«– Зачем тебе револьвер? – спросил юноша.
– Чтобы научиться доверять людям – ответил Англичанин»
Пауло Коэльо, «Алхимик»
«Каждый обвиняемый в совершении преступления считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда»
Ст. 49 Конституции РФ
В рассказе также присутствуют сцены курения и употребления лекарственных препаратов, выписываемых только по рецепту врача. Пожалуйста, продолжайте читать с осторожностью.
Человеку, спасшему мне жизнь и психику, Татьяне З.
Пролог
Когда я была совсем маленькой и играла в нашем большом светлом доме, я часто совала нос туда, куда, в общем-то, не следовало бы. Моя очень спокойная и, местами, даже немного рассеянная мама дорожила каждой минутой свободного от моего воспитания времени и старалась проводить его за чтением или здоровым дневным сном. И когда маленький, но толстый томик «Анжелики»1 наконец выпадал из ослабшей маминой руки на пол, и сама она, закрыв глаза, начинала тихо посапывать на диване в гостиной, я понимала: у меня есть два часа на то, чтобы делать всё, что мне захочется.
Бросив игрушки, я выходила во двор, рассматривала мамины цветочные клумбы, от которых она меня мягко, но настойчиво отгоняла, когда была рядом. Ходила по саду, мерилась ростом с деревьями и кидала камни в маленький искусственный пруд, в котором по ночам квакали лягушки. У меня было богатое, ещё не задушенное взрослыми реалиями детское воображение, и мне вечно казалось, что мамины берёзы со мной разговаривают, розовые кусты перешёптываются, а маленькие плоские камушки ойкают всякий раз, как я броском отправляла их в воду.
– Привет, вьюнок! – говорила я зелёному плющу, окутывающему решётчатый забор палисадника.
– Привет-привет, – игриво отвечали маленькие белые цветочки, проглядывающиеся среди листков.
– Добрый день, яблоки! – кричала я, бегая среди упавших на землю ещё не убранных мамой маленьких яблочек, родом с соседского дерева.
– Добрый, – наперебой друг другу отвечали мне они. – Добрый-добрый день!
– Здравствуй, фонарь! – остановившись под высокой раскидистой берёзой, я вежливо здоровалась с прикрученным к дереву садовым фонарём.
– Здравствуй, Ася, – также вежливо говорил он мне в ответ.
Я тайком раскрашивала фломастерами кирпичи внешних стен нашего дома со стороны малинника – так, чтобы родители не увидели и не отругали меня за это. Подъедала самые вкусные конфеты из хрустальной вазы за стеклом старого советского сервиза, да так часто, что очень скоро все мои любимые конфеты закончились, и остались одни только противные «ромашки», да «васильки»2. Но самым любимым местом в нашем доме для меня всегда оставался чердак. Там мы хранили старые вещи, игрушки, новогодние украшения и прочий хлам.
Мама, конечно, лазить мне там не разрешала. Говорила, что на чердаке темно, опасно и страшно скрипит пол. И, по сути, не согласиться с ней было нельзя, но детское любопытство так и распирало меня изнутри всякий раз, как я проходила мимо лестницы, ведущей с первого этажа прямиком туда – под крышу.
Чердак казался мне сказочным местом, где я всегда могла найти, чем себя занять: скакать по старой пыльной мебели, разглядывать семейные снимки, высовываться из окна и с высоты смотреть во двор к соседям. Я наблюдала за ними, разглядывала, как участковый дядя Вася в плетёном кресле читает газету, как его жена – тётя Люба – рыхлит землю в своих клумбах. Неподалёку всегда сидела их дочь-старшеклассница, нехотя перелистывающая страницы школьных учебников и время от времени списывающая из них что-то в тетрадь. Они и не подозревали о том, что здесь, на чердаке, сижу я и вглядываюсь в их будничную рутину, вижу всю их жизнь как на ладони. Впрочем, зрелище это быстро вгоняло меня в скуку, и я переключалась на главное сокровище, лежащее на чердаке – старое дедушкино охотничье ружьё.
