Loe raamatut: «Закон Мёрфи в СССР»
Глава 1, в которой происходит побег из больницы и забег под дождем
Автор напоминает: в книге присутствует огромное количество никогда не существовавших в реальной истории людей, мест, событий, мнений, мотивов и разговоров; и примерно такое же количество тех, что всё-таки существовали. Попытки отличить первых от вторых не приведут вас ни к чему хорошему. К плохому, впрочем, тоже.
– Черт возьми, сдохнуть под грудой картошки? Серьезно? Белозор, вообще – на кой хрен ты поперся в Смолевичи? – этот голос я знал хорошо: к моей больничной койке пришел не кто иной, как Павел Петрович Привалов, начальник Минского УГРО.
– …ГАЗ-САЗ–53Б под управлением водителя Николая Митрофановича Пустовита… – пробормотал я.
– Погоди-ка! Какого хрена? Опять твои штучки? Ты что – знал? Но тогда – какого хрена?!
– Он живой хоть? – я мог разговаривать – белозоровским баритоном, шевелить этими руками-лапищами, даже слышать!
Это всё само по себе было прекрасно, а тот факт, что башка моя была сплошь обмотана бинтами, меня особенно не смущал. Свет-то сквозь них я уже видел, так что и зрение – восстановится! Я точно это знал. Так что мерзкое ощущение по всему телу, головокружение и мигрень можно было и потерпеть.
– Живой! Он успел вывернуть руль, снизить скорость. Отделался легким испугом. Твой козлик бортом ударило и картошки внутрь насыпало будь здоров! Ты только никому не рассказывай – засмеют! Бульбаш, едва не подохший от бульбы…
Мне смешно не было, а Привалов веселился:
– Козлику твоему – хана. Восстановлению, кажется, не подлежит. А ты – подлежишь. Правда, черепно-мозговая травма и всё такое – ну, это врачи тебе расскажут. Веселые деньки в больничке тебе обеспечены! Ты мне вот что скажи – черную «Волгу» видел?
– Какую «Волгу»? – удивился я.
– Ну, которая на встречку выехала и твоего этого Пустовита с панталыку сбила!
– Ничего такого я не видел… Я на обочине стоял, сообщение по радио слушал!
– Сообщение, м-да. Не один Пустовит с панталыку сбитый сейчас, – этот матерый мент, похоже, впал в уныние. – Одна половина страны рыдает и пьет с горя, вторая – гармонь готова от счастья порвать и пьет от радости, но – тихонечко. А третьей половине вообще фиолетово, кто там с трибуны вещает… Позорище какое-то. Ворона в турбине борта номер один, десяток погибших, из самых-самых…
– Не бывает третьей половины, – сказал я.
– Ой, Белозор! Не до того сейчас! Ты мне вот чего скажи – нам-то, нам – как дальше быть? Думаешь, я к тебе потрепаться пришел? Давай, говори, что там дальше?
– А я откуда знаю? – я и вправду понятия не имел, что делать Минскому УГРО в целом и Привалову в частности в данной ситуации.
– Но ты же… М-да. Ты сам-то что собираешься делать?
– Я-то? Работать. Статьи писать. В командировки ездить. Интервью брать. Дачу ремонтировать. Еще полушубки хочу девчатам справить на зиму…
– А!.. А-а-а-а… – Привалов, кажется, пытался понять и принять сказанное мной, но не успел – послышались быстрые легкие шаги.
– Гера! Да что ж это такое?! – это была Тася. – Товарищ милиционер, посадите его в тюрьму, пожалуйста!
– Э-э-э-эй, это чего – меня в тюрьму-то? – для проформы возмутился я.
– Чтобы ты от большого ума не убился! Или чтобы я тебя не убила!
– Так, товарищ Морозова, – продемонстрировал осведомленность в моих личных делах Привалов. – В тюрьму я его сажать не буду, ибо не за что – это раз, и дурдом мне в пенитенциарном учреждении не нужен – это два. Я лучше вам путевку в санаторий помогу достать – в Анакопию. Вы, главное, его за территорию не выпускайте, а то с Белозора станется при помощи мандаринов самоубиться… Или начать журналистское расследование в пользу угнетаемых в тамошнем питомнике обезьян.
