Детство и общество

2. Либидо и агрессия

Итак, мы познакомились с двумя патологическими эпизодами: одним – из жизни девочки, другим – из жизни мальчика. Эти случаи были выбраны потому, что их структура прозрачна и доступна наблюдению. Однако какого рода законами можно объяснить эти случаи?

Фрейд и ранние психоаналитики первыми заговорили о не отмеченных на психологической карте отверстиях тела как о зонах первостепенной важности для эмоционального здоровья и нездоровья. Разумеется, их теории основываются на наблюдениях за взрослыми пациентами и, вероятно, стоит хотя бы кратко показать, в каком отношении наблюдаемый в психоанализе взрослый мог бы обнаружить сходство с тем, что мы видели у больных детей.

Невротическая «анальность» взрослого может, к примеру, выражаться в ритуальной сверхозабоченности функционированием кишечника. Все это скрывается под маской тщательной гигиены или общей потребности в абсолютном порядке, чистоте и аккуратности. Другими словами, такой взрослый показался бы нам скорее «антианальным», чем «анальным». Ведь он питал бы одинаковое отвращение как к длительной ретенции, так и к беспечной элиминации. Однако сами эти антианальные избегания заставили бы его в конце концов уделять анальным вопросам больше внимания и энергии, чем уделяет обычный человек с умеренной склонностью к получению или отверганию удовольствия от физиологических отправлений организма.

Конфликт модусов ретенции и элиминации у анального пациента мог бы выразиться и в общей сверхсдержанности, укоренившейся в его характере. Тогда он был бы не в силах раскрепоститься и раздавал бы свое время, деньги и привязанности (неважно, в каком порядке) только при бережном соблюдении ритуалов и в установленные сроки. Но психоанализ открыл бы, что такой человек, более или менее сознательно, лелеет особенно грязные фантазии и крайне враждебные желания полного устранения избранных лиц, прежде всего тех, кто близок к нему и по необходимости вынужден претендовать на его внутренние сокровища. Иначе говоря, такой человек показал бы себя исключительно амбивалентным в привязанностях и не подозревал бы, что многие субъективные правды и неправды, которые стоят на страже его личных ограничений, являются, в то же самое время, автократическими попытками контролировать других. Хотя проявления его пассивной и ретентивной враждебности зачастую не распознаются ни им самим, ни его потенциальными жертвами, ему постоянно хочется уничтожать, исправлять или искупать содеянное в действительности или в фантазии. Но, подобно нашей маленькой пациентке с ее попытками уравновесить то, что она забирает, и то, что отдает, такой взрослый человек каждый раз оказывался бы в еще более глубоких конфликтах. И так же, как она, такой компульсивный взрослый в глубине души упорно желал бы наказания, поскольку для его совести (а она у него очень строга) легче быть наказанным, чем питать тайную ненависть и действовать свободно. Легче, потому что эгоцентрическая ненависть лишила его веры в искупительные свойства обоюдности. То, что у ребенка еще может выражаться по-разному и меняться, у взрослого стало твердым характером.

В реконструированной ранней истории таких больных Фрейд регулярно обнаруживал кризисы, подобные in statu nascendi^[1], продемонстрированным нашими маленькими пациентами. Мы обязаны ему первой логичной теорией, которая учитывала все трагедии и комедии, разыгрывающиеся вокруг «отверстий» тела.

