протянулся длинный пляж. Пока он спал, туман рассеялся, и свет был ясным, резким, как бывает перед дождем. Танкер, ждавший в акватории, казался неправдоподобно близким, и катер, который уже подходил к ней, был ярким, как пластмассовая игрушка.

По пляжу вдоль береговой линии гуляли двое, мужчина и женщина. Это были не орнитологи. Орнитологи часто приезжали в Пойнт, но они все одинаково одевались и носили бинокли и подзорные трубы. Кроме того, они не расхаживали по пляжу. Они стояли там, где он стоял сейчас, – здесь можно было наблюдать за пролетавшими морскими птицами. Или продирались через заросли. Джеймс не понял, что именно привлекло его внимание к паре. Возможно, мужчина – что-то в его походке было знакомым. На нем было длинное габардиновое пальто, слишком нарядное для прогулки по пляжу. Руки он держал глубоко в карманах. И еще его обувь. Большинство людей были в резиновых сапогах или ботинках, но на нем были натертые до блеска кожаные туфли. Соль оставляла на них пятна. Джеймс присел на корточки, чтобы его не было видно, и продолжил наблюдать. Мужчина вдруг остановился, продолжая говорить. Резкой остановкой он придал особый вес своим словам, вынудив женщину также остановиться и обратить на него все свое внимание.

Это был Кит Мэнтел. После того как они с Эммой переехали обратно в Элвет, Джеймсу удавалось его избегать. Сейчас он выглядел старше, чем когда Джеймс видел его в последний раз. Волосы поседели, были коротко острижены. Возможно, он набрал пару килограммов. Джеймс точно не помнил, но ему показалось, что лицо располнело. Затем мужчина повернулся, и они продолжили прогулку, и Джеймс тотчас решил, что он, видимо, ошибся. Он слишком много думал о Мэнтеле в последнее время, и он привиделся ему из-за усталости. Это была почтенная пара, вышедшая подышать свежим воздухом, прежде чем отправиться в город и продолжить вести свою напряженную жизнь. Или не такой уж почтенный бизнесмен вырвался на краткое тайное свидание с любовницей. Впрочем, в этой встрече, казалось, не было ничего романтического – скорее нечто агрессивное. Женщина нарочно отдалилась от него, споткнулась, подобрала камешек и с силой швырнула его в воду, из чего он понял, что она злится.

Джеймс развернулся и пошел обратно к дороге, где была припаркована служебная машина. Фантазий и сказок Эммы хватало на них обоих. В машине на полную мощность была включена печка, выдувавшая горячий тяжелый воздух. Джеймс выключил ее и сдал назад, в сторону от реки. Он медленно двинулся по дороге мимо небольшой группы домов и кафе, где летом разливали в кружки чай и разносили картошку. Он хотел набрать скорость, но притормозил и свернул на парковку. Он был слишком любопытным, чтобы уехать просто так. На парковке было только две машины, стоявшие бок о бок, развернутые в сторону реки. Одна – красивый черный седан, другая – квадратный внедорожник. Сбоку на внедорожнике был нарисован логотип, который Джеймс видел на плакате на лоцманской штаб-квартире в Халле. «Мэнтел Девелопмент». Значит, на этот раз он не фантазировал. И не спал. По крайней мере, на этот раз ему не померещилось.

Что это была за женщина? Она выглядела старше его обычных любовниц. Когда Джеймс общался с Мэнтелом, тот всегда ухлестывал за юными. Неопытными. Может, он надеялся, что ему достанется что-то от их невинности? В последнее время Джеймс слышал какие-то сплетни в деревне. Женщины в церкви обожали сенсации. Как он понял, еще одна молодая любовница переехала в красивый дом, где все еще жил Мэнтел. Женщина на пляже выглядела хорошо, была ухожена, походила на деловую леди, но была среднего возраста. Как минимум лет сорока. Джеймс выключил двигатель и вышел из машины. Он медленно обошел черный седан, не касаясь его, заглянул в окна. Это была лучшая модель в своем классе, с кожаными сиденьями, всякими модными приборами на панели. Никакого бардака, который Эмма развела в своей машине, – детские вещи, фантики, банки от колы. Не было даже портфеля. Но на пассажирском сиденье была куча писем. Женщина забрала почту, прежде чем отправиться в поездку, но не успела ее разобрать. Верхний конверт был от компании кредитных карт и лежал адресом кверху. Джеймс разобрал имя, напечатанное на нем. Письмо было адресовано Кэролайн Флетчер.