– А дети? – тут же среагировала Таисия на пассаж про путевку. – А отпуск?
– Ой, всё это решается. Слышишь, Герман Викторович, я тебя Таисии Александровне на поруки передаю, поедете в санаторий – так во всём ее слушайся!
– Но мы же не…
– Ну и идиёт, что «не»! У нее будет путевка с детьми, а у тебя своя, отдельная. А номера – соседние. Санаторий «Белая Русь», в Анакопии – самшитовая роща, горный воздух, мыс выдается в открытое море… Еще и фруктовый сезон вот-вот начнется – красота! Отдохнешь, развеешься. Позвони на рабочий, как тебя выпишут, Белозор, решим с путёвкой. Вот тут на тумбочке – сок апельсиновый и горькая шоколадка. Кушай, поправляйся, горюшко. Таисия Александровна, вы уж присмотрите за этим иродом, сил моих на него нет! – Привалов скрипнул стулом и вышел из палаты.
Тася, мне, конечно, всё высказала. И мои жалкие оправдания про то, что я «просто на обочине стоял и сообщение слушал» ее не убедили: она ведь до этого всё высказала Старовойтову и, конечно, узнала, что никакой командировки не было. Но, выговорившись и выплакавшись, Таисия меня пожалела и поцеловала в свободный от бинтов участок башки.
– Ничего, лысого я тебя тоже любить буду. Да и отрастут волосы, не беда! Я к тебе еще завтра приду, Гера, а то вон – доктор идёт…
Я ещё и лысый теперь! Тяжела ты, жизнь попаданца!
* * *
Кто-то явно мне мстил. Ну, то есть, я никогда в жизни подумать не мог, что пара вывихов, ссадины, гематомы, трещина в ребре и сотрясение мозга требуют ТАКОГО медицинского обследования! За семь суток постельного режима из меня, кажется, взяли все анализы, которые таились в недрах организма, провели осмотр с пристрастием всего, что можно и всего, что нельзя – тоже. Уколы, как я понимаю, колоть определили практикантов из медучилища, потому что на моих ягодицах, кажется, не осталось ни одного живого места. Зачем вообще мне нужно было что-то колоть? Витамины, для смирения?
Когда наследники Эскулапа, движимые чьей-то злой волей, решили, что я достаточно поправился – надо мной провели еще несколько унизительных экспериментов, а в финале самым подлым образом вынудили глотать зонд. Черт побери, и в двадцать первом-то веке удовольствие от этой манипуляции было ниже среднего, а в одна тысяча девятьсот восьмидесятом году процедура сия и вовсе оказалась сущей пыткой.
Так или иначе, я выполз из эндоскопического кабинета совершенно опустошенный. Во всех смыслах.
– Как самочувствие? – участливо спросила Тася, которая поджидала меня под дверью.
– Вы меня уж простите, Таисия Александровна, но моё самочувствие ровно такое, как будто молодой крепкий мужчина минут пятнадцать пихал мне в рот длинный толстый шланг! – выдал я.
– Кх-х-х-х! – Тася покраснела, зажала рот ладонью и пыталась не засмеяться, глядя на то, как красивый голубоглазый доктор сквозь открытую дверь передает мне какие-то бумаги и справки.
Ему было плевать на дурные приметы, порог доктора не смущал. Я думаю, его вообще мало что смущало после пары лет работы в эндоскопическом отделении.
– На этом – всё? – уточнила Тася.
– Всё… Теперь вроде как можно попытаться отсюда сбежать…
Вообще-то полагалось ждать результатов всего этого безобразия на больничной койке, но мне страсть как не хотелось туда возвращаться. В том числе и потому, что в палате со мной жили не обычные соседи, а настоящий клуб выдающихся джентльменов.
Один усатый мистер, кажется – энергетик, с растянутой в аппарате ногой, храпел как тысяча чертей, со вздохами и всхлипами. По этим звукам можно было писать аранжировки для дабстепа, ну или – индустриальную симфонию, ибо дабстеп в нынешнее время был неведом.
