По лепесткам сакуры

 
На горном склоне
Сакура, как отшельник,
Уединилась.
Только она запомнит
О том, что мы встречались.
 

Аббат Гёдзон

© Е. О. Лысенко, 2024

Пролог

Рассказывают, что в провинции Эдо, на окраине одноименного города, во время правления старого сёгуна Токугавы родилась девочка Акэне, необыкновенной красоты. Отцом ее был хромой Итиро, получивший увечье, сражаясь за своего господина в битве при Сэкигахаре, а матерью – смешливая круглолицая Момо, дочь крестьянина. Однако злые языки утверждали, что Акэне рождена не от Итиро, а от заезжего ронина, чье имя предание не сохранило.

Как бы то ни было, девчушка росла красавицей. Порою досужие зеваки сбегались из окрестных кварталов, чтобы полюбоваться на нее, когда Момо вела дочь на моление в маленький придорожный храм, посвященный покровителю детей Дзидо. Поговаривают, что возле старой молельни до сих пор можно увидеть две женские фигуры в кимоно – большую и маленькую, которые тихо стоят и кланяются, а когда налетает ветер, рассыпаются ворохом лепестков сакуры, даже если пора цветения давно прошла или еще не настала…

В те давние времена не все гладко складывалось в жизни маленького семейства. Итиро промышлял изготовлением и продажей нэцкэ – крохотных фигурок из дерева или моржовой кости, которыми скрепляли концы шнура сагэмоно – кисета или корзинки, носимых на поясе. То ли мастером он был не слишком искусным, то ли удача не сопутствовала ему, но дела шли не лучшим образом.

Пока Итиро вырезал нэцкэ и торговал ими на базаре в городе, а Момо вела нехитрое хозяйство, беззаботная Акэне целыми днями пропадала на улице. Она убегала в гречишные поля и дубравы, что росли окрест, играя в полном одиночестве, ибо другие дети нередко чурались ее. Родители беспокоились о дочке, особенно когда она стала подрастать, превращаясь из милого ребенка в прелестную девушку. Мало ли лихих людей бродит по дорогам? С наступлением мира многие самураи потеряли службу: сёгуну уже не требовалось большое войско. Вот его верные воины, которые не владели никаким иным ремеслом, кроме умения убивать, и шастали повсюду.

Одни шли в ронины, нанимаясь даже к зажиточным крестьянским общинам, другие – в разбойники, которые грабили простолюдинов, не умеющих себя защитить. Как только в окрестностях появлялся надменный оборванец, за плечами которого торчали рукояти двух катан, родители прятали детей, а мужья – жен. Обесчестить простолюдинку прямо на пороге ее дома из деревянных рам, обтянутых бумагой, для сидзоку, бывшего самурая – обычная забава. При этом ее родственники могут лишь умолять насильника о пощаде. Малейшее слово негодования или даже протестующий жест – и рядом с рыдающей от унижения женщиной будет валяться обезглавленное тело ее супруга, отца или старшего брата.

Вот потому и страшились Итиро с Момо за честь своей подрастающей дочери, которую они уже видели невесткой преуспевающего ремесленника или даже торговца, благо у многих росли сыновья. Однако беда пришла откуда не ждали. Необыкновенная красота Акэне не давала покоя кумушкам-соседкам, чьи дочки по сравнению с нею выглядели дурнушками. В те далекие времена дочери были товаром, который предстояло выгодно продать. Родителей красавицы беспокоило, что девочка растет нелюдимой, предпочитающей смирению и послушанию необузданную беготню по полям и лесам. Как такую выдать замуж за степенного человека? Беспокойство Итиро и Момо только усилилось, когда у соседей стали пропадать куры, а в квартале начали болтать, что в окрестностях завелась кицунэ.

Кицунэ – это не просто лиса, а лиса-оборотень. Каждые сто лет она отращивает один хвост, а все хвосты разом можно увидеть, когда кицунэ превращается из человека в хищника. С каждым днем кур стало исчезать все больше. Возможно, их утаскивало обыкновенное лисье семейство, которое охотникам ничего не стоило выгнать из логова и затравить собаками. Однако досужие языки уже связали рыжую бестию с дочкой Итиро, которая слишком любила пропадать в необжитых местах. Как назло, лето выдалось очень сухое и жаркое. Посевы гречихи выгорели. Рис, привозимый в Эдо из других провинций, подорожал сверх всякой меры.

