Loe raamatut: «Свадьба вампира»
Сон разума порождает чудовищ.
«Капричос». Гойя.
Глава 1
Кот
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей,
И тем ее вернее губим.
«Евгений Онегин». Пушкин.
(Тетрадь Драмы)
Драма – моя кличка, профессия сутенер. Впрочем, обозвать меня можно и аферистом, и шантажистом, и даже негодяем. Но это не так! Я – Драматург, сокращенно – Драма.
Путь к вершинам моей профессии или, если хотите, к глубинам нравственной пропасти, начинался с невинного хобби, незаметно переросшего в пагубную страсть. А именно – с увлечения прекрасной половиной человечества. Хочется, конечно, спросить, что же в этой половине прекрасного, если приводит она к столь печальным последствиям? Но не будем торопиться.
В то далекое и юное время я уже открыл, что пресловутая женская психология со всеми ее тайнами и загадками – просто миф. Никаких тайн и загадок, а тем более сложной психологии, там нет и быть не может. А есть одна голая физиология, прикрытая для приличия очаровательным кокетством. Желание! Точнее, масса желаний постоянно бушует во чреве каждой женщины. Мы смотрим на нее, и изумляемся: как она идет!? А она не идет – она кипит. Кипит, и при этом думает – как она идет! Любовь и измена, нежность и коварство, невинность и продажность, и еще много чего. И все это сплелось в один клубок, и все это в весьма неустойчивом равновесии находится. Пойди-разберись невооруженным глазом, какое желание вдруг взыграет, и какую штучку она выкинет. И, сделав очередную глупость, женщина мило пожимает плечиками и благоразумно отходит в сторону, а голову ломать над всем этим приходится нам, мужчинам. Она непонятная! Она не такая как все! Единственная и неповторимая… Тьфу ты, напасть. Поразмыслив над этой нехитрой механикой, легко сделать вывод: человек, научившийся разжигать желания дам по своему усмотрению, добьется многого.
Экспериментируя в заданном направлении, я и сам не заметил, как переспал с женами и подругами всех своих друзей и знакомых, причем делал это не для получения удовольствий, а исключительно в исследовательских целях: а что у тебя внутри, спрашивал я, раздевая очередную пассию. Библейские заповеди нравственность мою не обременяли, тем более, что во всех грехах я винил исключительно женщин. Три струны, три могучих желания – любопытство, жадность и порок, подогретые словами, что поделаешь, если я такая сволочь, – толкали жеманниц в мои презренные объятия. Но хобби есть хобби! Растущее увлечение, точнее, мои дамы уносили немало денег. Естественно, я начал думать, где их взять? Заработать честно просто невозможно, не тот масштаб. Значит, надо зарабатывать другим способом. Но как? Конечно, существуют еще не старые дамы, охотно воздающие за постельные услуги, но весь мой юный организм против этого взбунтовался! Продаваться молодым и красивым женщинам еще куда ни шло. Но беда в том, что молодые и красивые скорее сами продадутся, чем отдадут хоть рубль. В таком вот крайне затруднительном положении я стал впервые задумываться о драматургии, и однажды мне в голову забрела странная мысль. Мир напичкан трагедиями! Если бы, скажем, все обманутые мужья-рогоносцы вдруг разом прозрели, началось бы неслыханное побоище. В этих, пока еще не свершившихся трагедиях кроется огромный потенциал: потенциал человеческих страстей. И как всякий другой потенциал, он должен иметь свое денежное выражение.
