Loe raamatut: «Азартная игра со скрытым Козырем»
Пролог
Снова где-то капает вода… Для меня этот раздражающий звук стал привычным. Капли, словно секунды, отсчитывают мое время, проведенное здесь… или я ошибаюсь и это обратный отсчет последних дней моей жизни…
Я лежу прямо на голой панцирной сетке старой кровати в полной темноте, поэтому мне ни к чему открывать глаза я и так знаю, что ничего нового вокруг себя не увижу. Все те же голые серые стены, тот же бетонный обшарпанный пол и та же лампочка Ильича, одиноко висящая под потолком, ярко освещающая весь периметр моей небольшой полупустой камеры в редкие моменты ее включения… а еще койка. Да-да, именной советская койка, ржавая от времени или сырости, с жутко скрипучими пружинами на железной сетке матраца, которые, при каждом моем, даже малейшем, движении издают жалобные стоны от эха которых раз за разом судорогой ужаса сводит мои внутренности. Но даже к этому, по истечении времени, я начинаю привыкать…
Как и к тому, что меня регулярно, два раза в день, выводят отсюда до ближайшего туалета, где я могу быстро облегчиться и умыться проточной водой из плохо работающего, свистящего и разбрызгивающего воду во все стороны, крана. А еще к скудной кормёжке, которая больше похожа на жалкую подачку, если не брать в расчет свежее, кисло-сладкое яблоко, которое обязательно добавляют к убогой ежевечерней трапезе и которое я пытаюсь растянуть до следующего ужина, в течение дня откусывая сочный плод по кусочку, выделяя и смакуя его настоящий аромат среди смрада окружающей меня пугающей реальности.
Я не знаю где я, но прекрасно осознаю из-за кого я здесь…
Как и когда я попала сюда?
О-оо, это отдельная история… И началась она около месяца назад с того самого момента, как я вошла в следственный изолятор на первый допрос к обвиняемому, отстукивая уверенный ритм высокими шпильками своих брендовых туфель…
Глава 1
Ранее…
Это не первое мое дело, но сегодня с утра я нервничала, словно перед решающим экзаменом. Долго собиралась, а потом, еще дольше пыталась добраться до уже знакомого мне следственного изолятора в центре столицы по утренним пробкам.
Нудный, моросящий дождь зарядил еще с вечера и к утру непогода только набрала обороты, поэтому, идя на работу, пришлось прихватить с собой зонт. Оббегая образовавшиеся за ночь лужи, смотря под ноги, следила за своими новенькими туфлями, не желая запачкать их, но спеша, все-таки шлепала по осенней жиже поэтому, по приезду на место, все икры, затянутые в дорогой капрон, были напрочь заляпаны неаккуратными грязными потеками. Остановившись в небольшом вестибюле, достала из сумочки, забитой рабочими папками, салфетки и, опираясь одной рукой о стену, поочередно, попыталась оттереть раздражающие меня капли.
Перфекционизм во всем – плохая привычка. Как постоянно повторяет мой папа: «… Если доводишь до совершенства дело, которое можно оставить на «нормальном» уровне, только зря растрачиваешь энергию и испытываешь терпение окружающих…»
Все так и есть, но именно эта личностная черта, а не отец – генерал в отставке, продвигала меня вверх по служебной лестнице!
Из-за крайне неудобной позы, учитывая высокие каблуки-шпильки на которых я пыталась удержать равновесие, папки выскользнули из сумки и плюхнулись на пол. Игнорируя снующий туда-сюда поток госслужащих, хлопающих входными двустворчатыми дверьми, едва слышно чертыхнулась и, оставив в покое свои ноги, аккуратно присела на корточки, быстро собирая документы, выпавшие из следственные дела.
– Мила!
Услышав знакомый голос, быстро подняла взгляд на давнего, еще университетского знакомого, который, остановившись рядом со мной, помог мне подняться, придерживая под локоть.
– Рад тебя видеть! Какими судьбами тебя опять к нам занесло?
