Глава 13. Подарок из прошлого.
– Как думаете, стоит? – обернулся на парней Чехов, тыкая пальцем в список цен на билеты. – Мне кажется, нет. У меня от отцовских денег копейки остались, Адаму зарплата только завтра придет, а вам двоим до стипендии как до Китая. – пожал он плечами и отошел.
Есенин цокнул, подобрался к плакату и кивнул. Над его головой стояла красивая надпись «Московский зоопарк», парни проходили мимо и решили заглянуть, сколько придется платить за билет. Если недорого, думали, посетят, но цифры бедных студентов и музыканта не радовали, поэтому надежды Вани кинуть Чехова к крокодилам и посмотреть, что будет, провалились. Булгаков разглядывал изображение лани на стене, когда увидел, как с удивительно сконцентрированному поэту сзади подбирался какой-то парень. У него были взлохмаченные волосы, красная бандана, желтая длинная рубашка и кожанка с огромным «punk is not dead» на спине. Он заметил, что Саша таранит его взглядом, прислонил палец к губам и резко набросился сзади на Есенина, так что тот рефлекторно вскрикнул и ударил юноше в грудь. Тот согнулся и засмеялся:
– Есенин, черт, что за атака?
– Да ну! Дэн! – завопил Ваня, кидаясь обнимать товарища. – Чего ты не написал, что вернулся из Таганрога? Я бы зашел к тебе. Как я рад тебя видеть! Сколько мы не виделись? Год?
– Ну, примерно месяц, мужик. – разогнулся и улыбнулся парень, оглядывая застывших парней. – Это твои друзья? Познакомь.
– Ну, я думаю, ты о нас и так слышал. – ласково ухмыльнулся Коровьев.
Дэн потупил глаза, Ваня сделал то же самое.
– Вообще нет… Меня Дэн зовут. – постарался сменить обстановку юноша, но глаза товарищей расширились, и они молча посмотрели на смущенного Ваню.
– Вот Адам, Сашка, Витя и Женя… мы живем вместе… уже полгода.
– Ничего себе. Рад познакомиться. Приводи их в «Осьминога». – кратко и застенчиво пробормотал парень.
– Ага, разумеется, – закатил глаза недовольный таким развитием событий Чехов. – Мы придем.
Дэн почесал шип на своей кожанке, пересекся глазами с Ваней, и они засмеялись, обнявшись.
– Есенин тебе вообще ни разу о нас не рассказывал? – закачал головой Булгаков.
Все парни застыли, сунув руки в карманы, а Ваня, отцепившийся от Дэна, только громко выдохнул, словно только что на голову прохожему упала каша, которую он вывалил из окна, чтобы не есть.
– Тайное становится явным. – почесал затылок Базаров.
– Подождите, а кто из вас Чехов?
Женя вскинул голову, немного покраснев, и спокойно представился, вслушиваясь в каждое слово Дэна. Художник заковырял запястье в вязаном браслете и сунул руки под свитер.
– Про тебя вот Ваня постоянно говорит. Ты классный, судя по его словам. Говорит, лучшее, что в жизни его случалось. – улыбаясь, пробормотал друг Есенина.
Чехов посмотрел на теребящего штанину Есенина, их взгляды пересеклись, и в них промелькнуло это невероятное чувство искренности, доверия и бесконечного признания. Женя ничего не сказал, но по всему его существу было понятно, что, если бы не самоконтроль, он был прыгал на месте от радости.
– Дэн, поможешь с одним делом?
– Конечно, чувак. Для тебячто угодно. – расслабленно встрепенулся Дэн.
– Мы войти хотим, а денег нет. А вот у несовершеннолетних вход бесплатный. Ты же тут волонтер, устрой что-нибудь. – подмигнул Ваня, отклоняясь назад.
– Без проблем. – захохотал Дэн и остановился у турникета. – Покажите паспорта.
Юноши с максимально серьезными лицами раскрыли документы, и Дэн, наигранно реагируя на каждый из них, пропустил по ту сторону, не взяв ни копейки.