Итак, мои первые шаги на поприще профессиональной любви. Начну сначала, с выбора клиенток. Размышлял я, примерно, следующим образом. Ориентировочный возраст: от двадцати до тридцати лет. Поясняю. С молоденькими девушками возиться смысла нет, а с пенсионерками – душа не лежит. Кроме того, к тридцати годам большинство советских женщин проходят такую артподготовку, что напугать их практически невозможно. Профессионалки и особы легкого поведения восторга моего также не вызывали. Первые были не по зубам, а вторым терять нечего, все богатство они сами. Короче говоря, я пришел к выводу, что самые лакомые кусочки – это прекрасные замужние провинциалки. Почему прекрасные? Уродин терпеть не могу. Почему именно провинциалки? Боятся сплетен, скандалов и прочей чепухи, это у них в крови. Но муж их главное достоинство! В деревнях мужики полюбовников топорами рубят, это вам не инженеры. Значит, есть кого страшиться. Это – во-первых, а во-вторых: есть что терять. Дальше, где знакомиться и как? В окрестностях Оперного театра, после спектакля. Как правило, к этому времени я уже находился на боевых позициях, прогуливаясь по бульвару в ожидании «жора». Ошибался я редко, тем более, что Оперу посещает великое множество провинциалок, среди которых немало заблудших. Их видно сразу: по широким обручальным кольцам, по нарядной одежде, по марширующим походкам, но главное – по блудливым взглядам исподлобья. Что означает: вырвались на волю женщины порядочные, мучит и сжигает жажда приключений!
Обычно я представлялся драматургом, пишущим либретто к опере без слов. Не знаю почему, но эта плоская шутка им ужасно нравилась. После первых оживленных улыбок я скромно спрашивал, понравилась ли им моя опера. В немом восторге распахивались глаза, а я уже на правах маститого автора бросал на спутниц циничные взгляды. Дамы для вида слегка смущались и не верили в свою удачу. Впрочем, при знакомстве я заимствовал имя автора из театральных справочников текущего репертуара или прямо с афиши. Если даже недоверчивая особа догадывалась заглянуть в программку, то всего-навсего убеждалась в моей кристальной честности, хотя порядочность в данных случаях как раз и не котируется, в конце концов, не так уж важно, драматург я или нет. Если да, то вопросов нет. А если нет – тоже хорошо, и даже лучше! Провинциалки приезжают в город отнюдь не для посещения театров, толчеи в гостиницах или досаждения родственникам. Они приезжают развлекаться! Им порядочность еще дома надоела.
Техника простая. Побольше комплиментов, лучше двусмысленных, типа: ах, какие чудные глаза! Особенно левый. Любая глупость лучше натянутого молчания, а обилие комплиментов создает иллюзию стихийного бедствия и служит даме главным оправданием. Дескать, что она могла поделать, было некогда думать о приличиях! Не все и не сразу. Не сегодня, так завтра. Но соглашаются. На бокал шампанского. А что здесь такого? Это же не измена. В коне концов, имеет она право выпить бокал шампанского с приличным человеком? Имеет. А дальше все как по нотам. Приходит в гости, ставлю на стол бутылку водки. Она: как, а где шампанское?! Шампанское, мадам, в этом доме пьют в полночь, такова традиция! Вежливо и романтично. И даме приятно: она чувствует, что попала в настоящее приключение, ее завлекают. Разве она виновата, что ее обманули? Настаивать неприлично, традиция есть традиция. В конце-то концов, живем один раз!
Через час дело на мази. Глаза провинциалки сверкают как электросварка в метро, тормоза отпущены, муж далеко. И потом, да ну его к черту! Надоел противный. В общем, дама выпадает из действительности и попадает обратно в оперу. Она рассказывает скабрезные анекдоты, открыто кокетничает, истерически смеется и водку запивает шампанским. Выключаю лишний свет, врубаю аппаратуру и, поклонившись, приглашаю потанцевать. Лазеры, блики и прочие световые эффекты, излучаемые в ритме западного рока, производили на блудниц сногсшибательное впечатление, в прямом смысле этого слова. Наступало состояние эйфории, предвестницы экстаза. И тут я шел на штурм! Впрочем, чаще штурмовали меня.
Молодо-зелено. Элементарные знания драматургии давали свои первые незрелые плоды. Но я не хотел ждать, возможность легкого шантажа искушала неопытную душу. Вся будущая трагедия моих доверчивых клиенток заключалась в автоматическом фотоаппарате «Никон». В световую установку была вмонтирована фотовспышка, срабатывающая от контактного реле. Когда доведенная до сладкого изнеможения партнерша засыпала, я принимал освежающий душ и закрывался в лаборатории. Утром наступала развязка. Ласковым голосом я просил взаймы. Рублей хотя бы двести. Срочно надо выкупить одну вещь, а гонорар получу только завтра. Развратницы понимали плохо. Вздыхая, я показывал свежие фотографии и деликатно намекал: подумала бы о муже, рожа бесстыжая!?
