Loe raamatut: «Свой Кобзон»

Font:

«У каждого мгновенья – свой Кобзон»

Марина Леско

РАЗДЕЛ I. МОЙ КОБЗОН

В этом разделе собраны мои беседы с Иосифом Давыдовичем, записанные в разные годы и при различных обстоятельствах.

Конечно, я рассчитывал, что мой собеседник более темпераментно отреагирует на резонные обвинения в торговле афганским героином и/или на невнятные намеки на то, что заложников освобождал за $$$.

Но, полагаю, что за свою долгую жизнь Иосиф Давыдович привык к наездам.

Как заметил один из респондентов в разделе «Их Кобзон» – «стальные яйца»!

БЕЗ ТИТУЛОВ НО С ИМЕНЕМ

В студии «Правды-24» с Иосифом Кобзоном мы беседовали накануне его кремлевского мега-концерта, посвященного юбилею знаменитого исполнителя.

Иосиф Кобзон дал пятичасовой концерт в честь 80-летия 20 сентября 2017. «Я песне отдал все сполна»

Однако свою первую ТВ-беседу с легендарным певцом я записал еще в СССР, для небезызвестной телекомпании ВИD. Потом было еще несколько газетных интервью. После одного из них на меня наехал знаменитый «авторитет» Отари Квантришвили, друживший с артистом. Потому что беседа была озаглавлена «Папаша Кобзон и его мафия».

А в середине 90-х я попросил другого Отара, своего выдающегося сотрудника с фамилией Кушанашвили написать текст в защиту певца, против которого в ту пору была развязана кампания.

«Новый Взгляд» опубликовал тогда полосной портрет Кобзона с манифестом только начавшего свою журналистскую карьеру маргинала:

«Откушав кофий, мне хочется, как Чингачгук, высунуться из окна и спросить у Родины: Родина, за что ты меня не любишь? чего я тебе сделал? За что ты меня не любишь? За что ты не любишь всех нас? За что, например, не жалуешь Кобзона? Родина, он пел всегда. То есть жил так – с песней.

Мне не нравится, но людям нравилось и нравится, а людей надо любить, ну, по крайней мере, считаться с ними. Эти люди – как трава, никто им не указ. Они чуют: те, кто наезжают на Кобзона, – жалкие урюки, потому что так бездарно это делают! Обвиняют его в том, что он с бандитами якшается.

Чья бы корова мычала! Вы кто сами, хочу возопить я после кофия. Я не знаю, чем там промышлял Кобзон, но он лучше вас. Он – артист, и если ему удалось объегорить вас, я буду молиться за него. Он рядом с вами – херувим. Он хоть профессионал, вы-то – кто? Кто вы? Его фамилию знают повсеместно, его фамилия – это походы Советской власти, это иллюзии целых поколений, это советские летние дожди, это цифры наших потерь, наших компромиссов счет, летопись наших предательств, хронология советских побед и фиаско, его фамилия – история.

Никудышная? Пусть. Ну История же! Кобзон – это полдень наш, когда утро почило, а к вечеру надо подобраться, сохранив нервы в относительном порядке. Если Кобзону будет плохо, то нам всем о чем говорить? Нам всем грозит небытие. Ну, даже не в кладбищенском, может быть, смысле, то есть не столько в этом, но у слова «покойник» много значений. По крайности, второе я знаю точно, и вы знаете, мне оно не нравится. Оно полностью подходит к тем, кто наезжает на Кобзона…

И мы потом, когда выживем, когда нахлебаемся озона, вынырнув и не соображая сразу, что можно дышать и делать это без напряга, без оглядки на урода в галстуке (это, конечно, образ собирательный), – потом, когда выживем, мы поймем: у нашей системы, кроме мерзкой природы, есть хорошее свойство – наша система закаляет. Она никогда не любила нас; она напоминала и напоминает нам ежедень, что мы – никто и имя нам – никто, что мы ничтожества, которым позволили потусоваться в барской прихожей, разглядывая лепнину и шмотки на вешалке; нас терпят из милости и из невзначайно хорошего настроения, когда даже быдло навроде нас не помеха, и мы можем даже покурить, даже взглянуть с положенной дозой подобострастия снизу вверх на Систему; кто мы? Читайте выше. Системе не до нас: в перерывах между удовлетворениями похоти и жрачкой она, за-ради пущей забавы, выбирает более-менее известных среди нас, кладет на лавку и сечет, сечет, сечет, преподавая нам, паскудам, профилактический ликбез.