Он создавал эту теорию, пробиваясь сквозь лицемерие и притворную забывчивость – приметы того времени, когда «низшие» функции считались исключительно областью срама, сомнительных острот и больной фантазии. Фрейд был вынужден сделать вывод о сексуальной природе этих трагедий и комедий и решил описывать их именно как сексуальные. Он установил, что невротики и перверты^[2] не только инфантильны в своем отношении к ближним, но и обычно ослаблены в генитальной сексуальности и склонны к получению явного или тайного удовлетворения и утешения от других телесных зон, помимо генитальной. Кроме того, их сексуальное недоразвитие и социальная инфантильность определенным образом связаны с ранним детством и, в частности, со столкновением импульсов их незрелых тел и непреклонных родительских методов воспитания. Фрейд пришел к заключению, что в течение следующих одна за другой стадий детства зоны, обеспечивающие особое удовлетворение, наделялись либидо. Это стремящаяся к удовольствию энергия, которая до недавних пор получала официальное и научное признание в качестве сексуальной лишь с окончанием детства, когда переходила в гениталии. Зрелая генитальная сексуальность, по Фрейду, есть конечный продукт детского сексуального развития, названного им поэтому прегенитальным. Только что описанный нами тип компульсивного невротика Фрейду представлялся типом, который, несмотря на откровенно антианальное поведение, был бессознательно фиксирован на (или частично регрессировал к) стадии детской сексуальности, названной анально-садистической.

Аналогично этому, другие эмоциональные беды оказываются фиксациями на других инфантильных зонах и стадиях или регрессиями к ним.

Например, люди с зависимостями, подобно младенцам, зависят от инкорпорации через рот или кожу веществ, которые вызывают у них чувство физического насыщения и эмоционального восстановления. Однако они не сознают, что отчаянно рвутся назад, в младенчество. Лишь когда они хнычут, хвастаются и вызывающе ведут себя, обнаруживаются их разочарованные и инфантильные души.

Маниакально-депрессивные больные чувствуют себя безнадежно опустошенными, лишенными какого бы то ни было содержания, либо наполненными чем-то плохим и враждебным, что необходимо уничтожить. Или же они настолько сочатся внезапным великодушием, что их ощущение могущества и богатства не знает границ и не терпит ограничений. Но им неизвестны ни источник, ни природа всех этих внутренних ценностей и неполноценностей.

Больные истерией, если это женщины, ведут себя так, будто любовные связи странным образом мучат, беспокоят, отталкивают и все же пленяют их. Генитально фригидные, они озабочены событиями, при ближайшем рассмотрении драматизирующими инцептивную роль женщины. Очевидно, они бессознательно одержимы своей сексуальной ролью, несмотря на то (или потому), что эта роль сделалась неприемлемой в далеком детстве.

Всем этим людям, страдающим от пагубной привычки, депрессии или подавления, почему-то не удалось интегрировать ту или иную детскую стадию, и они защищаются от соответствующих инфантильных паттернов – упорно, расточительно и безуспешно.

С другой стороны, на каждый поступок, который не был совершен благодаря подавлению, приходится совершенный поступок в форме перверсии. Среди взрослых есть такие, кто, отнюдь не скрывая свой инфантильный паттерн, получают самое полное сексуальное удовлетворение, на какое только способны, от стимуляции рта или ртом. Есть и такие, кто предпочитает анус другим отверстиям, пригодным для половых сношений. Встречаются перверты, которым прежде всего нужно пристально смотреть на чьи-то гениталии или показывать собственные. И есть перверты, влекомые желанием использовать гениталии импульсивно и без разбора, чтобы садистически «делать» других людей.

Поняв, наконец, систематическую связь между половыми актами, бессознательно желаемыми невротиками и открыто совершаемыми первертами, Фрейд принялся строить свою теорию либидо. Выходило, что это та сексуальная энергия, которой телесные зоны, помимо генитальной, наделяются в детстве и которая увеличивает специфические удовольствия от таких жизненных функций, как поглощение пищи, опорожнение кишечника и движение конечностей. Только после того, как определенный график прегенитальных назначений либидо успешно выполняется, сексуальность ребенка постепенно изменяется, переходя в недолговечную детскую генитальность. Она должна тотчас же стать более или менее «латентной», преобразованной и отклоненной от прямой цели. Ведь детородные органы еще не созрели, а первые объекты незрелого полового желания навсегда закрыты всеобщим табу инцеста.