– Ого, а ты выглядишь старше. Тебе действительно 14? – воскликнул парень, читая удостоверение Вани. – Надеюсь, меня не штрафанут. А то ты платить будешь! – прошептал он проходящему через дверцу Ване. – Все, товарищи, удачи. Заскакивайте в «Осьминога». – Дэн помахал и сделал жест рукой, призывая уходить, пока не подскочили люди статусом повыше.
Есенин с ребятами быстренько убежали в сторону прохода на территорию зоопарка, Ваня перекрестился, досчитал до трех и сразу услышал гневный шепот Адама:
– Почему ты ему про нас не говорил?
– Не находилось момента. – начал оправдываться Есенин.
– Мы же твои друзья.
– Не всем обязательно знать подробности моей жизни. – язвительно тявкнул он. – Все, закрыли тему. Пойдем собратьев Чехова смотреть. – Ваня направился в сторону корпуса с обезьянами.
Все четверо переглянулись, пожимая плечами. В целом, все логично: это Есенин – никогда не знаешь, что он выкинет в этот раз. Товарищи остановились около большой клетки с носящимися лемурами. Эти маленькие серые обезьяны скакали, словно дуновения ветра, врезались в стекла, чем напугали застывшего Булгакова. Они прижимались к друг другу, поднимали свернутые в овал хвосты, напоминающие чем-то проволоку. Их шерстка короткими столбиками была накрыта солнечным одеялом. Женя достал из рюкзака блокнот и карандаш и, пока остальные парни наблюдали за поведением животных, начал зарисовывать.
– У некоторых лемуров длина хвоста превышает длину тела. – спокойно произнес Базаров.
– Идем дальше! – контрастно громко закричал Есенин.
– Нет, парни, подождите. Я хочу нарисовать одного.
– Если ты очень хочешь накалякать обезьяну, то достаточно будет автопортрета. Идем, идем. Там росомаха бегает. – потянул его за плечо Ваня.
– Да сам ты росомаха! Идите смотрите, я подойду.
– Заблудишься.
– Клетка напротив, – закатил глаза Женя.
Есенин отцепился от него, высунул язык и произнес:
– Чехов – обезьяна. – сунув руки в карманы и повернувшись на носках, парень ушел в сторону бегающего хищника, все, кроме художника, направились за ним.
Небольшое по размеру коричневое существо, напоминающее недоростка-медведя, шаталось из угла в угол клетки по ровной траектории. Сколько бы товарищи не стояли, наблюдая, росомаха ход не поменяла, лишь один раз уткнулась когтями в стекло, видимо, пытаясь съесть Булгакова.
– Росомаха может убить добычу в пять раз больше себя. – решил покичиться знаниями по биологии Базаров.
– Жесть. Как вы думаете, если Чехова с этой штукой оставить, то кто кого первый съест? – раскинул руки Ваня.
Коровьев закатил глаза со всего своего морализма, Витя принялся рассчитывать, а Булгаков не задумался ни на секунду.
– Обезьяна очевидно слабее росомахи.
– Хорош! – протянул Есенин и пожал руку Саше.
Адам, решивший игнорировать шутки своих друзей, поднял голову и принялся рассматривать желтый советский дом, в который упиралась клетка с хищником. Он казался чем-то необъемлемым и высоким, как само небо. А под светом утреннего солнца так вообще потерял реальность и объективность, лишь отражал лучи великого светила.
– Круто здесь жить, наверное, – задумчиво пробормотал музыкант.
– Что крутого? Проснулся, а с тобой росомаха. – стукнул его по плечу писатель.
– У меня такое каждый день. – послышался сзади голос Чехова, успешно добравшегося до друзей. – Есенин – росомаха.
– Ну, это покруче, чем обезьяна, звучит. – Ваня уставился на блуждающее животное. – Чего он ходит и ходит? Может, он бешеный?
– Энергичный просто. Я же говорю, это ты. Пойдем, парни, я увидел там указатель на павильон ночных животных. – Чехов заручился всеобщими кивками и зашел в корпус обезьян.