Когда он наконец добрался до дома, было уже десять часов. Дома было тихо. Мэттью, наверное, был в кроватке, уложенный на утренний сон. Эмма была в гостиной. Она зажгла огонь. Он почувствовал запах сосновых дров, как только зашел в дом. Она сидела в большом кресле, поджав ноги, на коленях лежала книжка. «Мадам Бовари» Флобера, на французском. Глаза ее были закрыты, она размеренно дышала. Когда он подошел, она зашевелилась.

– О боже, – сказала она. – Извини, пожалуйста. Ночь была тяжелая, из-за ребенка. Наверное, я задремала. А ты, конечно, устал.

– Не особо, – ответил он. – Второе дыхание. – Он кивнул в сторону книги. – Что это?

Ей, казалось, стало неловко.

– Знаешь, как говорят про языки. Нужно постоянно практиковаться. Может, я решу снова вернуться к преподаванию. Не хочу, чтобы мозги заржавели.

– Хорошая идея. Кофе?

– С удовольствием. Давай я сделаю.

– Да нет, что ты, – сказал он. – Честно, у меня открылось второе дыхание.

Когда он вернулся с чашками и коробкой с печеньем, она уже спала.

Глава одиннадцатая

Во сне Эмме было пятнадцать, и было лето.

Дом, в котором жила Эбигейл с отцом, был даже больше, чем их дом в Йорке, который спроектировал отец Эммы. Когда-то это была часовня при большом доме с английским садом и парком. В здании оставили узкое высокое окно в холле, но витражи из него убрали, чтобы впустить в дом больше света. Большой дом сгорел дотла сто лет назад, и осталась только часовня, жалкая и бесполезная, пока ее не перестроил отец Эбигейл.

Теперь о ее былом предназначении напоминало лишь высокое окно и покатая крыша. Территорию вокруг засадили деревьями, а дом расширили. Построили новый гараж, над ним – квартиру для управляющего. Камни, оставшиеся от руин здания, использовали при строительстве гостиной, где Джини Лонг играла на фортепиано. Оттуда стеклянные раздвижные двери вели в оранжерею. Гостиная была обставлена в стиле, который отец Эммы презирал: стены обшиты досками из темного дерева, мягкие диваны, зеркала в золоченых рамах. Но он точно бы одобрил оранжерею: там были простые и удобные столы и стулья, в глиняных горшках стояли цветы, которые сразу же напомнили Эмме о саде в Йорке. С крыши свисал полосатый гамак.

Джини Лонг упражнялась. С тех пор, как она въехала в дом, став любовницей Кита Мэнтела, она, кажется, не прекращала играть. Зачастую одно и то же произведение повторялось снова и снова. Это доводило Эбигейл до белого каления и провоцировало бесконечную борьбу – а точнее, развивало вражду, которая началась с переезда Джини. Эбигейл отказывалась с ней общаться. Она хлопала дверьми, отказывалась есть, начинала рыдать, как только в поле зрения появлялся отец. Джини отвечала единственным своим оружием – музыкой. Она начинала играть, как только он выходил из дома рано утром, и прекращала, только когда он возвращался. Конечно, в доме были и другие комнаты. Эбигейл могла и не слушать ее игру, если бы хотела. В старой части часовни были комнаты с телевизорами, стереосистемой, компьютером, и, поскольку фортепиано находилось в новой части дома, отделенной от других толстыми стенами, звук игры оттуда был бы не слышен. Но Эбигейл было все равно. Она угрожала однажды ночью разрубить фортепиано топором, и Эмма верила в то, что она была на это способна. Она представляла себе, как разлетится на щепки дерево и заплачут струны.

