Loe raamatut: «Чингис-хан, божий пёс»

В земле Йека-Монгал был некто, который назывался Чингис; он начал быть сильным ловцом перед Господом, ибо он научил людей воровать и грабить добычу. Далее он ходил в другие земли и не оставлял пленять и присоединять к себе кого только мог, людей же своего народа он преклонил к себе, и они следовали за ним, как за вождём, на все злодеяния.

Иоанн де Плано Карпини

Чингис был Богом Созвездия Планет, монархом Земли и Времени, и все монгольские роды и племена стали его рабами и слугами.

Рашид-ад-Дин

© Евгений Петропавловский, 2024

ISBN 978-5-0055-7491-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая.
Тэмуджин из Волчьего рода

Глава первая.
Нет у нас друзей, кроме собственных теней

Рваной тканью

Не прикроешь тела,

Сыт не станешь

Горькою травою.

Цао Чжи

Лучше – если не было и появилось, чем было да исчезло.

Монгольская поговорка

Он был самым несчастным человеком на свете.

Сначала родичи и соплеменники бросили на дно жизни всю его семью, оставив их в степи на верную смерть. А когда они умудрились перезимовать, не умерев от голода, и жизнь стала мало-помалу налаживаться, за ним вернулись. Мальчику надели на шею тяжёлую берёзовую кангу¹ и увели в рабство… Был ли под Вечным Синим Небом хоть один человек несчастнее Тэмуджина?

А ведь всё начиналось очень хорошо. Жизнь казалась безоблачной и так много обещала ему!

Его отцом был Есугей, грозный багатур², железной рукой управлявший монгольским племенем тайджиутов, которые считали своими предками бурого волка Бурте-Чино и каурую лань Гоа-Марал. Оправдывая своё волчье происхождение, Есугей-багатур наводил страх на соседние племена. Особенно сильно враждовал с татарами – неоднократно предавал разору их курени³, отбирал имущество и угонял в неволю вереницы рабов. Даже имя своему первенцу Есугей дал в честь убитого им татарского багатура Тэмуджина-Уге: степняки верили, что вместе с именем поверженного врага к ребенку переходит его сила.

Когда сыну исполнилось девять лет, Есугей решил его женить. Он привёз Тэмуджина в племя хонкиратов и помолвил с десятилетней Бортэ.

– Оставляй своего сынка, – предложил отец невесты Дэй-сечен⁴. – Пусть поживёт у меня в зятьях-женихах.

– Что ж, пускай остаётся, – согласился Есугей.

Уезжая, он оставил в дар Дэй-сечену своего заводного коня. Напоследок предупредил:

– Только ты, сват, побереги моего мальчика от собак. Он их очень боится.

Есугей-багатур отправился в обратный путь, а Тэмуджин остался в юрте у Дэй-сечена.

В первый же день Бортэ, не утерпев, полюбопытствовала:

– Почему ты боишься собак?

– С чего ты взяла? – нахмурился мальчик.

– Слышала, как Есугей-багатур говорил это моему отцу.

– А разве волки боятся собак?

– Нет.

– Вот видишь, не боятся. Но всё равно ведь близко к себе не подпускают, потому что не любят их.

– Но ты же не волк. Ты – Тэмуджин.

– Я тайджиут. А мы, тайджиуты, все произошли от волка.

– Айя! – восторженно воскликнула девочка. – Значит, мой муж будет волк, а я – волчица!

И они оба рассмеялись.

Бортэ ему очень понравилась: широкоскулая, быстроглазая, чернобровая, она была непоседой и хохотушкой. Девочку же поразили серо-зелёные глаза Тэмуджина; таких не сыскать ни у кого во всей округе.

Малолетние жених и невеста целыми днями бегали вокруг куреня, играли с другими хонкиратскими ребятишками в альчики, талцах, хурудах⁵. Как-то раз мальчишки затеяли бороться, и тут выяснилось, что никто из сверстников Тэмуджина не может его одолеть. Это преисполнило гордости маленькую Бортэ.

– Когда станем взрослыми, ты будешь самым прославленным багатуром среди тайджиутов, – сказала она, напустив на себя по-детски важный вид.

– Почему только среди тайджиутов? – Тэмуджин взглянул на неё с усмешкой. – Я и ваших, хонкиратских, сегодня одолел. Ты же видела.