Вообще, зря он это сделал. Проходя мимо любого животного, слышался радостный крик Есенина: «это ты!»
– Гляди, Чехов, какой волосатый обезьян! Это ты. Ого, а этот банан выронил. Ну вообще ты.
Женя закатил глаза и потрепал беспечного друга по голове. Вся пятерка спустилась вниз и начала оглядываться. Вокруг стояла полная темнота, и лишь редкие ультрафиолетовые лампы озаряли пустоту этого сумрака. Глаза отказывались привыкать, поэтому Ваня еще на входе успел врезаться в старушку и чуть не сбил ее с ног.
– Чехов, ты нас сюда привел, чтобы от обезьян подальше уйти? Это какой-то семейный конфликт? Банан не поделили?
Все парни уже перестали воспринимать насмешки своего рыжего друга в штыки, поэтому лишь спокойно улыбались на все его слова. В один момент Есенин сорвался с места и бросился к клетке, само собой поскользнувшись на влажном полу. Он не упал, ведь успел схватиться за ограждение перед стеклом. Поэт раскрыл рот и начал оглядываться.
– Это что за Бобик? – выкрикнул он, заставив тем самым всех товарищей подойти к стеклу.
За ограждением круги наворачивало подобие слона, правда, с волосами, тупым рыльцем и огромными острыми ушами. Это нечто гуляло по углам, нюхало землю и что-то жевало своими крошечными инопланетными зубами. Коровьев склонил голову, разглядывая зверя, казавшегося в темноте пришельцем, правда, упавшим с летающей тарелки, отсюда немного помятым. Базаров прочитал надпись на табличке, приклеенной высоко в углу.
– Это трубкозуб.
– А как он так? А почему? А зачем у него уши такие? А он может меня съесть? Жесть он, конечно, забавный. Я его люблю. – перебивал самого себя по-детски удивленный и схватившийся за голову Ваня. – Чехов, а почему у нас такой штуки нет дома?
Женя выждал паузу и цинично выпалил:
– Дорогой, нашим детям нужна новая обувь.
– Жень, а ты можешь эту собаку зарисовать? Ну вы посмотрите, какие уши! Жесть. – Ваня очень ярко вопил это на весь зоопарк, казалось, что даже на другом конце было слышно удивление парня от этого причудливого создания. – Чехов, ты вырубаешь смотрителя, а я забираю трубкозубра.
– Трубкозуба.
– Неважно. Чехов, давай на раз-два-три.
Женя закатил глаза, и Есенин цокнул. Он скрестил руки, помахал напоследок удивленному животному и начал отстраненно шататься у клеток.
– Я сегодня же тату набью с этим недоразумением. Где, думаете, лучше: на ноге или на плече?
– На плече больше подходит, у тебя на ноге банан нарисован. – серьезно вступил в разговор Адам.
– Так вот почему меня так Чехов любит! – подмигнул товарищу Ваня.
Спустя несколько минут блужданий по темным коридорамдрузья вышли на свет. Без особого интереса они посмотрели на худых, словно палки, жирафов, делящих одно поле на двоих с зебрами, и некоторое время постояли у вольера с медоедами, но тем было, видимо, совершенно все равно, поэтому этих зверьков увидеть не удалось. Булгаков и Базаров сели отдохнуть, а Коровьев и Есенин, полные сил в любое время суток, подошли к импровизированной горе, по которой гуляли козлы с закрученными рогами. Один из козлов застрял в деревянной кормушке с сеном и очень жалобно блеял, царапая крышу над собой.
– Это ты. – спокойно произнес Ваня, Адам засмеялся.
– Парни, – прозвучал голос Саши. – А вам не кажется, что кого-то не хватает?
Есенин переглянулся с Коровьевым, Базаров указал на себя, как бы подтверждая, что он на месте.
– Так. – выпрямился Есенин и неожиданно заорал, – О нет! Мы потеряли обезьяну! – однако шутить времени не было, ведь где Чехов никто не знал на самом деле. – Давайте разделимся и пойдем его искать. – резонно выдохнул он.