И если прежде соседи только болтали о том, что дочка Итиро и Момо – это и есть оборотень, то теперь они стали требовать от городского совета старейшин изгнать семейство из Эдо. Однако старейшины лишь отмахнулись и даже пригрозили, что накажут бамбуковыми палками распространителей вредных суеверий. Угроза наказания только разозлила жалобщиков, и однажды темной безлунной ночью они подступили к дому изготовителя нэцкэ с факелами и серпами в руках, требуя от него убираться прочь вместе с женой и дочкой-оборотнем. Вспомнив свою военную службу, Итиро взял старый меч и вышел к ним, угрожая, что распорет брюхо любому, кто сунется с факелом к его дому.

Поначалу угроза подействовала, но, на беду, Акэне тоже вышла из дома, и, вместо того чтобы кротко, как полагается воспитанной девушке, упрашивать соседей разойтись, она взяла серп и молча стала плечом к плечу с отцом. Разъяренные столь неподобающим девице поведением, погромщики принялись кричать на отца и его дерзкую дочь, а потом кто-то из них метнул факел. Крытая сухим тростником крыша вспыхнула мгновенно. И вскоре кровля обрушилась внутрь дома. Взвыла от боли его хозяйка, охваченная пламенем. Акэне кинулась в огонь спасать мать, а Итиро, размахивая мечом, обрушился на поджигателей. Погромщики принялись защищаться, и старому воину не довелось прожить дольше заживо сгоревшей супруги.

В народе ходили слухи, что из-под пылающих обломков успела выскочить молодая лиса и метнулась в поля, рассыпая с хвоста то ли искры, то ли розовые лепестки сакуры…

Глава первая
Новая работа

Ночью мне опять снилась Япония. Осень-лучшее время К года в этой стране. В горах, меж причудливо изогнутых ветрами невысоких сосен, струится туман. А внизу, в долине, царит ясная сухая погода, которая приносит облегчение после летней жары и проливных дождей. Для селян наступает время сбора урожая. А горожане видят в осени время перемен и увядания. Прозрачная капля росы чуть покачивается на дрожащем листе клена, красном, как заходящее солнце – вот-вот сорвется и бесшумно разобьется об асфальт. И так же, быть может, разобьется чья-то жизнь…

Однако я увидел себя не в городе, а на склоне горы. У самых ног начиналась тропа, что вела вниз, к подножию, но когда я начинал спускаться, то с удивлением обнаруживал, что поднимаюсь обратно к вершине. И так маялся почти до самого утра, пока в клочьях тумана не проступил силуэт храма Курама-дэра. Как говорил учитель Уэна-сан, «если на твоей дороге стоит храм, миновать его не удастся. Если же ты его миновал, значит, на твоей дороге не было храма. Или ты до него еще не добрался…»

Просыпаясь, я застал еще одно видение. Додзё – зал для занятий единоборствами, место для медитаций и духовных практик. Окутанное мглою лицо учителя, в глазах тревога. Быстрая, почти неразличимая тень, мелькнувшая передо мной, и стальной блеск, режущий глаз… нет – лицо. Жгучая боль от скулы к подбородку. Этот сон я видел не единожды. Хотя на этот раз к нему добавилось что-то еще… Ну точно! Резкий рывок за плечо, почти уводящий меня из-под взмаха стального клинка, и лепестки сакуры, осыпающиеся на застланный циновками-татами пол за мгновение до того, как я потерял сознание. А может быть, наоборот – обрел его, просыпаясь…

Еще не открыв глаза, я ощупал шрам. Даже через десять с лишним лет, превратившись в узкий белесый штрих, пересекающий лицо, он продолжал саднить. Как и обещал Николай Петрович Суходольский – Батя, как мы, тогда еще желторотые юнцы, называли старого генерала. Ни одна рана не будет исцелена полностью. Ни один шрам не забудется. С каждым годом они будут болеть все сильнее. А к старости только они и останутся. Шрамы и боль. И все-таки, кто тогда рванул меня за плечо? Уэна-сан сказал, что никого не было. Да я и сам это понимал. Отчего же я столь явственно помню ласковую улыбку, тонкий аромат нежного парфюма и прикосновение женской руки? Даже, скорее, девичьей, но крепкой как сталь…

В садовом домике было тепло. Помнится, председатель СНТ Степаныч удивлялся: зачем тратить столько усилий на утепление щитовой постройки, да еще мастерить в ней канализацию и тянуть резервную линию электроснабжения, если приезжаешь сюда только на выходные? Однако потом успокоился, когда я стал жить на даче круглогодично. Правда, периодически я исчезал на пару-тройку недель, но затем возвращался, говоря Степанычу, что из командировки, и продолжал заниматься тем же самым: косить бурьян или чистить снег на садовых дорожках, бегать по утрам вокруг территории товарищества и в ближайшем лесочке, а также работать удаленно, пользуясь стремительным развитием Интернета даже в этом дальнем Подмосковье.