Предмет называется: «Не высовывайся» – если уж ЭТОГО сделать – раз плюнуть, то ты, убогий, чего?! На цыпочках уходит лето, утром прохладца, днем прохладца, вечером даже холодрыги случаются, перед осенним водоразделом настал час показательной издевки: сегодняшний субъект носит фамилию КОБЗОН, не слышали?!

Да, артист, да-да, но это еще и НАША С ВАМИ ФАМИЛИЯ. Бьют Кобзона – бьют нас, вот что я хотел сказать, но столько мыслей, что руки трясутся, мысль не вытанцовывается. Кобзона гоняют по всему полю, это называется прессинг, надеются, что человек спятит, сломается; человек, в эпоху которого жил Ельцин, убили Листьева, врал министр обороны, доллар гулял вовсю, от меня ушла Женщина. Кобзон повязан с бандитами, Кобзон – символ мафии, Кобзон – это солнце. Галиматья. Власть, ты – дура (не может быть, чтобы ты не знала об этом).

Его, Кобзона, ты делаешь своим могильщиком. Кобзон, Власть, – это зеркало твое, это сын твой, это сын Системы, и знаешь, по сравнению с тобой – он Херувим. Иосиф, я не знаю, кто вы, что вы.

Я видел вас раз десять по телеку, два раза живьем (вы очень суровый, кажется?), мне наплевать, сколько у вас дач, кем вам приходился Япончик, какого вы мнения о Пугачевой… мне наплевать. Я молю вас: не уступайте ИМ».

***

Сам Кобзон считал, что воюет с ним всемогущий на том этапе Александр Коржаков; об этом рассказывал в «Моей газете», что мы делали с Андраником Миграняном:

«Это Александр Васильевич Коржаков. Убежден, что все исходит от него… Речь, скорее, идет о наветах. Против меня нашептывают люди, которые преследуют какую-то личную корысть…

«Даже если убьют, я буду жить в памяти людей»

Да, Кобзона могут любить или ненавидеть, но со мной нельзя не считаться. Необязательно выполнят просьбу, но хотя бы выслушают. Есть, правда, и исключения. Меня упорно игнорирует министр внутренних дел Рушайло. Думаю, он не забыл моих слов, что это спецслужбы расправились с Отариком Квантришвили, имевшим конфликт с Рушайло. Помнит и мое обвинение, что это его, министра, подчиненные дали обо мне ложную информацию миграционным службам США, чтобы воспрепятствовать въезду Кобзона в Америку. А о том, что я пятнадцать лет руковожу общественным советом ГУВД Москвы, что стал первым лауреатом премии МВД России, главный милиционер страны, видимо, запамятовал.

С времен Щелокова я неизменно участвовал во всех концертах, посвященных Дню милиции, лишь в этом году по приказу министра меня сняли с программы. Значит, так тому и быть.

Одно скажу: Рушайло рано или поздно уйдет, а Кобзон останется. Даже если убьют, я буду жить в памяти людей. Меня можно отправить в могилу, но не вычеркнуть из биографии страны.

«Меня можно отправить в могилу, но не вычеркнуть из биографии страны»

…У меня много нереализованных планов, но это не значит, что ради их исполнения стану приспосабливаться к жизни. Конечно, я нормальный человек и боюсь стихии, не люблю летать самолетами, но не в моем характере пасовать перед подлецами и негодяями. Понимаю, сегодня можно «заказать» любого. Какую-нибудь бабушку, наверное, убьют и за сто долларов, бизнесмену снесут голову за тысячу, Кобзон, пожалуй, потянет на большую сумму… Могут и бесплатно шлепнуть. Из ненависти. А могут, наверное, и полмиллиона отвалить.

Хотя, с другой стороны, майор Беляев, которому заказывали мое убийство, не выполнил задание. Отказался от денег. Все-таки лишить жизни известного человека не каждый способен…

Я прожил замечательную жизнь, всякое в ней было – и печальное, и радостное. Помню Великую Отечественную, послевоенную голодуху, учебу в институте, службу в армии, сложное становление в Москве, первый успех, признание… Пожалуй, мои убийцы опоздали, раньше надо было разбираться со мной, я уже все создал – и книги, и фильмы, и песни.

