Loe raamatut: «Настасья Алексеевна. Книга 4»

ЕВГ. БУЗНИ

ТРАЕКТОРИИ СПИДА

(РОМАН)

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА

(КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ)

Москва

2017

ВЗРЫВ

1.

Они пришли в сознание почти одновременно – девушка и спасатель. Сначала глаза открыла Настенька. Ночь. Её окружала темнота, слегка рассеивавшаяся слабым светом. Взгляд упёрся в едва различимые непонятные чёрные нагромождения. «Что это? Сон или явь?» Мысли медленно восстанавливали картину. Только что они шли втроём по штреку к выходу из шахты. И вдруг позади них раздался оглушительный треск, как будто раскололась земля. Всё содрогнулось, и девушка больше ничего не помнила.

Она ощутила, что тело неудобно согнуто. Пытаясь выпрямиться, почувствовала боль в спине и остановила движение. Повернула голову. Хотелось перевернуться с бока на спину, но что-то твёрдое упёрлось в поясницу, мешая движению, а ноги сдавливала тяжесть.

Темноту неожиданно прорезал луч света. Это пришёл в себя заместитель командира горноспасательного взвода Николай Степанович, или, как его просто звали, Степаныч. Он мгновенно почти автоматически понял, что произошло: профессия такая, что промедление в оценке ситуации – смерти подобна. Ему горняку спасателю приходилось сотни раз спускаться в забои и вытаскивать тела погибших и раненых то ли от взрыва метана, что сопровождается появлением такого же бесцветного, но ядовитого угарного газа, то ли от пожара в шахте, а то и от наводнений. Сейчас дело было во взрыве, который они услыхали, но, естественно, предпринять ничего не успели из-за тут же последовавшей взрывной волны, бросившей их на земь.

Первым делом включил, погасший от удара фонарь на каске. Затем вскочил и вырвал маску из висевшей на поясе металлической коробки самоспасателя, одновременно осматриваясь. Чуть впереди лежала Настенька, делавшая попытки подняться. Ноги её были завалены породой, кусок камня у самой спины не давал выпрямиться. Степаныч ловким движением натянул на своё лицо маску, выдохнул и бросился к переводчице.

Освободить её, разбросав камни, сильному спасателю было делом секунд. Подхватив под руки, он поднял Настеньку на ноги и выхватил из её самоспасателя маску. К счастью девушка могла стоять. Степаныч оторвал свою маску на мгновение от лица и коротко бросил:

– Быстро надень маску и выдохни.

Перепуганные глаза Настеньки только теперь проявили признаки понимания происшедшего. Руки схватились за края нехитрого резинового устройства, растягивая его и приспосабливая к лицу. Выдохнула и тяжело задышала.

Если первые мгновения её напугало бросившееся к ней чудище, оказавшееся Степанычем, то теперь, почувствовав, что стоит твёрдо на ногах и дышит, Настенька, наконец, осознала всю ситуацию и, подхватив слетевшую с головы каску, удержавшуюся только благодаря шнуру, идущему от прикреплённой на ней лампы к аккумуляторной батарее на поясе, включила погасшую лампу и бросилась вслед за Степанычем, который уже выхватил лучом своего фонаря другое тело, лежавшее неподалеку без движения, и направлялся к нему.

Он лежал поперёк рельс лицом вниз, покрытый белой инертной пылью, ещё оседавшей мелкими едва заметными снежинками. Лампочка на его каске светилась, но, обращённая вниз к земле, едва выпускала слабые лучи по сторонам, что и позволило Настеньке первые мгновения увидеть причудливые очертания нагромождений. Степаныч быстро перевернул тело и похлопал ладонью по пухлым щекам иностранного журналиста. Тот раскрыл глаза. Между тем руки спасателя уже поднимали грузную фигуру. Настенька мгновенно оказалась рядом и тоже подхватила иностранца под руку.