– По делу Козырева, – сдержанно улыбнулась я.
– Так прокуратура что, тебя назначила на следствие? – противные нотки неподдельного удивления в его голосе резали слух. – Да он с девчонкой даже разговаривать не будет!
– Посмотрим… – сразу ответила я.
Из чистого упрямства повела плечом, деликатно, но все же стряхивая со своего локтя, который он продолжал удерживать, его руку…
– Неужели они не понимают там, наверху?! – бессильно продолжал возмущаться он.
Даже поднял указательный палец вверх, словно указывая на кого-то конкретно, видимо имея ввиду моего отца, который смог выбить для меня должность старшего следователя при прокуратуре и хорошее назначение на, казалось бы, беспроигрышное уголовное дело, исход которого позволит мне очередной раз резко взлететь вверх по служебной лестнице.
В свои двадцать восемь лет и за достаточно продолжительное время работы в прокуратуре я привыкла игнорировать «понимающие» улыбки окружающих меня коллег и не обращать внимание на шепот их предвзятых мнений. Молча бралась за любое новое уголовное дело, подброшенное мне начальством и всегда доводила его исход до обвинительного, окончательного приговора, несмотря на сложные, а иногда, совсем невозможные обстоятельства его расследования.
Вот и сейчас, не желаю вступать в горячую дискуссию, лишь молча пожимаю плечами и проскальзываю из вестибюля в полутёмных холл здания КПП, предъявляю корочки своих документов и подписанный начальством допуск на посещение подследственного Козырева. Дежурный, проверив бумаги и увидев фамилию обвиняемого, медленно поднимает на меня оценивающий взгляд, ухмыляется, но сразу нажимает кнопку разблокирования дверей, пропуская меня внутрь.
Снимаю верхнюю одежду и оставляю сумку, взяв с собой только папку с уголовным делом и карандаш, которым привыкла делать поправки и заметки на полях. Здесь, в слабоосвещенных извилистых коридорах следственного изолятора я чувствую себя уверенно. Мне не раз приходилось приезжать на дознание, поэтому я отлично знаю расположение всех допросных комнат. Искать нужную не приходится. Идя к ней слышу только отчетливый стук моих каблуков по грязному полу…
В ожидании обвиняемого никакого волнения.
Еще на самом первом своем допросе я поняла, что демонстрировать подследственным свои эмоции все равно, что обнажить страх перед матёрым хищником. Стоит только раз показать им свою нерешительность, робость или лёгкую панику, и они, сидящие в клетках, будут раз за разом фантомно отрывать от твоего тела ошмётки даже стопроцентной былой уверенности, пока не сожрут тебя с потрохами…
Скрипучим засовом ноет железная дверь и я сразу поднимаю глаза на вошедших. Их двое: конвоир и подследственный.
Из-за стола не встаю, предпочитая находится на хоть и небольшом, но расстоянии от допрашиваемого. Придирчиво рассматриваю обвиняемого, которого, посадив напротив меня, наручниками пристегивают к железным поручням и, звякнув ключами, оставляют нас один на один.
– Олег Александрович Козырев, – сразу обращаюсь я к нему, – я старший следователь прокуратуры – Мила Львовна. Теперь я буду вести ваше дело.
Он молчит, вальяжно откинувшись на спинку своего стула, насколько это ему позволяют скованные руки, а я продолжаю:
– Вы обвиняетесь по статье 210 УК РФ в организации преступного сообщества…
Он продолжает молчать, а мой взгляд замирает на уровне его глаз…
Может ли страх приобретать реальные физические очертания? Как оказалось, может. Сейчас я смотрела своему страху прямо в глаза. Они были необычного, ярко-янтарного цвета, такие экзотические, больше напоминающие волчьи, с очень редким золотистым оттенком. Я не могла оторвать от него взгляд, а он, в ответ, по-хамски разглядывал меня, без стеснения шаря своими глазами по моей фигурке, затянутой в повседневную форму следователя прокуратуры…
– У вас есть, что добавить к уже имеющимся обстоятельствам дела? – не унимаюсь я.