Сейчас-то я понимаю, почему это их так шокировало. Им жалко было не денег. Рушился сверкающий мир. Это не был звон стекла! Это был звон разбившейся мечты.
Глава 2
Пума
Свою любовь я продаю,
Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою?
«Египетские ночи». Пушкин.
Зазвенел телефон. Пума чуть вздрогнула и посмотрела на часы. До условленного времени оставалось 5 минут. Немного помедлив, сняла трубку, через паузу услышала сиплый голос:
– Пума?
– Да, – она не выказала страха. – Кто это?
– Валет, – голос хрипло рассмеялся. – Помнишь такого?
Пума закусила нижнюю губу. Однажды летом четверо молодчиков окружили ее и бритвами срезали одежду. Платье, бюстгальтер, трусики, все подчистую. Сели в машину и уехали. И было это среди бела дня, прямо на проспекте Ленина. В одних модальных туфлях голосовать пришлось.
– Опять исподнее понадобилось?
– Не остри, киска! Поговорить надо.
– Все стрелки на Драму.
– На два слова, киска, всего на два слова, – уговаривал Валет. – Спустись на пять минут, я внизу дожидаюсь.
– У киски кот, а у меня полон рот. Некогда мне!
– Хана твоему коту, Пума, – просипела трубка. – Хочешь, сам к тебе поднимусь? Хуже будет.
– Усохни, Валет! Не такие пугали, – Пума презрительно рассмеялась. – Один звонок, и тебя перьями набьют, под завязку. Понял?
Трубка умолкла. Пума уже хотела положить ее, как послышался свистящий шепот:
– Тебе привет от Федора Ильича.
– От кого? – автоматически переспросила она, однако руки и ноги начали цепенеть. – Что же ты сразу не сказал.
– Спускайся! Жду тебя в фойе, – развязным тоном заключил Валет и повесил трубку…
Гостиничное фойе было немноголюдно. Несколько человек томились в низеньких креслах, расставленных по периметру вестибюля, несколько сгрудились возле стойки, преданно заглядывая в глаза рыжей администраторше. Красная табличка с надписью – «мест нет» – намекала, что взятка норма жизни и без нее тут никак не обойтись. Видимо, из соображений экономии в фойе царил печальный полумрак. Время от времени стеклянная дверь, завешанная с обратной стороны бархатной портьерой, приоткрывалась. В фойе врывался ресторанный шум, музыка и оживленные парочки, которые, сладострастно смеясь, устремлялись на этажи. Этот предвкушающий фантастические удовольствия смех вызывал естественное раздражение и зависть у гостиничных неудачников, тщетно ожидающих поселения. Впрочем, скука и уныние скоро вновь овладевали кроткими, бесправными душами, глаза тускнели.
Створки одного из трех лифтов раздвинулись и в ярко освещенном проеме показался силуэт Пумы в роскошной шубке, незамедлительно привлекший к себе рассеянное внимание присутствующих. Парень лет тридцати незамедлительно покинул кресло и валкой походкой двинулся навстречу Пуме, остановившейся в самом центре фойе.
– А ты ништяк телочка! – одобрил он, приблизившись вплотную, и мотнул головой в сторону выхода. – Пойдем.
Пума не подчинилась.
– Здесь говори, я слушаю.
Валет, криво усмехнувшись, повел глазами. Они находились под перекрестными и неравнодушными взглядами.
– Пойдем! Нечего тут базар устраивать. Федор Ильич в тачке ждет.
– Если нужно, пусть сюда зайдет, без тебя договоримся.
Пума стояла, как вкопанная, посреди фойе. Валет придвинулся и ощерил рот, показав при этом целый ряд золотых зубов. Брызгая слюной, он злобно зашипел:
– Хиляй за мной, шалава! А то на месте замочу.
Пума отшатнулась, но Валет не выпустил жертву, собираясь силой тащить ее к выходу.
– Эй! Супермен. Отпусти девушку, – негромко сказал чей-то уверенный голос.