Степаныч, удерживая поднимавшегося человека правой рукой, левой доставал маску из висевшего на боку у него спасательного комплекта. Без лишних слов он сам стал надевать её на лицо ничего не понимающего журналиста. Настенька сдёрнула с себя маску и закричала почти в самое ухо иностранца:

– Please, exhale first¹.

Тут же послышался голос Степаныча, глухо прозвучавший сквозь резину на лице:

– А ну, надень свою маску немедленно.

– Да никакого газа нет. Я бы почувствовала. Что вы волнуетесь?

– Надень, тебе говорю! Этот газ запаха не имеет.

Настенька хотела возразить, что Степаныч сам только что так делал, когда давал ей указания о выдохе, но время было не для споров. Обстановка окружала их не из приятных. Она быстро натянула маску и снова выдохнула.

Теперь, когда у всех троих горели прикреплённые на касках лампочки, стало лучше видно мрачные стены штрека, обвалившиеся кое-где куски породы, вздыбленные деревянные настилы. Этот вид впечатляет в кино и сказках, а сейчас нагромождения и мёртвые стены казались страшными, готовыми обрушиться каждую секунду. И нужно было немедленно идти вперёд. Хотелось бежать, чтобы поскорее вырваться из неожиданного плена. В душу закрадывалась ужасная мысль: «А что, если выхода нет?»

Степаныч, твёрдо ступая в обход обрушившихся кусков породы, пошёл впереди. Настенька, подталкивая иностранца в спину, двинулась за ним. Мрачный наклонный штрек слегка поднимался вверх. Лучи трёх фонариков плясали по стенам, обрушившейся кровли, зиявшей местами глубокими чёрными дырами, и опускались на рельсы под ногами, создавая неприятное ощущение игры тьмы со светом, когда темени очень много, и она обнимает со всех сторон, наступая, на лучики и готовясь вот-вот проглотить их совсем. Движущиеся фигуры в резиновых масках на головах с респираторами у самого рта, напоминающими свиные рыла, походили на фантастических животных и казались бы забавными, если бы не серьёзность положения, когда существовала опасность остаться здесь навсегда.

Больше всех понимал, что им грозит, Степаныч. Они успели далеко уйти от забоя, который показывали норвежскому журналисту, а с ним и переводчице Настеньке в порядке экскурсии, но взрывная волна настигла их почти сразу, и счастье, что они остались живы. Но что их ждёт? Сколько времени упавшие были без сознания, когда газ невидимый и неощутимый, но ядовитый проникал в их организмы? Что впереди? Нет ли непроходимых завалов? Откроются ли предохранительные двери или их вырвало волной? «Интересно, – думал он в то же время, параллельно с мыслями о спасении (голова, словно работала за двух человек сразу) – метан часто является причиной взрыва при его высокой концентрации в воздухе, что в шахте происходит незаметно, благодаря его бесцветности и отсутствию запаха. Поэтому всегда нужно следить за показаниями приборов, определяющих содержание газов в атмосфере. Но, если не учитывать взрывоопасность, метан совершенно безвреден для организма человека. Его даже употребляют спортсмены для укрепления мышц. Правда, насколько Степаныч слышал, этот газ действует отрицательно на нервы человека и имеет другие побочные эффекты при его использовании. А вот угарный или углекислый газ, который тоже бесцветный и лишён запаха, напротив, чрезвычайно ядовит. Вот в чём другая беда шахтёров. Вот для чего приходится постоянно носить с собой противогазы. Конечно, угольная пыль сама по себе вредна для дыхания, но газ вреднее – он отравляет ужасно».

Слово «ужасно» пришло Степанычу на ум, как единственно верное определение того, что он видел у тех шахтёров, которые успели надышаться угарным газом, когда не успевали воспользоваться противогазом. Иногда они даже теряли сознание, и приходилось буквально оживлять человека дыханием рот в рот и выполнять массаж сердца. Ужас проникал в самое сердце Степаныча, когда вынесенный на поверхность к свежему воздуху шахтёр, а со многими он был не просто знаком, а пил дружески, чокаясь, водку, и фактически только что оживлённый, начинал кашлять, почти задыхаясь, содрогаясь всем телом, морщась от усилий, когда думалось, что вот-вот человек не осилит кашель и умрёт на глазах. Ужас!