Второй – мелкий смуглый камрад с фиксирующим воротником на шее постоянно что-то говорил или пел! Этот красноречивый парень рассказал мне подноготную всей своей семьи – от троюродного дяди до тещиной свояченицы, и я какого-то хрена теперь был в курсе, что у этой свояченицы шесть пальцев на ноге! А если ему взбредало в голову петь, то исполнял он одну и ту же песню из неведомого мне индийского фильма:
– Разодет я как картинка, я в японских ботинках,
В русской шляпе я большой и с индийскою душой!
Его проникновенный петушиный фальцет повторял эти мантры всё время, свободное от рассказов про свояченицу и ее пальцы. Честно говоря, я думал, что сойду с ума.
Решение сбежать укрепилось, когда привезли третьего. К нему, проведать травмированное колено, постоянно приходили посетители и приносили разные лакомства. В основном – холодец. Холодец поглощался с завидным аппетитом. Двадцать четыре часа в сутки! Потрясающее пищеварение…
Так что да, я вполне был готов сбежать. И сбежал.
* * *
Отсутствие автомобиля позволяло взглянуть на жизнь под другим углом. Мы с Тасей прижимались друг к другу на продуваемой всеми ветрами автобусной остановке, вдыхали стылый осенний воздух, разглядывали ожидающих транспорта пассажиров. Метро на Зеленый Луг протянут еще куда как нескоро – даже в мое время «зеленую» ветку только-только начали открывать – построили не то четыре, не то пять станций.
Автобусы следовали один за другим, но нам совершенно не подходили. В городах более трехсот тысяч населения, где номера автобусных маршрутов становятся двузначными, названия их порой звучат как угрозы или заклинания. Особенно если написаны они на беларускай мове. Например, что нибудь типа «нумар 66 ЗЛІН-Белгасхарчпрамгандль»!
А всего-то автобусик катится себе от Завода литья и нормалей до конторы Белорусского Госпищепромторга…
Наконец появился желтый «Икарус», с которым нам было по пути. Оказалось – не только нам, чуть ли не половина ожидающих на остановке товарищей ринулись на штурм чуда венгерского автопрома. Пришлось и нам втискиваться в его стремительно уменьшающееся нутро, да еще и помогать девочке лет одиннадцати-двенадцати втащить в салон не то виолончель, не то – контрабас в футляре. Толпа людей унесла нас ближе к центру, музыкальная школьница осталась на задней площадке.
Я отгородил при помощи своей спины и рук немного места, защищая Тасю от стесненных обстоятельствами пассажиров, оплатил проезд и спросил:
– А Аська с Васькой где сейчас?..
Таисия не успела ответить: кондуктор добралась до музыкальной девчушки с контрабасом.
– За инструмент тоже надо заплатить! – заявила тётя-билетёр.
– Но у меня денег хватает только до музыкальной школы и назад! – растерялась девочка. – У меня больше нет!
– Ничего не знаю! Правила для всех одинаковые! – какая-то очень принципиальная и бессердечная тётя попалась.
– Послушайте! – возмутился пожилой мужчина в красной шапке-петушке. – Отстаньте от ребенка! Что вы прицепились!
Защитник занимал сразу два сидения: на одном он расположился сам, на другом стояли яйца – несколько картонных лотков, один на другом, перевязанные бечевкой.
– А вы не встревайте! – отбрила мужика кондукторша. – А ты, милочка, или заплатишь – или выйдешь, определяйся, пока я до передней площадочки дойду и вернусь.
Девочку мне стало жалко, и я подумал было просто взять – и заплатить за нее, но тут автобус остановился, и львиная доля пассажиров вышла. В том числе – мужик с яйцами. Девочка с контрабасом сбледнула с лица, но сжала губы и, прижав к себе музыкальный инструмент, осталась стоять на задней площадке: вот что значит любовь к музыке.
А вместо мужика на то же самое сидение сел какой-то смуглый молодой парень, в точно таком же «петушке» – разве что в белую крапинку. Двери закрылись, кондукторша с самым решительным видом по полупустому салону направилась к девочке.
– Ты почему не вышла? Давай, плати за контрабас, или я сама его на следующей остановке выброшу, – вот ведь неугомонная!
Ну, не права же, со всех сторон! Нужно было вмешиваться, но парень в «петушке» успел первым:
– Отойдите от девочки, шо вы привязались!?
Кондукторша, не поворачиваясь к парню, но краем глаза фиксируя знакомую шапочку, рыкнула:
– Товарищ, если вы еще раз вмешаетесь, я вас заставлю платить за ваши яйца!