Валет лениво повернул голову. Рядом с ними стоял мужчина в клетчатом пальто с дипломатом в руке, очевидно, командировочный. Валет покосил взглядом, небрежно процедил:
– Продерни, козел. До трех считаю. Раз! – и сунул руку в карман.
Напряженная сцена, разыгравшаяся в гостиничном фойе, завладела всеобщим вниманием. Хотя действующие лица говорили негромко, зрители чувствовали, происходит нечто любопытное, а чего тут еще делать. Какое-никакое развлечение! Все видели, как «клетчатый» примирительным жестом положил ладонь на плечо хулигану, как тот резко дернулся навстречу, на мгновение замер, и вдруг неловко завалился набок, и рухнул. Никто не понял, что произошло, только Пума, стоявшая в непосредственной близости, успела заметить, как Валет, разворачиваясь, наткнулся на палец незнакомца, который угодил ему куда-то пониже уха. Бандит упал и лежал неподвижно.
Самые отчаянные поднялись с мест.
– Смотрите, нож! – храбро воскликнул один.
– Не трогайте, – предостерег другой, видимо, более опытный. – Всем оставаться на местах, до прибытия милиции.
Не обращая внимания на попутные комментарии, мужчина в клетчатом пальто протянул Пуме свой дипломат и ободряюще улыбнулся.
– Будьте добры. Подержите мой кейс. Хорошо?
Пума подчинилась, а ее спаситель ухватил лежащего в беспамятстве парня под мышки, оттащил к ближайшему креслу и усадил, вернее, уложил в горизонтальном положении. Голова в спортивной шапочке безжизненно откинулась на спинку, на лице застыл золой оскал, ноги в белых кроссовках вытянулись, вывернувшись носами врозь. Пока зрители разглядывали поверженного бандита и делились сомнениями, защитник Пумы подошел к стойке и обратился к рыжей администраторше.
– У вас найдется нашатырный спирт?
– Зачем вам, – подозрительно спросила та, но тут же сообразила, достала аптечку, подала пузырек и, поджав губы, посмотрела сердито. – Милицию вызывать?
Оглянувшись, он заметил, как Пума отрицательно мотнула головой, пожал плечами.
– Думаю, не стоит, – открутив на ходу колпачок, он вернулся к нокаутированному противнику, одну руку запустил Валету под затылок и приподнял голову, другой рукой приставил открытый флакончик к носу и стал им массировать верхнюю губу. Зрители затихли. Через пару мистических пассов Валет встрепенулся, ошалевшими глазами уставился на своего врачевателя. Тот отступил на пару шагов.
– Живой? А теперь считаю до трех, – передразнил он хулигана. – Раз…
Валет подскочил в кресле, словно его пнули из преисподней, и кинулся к выходу. Зеваки запоздало переглянулись.
– А нож-то забыл! – растерянно заметил один.
– Администратору отдать, – откликнулся второй. – Милиции не дождались. Зачем вы его отпустили? Мы бы в свидетели пошли! Правда, товарищи?
– Милиция занята, – прокомментировал третий. – Мало дел у них? Борьба с пьянством, виноградники вон рубят. Рэкетиры голову подняли…
Публика рассосалась по окраинам полутемного фойе, обсуждая происшествие, нож остался лежать на полу, никто к нему не притронулся, все были умными: мало ли кого этим ножом резали, пришьют отпечатки, не отмоешься.
– Спасибо вам большое! – от пережитого волнения на глазах Пумы выступили слезы, кажется, она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
– Не стоит благодарности, – герой инцидента смутился. – Все хорошо, правда? Подождите, я сейчас.
Он подошел к стойке, вернул нашатырь администраторше, вернулся обратно. Ножа на полу уже не было. Пума платочком как раз промокнула слезы. Он с любопытством глянул на нее и молча протянул руку за дипломатом. Она неправильно истолковала его жест и всунула свою хрупкую ладошку.
– Илона, – дрогнувшим голоском представилась она.
– Сергей Петрович. Можно Серж, – неуклюже пожав дамскую ручку, он смущенно улыбнулся. – А кейс вы мне все-таки отдайте, а то неудобно получается. Вас проводить?