– Верно, – согласилась девочка, – среди хонкиратов ты будешь тоже самым большим багатуром.

Он, наклонившись, сорвал травинку. И принялся жевать её, задумчиво глядя в багровеющую даль – туда, где огромное красное солнце, докатившись до края неба, одним боком коснулось степи и замерло, набираясь решимости перед спуском в холодную тьму нижнего мира.

– Нет, Бортэ, – сказал мальчик после продолжительного молчания. – Я хочу стать самым большим багатуром не только среди тайджиутов и хонкиратов. Прославиться среди всех народов, до самого края степи – вот это дело!

– Как ханы Хабул⁶ и Амбагай⁷?

– Как Хабул и Амбагай. И как мой отец Есугей-багатур.

– Вон какой ты, – в голосе Бортэ прозвучало удивление, смешанное с восхищением. – Я всегда знала, что у меня будет самый лучший муж на свете.

И, взяв Тэмуджина за руку, увлекла его в курень, к новым играм. Там к ним присоединились Алчи, младший брат Бортэ, и другие мальчишки и девчонки.

…Увы, беззаботная пора очень скоро закончилась, и её сменила длинная череда несчастий.

Первый удар судьба нанесла, когда Есугей возвращался домой от хонкиратов. Он ехал один по степи и в сгущавшихся сумерках разглядел впереди костёр. Приблизившись, увидел группу татар, пировавших после удачной охоты. Прошло совсем немного времени с тех пор как Есугей-багатур воевал с этим племенем, но теперь между тайджиутами и татарами установился хоть и шаткий, но всё же мир.

– Спокойно ли вы живёте? – произнёс Есугей обычное в степи приветствие. И после утвердительного ответа добавил – тоже традиционное:

– Пусть ваша еда будет вам во благо.

Татары его узнали, отозвались в несколько голосов:

– Да сбудутся твои пожелания, Есугей-багатур.

– Да будут благословенны духи твоих предков, здоровы все родичи и обильны стада.

– Пусть оберегут тебя Вечное Синее Небо, отец-Тэнгри и мать-земля Этуген.

– Присаживайся к огню, отдохни с дороги и раздели с нами трапезу. Счастлив тот, у кого часто бывают гости.

Как же хотелось ему продолжить свой путь, не задерживаясь в кругу давних недругов! Но отказаться от приглашения он не мог: подобное считалось у степняков страшным оскорблением. Делать нечего: Есугей, спешившись, приспустил пояс с мечом, как полагалось по монгольскому этикету для демонстрации добрых намерений, и присоединился к пиршеству.

…Вскоре после того как багатур снова тронулся в путь, он почувствовал недомогание. Лёгкий утренний туман стелился над остывшей за ночь степью, постепенно рассеиваясь; а в глазах у Есугея тоже клубился туман, который, напротив, делался всё гуще, всё кромешнее. У него кружилась голова, а в горле разрастался тошнотворный ком. По его лицу градом катился пот; руки и ноги отяжелели так, словно были закованы в железные цепи.

Вернувшись в родной курень, Есугей-багатур буквально свалился с коня. Сутки провёл в беспамятстве и бреду. А потом ненадолго пришёл в себя и сказал собравшимся вокруг него встревоженным домочадцам:

– Дурно мне. Извели меня татары, отравили. Пошлите кого-нибудь за Тэмуджином, хочу повидать его.

…К Дэй-сечену на взмыленном коне прискакал Мунлик, родич и нукер⁸ Есугея:

– Беда с нашим багатуром, отравили его татары! Шаману не удаётся изгнать духов болезни из его тела. А Есугей томится душой и тоскует по Тэмуджину…

– Ты приехал взять мальчика? – прервал Дэй-сечен многословного Мунлика.

– Да, меня прислали за ним.

– Раз сват так хочет видеть своего сынка, забирай его, – согласился Дэй-сечен. – А когда Есугею полегчает – пусть возвращается сюда.

Мунлик и Тэмуджин, покинув пределы куреня, выехали к берегу Керулена. Здесь на обширной речной луговине паслись полсотни овец и десятка полтора коз, а чуть в стороне, отмахиваясь хвостами от слепней, жевали траву коровы. За ними присматривали хонкиратские девушки, распевая песни – протяжные, как осенний ветер в степи; а женщины постарше бродили поодаль, в местах выпаса прошлых дней, и собирали в ивовые и берестяные корзинки аргал⁹, чтобы кормить им огонь в своих очагах.