Тася фыркнула, народ в автобусе тоже откровенно потешался над ситуацией, а парниша в красном «петушке» не растерялся и выдал:
– Вы шо, таки хотите сказать, шо у меня яйца больше контрабаса?
Я не выдержал и заржал в голос. Кое-кто подхватил, и кондукторша, красная как рак, обернулась и, осознав свою оплошность, ринулась прочь по салону автобуса. Нашарив в кармане пятак, я сунул его в руку принципиальной работнице общественного транспорта:
– Вот, за контрабас. Мир, дружба, музыка!
– Что вы мне суете деньги-то, не надо мне ничего! – вспыхнула еще сильней она. – Пускай едет!
И спряталась где-то на передней площадке, делая вид, что пересчитывает мелочь.
Отсмеявшись, Тася проговорила:
– Почему это всё время происходит вокруг тебя? Когда я одна еду в автобусе – то я просто еду! А тут – хоть юморески в газету пиши…
Я пожал плечами. Подобное притягивается к подобному? В любом случае – жить так гораздо интереснее, чем просто ездить в автобусе, просто ходить по городу и просто просиживать задницу на кресле в кабинете…
* * *
Мы вышли из автобуса в приподнятом настроении, держались за руки, Тася напевала и слегка пританцовывала, я пинал носками ботинок неубранные дворниками каштаны. Ребячество? Ну да, я так один раз в Дубровице от редакции до дома каштанчик допинал, труднее всего с ним было справиться на пешеходных переходах и высоких бордюрах. Но главное – старание!
После долгих дней, проведенных в больнице, всё мне казалось прекрасным: и желто-красные листики, и лужи, и пешеходы, которые просто молча идут по своим делам и не поют про русскую шляпу и индийскую душу… В общем – жизнь была хороша! С серых небес начал накрапывать дождик, и мы ускорились – зонтика у нас не было, да и вообще – это только в книжках под дождем гулять романтично! Ну, может быть – летом, в плюс тридцать, когда на ногах – сандалии, а в руках – зонтик, романтику в этом мероприятии найти и можно, пусть и с трудом. Но сейчас… Сейчас мы побежали домой, мечтая поскорее оказаться хотя бы под козырьком подъезда.
Из беседки во дворе дома за нами наблюдала компания молодых людей характерной наружности. Имелся у них портвейн, гитара, картишки, потертые куртки и громкие, резкие голоса.
– Давай-давай! – кто-то из них, видимо, решил подбодрить нас, комментируя забег под дождем.
Несмотря на хлещущие за шиворот струи воды, я резко остановился, развернулся вокруг своей оси – и поймал взгляд приснопамятного Серёжи. Вот латруга! Будний день, отчего не на работе? На самом деле в голове еще шумело, да и организм не до конца восстановился после аварии, и драться с кучей лихих парней совсем не хотелось, но…
– Гера, пойдем! – Тася потянула меня за рукав. – Ну их!
Сережа, кстати, глаза отвел. Я довольствовался этим и позволил девушке увлечь себя в подъезд.
Целоваться мы начали уже в лифте, и, оторвавшись от нее на секунду, я спросил:
– А дети?
– Дети с Пантелевной, на даче…
– А… – дальше говорить было уже некогда да и незачем.
* * *
Я лежал на диване – том самом, светлого дерева, с льняной обивкой и красным орнаментом, гладил гладкую, как бархат, кожу на спине и плечах девушки, разглядывая ее фигуру, едва прикрытую простыней, и пытался понять: как она это всё успела? И кто ей помог?
Тася, как обычно, прочитала мои мысли:
– Что – нравится? Волков как узнал, что с тобой случилось, сначала метнулся в больницу и накрутил там всем хвосты, а потом организовал вот это вот… – она изящно взмахнула рукой, намекая на интерьер в стиле белорусского минимализма. – Правда, набежало журналистов и фотографов, он тут ходил, руками размахивал… И вместе с ним такой красивый загорелый самодовольный мужчина с улыбкой до ушей, он, кажется, теперь большой начальник, раньше у вас в Дубровице в нефтянке работал…
– Исаков?