В ответ он язвительно усмехается, но сразу отвечает:
– Не старайся, только воздух зря сотрясаешь. До тебя был один и после тебя придет новый следователь. Вы можете приходить и уходить пачками. Ничего не докажите. У вас против меня и нет ничего, только голые долбанные принципы. А ты, – он снова обвел меня немигающим взглядом, – годишься только на то, чтобы отсосать у меня, не больше, поэтому, либо приступай к делу, либо заканчивай никому не нужный разговор.
Впервые я не сдержалась:
– Я посажу тебя! – с показным блеском в глазах улыбнулась и, игнорируя пристальное внимание обвиняемого, продолжила, – Мне не составит труда доказать твою виновность! – выдержала незначительную паузу, а потом добавила, – Чего бы мне это ни стоило!
Быстро осознала свою ошибку и сразу взяла себя в руки, но мой срыв не остался им незамеченным…
В ответ на мои слова он язвительно усмехнулся и его красивые губы растянулись в хищном оскале.
– Дура, – хохотнул он, – я скоро выйду отсюда, – он обвел презрительным взглядом серые стены комнаты для допросов, а потом снова посмотрел на меня, – а ты, действительно, будешь проклинать сегодняшний день и вспоминать этот момент, когда пошла на принцип. Чего бы это тебе не стоило? – повторил он мои слова. – Я запомнил.
Глава 2
Плевать!
На тот момент, сидя напротив него, не отводя осуждающего взгляда я даже не предполагала, что в моей жизни все может настолько кардинально, до зеркальности поменяться. Мы будем все так же сидеть друг против друга, все с тем же охотничьим азартом смотреть друг другу в глаза, но теперь я буду в бетонной клетке, не он…
– Олег Александрович, – одними уголками губ я улыбнулась в ответ на его громкие слова, произнесенные тихим бархатным голосом и едко продолжила, – вам есть что добавить к уже имеющимся обстоятельствам дела?
Он показательно сменил положение своего тела на неудобном стуле, сев прямо и слегка раздвинув в стороны ноги, неожиданно подмигнул и насмешливым взглядом указал мне на свой пах.
– Олег Александрович, – хохотнула я, – вам еще очень долго придется это делать своими руками! Создание преступного сообщества, статья 210 УК РФ, в целях совершения одного или нескольких тяжких или особо тяжких преступлений. Либо руководство преступной организацией – сделала совсем небольшую, но многозначительную паузу, – это именно в вашем случае. А так же координация действий организованных групп, создание устойчивых связей между ними, разработка планов и создание условий для совершения преступлений организованными группами, раздел сфер преступных доходов между такими группами – наказываются лишением свободы на срок от двенадцати до двадцати лет и единственное, что может смягчить ваш обвинительный приговор, это добровольное сотрудничество со следствием и искреннее раскаяние в совершенном преступлении.
Я повертела карандаш в пальцах и постучала самым его кончиком по железному столу, мельком оглядывая пыльную комнату для допросов, снова задерживаясь оценивающим взглядом на теперь безэмоциональном лице своего собеседника. Собеседник, в конкретно этом случае, очень громкое слово потому, что сидящий напротив меня молодой мужчина – великолепный образчик мужской красоты, который был крайне, скорее до неприличия привлекателен, продолжал издевательски хранить молчание…
Он отличался крепким телосложением, был не перекачан, но с рельефно выступающими плечами, обтянутыми черной, несмотря на ситуацию и место нашей встречи, дорогой футболкой с длинным рукавом. Густые, слегка вьющиеся волосы были очень аккуратно подстрижены. Гладко выбрит, что не часто встретишь именно здесь, в следственном изоляторе. От явного неудовольствия, которое он не пытался скрыть от меня, немного сдвинутые брови и раздраженно поджатые губы совсем не портили общую интригующую картину. Нужно признать, не мужчина – воплощение изысканной мужественности…
Я прерывисто втянула воздух… Фото в его личном деле совсем не соответствует оригиналу: он еще более привлекателен.