Собственно говоря, ужасного здесь, на Шпицбергене, хватало не только на шахте. Хоть их подразделение и называлось всеми гэ-эс-вэ, что означало горноспасательный взвод, а спасательными операциями им приходилось заниматься в самых разных местах. Посёлок Баренцбург помимо шахтного хозяйства имел четыре вертолёта, два морских буксира, российское консульство, школу, детский сад, большой клуб с плавательным бассейном, гостиницу, больницу, научный городок, с десяток жилых зданий – и всё это около двух тысяч населения, где дня не проходило без происшествий, на которые срочно вызывались бойцы ГСВ. То устроили драку в общежитии, то кто-то кому-то по пьянке откусил нос, пожевал и выплюнул, то начался пожар в клубе, то белый медведь объявился в посёлке, то грузовой корабль по пути в Баренцбург не мог пробиться через толстый слой морского льда, и тогда вызывали спасателей со взрывчаткой, чтобы проложить путь судну, везущему продовольствие и другие товары жителям заполярного городка. Чего только не случалось – и всегда как пожарники или как полицейские появлялись либо бегом, если недалеко от помещения взвода, либо на снегоходах (большую часть года архипелаг Шпицберген в снегу) сильные ребята ГСВ, с которыми не надо было спорить, а следовало выполнять их команды, да и самим им приходилось немало трудится.

А то ещё был случай из разряда курьёзных. Каждое воскресенье на площади перед столовой шахтёры разворачивают торговлю своими поделками, картинами и сувенирами, привезенными с материка. Покупателями являются туристы, приезжающие на снегоходах или в летний период на туристических судёнышках, прибывающие в норвежский посёлок Лонгиербюен с материка и почти три месяца совершают челночные поездки между российскими и норвежскими посёлками. В такие дни сувенирный базар собирается сразу, как только на горизонте залива появляется судно. Торговцы, не занятые в это время служебными обязанностями, быстро выносят свои товары и раскладывают на столах. Вот в один из таких летних базаров рассеянный турист, увлёкшись покупками, положил на край стола фотоаппарат и забыл о нём. Вспомнил уже на судне, когда то отошло от причала и направлялось в Лонгиербюен. Незадачливый турист тут же сообщил об этом капитану, сказав, что аппарат пропал на русском рынке. Капитан, не долго думая, позвонил по рации в посёлок, и скоро весть пропаже, которую представили как кражу, дошла до директора, а тот, разъярившись, поднял на ноги ГСВ и приказал перевернуть весь посёлок, но найти аппарат. Курьёзным этот случай был потому, что сам продавец, на чьём столе турист забыл свою фотокамеру, не сразу заметил это, а когда увидел, не мог понять, чей аппарат и кому его отдать. Ну, так или не так было на самом деле, но пропажа была возвращена владельцу, для чего в норвежский посёлок был отправлен незамедлительно поселковый буксир. И такими делами приходилось заниматься ГСВ.

Настеньку тоже одолевали мысли. Отмечая автоматически плохое состояние идущего впереди норвежца, с видимым трудом переставлявшего ноги, и с беспокойством поглядывая на широкую спину Степаныча, шедшего чересчур быстро, но всё-таки останавливавшегося изредка, чтобы оглянуться назад на отстающих от него спутников, она думала совсем о другом.

Она снова была в Ялте. В палате родильного дома, где женщина врач в безумно белом больничном халате и совершенно таким же бледным лицом вдруг сообщила, что родившуюся три дня назад дочку Настеньки, которую она и в глаза ещё не видела после родов, врачи не смогли выходить. Но ребёнок же родился и был жив. Настенька потрясена. Три дня, когда она ждала, что принесут, а его всё не приносили, она гнала прочь всякие предчувствия, и вдруг случилось. И в эту минуту страшного удара её соседке по койке Тане, которой, кажется, не исполнилось тогда и шестнадцати лет, сестра приносит на кормление мальчика. Настенька, как будто вновь наяву, видит уткнувшуюся в подушку голову совсем ещё девчонки и слышит её приглушённый подушкой и рыданиями голос:

– Не буду, не буду кормить.