– Точно – Исаков! Так вот, они тут всё похвалялись новшествами и вообще, намекали на то, что советское государство вступает в эпоху модернизации… Нет, не так – Модернизации!
Она голосом изобразила манеру Исакова, и я даже усмехнулся: давно не видел этого типа, интересно, что у него за карьерный рост такой? И по какой линии пошел?
– Так и это еще не всё! Они потом на дачу поперлись – и там всё обставили. Ну, не всё – первый этаж. Они два комплекта мебельного гарнитура на грузовиках приволокли: один для вот такой вот стандартной двушки, второй – дачный. Там меньше мягкой мебели, зато – есть те интересные качели, ты рисовал… Которые как гнездо птички этой, как его… Ткачика, вот! А мезонин твой ненаглядный они не трогали – там уже сам всё под себя сделаешь!
– Сделаю! – сказал я и притянул Тасю к себе. – Обязательно.
Глава 2, в которой едет крыша
На крыше стояла коза Маркиза и жевала пожухлые побеги вьюнка, которым была укутана труба дачного дома. Я быстро сложил два и два: Пантелевна побоялась оставлять дьявольское отродье в Дубровице, в одиночестве, и приволокла подлую скотину сюда, в пристоличье.
– Э-э-э-э!!! – сказала коза и потрясла бородой.
– А ну слезай оттуда! – погрозил ей кулаком я.
– Э-э-э-э! – балансируя на самом коньке, Маркиза явно была намерена доесть вьюнок до конца.
Я очень надеялся, что растение окажется ядовитым, и парнокопытное скопытится в самое ближайшее время. Я ещё пельмени ей не простил!
– Мама! – девочки выбежали на крыльцо и кинулись обниматься.
– Так, Ася, Вася, почему без курточек? Бегом в дом! – Тася развернула их вокруг своих осей, при этом успев слегка шлепнуть каждую из девчоночек чуть пониже спины.
– О! Гера! – увидела меня Васька, ловко уворачиваясь от материнской попытки придать ей ускорение. – Гера, ну пожа-алуйста, сними козу с крыши, она там хо-о-о-одит и нам стра-а-ашно!
– Щас мы её! – кивнул я, скинул рюкзак с плеча и спустился с крыльца.
– Германушка, не лезь туда, после больницы! Убьёсся! – запричитала Пантелевна.
– Не полезу! Будем работать дистанционно.
Я побродил по саду, нашел несколько яблок покрепче, прицелился, размахнулся, стараясь не потревожить травмированные рёбра, скомандовал самому себе:
– А-а-агонь! – и запустил зеленой крепкой антоновкой прямо в козий зад.
– Э!!! – Маркиза аж подпрыгнула, отчего жесть, которой была покрыта крыша, завибрировала и загремела.
Сатана в обличии домашней скотины пялилась на меня прямоугольными зрачками и трясла бородой. Я размахнулся, прицелился потщательнее и запустил ещё одно яблочко. На сей раз удача мне сопутствовала: плодовый метательный снаряд угодил козе прямо в лоб!
– Мбэк! – коза Маркиза таки села на задницу от неожиданности, а потом, сообразив, кто является виновником ее несчастий, издала истошный вопль и кинулась в атаку – прямо с крыши!
Металл под ее копытами скрежетал, Маркиза рвалась в бой. Я чувствовал себя настоящим тореадором, переминаясь с ноги на ногу под свирепым взглядом рогатой твари, набирающей скорость. От меня до крыши было метров десять, допрыгнуть скотинка шансов не имела, но черт знает, этих зверюг! Оттолкнувшись задними ногами от козырька крыльца, коза пролетела солидное расстояние и приземлилась на все четыре копыта шагах в трех от меня.
– Э-э-э-э!!! – того, что я кинусь в контратаку, она явно не ожидала.
Рывком мне удалось приблизиться и ухватить ее за рога обеими руками. Удар ногой подсек передние конечности Маркизы, и я опрокинул животное на землю, придавив коленом.
– Тася, неси веревку! Будет, зараза, сидеть на привязи! – выкрикнул я, а потом едва сдержал матерщину: с жутким скрипом один из металлических листов крыши сорвался и поехал вниз. – Осторожно!