Теперь, хорошо рассмотрев его, понимаю, что именно цвет бросается в глаза и остается в памяти. Янтарный цвет его глаз… Черные ресницы только подчеркивают их глубину и жидкий огонь в них. Кажется, что он с большим трудом сдерживает его сокрушительную мощь, чтобы не разнести здесь все в щепки. Именно поэтому сжимает и разжимает скованные наручниками ладони, сжатые в кулаки, потирая сбитые в кровь костяшки своих пальцев – единственное несоответствие безупречного образа, которое я могу видеть…
Снова скрипучим засовом ноет железная дверь и я от неожиданности вздрагиваю и поднимаю глаза на вошедшую.
– Мила Львовна, – с ходу начинает привлекательная блондинка-адвокат с безупречной, точеной фигурой, – грубо нарушаете права моего подзащитного!
– Что вы, – сразу парирую я, – я только познакомилась с ним… в ожидании вас сидим, молчим.
Иронично, приподняв правую бровь, наблюдаю за тем, как она проходит к нам, встряхнув туго завитыми локонами, которые сразу комично подпрыгивают, показательно кладет на стол потёртый том Уголовного кодекса, продолжая придерживать его наманикюренным пальчиком, покрытым вызывающе-красным лаком. Собрав пухлые губы в «дудочку», посматривает на меня с явным превосходством, то ли оценивая меня как потенциальную соперницу, то ли, всем своим вызывающим видом указывает мне на явное нарушение мной правил проведения пока формального допроса.
Все это показалось мне настолько ироничным, что я не смогла сдержать ядовитого смешка и, окинув насмешливым взглядом вошедшего адвоката, тут же закончила:
– Оставлю вас одних. Вам, Олег Александрович, есть что обдумать и обсудить. Пусть вам ваш адвокат раскроет все перспективы предстоящего, но уже заведомо проигранного ей дела. Мне вашу вину доказывать долго не придется! Надеюсь, и обязательные встречи с вами из-за вашей несговорчивости существенно сократятся.
Тут же встала со своего места, собрав принесенные с собой папки с уголовным делом и карандаш, который резво покатился по поверхности массивного стола, сдвинутый с места моими резкими движениями, но, проходя к двери мимо подследственного не удержалась и язвительно уколола:
– Странный, конечно, выбор адвоката…
Он усмехнулся, снова поерзал на неудобном стуле, опять слегка раздвинув в стороны свои ноги, молча подмигнул и, насмешливым взглядом, указал мне на свой пах, явно намекая на определенный вид услуг, которые оказывает ему его бесполезный, на первый взгляд, адвокат… а меня, тут же, передернуло от нескрываемого брезгливого раздражения.
Пару раз громко стукнула по железной двери, тем самым давая знак конвоиру снаружи, что общение с подследственным на сегодня окончено.
К тихому разговору Козырева с его адвокатом за своей спиной не прислушивалась, а сразу вышла из комнаты для допросов, прижимая к своей груди внушительные папки с материалами по этому делу и только тогда, когда услышала, как лязгнула скрипучим засовом закрытая за мной дверь, смогла глубоко выдохнуть. Я предполагала, что легко не будет, но то, что я в первую же встречу бездумно нарушу одно из важнейших правил, собственноручно отдав арестованному ключ к своим эмоциям, а он будет ими развязано поигрывать прямо перед моим носом, подумать не могла. Но первая, хоть и непростительная ошибка – еще не проигранное дело…
Идя назад, к выходу, по все тем же слабоосвещенным извилистым коридорам следственного изолятора я больше не слышала стук своих каблучков. В ушах до сих пор стоял его язвительных смех с преобладающими в нем презрительными нотками:
«Ты годишься только на то, чтобы отсосать у меня, не больше, поэтому, либо приступай к делу, либо заканчивай никому не нужный разговор.»