– Ага, ты его найдешь первым, и тогда потеряетесь уже вместе.
– С чего ты взял, что найду его именно я?
– Вас тянет к друг другу. – пожал плечами Булгаков. – Ладно, если через десять минут не отыщем, собираемся около козлов. Адам, иди туда, Витя, дойди до обезьян, я поблуждаю у африканских животных. А Ваня… ну, короче, воспользуйся интуицией.
Все товарищи переглянулись, кивнули и разбрелись искать художника. Среди обезьян Базаров не узнал ничего существенного, правда, его сбила с ног какая-то бешеная девочка, Булгаков испугался жирафа и решил, что дальше не пойдет, а Коровьев полностью спокойно переворошил весь оставшийся зоопарк. Есенин с улыбкой на лице слетел по перилам вниз, к отделу ночных животных. Он стал вглядываться в лица в упор, несколько раз осмотрел клетки – кто знает этого Чехова, может, залез куда-то – и наконец добрался до угла, где по-прежнему бродил тоскливый трубкозуб. Отложив поиск друга, Ваня наклонился к стеклу и продолжил свои наблюдения за этим удивительным созданием. Однако моральные принципы стали выше, чем интерес, и поэт, выдохнув, принялся оглядываться.
И насколько же прав был Булгаков, сказав, что их с Чеховым к друг другу тянет, ведь художник самозабвенно рисовал что-то, спрятавшись под темнотой коридоров. Есенин подскочил к нему, тем самым сильно напугав.
– Женя! Ты что тут стоишь?Пойдем. Все ребята волнуются. Сашу направили со львами бороться.
– Я нарисовал.
– Что?
– Как ты просил. Трубкозуба. – Чехов вырвал из блокнота листок с вычерченным животным с черной точкой на правом ухе и сунул в руку Ване, стыдливо отворачиваясь.
Есенину хватило одного взгляда на изображение, чтобы кинуться обнимать друга. Он не говорил ничего, все слова сейчас были бы лишними. Чехов обнял товарища по диагонали через плечи и благодарно выдохнул. Женя, ведущий себя надменно и язвительно, понимал, что этого рыжего идиота, называющего его обезьяной, очень любил. Наверное, больше, чем себя. Художник обнимал своего лучшего друга, пахнувшего медом и сигаретами, такого смешного и наивного. С каждой секундой нахождения рядом с ЕсенинымЖеня понимал, что не существует в мире, наверное, людей таких же. Ваня засмеялся ему в плечо.
Друзья вышли на улицу, поэт зашагал немного спереди, чтобы пробиться сквозь толпу, которая наблюдала за чешущей себе голову огромной гориллой. Парень сам смог через спины людей проглядеть эту черную обезьяну, и как раз в моменте такой отвлеченности чьи-то руки крепко схватили его за плечи. Ваня дернулся и увидел перед собой очень симпатичную девушку. С первого взгляда была это обычная вездесущая армянка, но чем дольше ты смотрел в ее глаза, там больше осознавал, что онанастоящая красавица. Длинные и черные, как смоль, волосы падали на плечи ровными, чуть ли не воздушными, изгибами, удивительно глубокие голубые глаза выделялись на фоне смугловатой кожи двумя озерами в бескрайней пустыне, а нос с горбинкой создавал впечатление абсолютной нереальности девушки. Черное платье струилось по ее тонкому телу, а пальто аккуратно висело на острых плечах.
– Хеттский? – воскликнула она, убирая с плеч остолбеневшего Вани руки. – Сколько лет сколько зим!
– А мы знакомы? – перебил ее энтузиазм юноша.
– Я Аля, мы в одном классе учились.
Глаза Есенина округлились, и он заулыбался.
– Да ну? Ты так изменилась.
– Знаю, знаю. В школьные годы я была просто толстушкой. А вот тебя я из сотни узнаю. Это твой друг? – указала Аля на топчущегося сзади Чехова.