Что касается следов прегенитальных желаний, все культуры в известной степени позволяют те или иные виды негенитальной сексуальной игры. Называть их перверсиями следовало бы лишь в том случае, если бы они имели тенденцию замещать или вытеснять собой господство настоящей генитальности. Однако значительное количество прегенитального либидо сублимируется, то есть отводится от сексуальных к несексуальным целям. Так, толика детского любопытства, касающегося «событий» в теле матери, может усилить желание мужчины понять действие механизмов и химических реакций. Или он может жадно впитывать «молоко мудрости» в тех случаях, когда прежде желал более осязаемой жидкости из более чувственных сосудов. Или же может собирать разные вещи во всевозможные коробки и ящики, а не перегружать ободочную кишку. В прегенитальных тенденциях, которые человек подавляет вместо того, чтобы перерастать, сублимировать или допускать их в сексуальную игру, Фрейд усматривал самый важный источник невротического напряжения.

Конечно, наиболее успешные сублимации составляют неотъемлемую часть культурных тенденций и не распознаются как сексуальные дериваты. Лишь тогда, когда какое-то занятие оказывается слишком усердным, крайне эксцентричным, подлинно маниакальным, его «сексуальное» начало можно распознать и у взрослых. Но здесь сублимация находится на грани распада и, вероятно, была неправильной с самого начала. Именно в этом врач Фрейд стал критиком своей викторианской эпохи. Его вывод: общество деспотично в требовании невозможных подвигов сублимации от своих детей. Верно, какое-то количество сексуальной энергии может и должно сублимироваться – общество на это рассчитывает. Так пожалуйста, отдайте обществу то, что ему принадлежит, но сначала передайте ребенку ту либидинозную витальность, которая и делает стоящие сублимации возможными.

Только тот, кому приходится осваивать сложнейший лабиринт психических нарушений и ординарных душевных вывихов, может сполна оценить, какой ясный свет был пролит на темные, глухие области теорией либидо. Либидо – это мобильная сексуальная энергия, содействующая как «возвышенным», так и «низменным» формам человеческих стремлений, а часто – тем и другим одновременно.

Однако широкие теоретические и терминологические проблемы остаются еще неразрешенными. Решив сосредоточиться на истинно релевантных для психологии вопросах, Фрейд пришел к заключению, что открыть сексуальность заново – это самая важная работа, которую предстоит сделать. И здесь исторический пробел пришлось заполнять с помощью терминологии, неожиданным образом смешивающей древнюю мудрость и современное мышление. Возьмем термин «истерия». Древние греки полагали или, во всяком случае, сформулировали, что у женщин истерия вызывается тем, что матка срывается с места. Якобы она блуждает по телу, сдавливая одно и блокируя другое. Для Фрейда матка, конечно, была генитальной идеей (а не детородным органом), которая, оказавшись отделенной от своей цели, вызывает блокировку подачи либидо к гениталиям (фригидность). Этот приток либидо мог быть направлен на какую-нибудь символическую ассоциацию с детскими зонами и модусами. В подобных случаях рвотные позывы, возможно, становятся защитным извержением наверху, предотвращающим взрыв подавленного полового желания внизу. Чтобы выразить, как либидинизация (поток либидо), отведенная от гениталий, проявляется в другом месте, Фрейд воспользовался языком современной ему термодинамики – терминами сохранения и преобразования энергии. В результате многие положения, имевшие статус рабочей гипотезы, становились незыблемыми истинами, на подтверждение которых с помощью наблюдения или эксперимента, казалось, не стоило даже тратить силы и время.

Великие новаторы всегда говорят на языке аналогий и притч своей эпохи. Фрейду тоже пришлось проявить мужество, чтобы широко применять в работе собственную, как он сам ее называл, «мифологию». Настоящий инсайт переживет свою первую, неуклюжую формулировку. По-моему, отношение Фрейда к либидо до некоторой степени сходно с трактовкой темы бури Джорджем Стюартом. Стюарт делает главный природный катаклизм центральным героем своей повести. Он описывает жизненный цикл и индивидуальность природного события. И это выглядит так, как если бы мир и населяющие его люди существовали только ради торжества бури, которая обогащает наше восприятие необычных событий вокруг и внутри нас. Аналогично, ранний психоанализ описывает человеческую мотивацию таким образом, как если бы либидо было первичной субстанцией, а отдельные эго – всего лишь защитными буферами и уязвимыми прослойками между этой субстанцией и неясным окружающим «внешним миром» произвольных и враждебных социальных условностей.