Его тягучий голос в моей голове был настолько реален, что пару раз я даже обернулась, но за спиной видела только пустой коридор, да стоящих, подперев стены, зевающих конвоиров, терпеливо дожидающихся окончания многочисленных нудных допросов. Я почти чувствовала его оценивающий взгляд, оставшийся на моей коже, поэтому бессознательно освободила одну руку, подняла ее и постаралась смахнуть эти сильные ощущения, проведя ладонью по изгибу своей шеи.
С каждым шагом, приближающим меня к выходу, всевозрастающее раздражение все больше дразнило мое задетое профессиональное самолюбие и, неожиданно для себя, я остановилась у закрытой двери кабинета начальника оперативно-режимного отдела. Секунду помедлив, подняла руку и решительно постучала, тем самым спрашивая разрешение войти, а услышав приглашение, сразу повернула расхлябанную дверную ручку…
– Павел Валентинович! – сходу начала я. – Здравствуйте. Не очень отрываю вас от дел?
Пожилой тучный мужчина в кресле руководителя пошевелился и чуть приподнял голову, оторвав взгляд от пачки исписанных документов, лежащих перед ним и бегло взглянул на меня, но, как только в его глазах мелькнул блеск узнавания, он широко улыбнулся и отодвинул в сторону многочисленные отчеты.
– Что ты, Милая! – он сделал приглашающий жест рукой и даже слегка привстал со своего места, выказывая тем самым свое ко мне расположение. – Проходи, конечно! Какими судьбами опять к нам? Новое дело дали? Как отец?
– Папа в порядке! Конечно, к уединению и наплыву свободного времени он привыкал долго, но теперь наслаждается открытыми возможностями и необходимым в его возрасте отдыхом на заслуженной пенсии…
– Это ты удачно про возраст и мне напомнила, – громогласно хохотнул мужчина. – Я тоже давно мечтаю уйти на пенсию, но пока за зад крепко держат незавершённые дела.
– Да что вы, Павел Валентинович, – быстро исправилась я, – не про вас же! Отец ведь значительно старше… Если вы помните, то я поздний ребенок…
Тот лишь отмахнулся от моих слов, шутливо подняв вверх руку, жестом ставя точку в неудобном для меня разговоре.
– Ну так что, Милая? Можно я по-отцовски так с тобой? Ты ко мне по делу? Куда назначили?
Слегка улыбнувшись, кивнула, вспоминая свое детское прозвище, но сразу собралась и четко ответила:
– По 210-той, дело Козырева.
Мужчина поперхнулся, смешно вытаращил на меня глаза, словно впервые увидел и замолчал. Секунды сливались в минуту, время некрасиво растягивалось, будто резиновое и мне стало не по себе под сверлящим взглядом старшего по званию. Мне бы сейчас плюнуть на все, стушеваться, извинится и выйти из этого кабинета, оставив дурацкую идею, но, вспомнив нахальный выпад Козыря, который вывел меня из равновесия, я продолжала стоять на месте, отсчитывая себя за вспыльчивость, как глупую девчонку.
– Значит, тебе его отдали… – выйдя из временного ступора, задумчиво протянул Павел Валентинович. – Зря… Не потянешь.
– Посмотрим, – тут же ответила я, собралась, вытянулась, расправила плечи и решительно подняла подбородок.
– А ко мне зачем пришла?
– С просьбой… – лишь на доли секунды замялась, а потом быстро выпалила – по ужесточению режима содержания подследственного Козырева. Прошу для него одиночную камеру на спец.коридоре, а также временное ограничение посещений и передач. Абсолютная изоляция.
– Адвокат? – уточнил Павел Валентинович.
– Хотелось бы пока обойтись без посещений адвоката, – увидев, как мужчина неодобрительно покачал головой, добавила, – я знаю, моя просьба вам по силам.