– Ага. Это Женя. Но мы тут еще с некоторыми нашими друзьями, поэтому Женя может пойти к ним, – выделяя интонацией, намекнул Ваня.
Чехов кивнул, усмехнулся наигранно разочаровано и ткнул Есенина в бок.
– Не теряйся только. Если что, звони мне или Саше. – художник скрылся в толпе, подмигнув другу, как бы активируя его на действия.
Девушке ничего объяснять не пришлось, она сама схватила под руку писателя и увела прочь от сборища народу. Ваня улыбнулся и посмотрел сверху вниз на смело шагающую и такую изменившуюся одноклассницу. Походка ее была резвой и уверенной, двигалась девушка как хорек – быстро и суетливо, но нельзя было сказать, что такое Есенину было не по нраву.
– На кого сейчас учишься? – завязал диалог парень.
– На стоматолога. Скука смертная. – закатила глаза и засмеялась Аля. – Поступила кое-как в третий мед, хотя всегда хотела стать актрисой. Родители уговорили отказаться и поступать на «стабильную специальность». Мол, мы стоматологи уже пятьсот поколений, ты тоже иди.
– Ого. Ну, я помню, ты постоянно просилась к нам в школьный театр, но тебя не брали.
– А ты на кого поступил?
– Я на писателя. Но, честно, мне тоже не сильно нравится.
– Почему? Вроде творческая специальность. Ты всегда сочинять любил.
– Творчество творчеством, а филология, честно, совсем мне неинтересна. Приходится прогуливать пары и за счет друзей сдавать сессии. – он поднял брови. – Я же в мед всю жизнь хотел, но биологии и химии как огня боялся.
– Какие у нас ситуации противоположные. Я хотела на творческое – пошла в медицинский. А ты наоборот. Здорово. – девушка снисходительно наклонила голову и очаровательно улыбнулась Ване.
– Да, вот так и живем. – в ответ ласково произнес писатель. – Помню, ты в меня в одиннадцатом классе была влюблена. – резко он перешел к козырям.
– Было такое, да. Вот только не только в одиннадцатом, вообще все школьные годы.
– Серьезно?!
– Ага. А ты меня не замечал, и мне казалось, что я в фильме каком-нибудь. Ты такой красивый, популярный, наглый и дерзкий, а я скромная маленькая толстушка. Добиваюсь твоего внимания, записки в пенал кладу.
– Так это ты клала?
– Ну, а кто же еще? Ладно, в твоем случае многие. – Аля хихикнула. – А потом я представляла, что я изменюсь, стану очень красивой, и мы поженимся.
– Ну слушай, ты почти все из плана сделала. Осталось пожениться. – как бы ненароком юноша перевел руку девушке на талию, такую тонкую и аккуратную.
– Ваня, а ты общаешься с кем-то из ребят?
– Да, с Сашей Касаткиным. Мы сейчас живем вместе. Может, помнишь его, бледный, тощий и скромный такой. – задумчиво помахал пальцем Есенин, остановившись у вольера с волками.
Девушка ахнула, наклонилась к заборчику и начала, восторженно хлопая глазами, следить за этими животными. Она убрала прядь за ухо, и Ваня заметил, что ему стало абсолютно все равно на волков – взгляд был устремлен на красивую Алю, так мило и наивно следящую за дикими собаками. Есенин поставил локоть на железное ограждение и, улыбаясь, осматривал свою новую старую знакомую. Наконец она очнулась от завороженного наблюдения, засмеялась и произнесла:
– А я вообще ни с кем не общаюсь. У меня и подруг-то толком не было. А как так случилось, что ты с Сережей и Володей не дружишь? Вроде такими товарищами были. Я вот наоборот считала, что с Сашей вы скоро разбежитесь, а с этими двумя – нет.
– Они плохо сдали экзамен, а я хорошо. Из-за этого, собственно, и поругались, я стал пытаться учиться, а они сразу пошли на работу. Касаткин меня к себе жить позвал, вот и все. Он классный.