Вот ведь – коза! Всё-таки лезть наверх придется… Благо – не над жилыми комнатами прореха, а над крыльцом…
– Гея Беёзой победил Майкизу! – хлопала в ладоши Аська, высовываясь в окне. – Уя-я-я!
Её умение каждый день придумывать и изображать новый младенческий акцент меня всегда восхищало. А еще – я был искренне благодарен этой маленькой хорошенькой девчульке за то, что хоть кто-то обрадовался и оценил мой подвиг по достоинству!
* * *
Я как раз сидел на крыше и по-варварски присобачивал сорванный лист жести на место, размышляя о том, что хорошо бы крышу покрасить: в красный или зеленый цвет. А потрескивающие ребра как бы намекали: лучше для этого нанять специально обученных людей.
– Высоко сижу, далеко гляжу-у-у–! – раздался жизнерадостный мужской голос. – Эй, Соловей-Разбойник, встречай гостей! Или ты не Соловей-Разбойник? Ты – Робин Гуд?
Это был Исаков: в идеально подогнанном бежевом костюме, роскошном кашемировом пальто, весь загорелый, белозубый и прекрасный, как эскимо на палочке.
– Гай Гисборн! – сказал я. – Я – Гай Гисборн, рыцарь без страха и упрека, а не какой-то там лесной разбойник, сколько раз можно повторять? Я людям причиняю счастье, наношу радость и навлекаю добро на их головы. А вы, Владимир Александрович, дела пытаете или от дела лытаете?
– Ахахаха! – запрокинув голову, раскатисто рассмеялся он. – Тоже мне – Гай Гисборн! А говоришь как Бабка Ёжка. Спускайся с небес на землю, Белозор!
В этот момент на крыльце появилась Тася – я услышал, как она ойкнула, поздоровалась и предложила:
– Ветра нет, я вам в беседке накрою на стол, хотите? А то дети в большой комнате уснули…
Мы с Исаковым переглянулись, и Владимир Александрович сказал:
– Да я только за! Покурю, по крайней мере…
– Так вы ж вроде не курите? – я даже ногой мимо ступеньки приставной лестницы промахнулся.
– Закуришь тут… – помрачнел Исаков.
Я спустился, отряхнул от грязи рабочие штаны, переодел ватник на более-менее приличную куртку, которая висела на гвоздике у крыльца, сунулся в дом за самоваром и, пыхтя, притащил его в беседку. Самовар был большой, пузатый и блестящий, и плевать, что электрический: всё равно – атмосферно!
– У-у-у-у, холера ясна! – дернулся Исаков, когда привязанная к дальней яблони коза выглянула из-за дерева и уставилась на него своими бельмищами.
Погрозив пальцем Маркизе, он уселся аки барин в деревянное кресло в углу беседки, закинул ногу на ногу и достал из внутреннего кармана пиджака, черт бы меня побрал, сигару! Такого я еще в этом времени не видал! Ну да, с Кубой дружили, так что чисто теоретически сигары в СССР могли водиться, но – пока что любителей такого буржуйства мне не встречалось. А Владимир свет Александрович откусил своими великолепными зубами кончик табачного цилиндра, выплюнул его куда-то за плечо, в мой, кстати, сад, достал спички и закурил.
Табачный дым повис в воздухе густым маревом.
– Третий секретарь ЦК КПБ, каково? – вдруг сказал Исаков.
– Кто? – удивился я.
– Я! – тоже, кажется, удивленно ответил Исаков. – Волков – Великий Инквизитор, Рикк – зампредсовмина республики, я вот – по партийной линии… Ты пока ремонты делал, про Солигорских шахтеров писал и в больничке лежал – многое пропустил. Машеров своих людей в Москву забрал, а по Белорусской ССР провинциальный призыв объявил. Много наших наверх подвинули. Оно и ясно – мы у него все вот где!
Бывший нефтяник а ныне – партиец продемонстрировал кулак.
– Для меня-то всё раньше началось, еще летом. Пока ты в Афгане басмачей по горам гонял, перевели сначала в Гомельский обком… А потом – вот, назначение, как гром среди ясного неба. И полугода не поработал, как добровольно-принудительно в Минск перетащили. В рамках новой политики Модернизации, которую объявили наш простой советский Учитель и не менее простой советский Инженер… Мне и в обкоме простора бы хватило годика на три-четыре, рановато мне на Республику!