Понимаете, журналисты слепили превратный образ Кобзона – супербогача, супермафиози. В действительности я иной. К примеру, если говорить о деньгах, то должен прямо сказать: у меня нет безумного состояния, хотя я ни в чем не нуждаюсь, имею все необходимое – квартиру, замечательную дачу, машину…

Повторяю, у меня есть все необходимое. К примеру, дачу я приобрел еще в 1976 году. Раньше там жил маршал Рыбалко, потом академик Лопухин

Дензнаки мне нужны для жизни, а не чтобы копить их, в кубышку складывать… Шальные деньги у меня отродясь не водились, я все зарабатывал трудом, хотя терять большие суммы приходилось. Только не спрашивайте, сколько. Не отвечу. Деньги были в бизнесе, а потом в августе 98-го все в момент рухнуло. Я потерял много, очень много. Ничего, пережил. А вот те чиновники, которые наворовали миллионы и распихали их по швейцарским банкам, вряд ли чувствуют себя уютно. Им постоянно приходится оглядываться, прислушиваться.

Свой знаменитый чёрный парик Кобзон надел в 35 лет. Его мать рассказывала, что однажды он вышел на улицу в сорокаградусный мороз без шапки и повредил волосяные луковицы. Накладку певец не снимал и говорил, что только жена видит его без парика.

…Я человек азартный, но с хорошими тормозами. У меня есть приятели, которые выбрасывают за вечер сотни тысяч, а меня жаба давит, не дает голову потерять. Если оставляю крупье пару тысяч долларов, начинаю думать: «Эх, эти деньги можно было в дело пустить»…. Например, на пополнение коллекции часов… Покупаю я не так часто. У меня много подаренных – на различные юбилеи, праздники.

Раньше коллекционировал зажигалки, соперничал с Высоцким. Когда Владимир ушел из жизни, его отец, Семен Владимирович, продал коллекцию мне: в ней около восьмисот экземпляров. Есть раритеты. Правда, в последние годы я почти не пополняю коллекцию – стимула нет, сегодня в любом табачном киоске можно несколько десятков разных зажигалок купить. Хорошие часы – другое дело».

***

Такая предыстория. Где сейчас тот же Коржаков? Рушайло? Вопросы риторические. Поэтому в студии «Правды-24» мы эти имена не вспоминали, разговор шел о другом.

ЖУРНАЛЮГИ & ДРУЗЬЯ

– Вся страна отмечает юбилей Кобзона… На самом деле соврал, когда сказал, что «вся страна». Потому что не только наша страна, но, как минимум, еще 14 государств будут отмечать этот праздник.

– Только мне не нравится этот определение – СНГ. Я выпустил книжку: называется «Кобзон Советского Союза».

«Я люблю тебя, Россия»

– «Кобзон Советского Союза»? Но вы же не сами придумали такое название.

– Ну, придумал автор.

– А кто автор?

– Ефим Кациров, мой друг детства. Артист заслуженный. Ну, он брал в основном интервью у всех тех людей, с кем меня сводила жизнь.

Ефим Кациров родился 30 мая 1937 года в Днепропетровске в еврейской семье. Там же окончил среднюю школу и горный техникум. Проходил службу в рядах Советской армии (1959—1962). В 1962 году приехал в Москву и поступил на актёрский факультет Высшего Театрального училища имени Б. В. Щукина (курс Анатолия Борисова). В 1966 окончил его с отличием. В 1972 году заочно окончил режиссёрский факультет того же училища также с отличием. В 1977 году окончил Высшие театральные курсы ГИТИСа. С июня 1965 года стажёр, а с июня 1966 солист Московского Академического театра Оперетты, исполнитель комедийных ролей в опереттах и мюзиклах. Занимался озвучиванием мультфильмов и дубляжом. Среди наиболее известных его работ: Чудище-Снежище («Новогодняя сказка»), Баба-Яга из мультфильма «Ивашка из Дворца пионеров», попугай из серии мультфильмов «Боцман и попугай». Снимался также в кинофильмах и телеспектаклях.

– Мне кажется, какую-то книжку кто-то с вами делал уже, на основе интервью.

– Это делал ваш коллега, журналист Николай Добрюха. «Как перед богом». Но это, так сказать, надуманная книга.