– Выгодное это дело – редакторское? – прищурившись, осведомился как-то председатель, принимая от меня членские взносы.

– Было бы выгодное – купил бы домик побольше, – рассмеялся я. – Да и не только с текстами работаю, еще и язык преподаю.

– Это какой же? – поинтересовался Степаныч.

– Японский, – ответил я. – Может, есть кто на примете? Возьму в ученики. Иногда уезжаю, правда, но зато недорого беру. Ну, относительно недорого.

– Нету никого, – с сожалением развел руками председатель СНТ. – Внучка вот после школы думала китайскому учиться… Китайский ведь все полезнее здесь будет.

– Это да, – не стал спорить я, – но не срослось у меня что-то с китайским.

– А шрам откуда? – спросил Степаныч. – Тоже из Японии?

– От собственной дури, – соврал я старику. – Напился как-то, понимаешь, ну и упал… неудачно.

– Что-то я тебя пьяным никогда не видел, – удивился тот.

– Так вот же, – потрогав шрам, вздохнул я, – урок на всю жизнь. Зато девки теперь не любят, потому и холостякую…

– Шутник ты, Макаров, – рассмеялся председатель. – Девки не за то любят. Да и не портит тебя шрам. С лица воду не пить. Эх, жалко, что моя внучка замуж выскочила. Я бы вас познакомил!

Знакомиться я ни с кем не собирался. Довольствовался случайными встречами, выпадавшими во время редких поездок по служебной необходимости, но никогда – на месте работы и всегда – после ее завершения. Впрочем, может, и стоило оглядеться, присмотреться к местным красавицам… Или же сначала следовало окончательно оформить расставание с конторой? Сколько они уже меня не трогали? К весне два года будет. Ни звонков, ни гостей – ничего. Наверное, зацепило, когда в последний раз я запросил больше информации о будущей жертве. Кто, откуда, почему, зачем.

Хорошо, что не обманули. Мерзавцем оказался человечишка. По-другому и не подступишься, только так. А если бы обманули? Что бы ты сделал, Макаров? Как бы выпутался? От этих в отдаленном СНТ не спрячешься. Да и то сказать, давно ли ты, Макаров, стал таким разборчивым? Сам разве не из этих? Раньше вопросов не задавал. Или раньше доверял сильнее? Тому же Николаю Петровичу с его добрым прищуром. «Так надо, сынок», – говорил он, или: «Я на тебя рассчитываю, Володя», – а порой и так: «Только ты, Макаров, с этим справишься».

Вранье, конечно. Не был я лучшим. Многие могли справиться. Тот же Димка, с которым однажды пришлось схлестнуться из-за его же злого языка. Или Матвей, что был старше на год. Разметала нас со временем жизнь, а Суходольский снова всех собрал и к делу пристроил. Как я позже догадался, он нас и не выпускал никогда из виду. Однако в МГПУ на японский я сам поступил, что бы потом об этом Николай Петрович мне ни говорил. Сверялся и узнавал доподлинно. И стажировку в Японии я тоже сам заработал.

Все сам. И в том додзё оказался по своей воле. И учителя себе выбрал… Вот только шрама поперек лица не заказывал. А там уж, когда пришел в себя, обнаружил, что вновь оказался под опекой Суходольского. Его волей и в приличную больницу попал. Откачали. Кем он был для меня? Заменой отцу и матери? Или пастухом, что лелеет отборное стадо? Или пора уже вообще перестать думать об этом? С другой стороны, по молодости я еще и гордился…

Тайная служба, особые поручения. Никаких следов. Вместо военного билета – белый. Вместо постоянной работы – фальшивые договоры. Зато путешествия по всему миру, опасность, романтика… так ее разэтак. Горячие точки. Пока однажды не плеснуло уже не своей, а чужой кровью в лицо. И водка не оказалась вдруг вроде воды: пей не пей – все одно не опьянеешь… Нет, вытравить надо из себя это. Без следа вытравить. Чтобы и сны такие не снились, и галлюцинаций не было, и звонков ненужных с визитерами незваными. И не полтора с лишним года, а насовсем…

Майора Гринева я заметил, когда выбегал из ворот СНТ, направляясь на привычную дорожку, которую занесло листьями, но еще не развезло осенними дождями до скользкой жижи. Куратор – массивный, бритый наголо крепыш в кожаной куртке – курил возле нового «Туарега», который припарковал у крохотного местного магазинчика. Перенял, видно, страсть к немецкому автопрому у Суходольского.