По реке плавали дикие утки. Так близко, что подстрелить их смог бы и ребёнок. Но сейчас двум всадникам было не до охоты, потому их стрелы остались в колчанах, а луки – в саадаках. Поторапливая коней, Мунлик и Тэмуджин ехали вдоль речного берега. Миновали луговину, затем – заросли ивняка, за ней – новую луговину; и свернули в степное густотравье.

Степь перекликалась звонкими птичьими голосами и пряно пахла полынью.

– Почему шаману не удаётся изгнать из отца духов болезни? – спросил мальчик.

– Он говорит: слишком много прошло времени, пока Есугей добирался домой после татарского угощения, – печально ответил Мунлик. – Духи успели укорениться глубоко в его теле и теперь хозяйничают в нём, как в собственной юрте.

– Зачем же отец принимал из рук этих злых людей еду и питьё?

– Разве мог он показать, что боится разделить с татарами трапезу? Нет, не таков Есугей-багатур. К тому же все знают: законы степного гостеприимства священны, до сих пор никто их не нарушал.

– Я верю, что отец одолеет болезнь! – со слезами на глазах воскликнул Тэмуджин. – Он сильный, он убил много врагов, и её обязательно должен одолеть!

– Я тоже очень на это надеюсь, – со вздохом проговорил Мунлик. – Однако мне ничего не ведомо про духов болезни, с которыми сейчас борется шаман. На всё воля Вечного Неба.

Солнце скрылось за одиноким облаком, но небо полнилось мягким сиянием, наделяя им весь срединный мир. Лишь в душах двух всадников было сумрачно от тревожных чувств.

…Как ни гнали коней Мунлик и Тэмуджин, они всё же опоздали. Незадолго до их приезда Есугей умер.

Так осиротела семья Борджигинов.

***

Много дней миновало с тех пор как малолетний жених Бортэ уехал к больному отцу, и девочка тосковала по Тэмуджину. Часто она выходила далеко за пределы куреня – шла к реке или в степь, садилась в высокую траву и пела грустные песни.

 
Ни на валуны, ни на деревья
Лебедь не садится, не садится.
С парнем из далёкого кочевья
Нам бы пожениться, пожениться.
 
 
Ветер, пролетающий над степью,
Забери с собою песню эту —
И неси к далёкому кочевью,
Чтоб услышал тот, кого здесь нету.
 
 
Грустно мне, что люди не летают.
Мне бы белой птицей обернуться.
Где мой милый бродит, я не знаю.
Суждено ль ему ко мне вернуться?
 
 
Жду его, печалясь дни и ночи.
Пусть плохого с ним не приключится.
Парень этот нравится мне очень,
Нам бы пожениться, пожениться.
 

Покрытая жёлтыми и белыми цветами степь колыхалась под ласковым гребнем ветра, уносившим песни Бортэ в прозрачную небесную синь. Но достигнуть далёкого кочевья песни девочки, конечно же, не могли. А если б даже каким-то чудесным образом Тэмуджин услышал, о чём она поёт, всё равно это ничего не изменило бы… Шли годы, и постепенно Бортэ стала понимать: раз Тэмуджин с родичами не приезжает к ней, значит, с ним случилось неладное. И всё же она не хотела в это верить, гнала от себя дурные мысли.

Однако мальчику не было суждено в скором времени вернуться к Бортэ, ибо его постигло несчастье, горше которого трудно и придумать. После гибели Есугея власть в племени перешла к знатному нойону¹⁰ Таргутаю Кирилтуху. Тот провозгласил себя новым ханом и – желая избавиться от будущего соперника в лице подраставшего Тэмуджина – увёл тайджиутов на новые кочевья. А семью Есугея отказался брать с собой, изгнал из племени, бросил на произвол судьбы. В одинокой юрте посреди степи остались две вдовы багатура, Оэлун и Сочихэл, а с ними – старая рабыня Хоахчин и целый выводок ребятишек. Пятеро детей было у Оэлун: сыновья Тэмуджин, Хасар, Хачиун, Тэмуге и дочь Тэмулун. А Сочихэл имела двоих сыновей: Бектэра и Бельгутея.