– А? – удивился я. – Учитель? Инженер?
– Так батько Петр и Григорий Первый договорились, видимо, и на Пленуме ЦК КПСС…
– На Пленуме? – с батькой Петром и Григорием Первым всё в целом было понятно, над фамилией Романова не потешался разве что ленивый.
– Ну да, Пленум провели не 21 октября, как планировали, а десятого… И наш Петр Миронович предложил Григория Васильевича на пост Генерального. Так и сказал, с высокой трибуны: «Я, простой советский сельский учитель…» А тот, когда под бурные аплодисменты соглашался, тоже заявил, что он принимает на себя это почетное звание как «простой советский инженер-кораблестроитель». Теперь у нас есть Учитель Советского народа и Инженер Страны Советов. По крайней мере – в кулуарах, за глаза и шепотом…
– Оперативно они! Я ж и двух недель не провалялся, а тут – такое! – от обилия новых сведений у меня, кажется, начала ехать крыша.
Или это последствия сотрясения? В больнице о политике никто со мной не говорил. По крайней мере, персонал – точно, а соседи и так были слишком заняты едой, свояченицами, песнями и храпом.
– Похоронили всё, что осталось от несчастных старцев, за три дня, в сжатые сроки – и пошло-поехало. Сейчас бегают, как наскипидаренные, в основном верхи, граждане несколько позже почувствуют эту самую Модернизацию, думаю – к лету. Хотя Волков уже приступил…
– А почему вы его Великим Инквизитором обзываете? И с какого-такого счастья вы со мной откровенничаете, Владимир Александрович? – я налил себе крепчайшего чая из самовара и смотрел на Исакова сквозь горячий пар, который клубился в воздухе и уносился, перемешиваясь с сигарным дымом, под крышу беседки.
В этот момент появилась Тася: принесла гренок, обжаренных в яйце с молоком и посыпанных сахаром, каких-то вареньев и джемов, сушек, плитку шоколада, чашки… Я вскинулся ей помочь, но был остановлен понимающим взглядом девушки и едва заметным жестом руки. Повезло мне с ней, определенно!
Мы с Исаковым выставили с подноса на стол угощение, и Владимир Александрович проговорил:
– А вы, Таисия Александровна, к нам присоединитесь – почаевничать? – голос его источал мед.
– Ну уж нет! Вы тут про всякие мужские ужасные ужасы разговариваете, мне от них спится плохо! – она усмехнулась, поправила платок вокруг шеи каким-то типично женским движением и ушла в дом той самой летящей походкой, помахивая пустым подносом…
Кажется, Исаков был сильно впечатлен, потому что завис на некоторое время, провожая Тасину фигуру глазами, и я даже начал было нервничать – мне еще влюбленного Третьего секретаря ЦК КПБ не хватало тут… Это закапывать потом, следы скрывать, легенду продумывать… Но Владимир Александрович вдруг зашипел: пепел от сигары упал ему на брюки, на самое причинное место. Отряхнувшись и приведя сигару в порядок, он спохватился:
– О чем это я? Ага! Волков – Великий Инквизитор. В «Правде» на последней страничке одиннадцатого октября мелкими буквами была заметка о создании новой структуры – Службы Активных Мероприятий. А мероприятия эти будут активно проводиться с целью искоренения коррупции, спекуляции и злоупотреблений… Вроде как передадут всё это от КГБ прямо в когтистые лапы Василия нашего Николаевича.
– Чистки? – вздрогнул я.
– Чистки, – вздохнул Исаков. – Поэтому, я так понимаю, многие матёрые-заслуженные попросились на пенсию, благо – по выслуге лет вполне хватает. А наши получили еще одну возможность пробиться наверх.