А Настенька, ничего не сознавая, кроме того, что у неё самой нет больше ребёнка, но вот он есть совсем рядом чужой, такой же маленький, но никому не нужный, и он хочет есть, а её груди полны молока, которое давит изнутри, просит ребёнка. И как же она скажет своему драгоценному Володечке, что ребёнок погиб, когда вот же есть рядом тельце, к которому стоит только протянуть руки, и оно будет у груди? И она протягивает дрожащие руки и тихо умоляюще просит сестру: «Дайте мне! Дайте, пожалуйста!»

Да, нельзя Володю оставить без ребёнка. Ведь это именно он пришёл на помощь, когда Настеньку опоили в университете, и на безвольной, беззащитной девушке, потерявшей фактически сознание, удовлетворили свою похоть трое один за другим. А потом, даже не зная, чей у неё должен родиться ребёнок, она решила избавиться от него, но в больнице перед абортом потребовали согласие потенциального отца. Володя, её школьный товарищ, давно влюблённый в Настеньку, сначала уговаривал оставить ребёнка, убеждая, что смогут вырастить его вместе, но видя решительный отказ девушки, выступил в роли отца, согласного на аборт. Как же можно было и в этот раз не оправдать его надежд на отцовство?

Она вспомнила каждое мгновение передачи ей маленького сокровища. Вспомнила, как подумала в тот момент, что она благодарна этой глупой девчонке за её отказ от ребёнка. Его отдали Настеньке и оформили документы о рождении у неё мальчика, а погибшую девочку оформили на Таню, и та счастливая в тот же день покинула роддом.

А как был счастлив Володя, думая, что это его сын! Настенька не могла сказать ему ничего другого, не могла сказать правду. Взяв всю вину на себя, спрятав глубоко в сердце боль о погибшей дочери, она тоже ощущала счастье, прижимая к груди маленькое тёплое существо, жадно сосущее молоко.

Теперь Настя думала, что, если бы она знала всё, что случится в ходе дальнейших событий, то и тогда она поступила бы точно так же, хотя случилось всё очень плохо. События замелькали в её голове с калейдоскопической скоростью. Всё ужасное, насколько она помнила, приходило неожиданно. Ну, пусть она знала, Володя сам предупреждал её о том, что у него обнаружили белокровие. Она всё равно не верила, что судьба в который раз может сыграть над нею злую шутку, и вышла за него замуж, и сыграли свадьбу. А через год после свадьбы, не успев наиграться с сыном вволю, Володя ушёл из жизни. Ещё через год в стране произошёл политический переворот: к власти пришёл Б.Н. Ельцин. Для Настеньки это случилось как гром с ясного неба. Тогда она уехала на Шпицберген.

Прошло целых шесть лет, как она здесь на здесь на далёком архипелаге, застрявшем среди ледников, тянущихся белыми языками с гор между снежными шапками вершин, восхитительно сияющих розовым цветом в минуты солнечного заката. А сейчас сентябрь, время, когда солнце вечерами опускается совсем низко к горизонту, будто собираясь спрятаться за него, но проходя мимо, чтобы потом снова подниматься над снегами полярного архипелага. Увидят ли они это солнце сегодня?

Норвежец сел на огромный кусок породы, вывалившийся совсем недавно из кровли. Сквозь маску послышался его глухой голос:

– I can’t walk any more².

Настенька оторвалась от своих мыслей, стащила с лица маску и закричала в спину ушедшего было дальше спасателя:

– Он не может идти!

Степаныч резко развернулся, в один прыжок очутился рядом и буквально прорычал:

– Надень сейчас же! Я вижу, что он дохляк, но не смей снимать маску.