– Нет, спасибо, я… в порядке, – она одарила его улыбкой, рассчитанной на роман с продолжением.
– Тогда всего хорошего, – попрощался новый знакомый и на секунду задержался. – И все же вам не мешает в милицию обратиться. До свидания!
– До свидания, – упавшим эхом откликнулась Пума вслед своему спасителю, который откланялся с нетактичной торопливостью и убежал по лестнице вверх, хотя имелись целых три лифта. Проводив его клетчатую фигуру взглядом, исполненным сожаления, она повернулась и, ступая с цокотом на высоких каблучках, под алчущими взглядами горящих в полумраке мужских глаз направилась к выходу.
Смеркалось. Февральский ветер мгновенно растрепал копну вертикальной химии. Запахнув шубку поплотнее, Пума покосилась на вереницу машин, припаркованных вдоль гостиничного комплекса. Не сомневаясь, что за ней наблюдают, она вынула из сумочки «кнопарь». Щелкнув, выскочило хищное лезвие. Осторожно взяв нож за острие двумя пальчиками, она демонстративно опустила его в мусорную урну у входа и, не оглядываясь, возвратилась в гостиницу.
Следующие полчаса Пума провела в мучительном ожидании. Когда она окончательно потеряла терпение, телефон наконец-то зазвонил. Выдержав несколько секунд, она сняла трубку и как можно спокойнее произнесла:
– Да?
– Это я.
Услышав голос с мягким акцентом, она рассердилась:
– Я просила не звонить!
– Мне плохо.
– Мы договорились! Как только все решится, я сама зайду. Звонить не надо! Ты понимаешь русский язык? – она хотела положить трубку, но в последний момент услышала тонкий всхлипывающий звук. В ее душе шевельнулось нечто, похожее на жалость. – Дорогой. Все будет хорошо, мы поженимся. Надо немного потерпеть, и мы будем счастливы.
– Мне плохо без тебя, – канючил телефон. – Приходи.
– Возьми себя в руки, дорогой.
– Я хочу тебя! Сейчас, немедленно.
– Мне должны позвонить, потерпи.
– Сейчас! – голос прозвучал требовательно, почти угрожающе.
– С ума сошел, – Пума сдерживала досаду. – Увидимся через час! Всего один час, потерпи.
– Приходи сейчас! Или прощай, – взвизгнул телефон и отключился.
– Кретин, – она положила трубку. Задержавшись у трюмо, она поправила прическу, оглянулась на молчащий телефон и, не выключая свет, вышла из номера. Пройдя по коридору, остановилась у двери 308 номера, прислушалась, легонько стукнула. Знакомый голос с акцентом отозвался:
– Кто там?
– Кто еще, – фыркнула она. Тут же стерла с лица брезгливую гримасу. – Это я!
Дверь начала открываться в темноту, потянуло ледяным сквозняком. Пума торопилась уйти из ярко освещенного коридора, который просматривался насквозь, сразу шагнула в номер. Ноги тут же оторвались от пола, хрустнули суставы, дверь захлопнулась. Чьи-то руки стиснули ее тело железной хваткой. Пума не успела даже пискнуть, задохнувшись от боли. Вспыхнул свет. Она увидела распахнутое настежь окно, чернильное небо и своего черного друга, привязанного к стулу посреди комнаты.
– Мы выбросим ее в окно! Не убьется, но хромать будет, – из-за угла выступил Валет. – Привет, киска! Давно не виделись. Я же говорил, хуже будет!
Ее цепко держал кто-то третий.
Глава 3
Народный артист
Я, командор, прошу тебя прийти
К своей вдове, где завтра буду я,
И стать на стороже в дверях.
«Каменный гость». Пушкин.
Близ ресторана «Центральный» остановилось такси. Из машины вышел начальственного вида мужчина в коричневой дубленке. Швейцар, доселе маячивший в глубине застекленных врат, поспешил к выходу. Массивная дверь, несмотря на табличку «Спецобслуживание», торжественно распахнулась навстречу посетителю.
– Здравствуй, Борода! – вошедший улыбнулся.