– Не понравилась вам?

– Нет.

– Вы с Пугачевой поссорились из-за нее.

– С Жванецким тоже.

ИЗ КНИГИ «КАК ПЕРЕД БОГОМ»:

Странное дело. В детстве я всегда был отличник и… одновременно хулиган. Но не в том смысле, что антиобщественный элемент, а просто никогда не отказывался подраться, если драться нужно было, как говорится, за справедливость, то есть был я хулиганом иной породы – мне нравилась роль Робин Гуда. Для мамы я оставался «сынуля», а улица звала своего командира Кобзя. Улица, конечно, затягивала и меня, но никогда не мешала хорошо учиться. У мамы сохранились похвальные грамоты с «Лениным и Сталиным» – в основном за мою учебу. Но есть среди них и такие, которые свидетельствуют, что я был победителем и на олимпиадах по художественной самодеятельности. Одна из них – девятилетнему Кобзону «за лучшее пение»… Мне тогда, в 46-47-м, здорово нравилась песня Блантера «Летят перелетные птицы». Пел я ее просто от души… в Донецке, а потом и в Киеве. Когда через время показал эту грамоту Блантеру, старый композитор расплакался.

…Как певцу-победителю украинской олимпиады мне дали путевку в Москву. Я не помнил родного отца, но, когда пришло время ехать в столицу, мама сказала мне: «если хочешь, повидайся с родителем». И я повидался. Однако его отношение к маме и мое благодарное отношение к отчиму сделало наше общение очень формальным. Он отвел меня, как сейчас помню, в Детский мир на Таганку. Купил мне какой-то свитерок, еще чё-то купил. Я поблагодарил. А он сказал, что у него завтра будет хороший обед и… чтобы я приходил. Еще сказал, что у него и в новой семье уже два сына… В следующий раз мы встретились, когда я стал известным артистом: просто мне до зарезу нужна была московская прописка. Я заканчивал Гнесинский институт. И чтобы расти дальше – необходимо было остаться в Москве. Весь Советский Союз распевал мои песни: «А у нас во дворе», «Бирюсинка», «И опять во дворе», «Морзянка», «Пусть всегда будет солнце»… Да мало ли было успехов, которых я успел добиться на эстраде, но, как назло, у меня не было московской прописки. И бывший отец не отказал мне. Это был 1964 год.

Все когда-то происходит впервые. Мою первую учительницу звали Полина Никифоровна. Хороший человек. Как звать – помню. Навсегда помню. А вот фамилию… забыл. У нее я научился писать и читать, рисовать и считать только на «пять». А вот петь, пожалуй, научился сперва от мамы, а потом уже продолжил на уроках пения и в кружке художественной самодеятельности. Мама очень любила петь романсы и украинские песни. У нее был патефон и много пластинок. Нравилась ей песня «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю…» И мне тоже понравилась. Я любил подпевать маме. Долгими вечерами при керосиновой лампе это было какое-то волшебное, какое-то завораживающее действо и зрелище. Тоску сменяла радость, слезы – веселье, когда пела свои любимые песни мама. И, вероятно, именно тогда я навсегда «отравился» пением. Песни стали моими наркотиками. Пройдет целая жизнь. И в 2001 году, когда часы начнут отсчитывать, быть может, мои самые трагические минуты, когда мое «я» будто маятник, будет колебаться между жизнью и смертью, а потом врачи скажут, что я все-таки останусь жить, первое, что я попробую сделать, – это проверить: а сохранила ли моя па мять хотя бы какие-нибудь песни? Я тяжело начну вспоминать незабываемые строки и с трудом, хотя бы мысленно, произносить отдельные слова, а затем рискну попробовать… петь, чтобы узнать: не отказал ли голос?! И узнав, что голос возвращается, и что я опять буду петь, я пойму, что жизнь моя действительно продолжается. И я опять смогу выходить на сцену и быть рядом с моей Нелей… с моим единственно верным до конца другом. Все когда-то происходит впервые.

– А мы не любим, когда нас критикуют звезды. Нет, я шучу. Но я просто говорил с болью о моих коллегах. Я доверительно разговаривал с журналистом, который обещал мне, когда будет сверстана книга, познакомить меня с ней.

– Он не показал вам?

– Нет, конечно.