Оно хранилось у нас как попало, за дверцами деревянного шифоньера3, завёрнутое в белое полотенце. Тут же, рядом с ним, стояли две тяжёлые коробочки с патронами, и, держу пари, если бы правоохранительные органы узнали о том, что вполне рабочее огнестрельное оружие вот так просто валяется у нас дома без сейфа – моим родителям наверняка крепко бы досталось. Но о том, что оно вообще у нас есть никто, конечно, не догадывался, да и в нашем маленьком захудалом городке редко кому было дело до бумажек и проверки чего бы там ни было. И потому, к этому холодному, неописуемо красивому произведению оружейного искусства на рандеву наведывалась лишь я одна.
Из разговоров взрослых я часто слышала, что если где-то лежит ружьё, то однажды оно обязательно должно выстрелить. Тогда я не понимала значения этих слов, и мне казалось, что они говорят про то самое – дедушкино. Я наивно полагала, что оно вот-вот, в любой момент, когда захочет, сможет выстрелить, и жаждала увидеть это собственными глазами. Я разворачивала ружьё из белого полотенца, подолгу рассматривала его тёплого цвета деревянный приклад, водила пальцами по холодному металлическому стволу, касалась спускового крючка. Затем, по обыкновению, брала тяжёлое оружие в руки, садилась на край подоконника и наводила дулом на всё, что только можно, воображая себя в зелёных кучерявых джунглях. И мысленно я стреляла, нажимая на курок, но совсем не в беззащитных воображаемых животных, а в злых людей, задумавших на них поохотиться.
За этим занятием меня однажды спалила моя слишком рано проснувшаяся мама. Перепугавшись, что я могу случайно пораниться, она отняла у меня дедушкино ружьё, замотала его обратно в полотенце и куда-то убрала. Окно закрыла, а меня, крепко схватив за руку, поволокла на первый этаж, теперь уже строго настрого запретив мне посещать мой маленький «сказочный мирок» под крышей дома. Вернувшийся с работы отец перепрятал ружьё, а вход на чердак закрыл тяжёлыми плитами. В следующий раз я оказалась там вновь лишь спустя много лет, незадолго до рождения моего младшего братика. Я снова поднялась по скрипучим ступенькам наверх после того, как на чердаке закончили ремонт и превратили его в мою собственную комнату. Но было уже слишком поздно, и от моего старого уютного места уже ничего не осталось.
23 мая, суббота
– Обещаешь быть моей самой лучшей подружкой? Всегда-всегда! Даже если мы переедем и больше никогда не увидимся. Обещай, что всегда будешь меня помнить!
С Дашей Алексеевой мы познакомились в далёком для нас детстве, из которого мы, в сущности, мало что помнили. Первым днём нашей завязавшейся дружбы было принято считать день рождения её матери, на котором присутствовала вся моя семья и, в том числе, я сама. Как обычно это и полагается у маленьких девочек, насильно сведённых в одной комнате родителями с фразой «ну, поиграйте тут вместе», с первых же минут мы стали лучшими подружками.
Будучи ещё дошкольницами, мы коротали огромное количество свободного времени за игрой в прятки и догонялки, переодеванием в шмотки друг друга (за что нас постоянно ругали наши родители), издевательством над куклами и совместным просмотром кассетных мультфильмов. Больше всего, конечно, нам нравилось носиться по улице с весёлыми криками, не замечая, как быстро проходит время и как скоро пора идти домой. Благо – жили наши семьи по соседству, буквально через несколько домов друг от друга.
– Вот было бы классно, если б мы жили рядом, – мечтательно потягивалась я на солнышке, сидя на скамейке, пока расположившаяся рядом Даша теребила в руках тряпичную куклу в фиолетовом платье и чепчике, с которой в детстве она не расставалась. – Мы бы проделали дырку в заборе и прибегали друг к другу в гости, да?
– Да, было бы здорово, – радостно смеясь, кивала моя подружка.