Уходя, тайджиуты вдобавок ко всему ограбили несчастных вдов, угнав у них весь скот.

Известно, перед людьми слабый всегда виноват. А осиротевшую семью Борджигинов теперь было некому защитить.

***

Чем было жить несчастным изгоям?

– Скорей бы мне уснуть в последний раз, чтобы никогда уже не просыпаться в этом мире! – сокрушалась Сочихэл. – Нам некуда идти, не у кого просить помощи!

– Бывает только неправильный путь, но не существует безвыходных положений, – утешала её Оэлун. – Что нам остаётся? Надо крепиться, покуда есть силы. Мы должны жить ради наших детей, мы не имеем права оставить их на погибель.

– О, теперь их тоже ждёт безрадостная доля!

– Ничего не поделаешь, Сочихэл. Так уж устроен мир: в достатке живут только семьи ханов и нойонов, а участь простых людей в тайджиутском улусе¹¹ немногим лучше, чем у нас с тобой.

– Но мы-то с тобой не простые люди!

– Да что уж теперь вспоминать об этом. Вся наша знатность осталась в прошлом, из разбитого кувшина не напьёшься.

– То-то и оно, что сегодня не найти кого-нибудь, чьё положение хуже нашего. Даже самым ленивым и немощным живётся голодно лишь перед весенними травами, когда в семьях подходят к концу припасы. А у нас ничего нет, мы сейчас никто: нищие вдовы, всеми обобранные и покинутые.

– Пусть так, однако у нас есть дети, и мы не можем дать им погибнуть. Надо поднять их на ноги. Будем подобны траве, которая и на камнях пускает корни. Надеюсь, наши мальчики сумеют постоять за себя, когда подрастут, и тогда всё переменится к лучшему.

– Ох, Оэлун, только надежда у нас и осталась. Да поможет нам Вечное Синее Небо!

Нет, они не утонули в пучине отчаяния, не покорились безнадёжности, хоть и часто кляли злую долю. Для того чтобы прокормиться, Оэлун и Сочихэл каждый день, крепко приладив вдовьи шапочки и подобрав поясами шерстяные халаты-дээлы, ходили собирать степную землянику и бруснику, грибы и орехи, дикие яблоки и вишни, плоды шиповника и черёмуху, выкапывали из земли заострёнными можжевеловыми палками черемшу и дикий лук мангир, коренья судуна, кичигина и сараны, из которых варили похлёбку. Мальчики стреляли из детских луков дроф, сурков-тарбаганов и сусликов. Они свили из конского волоса лесу, к которой привязали железные крючки и, сладив удочки, принялись ловить в Ононе¹² хариусов, ленков и плотву. Иногда на крючки, наживлённые мелкими рыбёшками, удавалось вытащить жирного тайменя. А когда мальчики сплели невод, рыбалка пошла бойчее. Нельзя сказать, что еды было в изобилии, однако призрак голода отступил.

По вечерам, когда темнота опускалась на степь, они собирались у костра после дневных трудов и забот – и, сидя под высоким шатром небес, гадали: что-то станется с ними завтра? А через несколько дней? А спустя травы¹³ или более того? Но грядущее было покрыто пеленой густого тумана, сквозь который ничего не удавалось разглядеть.

Надежда и упорство – вот всё, что у них имелось.

***

В суровых условиях, в беспрестанной борьбе за жизнь укреплялись характеры подраставших Борджигинов. Они знали: что бы ни случилось, никто не придёт на помощь, не протянет руку дружбы. Они привыкли справляться с трудностями самостоятельно.

Когда человек к чему-то привыкает, это становится обыденностью.

Время текло, омывая события, подобно реке, в которой вода непрестанно меняется, уносясь вдаль, но берега остаются всё те же.

Так миновало несколько трав.

Всё бы ничего, но Тэмуджина и Хасара стал обижать более сильный и задиристый сводный брат Бектэр: то подстреленную птицу отбирал у них, то жирного тарбагана, а то и просто насмехался, щедро одаривая братьев тумаками. Несколько раз мальчики, не выдержав, жаловались матери на притеснения.