– Ну, так не делается.

– Не показал. И запустил ее. И мои коллеги, естественно, обиделись.

А потом мне моя любимая жена сказала: ну, зачем ты их трогал? Я говорю, ну, почему нас нельзя трогать? Значит, мы вообще неприкасаемые какие-то? Ну, нельзя говорить о наших недостатках. У нас же они есть. Это вполне естественно. А вот, когда говорят люди, особенно, когда, которым ты доверяешь, о том, что ты что-то делаешь в этой жизни неправильно, что-то не так делаешь, ну, хотя бы задумаешься.

Действительно, может быть, он, так сказать, оговорил меня и так далее.

– Я считаю, что Нелли права. Она не только красивая, но и мудрая женщина.

– Женя, ну, вы знаете, во-первых, у меня было основание в свое время обидеться на Аллу Борисовну, которая сказала обидное в свое время. Это было в конце 80-ых…

Пугачева + Газманов.

Когда у нее спросили, как она относится к тому, что многие творческие работники пошли в политику. И она сказала, если вы имеете в виду Кобзона, то, может быть, ему и пора, а я пока попою.

 Вот ведь интересно. Вы до сих пор поете. Пугачева не поет. И в политику тоже сходила. Неудачно весьма. Но! Она все равно остается ньюсмейкером каким-то образом. Про нее говорят.

– Она навсегда останется Пугачевой. Она вписала свое имя в антологию песенную, в историю песенную, в летопись. Она была и остается примадонной, самой популярной певицей. Этого у нее никто никогда не отнимет.

– Ну, хорошо. У нас очень много и королей, императоров эстрады.

– Да, императриц.

БЕЗ ОБМАНА, ЖИЗНЬ ЗАСТАВИЛА

– Давайте с этим мы как-то проедем. А по поводу того, что вы до сих пор поете. Я помню, когда вам исполнилось 60 лет, вы говорили: это последний концерт, и я ухожу с эстрады, все, вы меня больше не услышите.

– Вы знаете, мне хотелось не обманывать ни журналистов, ни окружающих меня людей, ни телезрителей. Мне не хотелось их обманывать. Я действительно хотел закончить свою гастрольную концертную деятельность. Тем более, что это заявление сделано было 11 сентября 1997 года, а 17 сентября меня избрали депутатом Государственной Думы. Я решил себя посвятить общественно-политической работе, творческой работе, преподавательской работе.

Но так получилось, что меня пригласил кто-то из композиторов. Ну, говорит, в моем-то шоу можно, это не твой сольный концерт, так что спой в моем концерте. И пошло…

Это наркотик уже. Это, когда выходишь на аудиторию, чувствуешь эту энергетику, выходишь на эту борьбу.

Ну, вот хочется еще раз и еще раз сказать, что я не зря эти годы прожил.

– Я когда вижу вас на сцене, думаю про себя: если бы Кобзону не платили бы, он все равно бы выходил.

– Абсолютно.

– Более того, он сам бы приплачивал.

– Когда я стал петь по два, по три сольных концерта в день, мне говорили, ну, что же такая жажда зарабатывать денег. Они не понимали.

Тогда еще было такое понятие, которое со временем исчезло – шефские концерты. Бесплатные концерты, о которых вы говорите.

– Это вы о детских учреждениях, да?

– Не только, они для студенчества, они для воинов, они для кого угодно. Шефские, бесплатные концерты.

Но удовольствие мы получали от того, что мы общались бесплатно. Вот просто приходили попеть, пообщаться.

– Я помню, ездил с вами (и с Ильей Глазуновым, и Отаром Квантришвили) в начале 90-х в какой-то детский дом.

– Не в какой-то. Детский дом в Ясной поляне. Это школьный детский дом. А второй, дошкольный детский дом, в Туле. Я привозил не только Глазунова. Туда приезжали очень многие мои друзья. И Рошаль приезжал туда. И спортсмены туда приезжали, да. И поэты. И композиторы.

Приезжали каждый год и продолжаем приезжать по сей день. Мои дети эти, из Ясной поляны, из Тулы каждый год они отдыхают в Анапе.

– Вы это организовываете?

– Конечно. Мне задают иногда вопрос, а почему Тула, почему Ясная поляна, что вас связывает. Ничего не связывает. Просто так вот. Почему один человек женился на этой женщине и не той. Да потому что вот флюиды какие-то, чувства их сблизили.