– Смотри, Мила, я-то сделаю. Ты-то как потом будешь? Не тот это человек, чтобы в такие вот игры с ним играть! Он ведь узнает, что режим содержания сменится лишь по твоему настоятельному требованию. Не мне тебе рассказывать, что здесь даже у стен есть уши…
– Все знаю. Осознаю риски, – соглашаюсь я.
– Нет, Милая, – впервые за весь разговор перебивает меня Павел Валентинович, – вижу, что совсем не принимаешь в серьёз всю неразумность своей просьбы и не понимаешь последствия.
– Но я считаю, что это очень поможет ходу дела.
Мужчина тяжело вздыхает и кивает головой, соглашаясь, а я не могу сдержать победную улыбку и уже сейчас представляю себе, как войду через неделю в комнату для допросов, и подследственный Козырев будет со мной значительно сговорчивее…
Глава 3
Поднимаясь домой на лифте вновь и вновь прокручивала в голове пережитые мной эмоции и, как могла старалась их упорядочить. Перфекционизм во всем не портил мне жизнь. Я привыкла к идеальному порядку даже в своей голове, расставляя мысли, как мне всегда казалось, на свои места и уже потом пыталась дать объективную оценку своим действиям. Сейчас я осуждала себя за излишнюю горячность и явное неравнодушие к вверенному мне подследственному. Он меня до крайности раздражал.
Меня выводило из себя все: его развязанная манера общения, его лощеный облик, который он имел возможность поддерживать даже в ограниченных режимом условиях следственного изолятора, щеголяя по нему в чистенькой брендовой футболке. Бесила даже ямочка на его правой щеке, которая появлялась с каждой язвительной полуулыбкой…
За все время работы в следствии и с подсудимыми в частности я первый раз пошла на превышение должностных полномочий. Скорее всего это произошло только из-за того, что я устала. Я так устала! Получив от начальства дело Козырева, я дотошно копалась в нем с головой и днем и ночью, дольше недели, прежде чем прийти к подследственному на первый допрос. Я придирчиво изучила все бумаги в нем вдоль и поперек, поднимая и углубляясь в его, даже незначительные, как могло показаться кому-то, но крайне любопытные для меня детали.
Физическое и эмоциональное переутомление никак не оправдывает мои действия по ужесточению режима для подсудимого, но я сожру себя за этот неблаговидный поступок позже… как только выпью чашку горячего крепкого черного чая…
Сигнал остановки лифта на нужном мне этаже мгновенно приводит меня в чувство, и я тут же выхожу на лестничную площадку и, поставив пакеты с продуктами на пол, достаю ключ, но замок мне не подается. Дома Стас…
Со Стасом, моим молодым человеком, мы, казалось, были знакомы целую вечность! Еще со школы… Потом университет… По итогу нас разделили только разные специальности: он – успешный адвокат, я же ушла в следственный комитет при прокуратуре. Мы не жили вместе, но у него уже пару лет был ключ от моей квартиры. Я сама ему его дала. На тот момент мне показалось, что это будет очень правильно… и удобно…
Позвонив, в ожидании и с нетерпением, прислонилась лбом к поверхности двери, прикрыв от утомления глаза. Слышу поворот дверного замка и отхожу на шаг в сторону, позволяя Стасу встретить меня.
– Привет, родная, – слышу знакомый жизнерадостный голос и позволяю себе расслабиться, передав молодому мужчине тяжелые пакеты с продуктами. – Как все прошло? Удачно?
– Не совсем, – честно признаюсь в своем первом очевидном поражении я.
Сажусь на банкетку в прихожей и, с тихим стоном поочередно снимаю дорогие туфли, слегка массируя уставшие от высокой шпильки ноги. Откидываюсь на стену, ударяясь о нее затылком и закрываю глаза, не выпуская сумку с документами по делу Козырева из рук. Мы со Стасом доверяли друг другу, но… учитывая невозможность согласования в наших, абсолютно противоречащих друг другу профессиях, между нами всегда была эта невидимая глазу неуловимая грань – холодный расчёт приобретенного профессионализма.