С детства Даша была из тех девчонок, кто во время жаркого спора предпочёл бы либо отмолчаться в стороне, либо еле слышно протянуть: «Ребят, давайте не будем ссориться…». И долго я совершенно не могла понять, с чем это связано, даже пыталась воспитывать её, учить своему бойкому и смелому характеру, готовности бросаться в бой при малейшей необходимости. Однако, воспитанию Даша поддавалась неохотно и из рук вон плохо, а вскоре и вовсе выяснилось, что её родители и дня не проводят без того, чтобы не ругаться на виду у собственной дочери.
Даша не пыталась никого мирить, заведомо зная, что дело это гиблое, а главное – неблагодарное. Защитишь маму – обидится папа, встанешь на сторону отца – уже мать устроит сцену ревности. Ещё в детстве Даша поняла и приняла важный для себя жизненный урок: в любых конфликтах лучше держаться в стороне и соблюдать нейтралитет. Так и попадёт меньше, и совесть будет честнее.
Когда пришло время, мы обе пошли в школу – в единственное во всём нашем маленьком посёлке городского типа учебное заведение под громким названием «Гимназия №12». С настоящими гимназиями она едва ли имела хоть что-то общее: грязный, кое-где провалившийся пол, советские коричневые доски, по которым и мел-то едва писал. Неровные парты, крашеные розовой малярной краской в попытке скрыть их реальный, весьма почтенный возраст. Здесь мы провели с Дашей одиннадцать незабываемых, во всех смыслах этого слова, лет рутинных мучений, бесполезных зубрёжек и ненависти ко всему сущему. Школа убила во мне последнюю, итак уже еле дышащую где-то в глубине сознания, веру в чудо, уступив место суровой реальности. И едва я переступила порог «Гимназии №12» – садовые цветы и уличные фонари перестали со мной разговаривать.
Училась я, надо сказать, еле-еле вытягивая свои весьма поверхностные знания до уровня четвёрок. Ни один из школьных предметов не захватывал и не пленял моего интереса, и лишь физкультуре удалось найти хоть какой-то отклик в моём сердечке. На удивление, практически растерянная мной детская жажда активности смогла проявиться в физических упражнениях, спортивных играх и беге на дистанцию. Время шло, цифра в заглавии класса менялась, и очень скоро за мной закрепился образ холодной жёсткой спортсменки со свирепым взглядом, серьгой в проколотой брови и ровно подстриженными под шею тёмными волосами.
А вот моя лучшая подружка Даша, чуть более способная к гуманитарным наукам, но всё ещё полный ноль в математике и физике, выросла и расцвела в прекрасную хрупкую девчонку с тонкой шеей и маленькими плечиками. Её длинные шоколадного цвета волосы, по обыкновению сплетённые в широкую косу и слегка выгоревшие на солнце, словно специально подобранный по случаю наряд сочетались с её круглыми голубыми глазами. А свисающая на лицо длинная чёлка обрамляла алые вечно смущённые щёки.
И мы были странной, такой разной по внешности и темпераменту парочкой подруг, но так любили друг друга, что о дружбе ни с кем более, кроме нас самих, речи, почему-то, не шло. Я была для неё тем единственным человеком, который всегда, невзирая на обстоятельства, был целиком и полностью на её стороне. Никогда мне не представлялось ни возможности, ни, тем более, желания выбирать сторону в споре или конфликте, потому что неизменно я пребывала лишь на стороне Даши – единственно правильной для меня стороне. Сама же Алексеева была, пожалуй, последней, ещё не потухшей моей верой во что-то чудесное. По-детски наивную и до сих пор безумно доверчивую, спокойную и такую добрую Дашу я была готова защищать ценой всего. Порой мне казалось, что я способна даже убить за неё, ведь именно эти качества, сохранившиеся в ней, я уже посмела растерять когда-то в себе.
Всё изменилось тогда, когда последние сугробы растаяли, тропинки и соседские клумбы покрылись зеленью, а деревья, наконец, зашумели листвой. К концу близился последний школьный май в нашей жизни: мы заканчивали одиннадцатый класс. На носу экзамены, выпускной и поступление в ВУЗы. И в этот яркий солнечный день мы с моей лучшей подругой Дашей Алексеевой сидели на лавочке, в тени кустов, за железными прутьями школьного забора. Здесь мы прятались от учителей, чтобы моя лучшая подруга могла спокойно покурить.