Почему? Я был в Туле на гастролях. Пришли ко мне дети. И пригласили в свой детский дом в Ясную поляну. Я поехал. И вот наша дружба началась и по сей день продолжается.

Это трудно объяснить.

«Песня остается с человеком»

– Скажите, а как вы переносите оговоры, которые возникают в прессе? Как только человек становится известным, так пишут удивительное. Вот трагедия «Норд Ост» случилась. И все помнят, что вы пошли, спасли людей. И вот я читаю: Кобзон это сделал за деньги; ему заплатили, чтобы он вывел конкретно этих людей. Вот, как вы вообще относитесь к этому? Почему вы не подаете в суд, в конце концов?

– Ну, кто это пишет и говорит, это просто для меня, так сказать, никчемные люди.

Негодяи.

Они уподобляются американцам, которые написали по поводу «Норд Оста» – ну, конечно, Кобзону удалось вывести этих людей, заложников, потому что он свой среди террористов.

В день его смерти «Лента.ру» напомнила обстоятельства того поступка:

«Вокруг оперативного штаба в 9 утра толпились известные люди, офицеры, политики, чиновники. Многие из них готовы были отправиться на переговоры с террористами. «Они ни с кем не хотели говорить. Но я знал, что меня они должны знать – я для них не просто депутат или певец, а народный артист Чечено-Ингушской ССР», – рассказывал потом Кобзон.

«В июле 1964 года в городе Грозном состоялся Первый музыкальный фестиваль Чечено-Ингушской АССР, куда приехал и Кобзон. 25 февраля 1965 года в газете „Советская Россия“ вышел фельетон Ю. Дойникова „Лавры чохом“, где Президиум Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР критиковался за присвоение Кобзону звания заслуженного артиста республики несмотря на то, что он пробыл там лишь несколько дней. В итоге Кобзона отстранили от теле- и радиоэфира, ему запрещено было давать концерты в Москве; опала длилась больше года».

Когда переговорщики перечисляли террористам, кто готов отправиться в захваченный ДК, те потребовали Кобзона. Руководитель оперативного штаба по освобождению заложников Владимир Проничев артиста отпускать не хотел, Лужков также был против. «Если я с ними не договорюсь, то и вы с ним не договоритесь», – ответил Кобзон.

Певец был первым, кто пошел к террористам. Вместе с ним в здание вошли британский журналист и два гражданина Швейцарии из Красного Креста. Кобзон не раз уже выступал в этом заведении, и в фойе у него возникло ощущение, будто он просто опоздал на спектакль – в гардеробе аккуратно висела одежда, стояла полная тишина.

Затем он увидел труп девушки на полу. Кобзон подошел к лестнице, где его криками остановили три автоматчика: «Стой, кто?!» «Я – Кобзон».

Его отвели к Руслану Эльмурзаеву, называвшему себя Абубакаром. Террорист сидел с автоматом и в маске. Кобзон заявил: «Я думал, здесь чеченцы». Абубакар ответил: «Чеченцы». «Чеченцы встают, когда вошел известный всей вашей стране человек, старше вас в два раза, а вы сидите, – значит не чеченцы!» – сказал Кобзон. Абубакар вскочил: «А ты что, нас воспитывать пришел?»

Кобзон уговорил террориста снять маску и внезапно осознал, что захватчики театра на Дубровке – совсем молодые люди. «Вам еще жить и жить», – посетовал он. «Мы сюда умереть пришли, а не жить. И мы умереть хотим больше, чем вы – жить. Если нам не веришь… позовите Зулю», – ответил Абубакар. В комнату вошла маленькая девочка в камуфляже и маске. «Зуля, покажи, какая ты богатая». Девочка открыла ладонь и показала детонатор.

Кобзон попытался убедить террориста, что никто не собирается выполнять их условия и выводить войска из Чечни, однако, увидев решимость захватчика, попросил отпустить хотя бы детей.

Террористы «подарили» Кобзону трех перепуганных девочек. Одна девочка уткнулась артисту в коленку и сказала, что в зале осталась ее мама. «Абубакар, зачем тебе мать без детей или дети без мамки? Либо забери детей, либо отдай им мать», – сказал Кобзон. Певцу привели женщину по имени Любовь Корнилова, мать двух девочек, которая, по его словам, первым делом бросилась не к детям, а на террориста – просила отпустить беременную женщину, сидевшую с ней в зале».