Вставать, как и проходить в квартиру, совершенно не хотелось…
– Давай, родная, – слышу его голос уже из кухни… глухой стук дверцы холодильника, куда Стас, наверняка, уже сгрузил принесенные мной полуфабрикаты и отчетливый, поэтому такой манящий, щелчок кнопки включения чайника… – соберись! – Ободряюще продолжил он. – Первое незначительное поражение – еще не проигранное дело!
Я встаю, достаю из своей сумки папки с показаниями и, прижимая их к груди, шлепаю на кухню, где, плюхнувшись на приготовленный и отодвинутый для меня стул, аккуратно сгружаю кипу собранных документов перед собой, раскладывая их в только мне известном порядке.
– Сейчас выпьешь горячего чаю, – ободряюще продолжает Стас, ставя передо мной большую чашку ароматного напитка, – соберешься и следующий раунд обязательно будет за тобой! Я это знаю. Ты это знаешь… Не может знать только твой Козырев.
Я молчу. Обхватив горячую чашку двумя ладонями, поднимаю ее и вдыхаю любимый мной глубокий аромат черного чая, насыщенный, с едва уловимыми пряными нотками благоуханных растений, запах которых наиболее точно раскрывают всю гамму восхитительного вкуса. От минутного удовольствия снова прикрываю свои глаза и чувствую легкое прикосновение мужских губ на изгибе своей шеи…
Замираю. Не открываю глаза, позволяя ему целовать мое тело.
В этом поцелуе все до тоски знакомо, он совсем не задевает натянутые до предела струнки моей души. За все время он никогда не разжигал пожар моего желания. Я чувствую, как его руки скользят вниз по моему телу к v-образному вырезу на моей блузке и тянут ее с стороны, оголяя одетую в белоснежные кружева бюстгальтера грудь…
Я отчетливо чувствовала протест своего тела на действия мужчины. Совсем не хотела его. Отлично понимала всю неблаговидную неправильность моего бездействия, но терпеливо позволяла ему себя ласкать.
Много раз задавала себе один и тот же вопрос: можно перетерпеть, но нужно ли?! Ведь это насилие над собой. Над своим разумом, над телом, не желающим принимать его ласки.
По коже шли не мурашки, а зуд. Хотелось скинуть его руки, отодвинуться в сторону от его навязчивых влажных губ…
Жижа раздражения в моих венах, желчью распространилась по всему организму, заполнив собой каждую его клеточку… но я молчала… до золотистых мушек зажмурив свои глаза… до тех пор, пока они не сложились в уже знакомые мне огоньки необычного, ярко-янтарного цвета чужих мужских глаз, такие экзотические, больше напоминающие волчьи, с очень редким запоминающимся оттенком…
***
… А уже с раннего утра я села на первую пригородную электричку и спустя полтора часа как можно тише открывала скрипучую кованную калитку, сплошь увитую декоративным плющом с ярко-бордовыми широкими листьями, кричащими о начале дождливой третьей декады осени. Неслышно проскользнула внутрь старого сада и глубоко вдохнула чистый влажный воздух, пробуждающий сдержанные нотки многочисленных запахов сырой земли…
Два года назад, выйдя на пенсию, сюда, на этот небольшой загородный дачный участок недалеко от столицы перебрался папа… сразу после того, как мы с ним похоронили маму. Жизнь в городе для него словно застыла. А после ее смерти, ранее плодоносящий и ухоженный сад, быстро пришел в запустение. Растения не ждут, они продолжают жить, требуя к себе внимания и должного ухода. Сейчас, спустя время, я могу с уверенность сказать, что именно здесь, в уединенных заросших уголках старой дачи папа нашел покой и снова почувствовал вкус жизни, копаясь в земле и заботливо ухаживая за этими растениями. Затворничество пошло ему на пользу.