– Не думай, что я смирилась с этим, – недовольно выдохнула я, кивая головой в сторону сигареты в руках Даши. Осторожно оглядываясь по сторонам, та тихо выпускала изо рта маленькие клубочки дыма и быстро хлопала «кукольными» ресницами. – Я всё ещё считаю, что тебе нужно бросать, пока не поздно.
– Обещаю, я брошу, – умоляюще закатила глаза Алексеева, слегка вздрогнув плечиками. – Экзамены закончатся – и сразу брошу, честное слово!
– Ага, знаю я, как ты бросишь, – я недоверчиво покачала головой и хрустнула пальцами. – Так же, как два месяца назад, и как тогда – зимой. Я не хочу читать тебе нотации, но…
– Это наше последнее общее лето, – вдруг перебила Даша, рассеянно наблюдая за пролетающими по небу птицами. – Совсем скоро всё это закончится. Мы сдадим экзамены и разъедимся в разные города.
Я опешила, прекрасно понимая, что подруга просто попыталась перевести тему. Взглянула на неё украдкой, одаривая слегка раздражённой усмешкой, и тяжело вздохнула.
– Скорей бы, – мрачно пробубнила я.
В недоумении, Даша уставилась прямо мне в глаза, отставив дымящуюся сигарету в сторону. Я тут же спохватилась, едва не закашлявшись от противного запаха дешманского табака и гари.
– В том смысле, – я стала поспешно оправдываться. – Что я хочу поскорее уехать. Ненавижу этот город.
– Я тоже не шибко от него в восторге, – согласилась Даша. – Но неужели тебе ни капельки не страшно?
– Ничуть, – однозначно помотала я головой. – Всё здесь меня раздражает, и я чувствую себя такой ограниченной. Школа, дом – и больше ничего. Кем я буду, если останусь? А в Ставрополе у меня будет хоть какой-то шанс стать человеком. Нет, я хочу поскорее уехать отсюда, забыть этот город и эту школу как страшный сон.
– Не хочу взрослеть, – тихо пробормотала Даша, горько отвернувшись в сторону. – Вот бы лето не начиналось.
Лёгкий, но весьма прохладный весенний ветер трепал шнурки на наших ветровках, под ногами стелилась зеленая трава. Настроения не было совсем. Конец учебного года приближался всё стремительнее, и никто из нас не радовался. Большую школьную перемену мы коротали на свежем воздухе, пробравшись наружу через дырку в школьном заборе, и никто за учениками здесь особо не следил – все были заняты выставлением оценок и суетились вокруг предстоящих соревнований, которые ознаменовали бы собой завершение учебного года и начало лета.
– Директриса идёт, туши, быстро! – испуганно шикнула я, едва завидев выплывшую из-за угла школьного фасада женскую фигуру в толпе школьников.
Даша отреагировала моментально и, бросив бычок на землю, придавила его ногой. Где-то вдалеке действительно прошла старая раздутая директриса. В нашей школе она вела только биологию, и её знание собственного предмета весьма уступало её тучности. Я обернулась на огромный плакат с надписью «Финальные соревнования, забег 25 мая в городской Гимназии №12», который пронесли мимо восьмиклассники под громкие указания учительницы.
– Ты ведь придёшь болеть за меня? – спросила я у подруги, проводив взглядом отдаляющуюся компанию школьников.
– А у меня разве есть выбор? – улыбнувшись, закатила глаза Даша и осторожно потянулась рукой вниз, поднимая с тропинки смятую потухшую сигарету. – Ведь если я этого не сделаю, ты меня из-под земли достанешь.
– И достану! – усмехнувшись, подтвердила я. – Будь уверена, достану. Да и вообще, чем ещё заниматься до экзаменов?
Даша потянулась, сладко зевая и разминая плечи, и руки её случайно ударились о железные прутья старого школьного забора, выкрашенного зелёной краской.
– Завидую твоей целеустремлённости, – хмурясь то ли от солнца, то ли от странного, ни к чему не ведущего разговора, прокряхтела она. – Я вот до сих пор понять не могу, кто я и чем хочу заниматься по жизни.