Но здесь врач идет дальше писателя, ибо учится исследовать и укрощать клиническими средствами те бури, которые сначала идентифицировал и описал. Обрисовав жизнь либидо, Фрейд увеличил наши теоретические познания и терапевтическую эффективность относительно всех ухудшений индивидуальной и групповой жизни, происходящих от неправильного обращения с чувственностью. Ему было ясно, да и нам, имеющим дело с новыми областями души (эго), другими типами пациентов (детьми, психотиками) и новыми приложениями психоанализа (общество), становится все яснее, что мы должны отыскать должное место теории либидо во всей полноте человеческой жизни. И хотя мы должны продолжать изучать жизненные циклы индивидуумов, описывая возможные превратности их либидо, мы не должны навязывать живым людям роли марионеток мифического Эроса. Это плохо и для терапии, и для теории.

Исследователь Фрейд, в свою очередь, пошел дальше врача Фрейда. Он не только объяснял и излечивал патологию. Обладая профессиональной подготовкой в области эволюционной физиологии, Фрейд показал, что сексуальность развивается стадиально; рост сексуальности он прочно связал со всем эпигенетическим развитием.

Когда Фрейд приступил к изучению проблемы пола, он обнаружил, что как популярная, так и научная сексология, по-видимому, считала секс новой реальностью, которая с наступлением половой зрелости внезапно входит в жизнь в результате недавно начавшихся физиологических изменений. Сексология тогда находилась на уровне развития средневековой эмбриологии, когда в ходу было понятие гомункулуса – микроскопического, но полностью сформировавшегося человечка. Считалось, что он живет в семени мужчины, а потом попадает в матку женщины, увеличивается в размерах и выходит в мир. Современная эмбриология предполагает эпигенетическое развитие – постепенный рост органов эмбриона. Думаю, что фрейдистские законы психосексуального развития в раннем детстве можно лучше всего понять благодаря аналогии с физиологическим развитием in utero^[3].

В этой последовательности эпизодов развития каждый орган имеет свой срок возникновения. Фактор времени столь же важен, как и место зарождения. Если глаз, например, не возникнет в назначенное время, «он никогда не сможет сформироваться полностью, так как уже подошел срок для быстрого вырастания какого-то другого органа, и этот орган будет стремиться к господству над менее активной частью тела и подавлять запоздалую тенденцию к образованию глаза».

После того как орган начал возникать в должное время, еще один временной фактор определяет границы наиболее критической фазы его развития. «Чтобы полностью подавить или грубо видоизменить развитие определенного органа, нужно воздействовать на него на ранней стадии развития… После того как орган успешно появился из “Anlage”, его можно изуродовать или остановить в росте, но уже нельзя прерыванием роста уничтожить его природу и актуальное существование».

Орган, упускающий свой период доминирования, не только обречен на гибель в качестве отдельной сущности, но и подвергает опасности всю иерархию органов. «Приостановка быстро растущего органа временно подавляет его развитие, а преждевременная утрата главенства над каким-то другим органом делает невозможным для подавленной части тела возвратить свое влияние…» Результат нормального развития – правильное соотношение размера и функции органов тела: печень пригоняется по размеру к желудку и кишечнику, сердце и легкие уравновешиваются должным образом, а возможности сосудистой системы становятся соразмерны телу. Из-за приостановки развития один или несколько органов могут оказаться непропорционально маленькими, что нарушает функциональную гармонию и делает человека дефективным.