Эмма и Эбигейл были в оранжерее. Эбигейл качалась в гамаке, свесив одну ногу через край. Это был последний день летних каникул, и Эмма хотела им насладиться. Светило солнце. Она могла бы пойти на пляж, намазаться автозагаром, чтобы не сильно отличаться от девочек, которые приехали с каких-нибудь греческих островов или Тенерифе. До того, как к ним переехала Джини, Кит возил Эбигейл во Флориду, но она никогда не загорала. Она была белой и гладкой, как воск. Эбигейл не захотела ни на пляж, ни поехать на автобусе в Халл, чтобы походить по магазинам. Она настояла на том, чтобы остаться дома, лелеять свою злость. Она отталкивалась ногой от каменной стены оранжереи, заставляя гамак яростно качаться. В месте крепления к потолку веревки громко скрипели, издавая звук, похожий на крик осла, но Джини не отрывалась от фортепиано. Либо она была настолько поглощена музыкой, что не слышала либо специально не реагировала.

Потом дверь открылась, и вошел Кит Мэнтел. Он был почти вдвое старше Джини, но даже Эмма понимала, что ее в нем привлекло. Песочного цвета волосы, лицо, явно подверженное флоридскому загару. Он был одет в серый костюм и белую рубашку и держал в руках портфель, но каким-то образом ему удавалось не выглядеть напыщенным или скучным. В первое мгновение Джини не заметила, что он зашел, но потом то ли через открытую дверь подул ветерок, то ли он шевельнулся, и она, оборвав игру, обернулась. Приглушенное хихиканье девочек ее не смущало, но от его присутствия она сразу потеряла концентрацию.

Она развернулась на вышитом табурете, сев спиной к фортепиано. Солнечный свет, лившийся через стеклянные двери, осветил ее фигуру. Ее глаза блестели, но не из-за солнца, а от радости видеть его.

– Чудесно, – сказала она. – Ты вернулся пораньше.

Он поставил портфель и подошел к ней. Положил руки на обнаженные плечи поверх тонких бретелек топа и поцеловал ее в макушку.

Эбигейл изобразила рвоту. Эмма почувствовала сильный укол ревности. Вряд ли кто-нибудь будет так же целовать ее.

После происшествия в церкви Эмма пыталась вспомнить детали ее встречи с Джини Лонг. Когда она проснулась, было почти что время обеда, а книга соскользнула на пол, и место, где она остановилась, потерялось. Мэттью лежал наверху в кроватке, время от времени протягивая ручки к ветке с облетевшими листьями, качавшейся за окном. Джеймс лег спать. Его фуражка лежала на столе. Он дышал мягко и ровно. Он говорил, что никогда не видит снов, и глядя на то, как спокойно и умиротворенно он спал, она была готова в это поверить. Эмма переодела Мэттью и отнесла его в гостиную покормить. Она включила телевизор, чтобы посмотреть местные новости, и наткнулась на репортаж о начале нового расследования по делу Эбигейл Мэнтел.

– Появился свидетель, который может подтвердить, что Джини Лонг находилась в Лондоне в тот день, когда была убита Эбигейл Мэнтел. Мисс Лонг всегда утверждала, что в день убийства была в столице, но до сих пор тому не было никаких доказательств. Для повторного рассмотрения дела направлены полицейские из соседнего графства. Главный констебль Йоркшира и Хамберсайда отрицает, что это указывает на некомпетентность местных следователей. «Зачастую полезно посмотреть на дело свежим взглядом», – сообщил он.

Затем показали отрывок из старого новостного сюжета, где свидетели выходили из здания суда после процесса над Джини Лонг.

Эмма застегнула рубашку и натянула свитер. Положила ребенка в коляску, стоявшую в холле, и поднялась на второй этаж, чтобы собраться к выходу. Очень тихо, чтобы не разбудить Джеймса, открыла дверь гардероба и посмотрела на одежду, которую носила до беременности, – пиджаки, юбки, симпатичные блузочки, которые она надевала на занятия. Ничего из этого сегодня на нее бы не налезло, и она взяла черные брюки, шерстяной свитер с большим воротником и длинное черное пальто, которое она положила на свою сторону кровати. Села за туалетный столик, размышляя, стоит ли накраситься, но в итоге решила ограничиться красной помадой. Она написала записку для Джеймса. Захотелось на свежий воздух. Взяла Мэттью на прогулку.