– Многие лета вам! – нараспев протянул швейцар, густой бас которого вполне соответствовал окладистой бороде, что бывает нечасто.
– Интуристы или совдеп?
Ресторанный служитель презрительно махнул рукой.
– Наши! Нехристи.
– Коммунисты оккупировали?
– Хуже! Театр жидовский на гастроли пожаловал, – швейцар щурился. – Комплексы кушают. Их при гостинице поселили, а у нас столоваться будут. – Использование старинных словечек было его коньком, сам Борода считался городской достопримечательностью. – Не токмо целковым, гривенником даже не одарят! Ироды и есть.
– Непорядок, – согласился посетитель и, сунув червонец швейцару, прошел в вестибюль…
Водитель такси, убедившись, что пассажир надежно скрылся в ресторане, развернул машину и медленно поехал прочь. Снежная поземка весело понеслась по дороге, но машина остановилась. Грузная фигура таксиста покинула салон, съежилась на холоде, и короткими перебежками на полусогнутых приблизилась к телефону-автомату. Повернувшись спиной к ветру, толстяк вставил монетку, набрал номер. Занято. Чертыхнувшись, нажал на рычаг, через несколько секунд повторил набор. Монетка провалилась.
– Драма в Централе! Спецобслуживание, – таксист повесил трубку и поспешил к машине…
В зале было шумно, почти все столы занимали люди артистической наружности. В вечерних нарядах и украшениях, они сопровождали полуденную трапезу оживленными беседами. Официантки носились как угорелые, мечтая поскорее отделаться от невыгодных клиентов. Драма, расположившись за угловым столиком, пропустил пару рюмок и, в ожидании горячего блюда, ковырял вилкой салат. Он иронично посматривал на собственное отражение в зеркале на боковой стене. Бледное одутловатое лицо, сбитый набок нос и круги под глазами вызывали болезненное ощущение. Если добавить залысины, бесцветные глаза и солидный живот, то нерадостная получалась картина. Никак не скажешь, что этому молодящемуся пижону в кожаном пиджаке исполнилось тридцать три года. Кого-то в эти годы к кресту прибили. Пора подводить итоги, пусть промежуточные, а у него конь не валялся. Жизнь катилась под откос и ничего хорошего не предвиделось, в стране грядут перемены, и Драма не верил, что к лучшему. Точнее, он верил в людские пороки, которые неизменны. Он усмехнулся несвойственным в обычное время мыслям и смотрел на артистов, поглощающих дешевые комплексы. Можно сказать, коллеги, сочувственно вздохнул он, и потянулся рукой к хрустальному графину, наполненному холодной водкой.
– Извините. Не помешаю?
Голос поставленный: тоже артист, кто еще. Драма поднял голову. Перед ним стоял мужчина благородной наружности, и с вежливым любопытством ждал ответа.
– Не помешаете.
Драма не собирался сегодня работать, все-таки день рождения, но привычка взяла свое. Он не просто был любопытен от природы, но в каждом незнакомом человеке видел потенциального клиента. Пока новоявленный сосед изучал меню и объяснялся с официантом, Драма получил возможность рассмотреть его подробней. Лет сорок пять или немногим больше. Крупное рубленое лицо, волевой подбородок, раскосые глаза с цепким взглядом, стриженые волосы с проволокой седины, все это говорило о крутом и решительном характере. В то же время манерность поведения, подчеркнутость жестов, расчетливо выпущенные манжеты с брильянтовыми запонками и галстук-бабочка говорили об артистической принадлежности. Крепкие короткие пальцы, золотая печатка и обручальное кольцо завершали портрет незнакомца. Драма ощутил легкий кураж.
Официант принял заказ и, высоко вскинув голову, как только что подкованный жеребец, стремительно ускакал в свои прерии. Драма выпил налитую рюмку, ткнул вилкой, символически закусил и открыто поднял глаза. Сосед рассеянно барабанил пальцами по столу и смотрел по сторонам. Убедившись, что в зале курят, вынул из кармана пиджака роскошный золотой портсигар, поймал заинтересованный взгляд Драмы, дружелюбно улыбнулся.
– Угощайтесь! – украшенная вензелями крышка открылась с мелодичным звуком. На скатерть прыгнул золотой зайчик. – Пожалуйста, прошу вас.