Нарушение «правильного темпа» и «обычной последовательности» развития может иметь результатом monstrum in excessu или monstrum in defectu^[4]: «To обстоятельство, что нормальный индивидуум находится между такими двумя условными категориями уродств, означает только, что эти ненормальные отклонения являются простыми видоизменениями нормального состояния. Проистекают же они из необычного снижения темпов развития в течение определенных критических периодов».

Самый критический, с точки зрения возможных органических уродств, период приходится на несколько месяцев перед рождением. Как только ребенок родился, или, другими словами, его тело «успешно появилось из “зачатка”», можно быстро установить, что оно еще слишком несовершенно для интегрированного созревания. «Доцеребральный» комок плоти, приспособленный лишь к медленному развитию, младенец уже оставил химический обмен с маткой ради материнской заботы в рамках характерной для данного общества системы воспитания. В специальной литературе описано, как созревающий организм продолжает меняться, развивая теперь уже не новые органы, а предписанную последовательность локомоторных, сенсорных и социальных способностей. Психоанализ добавил к этому понимание переживаний и конфликтов, благодаря которым индивид становится отличным от других лицом. Мы можем иметь дело с формальными, признанными в обществе характеристиками ребенка, измеряемыми с помощью специально разработанных тестов (поскольку эти характеристики являются очевидными шагами к определенным умениям). Или же мы можем столкнуться с неформальными особенностями, которые становятся предметом открытого восхищения или тайного беспокойства матерей. В любом случае, важно сознавать следующее. В последовательном приобретении важного жизненного опыта здоровый ребенок, хотя бы при частично правильном руководстве, просто подчиняется внутренним законам развития. В перинатальный период эти законы формировали один орган за другим, а теперь создают непрерывный ряд возможностей для взаимодействия с окружающими людьми. Хотя такое взаимодействие широко варьируется от культуры к культуре, что мы покажем немного погодя, правильный темп и правильная последовательность остаются решающими факторами.

Итак, с точки зрения «экономики либидо» можно, вероятно, сказать, что у двух наших пациентов были нарушены темп и последовательность импульсов, дающих начало развитию. Эти дети застряли на теме анальной ретенции и элиминации подобно граммофонной пластинке с поврежденной дорожкой. Они неоднократно регрессировали к младенческим темам и не раз терпели неудачу в попытках продвинуться к следующей теме – умению справляться с любовью к значимым людям противоположного пола. О любви Энн к отцу рассказал мощный выброс маниакальной радости в тот момент, когда она отдала три блестящих машинки игрушечному отцу. В истории же Питера его фаллическое поведение в отношении няни непосредственно предшествовало патогенным событиям. Теория либидо позволила бы предположить, что ректальное выталкивание кала в одном случае и его накапливание в ободочной кишке в другом случае одно время доставляло этим детям сексуальное удовольствие. Теперь они снова пытались этого удовольствия достичь, но из-за несовершенства своей тормозной системы вынуждены были регрессировать дальше и основательнее, чем ожидалось. Все же, перестав быть невинными младенцами, получающими наслаждение от еще ненатренированного кишечника, Энн и Питер, по-видимому, доставляют себе удовольствие, фантазируя об изгнании ненавистных персон (вспомните, как Энн вышвырнула игрушечную мать) и удержании любимых. Результатом того, что они делали, при всех пугающих последствиях, было садистическое торжество над родителями, желавшими управлять ими. Без сомнения, когда та маленькая девочка ранним утром, перепачканная, сидела в своей кровати и ждала появления матери, в ее глазах, наряду со страхом, читалось и торжество. А в отсутствующем выражении лица мальчика проскальзывало тихое, скрытое удовлетворение даже тогда, когда ему было явно не по себе от раздувшегося живота. Из своего весьма неприятного опыта бедные матери знали, что реагировать на тиранию ребенка методами, продиктованными раздражением и гневом, означало лишь ухудшить положение. Что ни говори, а эти дети любили и хотели быть любимыми, предпочитая радость достижения торжеству провала. Не путайте ребенка и его симптом.