Девушка задумчиво кивнула.
– Помню, как вы с Сережей уши друг другу в школьном туалете цыганской иглой прокололи, про вас все говорили.
– О да, было такое. До сих пор сережка есть. – Есенин отодвинул волосы, показывая кольцо на хряще.
– Я вам еще на следующий день сережки из медицинской стали принесла, думала, смогу помочь, да и тебе понравиться. Но, как оказалось, я была не единственной с такой идеей. – Аля снова засмеялась.
– Я уж не помню, кто тогда нам дал их.
– Катя. Все девчонки тебя к ней ревновали. Сколько раз вы расставались и сходились заново? Десять?
– Примерно столько, наверное. Аленька, я уж не помню. Только припоминаю, что она бешеная была какая-то и постоянно меня пыталась поймать. И ногти эти ее розовые. Вообще кошмар. – он наигранно дрогнул и указал девушке на киоск с продуктами.
– Тебе что-нибудь купить?
– Да не надо, у меня есть деньги.
– Эй, нет, постой. Считай эту прогулку за свидание. Я оплачу. – Есенин очаровательно заулыбался и подмигнул, а после обратился к кассиру с просьбой продать сладкую вату и бутылку лимонада.
Забрав ее, пара опустилась на скамейку около пруда. Ваня положил руку на спинку за девушкой, словно приобнимая ее.
– Я на свидании с Ваней Хеттским – несколько лет назад я бы умерла от такой информации. – улыбнулась Аля.
– Знал бы я, какая ты интересная и веселая, женился бы еще в восьмом классе.
Девушка стеснительно покраснела и убрала волосы за ухо.
– А помнишь, какая у нас физичка сумасшедшая была?
– Да! Мы с парнями ее тайно называли грибом. Прическа такая всегда, как шляпка, может, помнишь. – захохотал Есенин.
– Ага. Я еще физрука страшно не любила.
– Не знаю, мне он всегда нравился. Классный мужик же, с юморком, понимающий. Я же, несмотря на образ, особо спортивным никогда не был, однако с физруком всегда по-дружески были, он и рассказы мои читал.
– А помнишь, как Гриша разбил горшок с цветком в кабинете математики?
И понеслось. Старые школьные истории – такие беспечные и легкие, наполняющие сердца бесконечной ностальгией и чувством чего-то родного, но такого далекого. Перебирая смешные передряги, обсуждая учителей, двое этих, совсем отстраненных раньше ребят, словно возмещали все то потерянное. Не было в разговоре ни злости, ни обиды, лишь смех и легкие объятия. Аля вся светилась, как фонарик в темном лесу, а Ваня на некоторое время даже задумался: может, именно с ней у него наконец получатся серьезные отношения? Может, эта девушка, которую он раньше не замечал, и есть та самая. Единственная и неповторимая.
– А ты еще стихи пишешь? Или на прозу перешел? – Аля положила руку на грудь юноше.
– Пишу.
– А о чем пишешь?
– Да обо всем. О жизни, о мечтах… о любви.
– О любви? – заигрывая, сощурила красавица глаза. – Кому-то посвящаешь? Будет обидно, если ты женат.
– Я не женат, и девушки у меня нет. Но, Аленька, я же поэт, чувства – моя стихия. – он немного наклонился вперед и прямо в губы девушке прошептал.– Хочешь, я посвящу их тебе?
Она вся зарделась, притянула к себе и, когда Есенин закрыл глаза, чтобы поцеловать, резко вылила на него всю бутылку купленного лимонада. Ваня опомнился, отлетел на другой конец лавки, стирая с лица липкую зеленую жидкость, и громко сказал:
– Ты чего творишь?