«Наши» – это он во второй раз выделил интонацией, видимо, имел в виду всех этих белорусских младотурок или, по моей терминологии – «красных директоров». А может – и не только белорусские активисты в самом расцвете сил там были, среди этих управленцев новой формации. Не знаю, лучше нынешние сорокалетние справятся с управлением страной под руководством нынешних шестидесятилетних, чем в реальной истории шестидесятилетние справлялись под руководством восьмидесятилетних, или хуже… Никто не знает! Разве что…
На краю сознания проскочило что-то вроде видения – некая распечатанная на принтере страничка с пометками, будто ее готовили для публикации в газету, и с заголовком «100 лет Союзу Советских Республик». Я попытался ухватить этот образ и закрепить в зрительной памяти, но меня сбил Исаков:
– Зря они надеются, что пенсия их спасет. Козлы отпущения нужны всегда – так что достанут, отряхнут и поставят на лобное место. Деньги брал? Брал! Злоупотореблял? Злоупотреблял! Пожалуйте к стеночке.
– А что, у нас за такое расстреливают? – о таком я вроде как и не слышал никогда.
Досада от упущенного воспоминания сменилась интересом к беседе. Царь хороший, бояре плохие – это же классика! «И набрал грозный государь Иоанн Васильевич добрых молодцев из народа, побивати нечестивых бояр, да повелел им носить одежду черную, аки у иноков, а у седла каждый из них имел песью голову, ибо будет грызть врагов государевых, и метлу – дабы выметать нечисть из Руси-матушки…» – как-то так, или близко к тексту.
Теперь у нас, правда, два государя – но и такое бывало. Вспомнить, например, незабвенных братиков Ольгерда и Кейстута Гедиминовичей, правивших в этих местах в 14 веке. Вот уж кто эффективные менеджеры! На ум пришел еще один тандем, но о нем вспоминать не хотелось, да и не успел я:
– Статьи 173 и 174 Уголовного Кодекса – взяточничество. От 5 до 15 лет заключения или смертная казнь при наличии особых обстоятельств, – вздохнул Исаков. – А особые обстоятельства – это такое дело… Они, если надо, всплывут. Как же без обстоятельств-то? Но это еще цветочки. Вот летом, на Съезде – вот там начнется самое-самое…
Я смотрел на него и не мог понять – почему он ко мне пришел-то? Выговориться? Очень непохоже. Подослали? Вот это вернее. Так и спросил:
– А вшивый журналист Минского корпункта «Комсомольской правды» тут каким боком?
– Ой, не прибедняйся, – вальяжно махнул рукой Исаков. – Ты у нас – фигура союзного масштаба, пусть широко известная и в довольно узких кругах. Сазонкин сказал – теперь у тебя с Петром Мироновичем связь через меня. Можешь Валентину Васильевичу перезвонить, он подтвердит. Мало ли, что-то вспомнишь интересное или накопаешь в рамках политики партии и нового курса на Модернизацию… Если что – кое-что из папочки я читал. Я знал, конечно, что ты, Белозор, непростой тип, но что практически новые Мессинг с Рерихом, или там Блаватская!.. Это для меня уже слишком!
Блаватская? Ну, с ней меня еще не сравнивали, тьфу, тьфу, чтоб ей икалось. Вот уж кого и за деньги не надь, и даром не надь… Еще и Рериха приплел. Белозор, который ищет Беловодье? Каламбуры за триста!
Владимир Александрович вдруг отставил руку с сигарой в сторону, наклонился ко мне и заговорщицким шепотом спросил:
– А эту свою Таисию ты тоже… Ну… Это самое…
– Что? – не понял я. – В каком смысле – это самое?
– Ну, загипнотизировал? Такая краля… А ты – такой раздолбай! – он был доволен собой и своей шуткой и снова расхохотался, запрокидывая голову: – А-ха-ха!
Мне стало казаться, что за этим оптимизмом и веселостью на самом деле скрывается серьезный нервный срыв и эмоциональное выгорание. По крайней мере, мешки под глазами у него были будь здоров, и едким табачным дымом он затягивался, используя все мышцы лица. Курить сигары взатяг? Сумасшедший!
Но в целом – новость про то, что связь с первыми лицами у меня всё-таки есть, и отвечать за нее будет Исаков, по большому счету была позитивной. По крайней мере, сидеть без дела я не собирался: если уж пошли перемены, и сбежать от них не получится – есть шанс их возглавить. По крайней мере, в деле становления новой советской журналистики. Почему бы и нет? Короля делает свита, политика делают журналисты. По крайней мере, в следующие сорок лет именно так дело обстоять и будет. Сам я в политику не особо рвусь, но у них там и без меня вагон желающих. Научить, подсказать – это можно попробовать.