От мелькнувших воспоминаний о маме сдавило грудь…
Тяжело вздохнув я тихо, стараясь не шуметь, миновала открытую веранду, аккуратно обходя старые скрипучие доски на полу, отлично помня их расположение. Потянула на себя входную дверь и меня сразу обдало сухим жаром затопленной с раннего утра печи.
– Мила, – услышала я уверенный голос отца, – чего крадешься?
В ответ я заливисто рассмеялась своей неловкой попытке остаться им незамеченной. Несмотря на свой преклонный возраст папа не утратил обострённый за годы службы в государственных органах слух и отличное зрение, до сих пор выбивая десятку при стрельбе из наградного пистолета.
– Попыталась застать тебя врасплох, – отшутилась я.
– Снова неудачно, – поддержал мою игру отец. – Проходи, завтракать будем. Я тебе чайку согрею…
Заходя на небольшую кухню, ставлю на стол внушительные пакеты с продуктами, которые купила еще вчера и сразу оборачиваюсь к подошедшему ко мне родителю, обнимая его за шею, звонко целуя в щеку. Вот сейчас, в его медвежьих объятиях мне становится по-настоящему тепло! Прикрываю от удовольствия глаза и, прислонившись к нему еще ближе, глубоко вдыхаю родной запах…
Только теперь я дома!
Я бы все отдала, чтобы вот так прижаться и еще, хоть один разок, снова вдохнуть до боли знакомый запах мамы. За два прошедших года он совсем забылся, словно выветрился из моей памяти, оставив после себя неуловимо дразнящий шлейф, от воспоминаний о котором до сих пор жалобно ноет не желающее мириться с невосполнимой потерей сердце… У таких, как я, рано потерявших маму взгляд особенный, голодный. Рано, это и в пять, и в двадцать пять лет. Здесь разницы нет. Эта непоправимая потеря так и остается детской…
Я была их единственным и поздним ребенком. Мама очень долго не могла забеременеть, а когда это, наконец, случилось, то безграничному счастью моих родителей не было конца. С самого моего рождения никто из них не обращал внимание на возраст – они оба словно летали на крыльях своей мечты, молодея на глазах с каждым прожитым рядом со мной годом…
Неожиданная тяжелая болезнь мамы, а потом ее скоропостижный уход так подкосили отца, что он постарел буквально за день, из сильного мужчины превратившись в сгорбленного под гнётом жизненных обстоятельств старика. Казалось, что именно в момент ее смерти, его мир рухнул и разбился на множество острых осколков, одним из которых был пробит его тыл и появилась зияющая дыра в спине, которая болит так, что скручивает все внутренности. А потом мы с ним просто перестали чувствовать…
Прошло время, мы научились жить дальше, но неодолимое желание еще раз вспомнить запах родного человека никуда не пропало.
– Милая, ну где ты витаешь? – шепчет мне папа и я тут же прихожу в себя, глубоко спрятав свои трогательные воспоминания. – Опять ночами не спишь? Новое дело?
– Что ты! Пап, сплю, как убитая, – вру я, что изменила свой до бессонницы въедливый подход к проведению следственной работы, и он осуждающе качает головой, понимая, что я говорю ему неправду, – а дело, действительно, дали новое.
– Интересное?
– Ага, – киваю я, доставая с верхней полки и насыпая в заварник две полные ложки ароматной рассыпчатой заварки, – по 210 статье. Там куча свидетелей и почти все уже доказано, но я хочу добиться признательных показаний подследственного. Они в суде будут, как твоя любимая вишенка на торте!
– А может в этот раз ну ее, эту вишенку? – спрашивает папа и я оборачиваюсь к нему, роняя на пол пачку чая, отчетливо почувствовав серьезные нотки в его шутливом вопросе. – Помнишь? Если доводишь до совершенства дело, которое можно оставить на нормальном уровне, то… только зря растрачиваешь свою энергию…
– И испытываешь терпение окружающих… – заканчиваю я, вспоминая его любимое изречение.