– Дорогая игрушка, – уважительно протянул Драма, наклонившись, заглянул в портсигар и вынул коричневую сигару с красным ободком. – Кубинские?
Вообще-то сигары он не любил, но разговор требовал взаимного расположения.
– Так точно! Кубинские, – отозвался владелец портсигара и щелкнул, опять же, золотой зажигалкой: похоже, стремился произвести впечатление, но излишняя доброжелательность портила мужественный облик и внушала подозрение. Глубоко затянувшись, Драма кашлянул, покачал головой и неожиданно признался:
– Не умею сигары курить. Николай Николаевич! У вас какое звание?
– Пауза, наполненная сизым дымком, повисла над столом, вежливые улыбки окаменели. Вопрос застал собеседника врасплох.
– Мы разве знакомы?
Как раз возник официант с нагруженным, как крестьянская телега, подносом. Он поставил перед Драмой блюдо с огнедышащим цыпленком, горшочек с острым соусом, перед собеседником выставил трехсотграммовый графин с коньяком, закуску ассорти, какой-то салат и предупредил:
– Говядина с грибами будет готова минут через двадцать. Приятного аппетита!
По-белогвардейски щелкнув каблуками, официант испарился. Молчание слегка затянулось. Драма чувствовал себя на грани провала, как Штирлиц в кабинете Мюллера.
– Николай Николаевич, – смущенно сказал он. – У вас на портсигаре дарственная надпись имеется. Извините, если оказался нескромен.
– А насчет звания, как понимать?
– Думаю, если вы артист, то народный. Другие звания по заграницам редко разъезжают и золотые портсигары им не дарят. Вы оперный трагик, верно?
– Допустим, – каменное лицо собеседника прояснилось. – А как догадались, что я артист?
– Того проще. Ресторан закрыт на Спецобслуживание. Следовательно, тут все артисты. Кроме меня, разумеется, я по другой части. Могу добавить, что у вас молодая красивая жена и великое множество завистников.
– Гениально! – патетически воскликнул артист. – Вероятно, вы следователь.
– Боже упаси. Разрешите представиться. Константинов! Валерий Петрович. Кандидат наук, психолог. Работаю над докторской диссертацией.
– Рад знакомству! Волошин. Остальное вы уже знаете…
Словно гроссмейстеры перед началом игры, они привстали и обменялись рукопожатием. Усевшись, оба схватились за свои графины. Разумеется, первый тост выпили за знакомство.
В течение следующего часа новоиспеченные приятели пили за удачу и успехи, рассказывали анекдоты, ругали политиков и взаимно исподтишка приглядывались. Обсудили упадок культуры, поделились музыкальными вкусами и, наконец, почувствовали себя закадычными друзьями, выпили за дружбу. Симпатия и расположение были вроде обоюдными, но чересчур натуральными. Каждый раз, поставив очередную рюмку на стол, они взаимно вскидывали глаза и убеждались, что собеседник абсолютно трезв. Игра шла втемную. Наконец, артист Волошин расслабился, и по праву старшинства предложил перейти на «ты», что послужило сигналом к более решительным действиям. Драме фамильярность была на руку, он перешел в наступление.
– Ну что, Коля-Николай. Может, по девочкам ударим?
– В смысле, – тот не понял.
– Говорю, классные «брошки» есть, высший сорт.
– Золотые? – артист Волошин, погрузнев от обеда, тупо смотрел на собеседника.
– Сам ты золотой! Я имею в виду путанок пощупать. Можно в сауну. Как у тебя с деньгами?
– Не.
– Что «не»?
– Не могу, брат. Я свою жену люблю.
Волошин демонстративно провел ребром ладони по горлу, что означало, видимо, клятву супружеской верности.
– Любовь? – Драма сморщился.
– Точно.
– Друг дружке не изменяете? Не верится.
Вместо ответа Волошин распрямил ладонь и повернул к свету, любуясь обручальным кольцом.
– Давай, брат. За любовь выпьем!
– Не, – передразнил его Драма.
– Что «не», – парировал тот.