В это время они почувствовали, что становится жарко. У Настеньки было странное ощущение нереальности происходящего. Под ногами временами хлюпала вода, казалось бы, здесь в мрачном подземелье должно быть холодно, а тут охватывает жара, и уже кажутся лишними тёплые куртки и брюки и даже каска на голове. Степаныч приблизил свою голову к Настеньке и прокричал:

– Я возьму норга на спину, только ты подсади его. Начался пожар.

У Настеньки лишь на секунду промелькнуло, отразившись в сознании, что норвежцы не любят, когда их называют норгами, да разве сейчас было в этом дело, кого как называть? Нужно было спасаться, и она прокричала, склонившись к норвежцу:

– Sit upon his back! Quickly!³

Вдвоём со Степанычем они усадили журналиста на могучую спину Степаныча, немедленно двинувшегося вперёд и бросившего на ходу Настеньке:

– Ты сама не отставай!

К счастью норвежец был довольно худым по комплекции и легко уселся на закорки высокому широкоплечему спасателю, наверное, не раз выносившему подобным образом людей. Да и Настенька вспомнила, как прошлым летом группа любителей-рыбаков летала на мыс Старостина на озеро, и взяли с собой её. А там, на озере был лёд, в котором рыбаки проделывали лунки и ловили рыбу из-подо льда. Настеньке тоже дали удочку, и она неожиданно для себя, наверное, случайно вовремя дёрнув леску, выбросила на лёд трепетавшую и запрыгавшую по люду рыбёшку, и от неожиданности кинулась на неё всем телом, чтобы она не ускользнула назад в лунку. А после удачной рыбалки все двинулись по льду на берег, утопая по колена в снегу. И тогда-то Степаныч посадил Настеньку к себе на спину и как пушинку нёс на себе до самой избы Старостина, в которой все весело обедали, пили вино и водку, пели песни, пока не прилетел за ними вертолёт.

Сейчас на спине Степаныча был норвежский журналист Юхансон. Держась крепко за плечи, ему было удобно, но неловко оттого, что русскому горноспасателю приходится его нести, как ребёнка. Но боль, ощущавшаяся в ногах пока он шёл, стала совсем невыносимой и он, не выдержав, сел. Ехать на спине, конечно, было легче, и Юхансон даже усмехнулся про себя тому, что с ним нет фотоаппарата. Его пришлось оставить в раздевалке, ибо, как ему твёрдо сказали, фотографировать в шахте запрещено из-за возможности взрыва метана от малейшей искры. И вот надо же, такой смешной кадр упустить, как он едет верхом на русском парне. Но взрыв-то, оказывается, всё равно случился. И, как потом уже Юхансону удалось выяснить, в этот день произошло на самом деле вот что.

2.

Спешилов Пётр Павлович, сорокалетний проходчик с двенадцатилетним подземным стажем, почти два года назад приехавший в Баренцбург из Гремячинска Пермской области, находился в месте взрыва за несколько минут до того, как он произошёл. Ему просто повезло, как, может быть, не везло никогда прежде. Он долго не мог сообразить что случилось.

Заканчивалась смена. Кое-кто уже направился к выходу. Но что это значит? Тут ведь не просто пройти по коридору, открыть дверь и выйти. Шахта – это много километровые штольни, или, как они здесь называются, уклоны, проходящие на разных глубинах подобно многочисленным щупальцам спрута, только не в морской воде, а в горной породе и угольных пластах. Если эти щупальца соединить в одну, то растянется она в этой шахте на сорок один километр. Поэтому, прежде чем попасть к месту работы, а в данном случае это был забой двадцать восьмого южного конвейерного штрека, нужно было шахтёрам, открывая и закрывая за собой многочисленные двери переходов, добраться до электровоза и в вагонетках довольно долго спускаться к уклонам, по деревянным настилам которых ещё идти и идти вниз вдоль рельсового пути, служащего для перевозки различных грузов.