Кто-то, возможно, скажет, что дети, испытывающие такие переживания, находятся во власти второй первобытной силы, которая предусматривается психоаналитической системой вслед за либидо, а именно во власти инстинкта разрушения, инстинкта смерти. Не буду комментировать эту проблему, так как по существу она носит философский характер и имеет под собой изначальную привязанность Фрейда к мифологии первобытных инстинктов. Введенная им терминология и развернувшиеся вокруг нее долгие споры затмили собой клиническое изучение силы, которая, как можно увидеть, фигурирует в большинстве наших материалов, но никак не разъясняется. Я говорю о ярости, возникающей всякий раз, когда действие, важное для ощущения человеком собственной власти, наталкивается на препятствие или сдерживается. Что происходит с такой яростью, когда ее необходимо подавить, и каков ее вклад в иррациональную враждебность и жажду разрушения у человека, – очевидно, один из самых важных вопросов психологии.

Чтобы определить, какого рода силы задействованы в данной клинической ситуации, возможно, полезнее узнать, чего же именно мы должны добиваться. Может быть, прояснив нашу функцию в конкретной ситуации, мы сможем вступить в схватку с теми силами, которые пытаемся понять. Я бы сказал, что наша задача – восстановить взаимодействие между больным ребенком и его родителями, чтобы вместо множества бесплодных, мучительных и разрушительных попыток контроля друг над другом установилось взаимное регулирование, возвращающее самоконтроль и ребенку, и родителю.

Увы, рецепт не исправляет диагноз. Взрослея одновременно, члены семьи склонны утрачивать взаимное регулирование как группа. В результате этого каждый член семьи каким-то образом утрачивал самоконтроль, соответствующий его возрасту и семейному статусу. Вместо того, чтобы контролировать себя и помогать взаимному регулированию группы, каждый ее член искал и находил суррогаты управления – области автономии, исключающие других. Родители обретали их в лихорадочной работе и общественной жизни, дети – в единственной принадлежащей им области кажущейся абсолютной автономии, а именно в собственных телах. Аутоэротизм – важное оружие в этой партизанской войне, поскольку оно дает ребенку кажущуюся независимость от утраченной взаимности с другими. Однако подобная эгоцентричная автономия скрывает истинное положение. Ибо, по-видимому, получая удовольствие от зон своего тела, ребенок использует модусы органа во враждебных фантазиях. В этих фантазиях он контролирует, узурпирует других с садистским или мазохистским акцентом. Именно этот вывих, этот невольный поворот против себя или других заставляет определенный орган стать средством выражения и распространения агрессии в более обычном и враждебном смысле. До того как такой поворот происходит, модусы органа являются наивными, то есть довраждебными паттернами исследования, достижения, установления взаимоотношений: таково значение адгрессии (ad-gression) до ее превращения в агрессию (aggression).

Родители, которые имеют дело с несколькими детьми, должны быть постоянно готовы принять вызов и развиваться вместе с ними. Неправильно считать, что родитель «обладает» такой-то личностью в момент рождения ребенка и пребывает в статичном состоянии, сталкиваясь с бедным маленьким созданием. Ибо это слабое, постоянно меняющееся крохотное существо ведет за собой всю семью. Малютки контролируют и воспитывают свои семьи в не меньшей степени, чем сами подвергаются контролю с их стороны. Можно сказать, семья воспитывает малыша, пока он воспитывает семью. Какие бы образцы реакций ни задавались биологией и какой бы график ни предопределялся эволюцией, мы должны считаться с тем, что существует ряд возможностей для изменения характера взаимного регулирования.

Может показаться, что я бросаю эту мысль, так как перехожу к тому, что Фрейд называл детскими прегенитальными стадиями и эрогенными зонами. Но я попытаюсь перекинуть мостик от клинического опыта к результатам научных наблюдений за обществами, поскольку собираюсь снова говорить о биологически обусловленных возможностях, которые создаются организмом ребенка. Я не думаю, что психоанализ может оставаться рабочей системой исследований, если опускать основные биологические формулировки. Пусть даже они нуждаются в периодическом пересмотре.