– За любовь не пью. Все бабы шлюхи, а кто им верит – осел! Причем рогатый осел.
– Не согласен, брат. Все женщины разные, – артист был настроен миролюбиво.
– Разные! Но все шлюхи, тут они одинаковые.
– Моя не такая, – заявил Волошин, как будто этим все сказано.
Драма непринужденно рассмеялся.
– Думаешь, она у тебя лучше всех? А хочешь, такую девочку подарю, ты о жене позабудешь? На одну ночь. Это эксперимент, психологический. Я в этом деле разбираюсь?
– Не требуется, брат, – Волошин снова открыл свой шикарный портсигар с вензелями. – Извини, но лучше любимой женщины женщин нет, просто не бывает. Угощайся.
Драма вздохнул и развел руками.
– Слепой не увидит, глухой не услышит, а влюбленный муж хуже обоих! Ты Шекспира читал?
– Обижаете, гражданин начальник! – Волошин снова прикуривал. – Завтра спектакль, и называется он «Отелло». Приглашаю на премьеру. Между прочим, я в главной роли, в гриме не узнаешь.
– Спасибо за приглашение, тогда вопрос. Зачем Шекспир задушил Дездемону?
– Отелло задушил, и совершенно напрасно! Она была верна.
– Вот, – победно воскликнул Драма, словно объявлял противнику шах. – Единственный способ добиться верности: вовремя задушить свою возлюбленную. Шекспир не дурак был, знал, что делает. Потому и рыдаем, что умерла непорочной. Осталась бы жить, таких дел наворотила! Вместо трагедии, комедию смотрели.
– Не обязательно, – артист сидел с непробиваемым видом, как скала на берегу моря, возле подножия которой волны разбиваются пенными брызгами. – Полно счастливых браков! Живут люди и радуются семейной жизни. Что плохого?
– Плохо то, что одни изменяют да посмеиваются, а другие глаза закрывают, предпочитая не видеть, не слышать, не знать!
– Мужчина, не доверяющий своей избраннице, сам себя обкрадывает, – артист с сожалением и даже сочувствием смотрел на Драму, не желающего понимать очевидных истин. – Лично я, например, жене не изменяю, и не вижу причин сомневаться в ней. Логично?
– Женщины логике не подчиняются. Неверность – их сущность, природа. В верной жене есть что-то монашеское, унылое, как запах ладана. Ее и любить-то не хочется!
Волошин снисходительно улыбнулся, располагаясь в кресле поудобней.
– Я бы так не сказал.
– Ты собственник, сразу видно. И это само по себе причина для измены, вот женская логика. Обман у них песней зовется, блуд праздником, а измена доблестью. Ввести награды за постельные подвиги, бабы с ног до головы в орденах ходить будут, грамоты над кроватью развешивать, дипломы почетные. Как им верить? Лучшая из них – змея.
– Ошибаешься! В любом случае, если изменит, я первым узнаю.
– С чего ты взял? – Драма искренне опешил.
– Она сама расскажет, мы так договорились.
– И ты поверил!? – Драма всплеснул руками. – Простота хуже воровства. Напрасно ждать будешь! Мужиков она на себя перетаскает, знакомых и незнакомых, а вот рассказать забудет. Наивная твоя душа! Извини за прямоту, такой уж я человек. Мужья последними узнают! Весь мир шептаться будет, кулисы рвать, животики надрывать. И жены смеются громче всех!
– Моя не такая. – Волошин достал платок и промокнул вспотевший лоб, было душно. Глянув по сторонам, он отцепил «бабочку» и спрятал в карман. – Стала бы она со мной по гастролям мотаться? Если бы не любила. Ни одного спектакля не пропускает, я на сцену, она в зал. Измена времени требует. Когда? Мы не расстаемся.
– Предлагаю тост за твою жену. Ей богу! Даже завидно.
– Святая женщина, – Волошин отнюдь не шутил. – Коньяк кончился, я пас.
Драма привстал, налил водку в обе рюмки вровень с краями.
– За святых женщин!
Они выпили… Волошин закусывать не стал, партия переходила в эндшпиль. Драма не унывал, даже наоборот, он поймал кураж, и готовил решающую атаку.