Об этом нарушении впоследствии будет записано в справке государственной комиссии, приехавшей для расследования причин аварии. Дело в том, что по проекту строительства этой шахты должно было быть три уклона, один специально для транспортировки людей. Но в целях экономии средств, которых не стало хватать и на зарплату, поскольку государство выделяло денег на добычу угля, как, впрочем, и на всё остальное, в последние годы всё меньше и меньше, было решено ограничиться двумя уклонами, соединив грузовой и людской уклон в один.

Столь же непростым был путь обратно с той лишь разницей, что теперь шахтёру нужно было подниматься вверх с глубины четыреста десять метров ниже уровня океана, звуки прибоя которого сюда, конечно, не доходят, хотя, по сути, океан находится совсем рядом. И если шагающий на работу или с работы человек видит под кирзовыми сапогами воду, то, переступая через неё, он знает, что это не морская, а обычная подпочвенная пресная, что сочится по стенам то там, то здесь. Она тоже сыграла свою трагическую роль в описываемом событии.

Звену Николая Уварова, приехавшему на архипелаг из Пермской области, в которое входил и его земляк Спешилов, поручено было в эту смену произвести взрывные работы в гезенке номер шесть.

Читателю, не знакомому с профессиональным термином, поясню, что гезенк – это соединительный колодец или бункер, который пробивают от верхнего штрека, где добывают уголь, в нижний штрек, где находится конвейер для транспортировки угля. Добытый уголь подвозится к гезенку и сбрасывается через него прямо на конвейерную ленту. Вот такой гезенк под номером шесть и должны были пробить финальными взрывами в этой смене. Вопрос состоял в том, как выполнить работу.

В принципе, все работы, которые выполняются в шахте в данную смену на конкретном участке, обычно расписаны подробно в паспорте. Однако в тот день паспорта работ не было.

Позднее во время расследования причин трагедии одному из руководителей был задан вопрос о причине отсутствия паспорта, на что был получен ответ:

– Ввиду несовершенства технологии проведения этой выработки не представлялось возможным вести работы по заранее утверждённому паспорту. После каждого очередного взрывания конфигурация забоя постоянно менялась, каждое звено проходчиков приспосабливалось, как бурить шпуры. Количество шпуров, угол их наклона, схема расположения были непостоянными, в связи с чем буро-взрывные работы в гезенке номер шесть велись разовыми взрываниями, поэтому на семнадцатое сентября отработать постоянный паспорт не удалось.

Но это не значит, что рабочим не было известно какие работы и как выполнять. На руках у мастера был наряд-путёвка, на основании которого следовало произвести в гезенке два взрыва на расширение.

Соединительный колодец, то есть гезенк, выполнялся взрывами сверху и снизу. В эту несчастную смену толщина земляной пробки, которую осталось преодолеть взрывникам, составляла не более одного метра. Всего один шаг, чтобы колодец стал сквозным – своего рода праздник: соединение верхней и нижней проходки. Как хочется сделать эту сбойку поскорее.

В путёвке-наряде на эту смену записано произвести взрывы снизу и не для сбойки, а лишь для расширения нижней части гезенка. Можно было, конечно, не торопиться со сбойкой, раз главный инженер не знал об оставшейся метровой пробке. Но это показалось странным – лезть снизу в колодец, с потолка которого течёт вода, бурить в сырости самым неудобным образом шпуры, когда гораздо легче забраться сверху и рвануть последний метр.

Кому именно пришло в голову такое решение, навсегда останется тайной, ибо нет в живых ни мастера-взрывника, приехавшего сюда из Челябинска, Ивана Михайловича Карамышева, ни помощника начальника участка Сергея Сергеевича Гордеева, ветерана из знаменитого на Шпицбергене украинского городка Селидово, в котором родились несколько руководителей угольной промышленности бывшего Советского Союза, и откуда немалая часть шахтёров внесла свой вклад в добычу угля на Шпицбергене. Мало известный в стране городок Селидово на заполярном архипелаге знают все. Шахтёры шутят по этому поводу, говоря, что здесь, куда пальцем ни ткни, всюду попадёшь в селидовца. Потому неудивительно, что среди не вышедших в этот день из шахты двое оказались из Селидово: Гордеев и проходчик пятого разряда Дорохов Владимир Викторович, у которого, как и у его земляка, остались в безутешном горе жена, сын и дочь.