Ребенок лежал в коляске и смотрел на нее. На нем была ярко-красная шапочка и варежки. Она подняла верх коляски, прочно закрепив его на защелки, чтобы ветер не сдул его, как только она выйдет за порог. Когда она открывала дверь и приподняла коляску, поставив ее на задние колеса, чтобы спуститься по лестнице, Мэттью засмеялся. Она вышла на площадь. Она знала, что Дэн Гринвуд в мастерской. Двери не были заперты на навесной замок, и она видела, как он приехал в девять часов. Она знала, в какое время его ждать. С тех пор как она ушла с работы, она наблюдала за ним каждый день, как он приезжал и уезжал. Летом он оставлял большие двойные двери открытыми, и она заглядывала внутрь. Но сейчас она впервые собиралась исполнить свою мечту и зайти.

В дальнем конце здания был угол, который, видимо, служил ему кабинетом. За старой стойкой стоял шкаф для хранения документов и компьютерный стол. Сегодня Дэн тоже был там, сидел за столом, освещенный настольной лампой. Нахмурившись, он смотрел на какие-то бумаги, и она подумала, что их содержание его рассердило или расстроило. Он не умел скрывать свои чувства. Однажды летом, когда большие двери были открыты, она увидела, как он швырнул горшок, который расписывал, о стену, видимо, расстроившись, что не получилось сделать так, как ему хотелось. Эта картина ее поразила и восхитила. Джеймс никогда бы не стал так открыто демонстрировать свои чувства.

При свете лампы он выглядел неестественно, как будто на сцене. Через пыльные окошки на крыше проникало мало солнца, а лампы дневного света, прикрепленные к стропилам, были выключены. Она закрыла за собой дверь, и Дэн оторвался от бумаг.

– Эмма. – Он приподнялся и сел обратно на стул, похожий на стулья, что стоят в деревенских школах. Он всегда двигался быстро. У него были такие большие руки, что она удивлялась, как он мог ими держать маленькие кисточки, мелкие детали. Она почувствовала напряжение, которое всегда ощущала между ними. Она думала, это дрожь, которая возникает при взаимном влечении. Теперь она не была в этом уверена.

Она впервые увидела его на вечеринке, которую он устроил в честь открытия мастерской. Он проводил ее в пабе, все были приглашены – все, кто жил на площади. Она только недавно вышла замуж и уже тогда понимала, что этот брак не даст ей избавления, на которое она надеялась, но не искала приключений. В ее прошлом было достаточно приключений, и тогда у нее еще была работа, которая приносила удовлетворение. Дэн Гринвуд стоял в дверях, приветствуя гостей, и она до сих пор помнила их первую встречу. Она повернула к нему лицо, чтобы он поцеловал ее в щеку, и увидела в его глазах оторопь, почувствовала ее в быстром прикосновении губ и волос, легко пощекотавших ее кожу. Как будто он встретил старую любовницу, хотя она была уверена, что они никогда не встречались. И весь вечер, пока гости все больше веселели от дармового пива, она ощущала на себе его взгляд, и это ей льстило. Но она не удивилась. Она знала, какое впечатление может производить на одиноких мужчин.

Он подходил к каждому, представляясь и знакомясь с соседями. Он не выходил за рамки приличий, но, насколько она могла слышать из обрывков разговоров, доносившихся до нее, в его вопросах не было чуткости. Он спрашивал без обиняков, как ребенок. Не умел льстить и вести светские беседы. Конечно, в тот вечер он разговаривал и с Джеймсом. Она видела, как они вместе смеялись. Но к ней он не подошел. Как будто чувствовал, что в их близости может таиться опасность. Так она подумала тогда. Но сейчас она размышляла, не ошиблась ли. Они легко подружились с Джеймсом, естественно, как это происходит у мужчин. Частенько встречались в пабе в пятницу вечером. Оба играли в крикет за команду деревни. Она не знала, о чем они говорят – наверное, о работе, о спорте, о сплетнях.