По семантическим и концептуальным причинам следующий раздел будет самым трудным как для читателей, так и для меня. Я указал место, где мы стоим на этой, клинической стороне берега. Теперь нужно навести мост, предполагаемый конец которого на другом берегу пока еще не виден читателю.

Чтобы облегчить себе задачу, по мере продвижения вперед я буду воссоздавать последнюю версию карты прегенитальности, впервые вынесенную мною на суд читателей более десяти лет назад. Возможно, это также облегчит и труд сегодняшнего читателя. Желая предоставить ему полную свободу быть самим собой, я постараюсь излагать эту тему так, чтобы то, что вообще доступно пониманию, можно было понять как с картой, так и без нее. Под словом «понять» я имею в виду, что читатель сможет сверить свои знания и лексикон, с моей формулировкой данной проблемы. Природа этой проблемы такова, что ее описание и оценки должны различаться от наблюдателя к наблюдателю и от периода к периоду. Исходя из наших собственных наблюдений, мы пытаемся составить карту-схему порядка и хода релевантных событий.

События какого рода мы хотим нанести на карту? Насколько «нормативны» (в статистическом смысле) эти события? Насколько диагностичны и прогностичны наши карты?

Давайте рассмотрим нормативное поведение маленького мальчика перед зеркалом, изучаемое Гезеллом. Исследователь, намеревающийся изучить «перцептуальное, интеллектуальное и приспособительное поведение» ребенка в возрасте 56 недель, «довольно решительно» поднимает занавеску с настенного, в полный рост зеркала, перед которым помещен ребенок.

Отмечается, что обнаженный маленький мальчик попеременно рассматривает свое изображение и изображение исследователя, наклоняется вперед, шлепает ладошкой по зеркалу, становится на колени, приближается и отодвигается от зеркала, «прикасается к зеркалу ртом», резко отстраняется и т. д. Арнольд Гезелл однажды показал мне серию оригинальных фотографий, не включенных в «Атлас», где было ясно видно, что пенис мальчика находился в состоянии эрекции. Этот эпизод сексуального поведения, отнюдь не ненормальный, разительно отличается от последовательности эпизодов, которые были признаны нормативными. Такое поведение не предвиделось в рамках теста и, если можно так выразиться, явилось без приглашения в чистую и непорочную компанию. Оно кажется неуместным по культурным соображениям: когда зоологи вторглись в сферу человеческой сексуальности, мы еще не экспериментировали с сексуальностью. Оно кажется неуместным и по соображениям систематичности, так как такое сексуальное поведение случается не по графику. В определенной ситуации оно может появиться, а может и не появиться; следовательно, оно «ненормативно». Но если такое поведение все же случается, да еще и в неподходящий момент, если кто-то из близких, например мать или гувернантка, считают, что такого не должно быть, то оно может (хотя и необязательно) вызвать у наблюдателя сильную реакцию. Быть может, наблюдатель просто озадаченно изменит голос, а может, поведет себя более нейтрально. Это может (хотя и необязательно) быть связано с человеком или с циклом жизни, который определит отношение ребенка к себе, к сексу, к окружающему миру. И если такое случится, то психоаналитику могут потребоваться многие месяцы на реконструкцию, для которой любые нормативные схемы оказываются бесполезными. Ведь этот пункт поведения касается области тела, богато наделенной нервными окончаниями и снабжаемой постоянно усложняющимися коннотациями через обратную связь со стороны окружающей среды.

В таком случае то, что мы должны попытаться нанести на карту, представляет собой примерную последовательность стадий, во время которых, согласно клиническим и обыденным знаниям, нервная возбудимость, а также координация «эрогенных» органов и избирательной реактивности значимых людей в окружении ребенка легко могут вызывать решающие (по последствиям) столкновения.