Пётр Павлович Спешилов вместе со своим напарником земляком Уваровым Николаем Викторовичем в эту смену бурили шпуры для взрывов. Занятие не из приятных. Пришлось поверх котлована, то есть гезенка номер шесть класть брёвна и, привязавшись к ним поясами, спускаться вниз. Для сбойки верхнего и нижнего уклонов нужно было произвести два взрыва. Первый взрыв прошёл успешно в начале смены. Теперь толщина пробки сократилась на полметра. Осталось почти столько же.

Однако в технологии проведения взрывов важно не только место взрыва, то есть снизу или сверху взрывать, но ещё большее значение имеет вопрос, чем производить этот самый взрыв. Не станете же вы в самом деле вбивать маленький гвоздик в дверцу шкафа, на который хотите повесить зеркальце, огромной кувалдой. Ею вы при ударе, несомненно, не чтобы не забьёте гвоздик, а и дверцу шкафа проломите. Так что для забивания гвоздика вы используете маленький молоток. Так и при взрывах можно использовать сильную взрывчатку, а можно и послабее.

В шахте Баренцбурга применяются взрывчатые вещества двух типов: Детонит-М, производящий мощный взрыв, выбрасывающий столб пламени, и более безопасный Аммонит-Т-19, но вдвое слабее по мощности взрыва. Естественно, что при производстве буровзрывных работ в породе, где нет угля, а, стало быть, опасности появления горючего газа метана – злейшего врага шахтёров, выгоднее всего производить взрывания Детонитом-М, поскольку работа с ним идёт быстрее. Ну а там, где есть уголь и в любую минуту концентрация всегда присутствующего метана может вырасти до взрывоопасной, применяется Аммонит-Т-19. Он, конечно, менее эффективен для получения премий за более быструю работу, да зато жизни спасает.

В гезенке номер шесть для сбойки двух штреков по всем правилам безопасного ведения работ можно было использовать только Аммонит. Но не было его у мастера-взрывника в тот момент. Не завезли безопасную взрывчатку, а задание дано: выполнять надо. Не сделаешь работу, пожалуешься, что нечем было взрывать, себе же дороже выйдет. Так думал мастер-взрывник Карамышев. Он хорошо знал, что не было Аммонита, можно считать, на всём руднике. Те остатки, что были на складе, берегли для более важных работ. За полгода до случившегося заказали двадцать пять тонн этой безопасной взрывчатки, но не получили ни килограмма.

Аукнулась бездарность государственной перестройки. Вспоминается март тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. К власти в большой стране Советов пришёл новый человек с задумкой устранить те самые Советы, порождением коих он сам являлся. Разумеется, он не знал никого из погибших впоследствии на Шпицбергене и не таил особого зла на них, как и на те тысячи и тысячи других жертв авиакатастроф, кораблекрушений, железнодорожных и автомобильных аварий, заказных грабительских и террористических убийств, самосожжений, отравлений и голодовок, больших и малых войн, которые шквалом обрушились на некогда довольно благополучную в этом отношении страну.

Он не предполагал и, возможно, даже не хотел этих смертей, но был первым, кто замутил воду, пусть не всегда чистого, но озера, превратив его в омут, куда и потащил страну. Провозглашая всевозможные блага в виде журавлей в небе, которые будто бы дадут новая свобода и демократия, этот человек медленно, сначала с опаской, но затем всё увереннее разрушал опоры не нравившегося ему государственного устройства, ломая установившееся годами, предлагая вместо системы налаженных отношений бессистемную анархию.