Я сделал вид, что не заметил гостя, повернул направо и побежал к лесочку, прислушиваясь к голосу кукушки. Интересно, каждое последующее предсказание отменяет предыдущее?

В лесу скинул куртку и минут двадцать разминался, пытаясь изобразить что-то вроде ката – комплекса упражнений карате. Потом вновь выбежал на тропу и вернулся к магазинчику с другой стороны. Как всегда, пробежка по часовой стрелке и не иначе. Никакой импровизации. Если хотели убить, то уже убили бы. Так что и прятаться, и менять привычки, и вообще жить по-другому смысла нет.

А впрочем, хоть и не миловался я со сменщиком Суходольского Коршуновым, но и до скандала со враждой вроде не доходило. А Сашка Гринев так и вовсе был нормальным мужиком. Хотя какой он мне Сашка? На пятнадцать лет старше! Никакой команды с Гриневым не обнаружилось, майор приехал один. Подбегая к магазину, я в этом окончательно убедился. Заскочил в торговую точку, кивнул Лариске за прилавком, чтобы отметиться, мало ли – сохраняться полезно не только в компьютерных играх, потом подошел к Гриневу. Окликнул как ни в чем не бывало:

– Привет, майор! Какими судьбами?

– Садись, – кивнул на машину Гринев и уже в салоне хмыкнул: – Удивляешь. Знаешь же, что, когда Николай Петрович на пенсию вышел, мне подполковника дали. А летом и полковника получил.

– Поздравляю, – я пожал руку куратору. – Про подполковника помню, но «майор» легче произносится. Да и, сам знаешь, главное, что внутри, а не то, что на плечах…

– Это у таких, как ты, главное то, что внутри, редактор хренов, – вздохнул полковник. – А у таких, как я… Короче, есть работа.

– У тебя что, телефона нет? – пробормотал я и похлопал по карману. – У меня есть… Думаешь, за полтора года я номер успел поменять? Набрал бы…

– А ты думал, что отсидеться удастся? – растянул губы в улыбке Гринев. – Мол, поговорил на повышенных с Михалычем – и заслужил покой на долгие годы? Или даже навсегда?

– Неплохой вариант, – кивнул я задумчиво, – но нереальный.

– Орлов, – сказал Гринев.

– Что с ним? – нахмурился я.

Полковник посмотрел на меня пристально.

– Проблема, которую надо решить.

– Подожди, – замотал я головой. – Это же лучший вариант. В отличие от меня. Он никогда не задавал лишних вопросов, никогда…

– И что? – поморщился Гринев.

– Я и без того живу на минном поле, полковник, – скривился я. – Но так вышло, что в учебке через два стола сидел от Димки Орлова. Да, дрался с ним, огреб по полной в свое время – когда еще у меня вот этой отметины на лице не было. Поэтому я должен все знать. А если завтра ты мне собственного отца предложишь пристрелить?

– Нет у тебя отца, Макаров, – покачал головой Гринев. – И ты это знаешь, сам же разыскивал. Да-да, я в курсе. Вообще родных у тебя нет. Мать умерла в глуши от перитонита, тебя самого сдали в детский дом, когда деду и бабке твоим срок вышел. А отец твой спился и замерз в снегу. И это почти все, что о нем известно. Такой же детдомовский, как и ты, разве что без матери и имени. Подкидыш. А у тебя, Макаров, мать была, и фамилия твоя – от нее. Разве не так?

– Как-то странно ты меня на этот раз инструктируешь, – оскалился я в злой усмешке.

Страшным я становился, когда так улыбался, и сам это знал. Шрам мой изгибался и подчеркивал линию губ и крыло носа. Зловеще подчеркивал.

– Дима Орлов скурвился, – процедил сквозь зубы полковник.

– Он во Владивостоке ведь? – не поверил я собственным ушам. – С Матвеем, кажется, отбыл. Лет пять назад.