Певец вышел из театра вместе с журналистом, Корниловой и тремя детьми, пробыв с террористами полчаса. Позже он станет крестным еще одной дочери Корниловой.

– А это правда, потому что Кобзон свой среди всех.

– Нет, это неправда. Я никогда не был своим среди всех.

– Ну, скажем так, вы всегда были авторитетной фигурой.

– Нет! Потому что никогда не врал. И никого никогда не боялся.

 Да, но это было. Смотрите. Мы упоминали Пугачеву. Она была в шоу бизнесе. И она осталась в шоу бизнесе. Вы были в политике, в бизнесе. И остались. Во всех сферах. Вы человек авторитетный, в общем-то, во всех отраслях.

– Вы знаете, я не люблю сегодня журналистику.

– А когда вы любили?

– Нет, я вам сейчас объясню.

У меня очень много друзей журналистов.

– Например, ну, назовите хотя бы одного.

– Ну, пожалуйста. Тимур Гайдар, царство небесное. Генрих Боровик, ну, царство небесное Артему Боровику. Дальше. Леонид Миронов. Леонид Золотаревский. У меня очень много друзей журналистов. И я с удовольствием с ними общаюсь. С ними интересно.

Есть те, которые стали журналистами по долгу совести и чести. Вот эти журналисты, особенно фронтовые журналисты, они всегда вызывали у меня глубочайшее уважение, а те, которые по площадям, там, по, не знаю, по проспекту Сахарова или, там, по другим площадям ходят. Нет, не эти журналисты.

«Мой путь».

– Вы не одобряете эти движения по площадям, по Болотной?

– Нет, не одобряю. А вот есть журналисты, ну, вы знаете, мы по-разному можем относиться к моему любимому поэту Сергею Есенину. Но он тоже писал революционные свои стихи. Мы можем по-разному относиться к выдающемуся поэтуМаяковскому, но он тоже писал патриотические стихи.

Это совершенно разные понятия. Журналисты… Они, сейчас в основном журналисты, особенно, как мы их называем, представляющие желтые издания, они все ангажированные. Они все выполняют заказы. Они не пишут по наитию своему. Они пишут по редакционному заданию.

– Между прочим, разные есть. Некоторые пишут и по наитию.

– Но вы же сами произносите слово «некоторые». А я говорю про тенденции.

ФАНЕРА, ФАНЕРУ, ФАНЕРОЙ

– Хорошо, давайте вернемся к вашему цеху. В вашем цехе некоторые поют под фанеру. Вы с этим боретесь. Вы же разрабатывали закон соответсвующий. И что сейчас произошло? Это же оказалась какая-то фикция.

– Нужно бороться не с ними, а с государством.

– С государством надо бороться?

– Да. С государством! Которое не находит средств для борьбы с этим явлением. Потому что закон есть. Закон о защите прав потребителя.

– Но он же не работает.

– Он не работает, потому что нет финансирования. Вот я попрошу: журналисты, идите по концертным залам, подходите к звукорежиссеру и следите.

Но кто вас пустит? А кто вам разрешит проверять, под фонограмму сейчас пел исполнитель или без фонограммы? Значит, нужно создавать штат, нужно создавать работников профессиональных. И нужно избрать карательную систему.

Вот, если обнаружили, что я пою под фонограмму, меня нужно наказать. А как наказать? Наказать меня, как Pussy Riot? Или наказать меня штрафом? Каким-то колоссальным. Это уголовное преступление или административное нарушение?

– Как вы сами считаете? Это преступление прежде всего моральное. Потому что это обман. Это обман зрителя. Обман фанатов.

– Правильно. Моральное преступление. Как его наказать?

– Позорить. Ну, как, прямо гражданский суд.

– Нет, это ерунда.

А вы возьмите пример в Белоруссии. В Белоруссии этот закон уже применяется давно.

У меня был случай. Годовщина была такого известного белорусского деятеля Петра Мироновича Машерова. И мы давали концерт.

Петр Миронович Машеров.