– Хеттский, это все, конечно, очень мило, но послушай-ка, – она резко завопила, – я никогда не забуду, как ты выставил меня посмешищем перед всей школой на выпускном. Я просто хотела признаться тебе в любви, а ты… ты засмеял меня со своими друзьями и попросил световика перевести все софиты на плачущую меня! Конечно, тебя послушали, ты же Ванечка Хеттский – гордость нашей школы, стобалльник, талантливый творец, а какой красавец! А мне было больно, ты не думал? Я сразу убежала домой, пока вы весь праздник смеялись надо мной! – Аля вскочила с лавки и со всей силы дала пощечину бывшему возлюбленному. – Думал, я все это забыла?
Она развернулась на носках, послала воздушный поцелуй и убежала в другую сторону. Ваня сидел, раскрыв рот, и глядел ей в след. Однако рухнувшие надежды о красивой свадьбе, собаке и квартире в Медведково быстро сменились пониманием, что юноша весь в лимонаде – липкий и уже пыльный. Прохожие постоянно оглядывались на него и хихикали, но Есенин не стал меланхолично глядеть ей в след, а лишь вскочил и кинулся звонить товарищам. Через пару минут они встретились и начали очень удивленно осматривать своего ловеласа друга.
– Что случилось?
– Мое дикое прошлое отыгралось! – закричал злой Ваня. – Черт ее за ногу, эту Алю!
– Алю?! – выкатил глаза Булгаков. – Тебя облила какой-то липкой штукой Аля? Это с ней ты гулял? – увидев кивок, Саша не сдержался и засмеялся.
Чехов хохотал уже давно, но после грозного взгляда Вани остановился и поджал губы. Базаров и Коровьев одновременно цокнули.
– Ну ладно тебе, у меня есть салфетки. Лицо и руки ототрем, а одежда… Да черт с ней. – махнул рукой Адам.
Ваня с удовольствием перехватил салфетки и стал агрессивно оттираться, вскоре целая пачка закончилась, а левая рука Вани все еще была грязной. Он прорычал и кинул пустую упаковку в мусорку.
Коровьев оглядывался, жмурился и начинал играть в гляделки с солнцем, еще не дошедшим до своего пика наверху неба. Снующие люди прятались в теньке, и лишь пятеро друзей не скрывались от его света и шагали прямо под лучами. Дома блестели под очарованием этой звезды, а высотка, у подножия которой и находился зоопарк, пылала своей величавостью, как огромный орел, остановивший полет посреди города. Каменные очертания красивейших стен отражали лучи и смело подчеркивали свою прелесть. Адам вскинул голову, оценивая верхушку здания, и у него захватило дух. Коровьев потянул за рукав Сашу, а тот позвал остальных.
– Вань, успокойся. Адам зовет чего-то.
Целенаправленно музыкант пошел к Большому пруду и остановился у него. Парни ожидали услышать что-то поучительное или, как минимум, доброе, но рука Адама легла на плечо стоящего рядом Жени, Чехов в свою очередь приобнял липкого Ваню, так цепочка перешла на замершего с краю Базарова.
Так они и стояли, обнявшись, впятером. Глядели на водную ткань, по которой сновали туда-обратно величавые белоснежные лебеди, носились крошечные утки с зелеными головами, склонялись аккуратные тени деревьев, как нефть, расползающаяся по океану. Светило в глаза пятерым товарищам солнце. Базаров наклонился вперед и пересекся взглядом с Коровьевым. Медик улыбнулся. Все стало как раньше. Бесконечный небесный простор над головами со взъерошенными волосами, пустая глубина пруда, рыжие, правда, склеенные, пряди Есенина, беснующиеся на макушке, острие высотки, таранящее облака, как ракета. И пятеро лучших друзей, крепко и душевно обнявшиеся. В них была вся жизнь. Кто знает, может, это именно парни освещали Москву в тот спокойный осенний день?
Есенин дернул за плечо рисующего Чехова и опустился рядом на кровать. Его глаза заговорщицки замерцали. Женя вопросительно взглянул на товарища, а тот, ничего не сказав, закатал рукав, обнажив плечо, на котором красовалась только что набитая татуировка, еще заклеенная пленкой, но даже сквозь нее было возможно разглядеть быстрый и неаккуратный рисунок трубкозуба. С черной точкой на правом ухе.
Конец.