Выдвинутый им лозунг “Делайте, что хотите и как хотите, не обращая внимания на законы и инструкции”, пусть высказанный несколько другими словами, привёл, прежде всего, к анархии производства. Принцип – делай то, что тебе выгодно и по цене тебе приемлемой, а не плановой, как было раньше, для кого-то сначала оказался хорош, и эти кто-то даже стали было быстро богатеть, повышая произвольно цены на свои товары. Однако за этими первыми помчались и другие выпускать только ходовое сегодня, только выгодное сейчас и только по высоким ценам. Цепной реакцией полетели вверх цены, тогда как ассортимент товаров стал резко падать.

Вскоре первые, как и вторые, стали замечать, что разлаженный механизм снабжения отразился и на них, давя отсутствием тех самых, казалось бы, неходовых товаров, но без которых теперь невозможно было делать ходовые.

Меньше стали выпускать менее запрашиваемой взрывчатки и больше более производительной. Дефицит производства и мысли поставил на карту человеческие жизни. Запишем этот пункт обвинения архитекторам перестройки. Но это потом, а сейчас Аммонита у взрывников не было в наличии.

Однако первый взрыв прошёл нормально. Газовая обстановка была в пределах допустимого. Пришёл мастер Карамышев, замерил атмосферу. Она вроде бы позволяла взрывать Детонитом-М. После этого Спешилов с двумя напарниками зачищали гезенк от разваленной взрывом породы. Но так обстояло дело наверху, в штреке, отделённом пока от нижнего полуметровой земляной пробкой, которую собирались взорвать. А в это время в нижнем грузовом уклоне, куда пробивали брешь, начали разворачивать комбайн. Его перемещению мешала вентиляционная туба. Дали команду препятствующую часть трубы снять, временно прервав вентиляцию. Гусеницы неуклюжего механизма, передвигая его на новую позицию, подняли пыль.

Кто из шахтёров не знает, что такое гремучая смесь? Газ метан, которого все так боятся, концентрацию которого замеряют сотни датчиков, автоматически выводя показания на главный пульт диспетчера, сам по себе не взрывается. Он горюч, но взорваться может при смешении с пылью, особенно угольной. В принципе, любая пыль, даже мучная, достигая определённой концентрации в воздухе, становится взрывоопасной. Достаточно, как говорится, одной спички. Появление же горючего газа в такой ситуации увеличивает опасность взрыва в сотни раз. Вот почему его содержание в атмосфере строго контролируется. Однако не будет пыли, не взорвётся и газ. Так что пыль – это второй враг, с которым в шахте ведётся вечная борьба.

Но, оказывается, не всякая пыль вредна. Создали учёные специальную, инертную пыль, что своим видом напоминает мыльный порошок, только принцип действия несколько отличается. Как мыло, инертная пыль скрепляет частички другой пыли, не позволяя ей подниматься в воздух. Процесс покрытия земли инертной пылью называется у шахтёров осланцеванием. Если участок осланцован в достаточной степени, взрыв произойти не сможет. И, конечно, работавшие в этот день шахтёры и их руководство знали, что на руднике в связи с недостатком денег катастрофически не хватало инертной пыли, чтобы засыпать ею все участки в тех количествах, в которых требовали правила техники безопасности. Она на участке была, но в очень небольшом количестве, как говорится, для близира. Запишем и это в результат перестройки. Уже после взрыва специальным рейсом самолёт МЧС вместе с бригадой спасателей из Воркуты привезёт тонны этой самой инертной пыли, а на обратном пути заберёт на материк гробы с телами тех, кто погиб из-за её отсутствия.

Смена подходила к концу, но ещё было время произвести последний взрыв в гезенке номер шесть. Над котлованом, рядом с угольным пластом, мастер-взрывник Михаил Иванович Карамышев готовил к работе Детонит-М. Внизу в центральном грузовом уклоне комбайн поднимал гусеницами пыль. Его передвижением руководил горный мастер Гордеев Сергей Сергеевич. Последние минуты жизни. О чём мог думать он в это время? Может о том, что близится его пятидесятилетие, которые его товарищи с удовольствием отметят вместе с ним? Шутка сказать – с девяностого года работает на руднике. А, может, подумал о жене Антонине.