Я приехал в Минск. Ко мне зашли за кулисы Лучиноки Мулявин, народный артист Советского Союза, легенда белорусской эстрады. И они с Лучинком мне говорят, поговорите с министром культуры, он не разрешает петь. Это был не коммерческий концерт. Это был вечер памяти, посвященный Петру Машерову. Я подхожу к министру, он сидел в ложе.

Я говорю, ну, как же так. Ну, Мулявин сам, без оркестра, без ансамбля, но хочет поклониться памяти Петра Мироновича. Почему вы ему не разрешаете под фонограмму? Он говорит: Иосиф Давыдович, я сам являюсь поклонником творчества Владимира Мулявина. Но закон есть закон.

Закон применителен ко всем исполнителям, поэтому я не разрешу. Я вышел из положения: когда выступал на сцене, я пригласил из зала Мулявина. И мы с ним вместе спели песню Пахмутовой.

Владимир Мулявин родился 12 января 1941 года в Свердловске (ныне Екатеринбург). Отец – рабочий завода «Уралмаш». Владимир рано увлёкся музыкой – начал играть на гитаре в 12-летнем возрасте. В 1956 году, по окончании 8-летней школы, поступил в Свердловское музыкальное училище, на отделение струнных инструментов. Отчислялся из училища за увлечение джазом; несмотря на то, что в итоге был восстановлен, через некоторое время ушёл из училища по собственному желанию.

В 1958—1963 годы работал штатным музыкантом в различных областных филармониях. Играл в Неаполитанском ансамбле ДК УЗТМ Свердловска. В 1963 году был приглашен на работу в Белорусскую государственную филармонию. В 1965—1967 годы проходил службу в рядах Вооружённых сил СССР, под Минском. Создал в роте вокальный квартет, принял участие в организации ансамбля Белорусского военного округа. По окончании службы в армии вернулся в Белорусскую государственную филармонию, при которой в 1968 году был создан вокально-инструментальный ансамбль «Лявоны» (рус. балагуры) в составе: Владимир Мулявин, Валерий Мулявин, Леонид Тышко, Владислав Мисевич, Валерий Яшкин, Александр Демешко. В 1970 году ансамбль, художественным руководителем которого стал Владимир Мулявин, был переименован в «Песняры». В 1959 году сочетался браком с Лидией Алексеевной Кармальской, которая работала на сцене в жанре художественного свиста. В 1961 году у них родилась дочь Марина, а в 1975 году – сын Владимир (умер в 2006 году), в этом же году брак с Л. Кармальской был расторгнут. Вторично женился на Светлане Слизской. В 1976 году у них родилась дочь Ольга. В 1981 году развёлся со Слизской и женился на актрисе Светлане Пенкиной. В 1982 году у них родился сын Валерий. Старший брат Владимира Мулявина – Валерий – погиб на гастролях в Ялте в 1973 году. 14 мая 2002 года попал в автокатастрофу. Через 8 месяцев 26 января 2003 года скончался в Москве в ГВКГ имени Н. Н. Бурденко. Похоронен в Минске на Восточном кладбище.

– Ну, вживую?

– Вживую. Песню Пахмутовой «Надежда», да.

Все было по-честному.

– Все было по-честному.

– Но закон применяется ко всем.

А у нас он не работает. Огромная страна, Россия-матушка. Как по всем городам и весям разослать инспекцию и какую придумать карательную систему для того, чтобы мы, артисты, никогда не обманывали народ?

– Про карательную систему, это звучит очень внушительно.

– Карательную. А как по-другому? Меня нужно наказать. А как вы меня накажете?

Tasuta katkend on lõppenud.

Vanusepiirang:
18+
Ilmumiskuupäev Litres'is:
29 november 2021
Kirjutamise kuupäev:
2018
Objętość:
140 lk 1 illustratsioon
Õiguste omanik:
Автор
Allalaadimise formaat:
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,1, põhineb 122 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,9, põhineb 23 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,2, põhineb 85 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,8, põhineb 24 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,9, põhineb 35 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,7, põhineb 23 hinnangul
Tekst
Keskmine hinnang 5, põhineb 3 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 5, põhineb 533 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,5, põhineb 11 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,3, põhineb 24 hinnangul
Tekst
Keskmine hinnang 5, põhineb 1 hinnangul
Tekst
Keskmine hinnang 0, põhineb 0 hinnangul
Tekst
Keskmine hinnang 0, põhineb 0 hinnangul