Сейчас она чувствовала себя неловко, зажато. Она часто мечтала о том, как придет сюда, продемонстрирует ему свои чувства, но сейчас все было иначе.

– Эмма. – На этот раз он встал и вышел из-за стола. Он хмурился, был встревожен. – Что-то случилось?

Она не ответила на вопрос.

– Ты не говорил, что раньше был полицейским.

– Это было давно. Я стараюсь об этом забыть.

– Ты работал над делом Мэнтел. Я только что увидела тебя по телевизору.

Казалось, он хотел объясниться, но она не дала ему заговорить.

– Ты узнал меня, когда мы встретились в первый раз. Ты приезжал в Спрингхед в тот день, когда я нашла Эбигейл? Я этого не помню.

– Я говорил с твоим отцом.

– Но ты видел меня?

– Через кухонную дверь. Мельком. А потом Джеймс подтвердил, что это ты.

– Он знает, что ты бывший коп?

– Я этого не скрываю. Недавно это всплыло в разговоре.

Интересно, как. Может, Джеймс использует то происшествие, чтобы оправдать мое поведение? Мы бы пригласили тебя на ужин, но Эм не любит больших компаний. В детстве она обнаружила тело убитой лучшей подруги… Как будто одно хоть как-то связано с другим.

– Ты не думал, что мне было бы интересно знать, что ты работал над этим делом?

– Я не думал, что тебе захочется о нем вспоминать.

– Забыть нелегко, – сказала она. – Особенно сейчас. Столько шумихи.

– Тебя достают журналисты?

– Нет.

– Они тебя выследят. Я знаю, что ты сменила фамилию, но, возможно, стоит изменить и номер телефона.

– Нас нет в телефонной книге.

– Это их не остановит.

Разговор звучал неестественно громко и быстро. Слова будто отскакивали от стен. Одно мгновение они просто молча смотрели друг на друга.

– Слушай, – сказал он. – Я могу сделать тебе кофе. – Он вытер стул рукавом. – Присядь.

– Я хочу знать, что происходит! – крикнула она. – Со мной никто не разговаривает. Это несправедливо. Я причастна к этому делу.

Ей не пришлось долго думать над речью. Обида росла в ней всю ночь, хоть она и не думала, что обижена именно на Дэна Гринвуда. Та инспектор Флетчер, Кэролайн, сначала старалась. Была милашкой, пока полиция работала над делом до суда, пока я могла пригодиться. Приходила каждый день, чтобы узнать, что еще я смогла вспомнить. А теперь я обо всем узнаю из новостей.

Хотя это была неправда. Дэн ее предупредил, через Джеймса, что Джини покончила с собой и что дело могут снова открыть.

Пока она колебалась, думая, в каком тоне заговорить, ее мысли прервал голос позади нее.

– По-моему, ты совершенно права, дорогая. – Голос прозвучал очень близко, словно над самым ухом. Она обернулась. Позади нее, прислонившись к стене, стояла та женщина из церкви. – Но так уж действует полиция. Держит в неведении и скармливает всякую чушь. Вот поэтому Дэнни и бросил это дело. Так он, по крайней мере, говорит.

Она зашла через дверь. Эмма увидела маленькую комнату, заставленную коробками. Там стояло покосившееся кресло, чайник, на полу в углу – грязный поднос с кружками. Женщина сидела там и подслушивала все, о чем они говорили.

– Кто вы? – требовательно спросила Эмма. Затем вспомнила недавнее предупреждение Дэна и, не дав ей ответить, добавила: – Вы репортер?

Женщина хрипло рассмеялась. Ее огромная грудь заколыхалась.

– Я? Нет, дорогая. Я на стороне ангелов. – Она протянула руку размером с лопату. – Вера Стэнхоуп. Детектив-инспектор Вера Стэнхоуп. Полиция Нортумберленда. Я здесь, чтобы разобраться в этом дерьме.