– Я и сама слабо в этом соображаю, – тряхнув головой, заверила её я. – Знаю только одно: что здесь делать нам нечего. Неважно где, неважно куда, но хочу просто поступить и уехать как можно дальше, и больше никогда не возвращаться.
– И что, даже по мне скучать не будешь? – с какой-то непонятной печалью в голосе хмыкнула Даша.
Я расплылась в снисходительной, но доброй улыбке, глядя прямо ей в глаза.
– Только если по тебе, Алексеева.
После этих слов она потянулась мне навстречу, и мы заключили друг друга в крепкие дружеские объятия.
Объятия Даши всегда казались мне высшим проявлением истинной дружеской любви, быть может потому, что делала она это всегда по-особенному. Все, кого я знала – от одноклассниц до членов моей семьи – лишь слегка припадали одной рукой к моим рёбрам, а другую закидывали за спину, точно мимолётно схватившись за меня и тут же отпуская. Даша же имела привычку крепко обхватывать за шею, со всей искренностью прижимая к себе и давая возможность положить голову ей на плечо. Таким жестом она точно укрывала меня от всего, что происходило вокруг, и так мы сидели на лавочке возле школы, нежно прижавшись друг к другу и раскачиваясь из стороны в сторону, точно пытаясь уснуть.
Даша, как будто, и правда хотела спать. Она закрыла глаза и томно припала головой к собственной руке, обвивающей мою шею. Я же, не в силах сомкнуть глаз даже в столь трогательный момент, продолжала монотонно покачиваться из стороны в сторону, уткнувшись задумчивым взглядом в асфальт. Яркое майское солнышко грело мои щиколотки, пока сами мы сидели в тени, под деревом. Ветер слегка задирал Дашину школьную юбку, и я с досадой подумала о том, что нужно было всё-таки убедить её надеть что-нибудь потеплее. Повсюду на земле валялись мелкие камушки, кое-где выбивалась зелёная трава и маленькие жёлтые цветочки. И всё бы ничего, но почему-то я чувствовала себя сжато и скованно, непонятно откуда на меня находило тянущее чувство тревоги.
Даше как будто было по барабану. Она сладко нежилась, уткнувшись мне в шею, и уже ни на что не обращала внимания. Меня же противное чувство дискомфорта всё не оставляло в покое, и долго я не могла сообразить, в чём же дело, пока вдруг не поняла: кто-то за нами наблюдал.
Что-то кольнуло в левый висок. Я осторожно перевела взгляд и, наконец, поняла, что к чему.
Должно быть, в любом классе имеется такой ученик, который «идеален» настолько, что аж бесит: отличная семья, прекрасные оценки, всегда приветлив и вечно улыбается. Как не посмотришь в его сторону – всегда стоит довольный, с кем-нибудь болтает или повторяет урок. И, быть может, нет в нём на самом деле ничего особенного, и сам ты это прекрасно понимаешь. Но, по каким-то странным непонятным тебе причинам, все вокруг его обожают. В нашем классе таким человеком был Артём Ягелев.
Я не знаю, как ему это удавалось. В школе не было, пожалуй, ни одной учительницы, которая не расхваливала бы Артёма во всеуслышание. Одноклассницы томно вздыхали, едва завидев его издали, а родители на собраниях, не сдерживаясь в чувствах, осыпали паренька комплиментами и всё повторяли меж собой:
«Какой же хороший мальчик этот Тёма!»
Да, Тёма в нашей школе был настоящей звездой – везде поможет, всё подскажет. Одноклассница забыла пенал? – Держи ручку, у меня запасная! Физрук несёт тяжёлую банкетку? – Иван Васильевич, давайте помогу! Классуха сделала новую причёску? – Надо же, Наталия Владимировна, как же вам идёт!