– Было такое, – кивнул Гринев. – Только с тех пор многое изменилось. Подробно пока рассказывать не буду, но сейчас Орлов в Японии. Владивосток у него теперь всего лишь одно из направлений. Поднялся наш Дима. Породнился с нужными людьми. Отбился от рук.

– Платить перестал? – усмехнулся я. – Или вовсе бросил контору?

– Двух агентов посылали, – понизил голос полковник. – Он кончил обоих.

– Убил посланных убийц, – вздохнул я. – Каждый бы так поступил. Матвей-то с ним? Почему через Мотьку не решили этот вопрос?

– Пытались, – прищурился Гринев. – Он с Матвея и начал. Как дела пошли куда не надо, тот встревожился, нам доложил, просил инструкций. Решили согласовать действия, но не успели. Убрал его Орлов.

М-да… Я даже отвернулся и несколько минут сидел, пялясь в окно на начинающий темнеть от слабого дождя асфальт, потом пробормотал через силу:

– Я ведь проверю, Саша…

– То есть ты в деле? – спросил он.

– Послать больше некого? – поджав губы, уточнил я.

– Петрович посоветовал тебя, – вздохнул полковник. – Сказал, что справишься только ты. К тому же Япония. Токио. Киото. Вроде тебе там все знакомо.

– Какое это имеет значение? – покачал я головой и, помолчав, добавил: – Насколько срочно?

– Очень срочно, – буркнул полковник, достал пачку сигарет, выбил одну, но не закурил. – Орлов, кажется, стал там большим человеком. То есть играет во взрослые игры. Для него теперь та же контрабанда или какие-нибудь таможенные махинации что-то вроде забавы. Он готовит большую заваруху. Будут жертвы. Примерный срок – месяц. Договориться не удастся. Так что…

– Значит, Суходольский уверен, что я это могу сделать. Но почему он решил, что соглашусь? Потому, что я когда-то был в контрах с Орловым? Это осталось в ранней молодости. Какая разница?

– Он сказал, что это будет твое последнее дело, – выделил интонацией Гринев. – Все. Дембельский аккорд. Отступные получишь как положено. Надо закрыть тему, Володя.

– И ты думаешь, что я в такое поверю?

– А вот это уже твое дело, – снова хмыкнул полковник. – К тому же тебя не посылают на задание в одиночку. У Орлова уже маленькая армия. Бойцы. Так что и ты не один будешь. Контакты, хорошие ребята, информатор. Заход через Индонезию. Да что я тебе объясняю… Ну, что скажешь?

– Ничего, – пробормотал я.

А через два дня стоял в очереди на посадку. Самолет «Катарских авиалиний» должен доставить меня в Джакарту, а оттуда поездом доберусь до Бандунга. Будь у меня время, полетел бы на Бали. И добирался бы до места как можно дольше. В Бандунге тоже есть на что посмотреть: водопад Даго, вулкан Тангкубан-Прау, горячие источники Марибайя – «малый туристический набор». Увы, все это не для меня. Сразу по прилете – посадка в скоростной поезд.

Джунгли, рисовые чеки, соломенные крыши деревенских домов, крестьяне, пашущие землю на волах – все это можно будет разглядеть лишь на расстоянии. От высокой скорости состава все, что вблизи, сливается в серо-зеленые полосы. И все равно даже из окна вагона видно, что в стране, которая считается одним из великих драконов Азии, удивляющих мир высокими технологиями, небоскребами и фешенебельными курортами, традиционные сельскохозяйственные культуры – рис, ячмень и другие – выращиваются средневековыми способами…

Впрочем, до этого дракона мне еще нужно добраться. Пока же занимаю свое место у иллюминатора в салоне бизнес-класса. Контора невиданно щедра. С чего бы это? Правда, по легенде я и впрямь бизнесмен, совершающий деловую поездку. Имею соответствующий прикид: костюм люксового бренда, дорогие часы, портфель и туфли из крокодиловой кожи. Надеюсь, что и номера в отелях забронированы подходящие.

Было бы глупо заявиться в этом наряде в какой-нибудь трехзвездочный клоповник. Другого наряда у меня и не было. В багаж я ничего не сдавал. С собой не взял даже зубной щетки, не говоря уже о смене белья. Да что там щетки – у «русского бизнесмена» не было даже телефона. Я должен купить дешевенький кнопочный аппарат у любого уличного торговца в Джакарте, сразу же позвонить нашему резиденту, договориться о месте-времени встречи – и избавиться от средства связи.