Артём бесил меня всегда даже одним своим существованием. Всё у него было «как надо»: уроки всегда сделаны, рубашка выглажена, с перемены возвращается вовремя. Он участвовал в любой школьной деятельности, ездил на все олимпиады и даже занимал какие-никакие места. Конечно же, он был единственным из всей параллели, кто «шёл» на золотую медаль. Сидеть с Ягелевым за одной партой было невыносимо, так как любое телодвижение или непроизвольно изданный звук карались его жуткой снисходительной улыбкой и просьбой «не шуметь». И именно это и пугало меня в Артёме больше всего: его не сходившая в лица удалая, молодецкая улыбка, которая, в купе с его прямыми чертами лица и светлыми волосами, делала из него героя любого советского агитационного плаката с изображением образцового рабочего. Ни плохие новости, ни грубость и холод, ни даже гроза за окном как будто не способны были вывести Ягелева на иные эмоции, кроме добродушного оскала.
«Ничего страшного, со всеми бывает» – прикрыв глаза, говорил он.
И так во всём. В какой-то момент Артём стал так вездесущ, что скрыться от него стало практически невозможно. Не знаю как вы, но весёлым и жизнерадостным людям я доверяю гораздо меньше, чем злым и угрюмым. Тот, кто вечно улыбается и всегда всем доволен, просто не может быть психически вменяем.
И всё это, хоть и безумно раздражало, меркло на фоне того, что Ягелев был безответно влюблён в Дашу вот уже целый год. В тот момент, когда мы с Алексеевой сидели в тени берёз, самозабвенно обнимаясь, он проходил мимо вместе с директрисой и группой других учеников. Он отстал от компании и, выпрямившись в полный рост, глядел на нас с Дашей издали, словно загипнотизированный. В глазах его читалась какая-то едва заметная детская обида, и если бы я подошла ближе, быть может, разглядела бы в них ещё и ядовитую пошлую ревность.
Я, наконец, отважилась одёрнуть Дашу.
– Что? Что случилось? – не поняла Алексеева и, разомкнув объятия, обернулась.
Он по-прежнему стоял смирно там, где и был до этого. Слегка покусывал губы и глядел на нас, прищурившись.
Осторожно, словно на всякий случай, Даша помахала ему одними пальцами. Я тут же схватила её за запястье, вынуждая остановиться и опустить руку, но Ягелев успел разглядеть её приветственный жест. Он также, весьма неуверенно, но дружелюбно помахал Даше в ответ. Откуда-то донёсся крик директора, и Артём исчез, догоняя остальных.
– Что ты творишь?! – шикнула я на подругу, едва одноклассник скрылся из виду. – Зачем ты с ним заговариваешь?!
– Я не говорила с ним, – искренне удивилась наивная Даша. – Просто поздоровалась. Артёма не было на первых уроках, мы не виделись.
– Кажется, ещё недавно кто-то очень жаловался на него, – с ноткой иронии в голосе хмыкнула я, задрав нос.
Даша устало вздохнула и закатила глаза.
– А-ася… мы уже давно всё выяснили. Он сказал, что я ему нравлюсь, а я сказала, что он мне – нет. И мы остались друзьями.
Руки мои сплелись на груди, и я недоверчиво дёрнула проколотой бровью.
– В гробу я видала такую дружбу, – весьма прямолинейно отреагировала я. – Моя тётя говорит, что нельзя дружить с тем, кто уже попытался эту дружбу разрушить.
– Ты преувеличиваешь, – отмахнулась Алексеева. – Нельзя же думать обо всех людях плохо, иначе жить станет невыносимо.
– А если думать обо всех подряд исключительно хорошо – и вовсе жить перестанешь, – усмехнулась я и саркастически поджала губы.
Телефон в моём кармане вдруг издал короткий звон. Вытащив его, я взглянула на экран.
«Хай. Как дела?» – было написано в пришедшем уведомлении.
Губы мои дрогнули было в усмешке, но я вовремя сжала скулы и опустила телефон обратно в карман.
– Кто написал? – без задней мысли спросила меня любопытная Даша.
– Так, никто, – ответила я.
Прозвенел звонок, а это значило, что уроки на сегодня окончены и все, наконец, могут идти домой. Все, кроме нас с Дашей, потому что из всего класса именно нам выпала «честь» рисовать стенд-газету для поддержки участников предстоящих соревнований.
– Тебе не кажется всё это каким-то нелогичным? – я покидала вещи в рюкзак, одним рывком закинула его на плечо и стала ждать, пока соберется Даша. – Почему я должна рисовать плакат, если я сама – участник забега?
– Потому что тебе нужно выслужиться перед классухой, – вздохнула Даша, методично складывая учебники в сумку. – У тебя средний балл по географии висит между «четвёркой» и «тройкой». А я просто неудачно попала учительнице под руку, когда шла с тобой рядом.
– Мы с тобой всегда рядом, – усмехнувшись, я приобняла её за плечи и пару раз ободрительно прижала к себе. – А вообще, «четвёрка» по географии – это, конечно, крайне соблазнительно. Но боюсь, что знания местоположения источников руды – это последнее, что пригодится мне в жизни.
– Именно после таких фраз обычно и становятся миллиардерами, – хмыкнула Даша, после чего мы обе рассмеялись.
Мы вышли из кабинета, активно рассуждая о важности школьных предметов и двигаясь в сторону своего класса. По коридору туда-сюда сновали ученики и учителя, спешили к гардеробу за своей одеждой. На лестнице как всегда было не протолкнуться, и пришлось взяться за руки, чтобы не потерять друг друга в толпе.
– Эй, ты там жива? – обеспокоенно обернулась я на подругу, когда мы, наконец, минули ступеньки.
Даша ничего не ответила и лишь коротко кивнула головой. Мы поравнялись друг с другом, и собрались было идти дальше, как вдруг, прямо перед нашими носами, возник Артём.
– Привет, – как всегда, Ягелев улыбался своей неотразимой белоснежной улыбкой.
От неожиданности мы обе чуть не прошлись ему по ногам, а Даша едва не выронила ватман.
– Ягелев, мать твою! – испуганно выругалась я. – Ты что, из-под земли что ли вырос?!
– Извините, я просто помочь хотел, – неловко улыбнулся Ягелев. – Увидел, что вы тяжести несёте, и решил…
Я резко обернулась на Дашу, сжимающую в руках несчастный ватман, и вновь обратилась к однокласснику:
– Ага, как же! Бумага метр на полтора ведь такая тяжёлая!
– Ася, прекрати! – неодобрительно шикнула на меня подруга, после чего мягко улыбнулась, обращаясь к Ягелеву: – Тём, спасибо, мы справимся.
– Вот именно, – отчеканила я, повторив за ней. – «Справимся», слышал? Отойди в сторону, проход загородил. Ты как вообще на четвёртом этаже раньше нас оказался?
В своей обыденной манере, Ягелев слегка прикрыл глаза и снисходительно-раздражённым тоном заявил мне прямо в лицо:
– Просто хотел поздороваться.
Ледяным взглядом я полосонула его снизу вверх. Артём стоял на пару ступенек выше, как всегда – гладко выглаженный, идеально постриженный, в этих своих строгих школьных брюках, белой рубашке и затянутым на шее серым галстуком – чуть ли не единственный в школе, соблюдающий правила ношения формы. Он опирался одной рукой о край перил, а другую, полусогнутой, держал на уровне торса. Взгляд его при этом слегка пропускал незаметную никому, но такую очевидную мне надменность, самолюбие. Держу пари, он и сам был от себя в восторге, хотя и мастерски скрывал это на людях.
Между тем, Ягелев загородил нам проход, нагло и бесцеремонно, словно пытаясь помочь, но, на самом деле, явно пытаясь отвлечь. На любую из девчонок нашего или какого-нибудь другого класса это легко сработало бы, но со мной подобные фокусы не проходили никогда.
– Мы очень спешим, – отрезала я и попыталась обойти одноклассника, но тот вновь возник на пути.
– Я не с тобой разговариваю, Шарапова, – сдержанно и спокойно ответил мне он.
Упоминание моей собственной фамилии его голосом резануло по ушам.
– Даша тоже спешит, Ягелев, – едко передразнила Артёма я, и раздражённо дёрнула щекой. – Поговорите как-нибудь в следующий раз. Скажем – через годик-другой, ты будешь свободен?
Не знаю, как ему удавалось держаться особняком перед моими комментариями. Скажу без утайки: на месте самого Артёма я бы уже давно двинула самой себе как следует, но Ягелев продолжал интеллигентно проглатывать каждое моё слово, совершенно никак на них не реагируя.
Зато, на сей раз, от реакции не воздержалась Даша. Она больно ущипнула меня вбок, и вновь улыбнулась однокласснику:
– Тём, нам и вправду пора, Наталия Владимировна будет ругаться. Мы итак задержались. Поговорим позже.
С этими словами, она мягко оттолкнула меня вбок, поднимаясь наверх. Без лишних слов, Ягелев подвинулся, уступая ей место и провожая удаляющуюся девушку взглядом, а затем вновь молча обернулся на меня.
– Через го-од… – почти одними губами сладко пропела я, проносясь мимо его уха, и тоже скрылась в толпе школьников.
В классе было тихо как в гробу, и только стук настенных часов и редкое клацанье ногтей Наталии Владимировны по компьютерной клавиатуре нарушали молчание. Пока классная руководительница выставляла оценки за минувший урок, мы с Дашей методично раскрашивали плакат для предстоящих соревнований, тихонько разговаривая о своём.
– Всё это меня начинает напрягать, – тихо начала вдруг Даша. – Я всё могу понять, я ему нравлюсь и всё такое, но в последнее время Артём стал слишком уж…
– Навязчивым? – хмыкнула я. – Да уж, прицепился, как лишайник.
– Да, – подхватила подруга. – И по началу, это было даже мило: шоколадки, открытки, записки с сердечками на парте и сообщения со смайликом в конце. Но я ведь сразу сказала ему о том, что никаких чувств не испытываю. И он ясно мне ответил, что всё понял. Так с чего вдруг Артёму снова потребовалось ходить за мной?
– А просто послать его куда подальше ты не пробовала? – усмехнулась я, не отрываясь от раскрашивания плаката фломастерами. – Обычно, это самый действенный способ. Меня он ещё ни разу не подводил.
– Не могу я, – устало вздохнула Даша. – Посылать людей, особенно тех, кто тебя любит – неправильно. Я бы не хотела, чтобы меня послали.
– А преследовать девчонок, которые тебя терпеть не могут – надо думать, просто замечательно! – всплеснула я руками.
Даша промолчала, прекрасно понимая, что я права, но, по-видимому, так и не найдя, что мне ответить. Она очерчивала текст на ватмане разноцветными линиями, бездумно подрисовывала к картинкам тени и чёрточки, а глаза её, тем временем, глядели в пустоту. Украдкой я поглядывала на неё и видела беспокойство на лице подруги, но не знала, чем ей помочь.
Всё же, при всей моей любви к детской беззаботности Даши, был у этого один существенный недостаток – в силу своей широкой душевной доброты она совершенно не умела отказывать. И сколько бы я не твердила подруге о том, что не следует открываться малознакомым людям и во всех нужно видеть потенциальную опасность, для Даши все вокруг – напротив – были потенциальными друзьями. Вот уж неудивительно, что когда по уши влюблённый в свою одноклассницу аж с лета прошлого года добрый и искренний Артём, наконец, попытался с ней подружиться – наивная Алексеева не заподозрила ни малейшего подвоха. Она спокойно разговаривала с Ягелевым на переменах, когда тот подходил к ней и затевал беседу о тракторах и квантовой физике. Улыбаясь, любезничала с ним и даже позволяла садиться рядом с собой в столовке, слушала его и что-то рассказывала сама.
– Это невероятно, он словно знает обо мне всё! – восторгалась Даша, когда мы вместе шли домой из школы. – Все мои интересы, вкусы и предпочтения! И мы с ним, оказывается, так похожи!
– Да уж, класс… – равнодушно тянула я в ответ.
Каким-то образом он нашёл все её социальные сети и стал написывать целыми днями, особенно тогда, когда Даша заболевала и не приходила в школу. Они стали проводить друг с другом всё больше времени, и очень скоро я была вытеснена из окружения лучшей подруги, словно старая ржавая шестерёнка.