– Ах, что мне с вами делать? – сердилась Оэлун. – Отчего так неладно живёте со своими братьями? Не забывайте, что вам ещё предстоит отплатить за предательство тайджиутам и за убийство отца – татарам. Но разве удастся это сделать, если вы будете всё время ссориться между собой? Не смейте так поступать, между сыновьями Есугея не должно быть розни!

И горестно добавляла всякий раз:

– Нет у нас друзей, кроме собственных теней, нет плети, кроме бычьего хвоста!

Однажды Тэмуджин с Хасаром удили рыбу в Ононе, и на крючок Тэмуджина угодил большой таймень. Тут появился Бектэр с кожаным ведром и удочкой (он тоже занимался рыбной ловлей неподалёку) и отобрал у него добычу.

– Отдай! – воскликнул Тэмуджин, стараясь сдержать слёзы бессильной ярости. – Это моя рыба!

– А вот и неправда! – скорчил насмешливую мину Бектэр. – Когда возле реки нет людей, любая лягушка может сказать: «Рыба в реке моя!» А потом придёт человек и объявит: «Врёшь, мелюзга пучеглазая! Раньше эта рыба была твоей, а теперь она – моя!»

– Если ты сильнее, это ещё не значит, что я не смогу с тобой справиться. Попомнишь мои слова, да как бы не оказалось поздно!

– Ой-ой, мне угрожает грозный багатур! – продолжал кривляться Бектэр. – Как я испугался твоей угрозы, прямо чуть не умер со страху! Ха-ха-ха! Интересно, что же ты со мной сделаешь? Поколотишь? Или сразу разрежешь на кусочки, как барашка? Ха-ха-ха! Никогда тебе со мной не справиться, слабак! Я всегда буду главным в семье, понял? Братья должны подчиняться старшему, делать то, что он велит, и отдавать ему всю добычу!

После этих слов он бросил тайменя в своё ведро, где уже плескалось в воде несколько серебристых рыбёшек, отвесил Тэмуджину звонкую затрещину – такую, что тот, не удержавшись на ногах, свалился в густые заросли прибрежного тальника – и посоветовал издевательским тоном:

– Рыбу у тебя ловить не очень-то хорошо получается. Лучше привяжи к поясу дохлую мышь и притворяйся охотником. Мышь-то я у тебя точно не отберу.

А затем удалился неторопливым шагом.

Тэмуджин и Хасар снова явились к матери и рассказали ей о нанесённой обиде. Однако Оэлун по обыкновению принялась уговаривать их помириться со старшим братом. Она и сама уже стала побаиваться распоясавшегося Бектэра.

Не найдя сочувствия у матери, мальчики ушли на реку.

Они сидели на берегу и уныло следили за игрой солнечных бликов на поверхности Онона, спокойно струившего вдаль свои прозрачные воды.

– Почему Бектэр такой злой? – недоумённо вздохнул простодушный Хасар. – За что он нас ненавидит?

– Наверное, за то что наша мать – старшая жена отца, а тощая Сочихэл – младшая, – Тэмуджин, подобрав с земли плоский камешек, швырнул его в реку, и тот резво запрыгал по воде.

– А какая разница?

– Для тебя никакой. А для дурака Бектэра, выходит, есть разница, раз он так бесится.

– А может злые демоны вселились в него?

– Он сам хуже любого демона. Но мы не будем больше терпеть издевательства этого чотгора¹⁴, хватит!

– Да что же мы можем сделать, Тэмуджин? Он ведь сильнее. А мать не слушает нас, только ругается. Всё твердит, что мы должны жить с ним в согласии.

– Ну да, и сносить пинки да зуботычины. Вчера отнял у нас жаворонка, подстреленного моей стрелой, сегодня – рыбу. Он ведёт себя так, будто мы – его боголы¹⁵. Как же нам жить в согласии с ним, Хасар?

– Никак не получается.

– Вот и я говорю. Не брат он нам. Не нужен мне такой злой брат!

– И мне не нужен… А давай пойдём к Сочихэл: расскажем ей, как ведёт себя Бектэр – может, она накажет его, и он перестанет нас обижать?

– Нет уж, хватит плакать да жаловаться. Разве мы не мужчины?

– Мужчины!

– Так пусть теперь все это увидят! Больше мы не станем просить защиты у женщин – сами расправимся с ним.

– Как?

– Как это делают настоящие воины со своими врагами, – в голосе Тэмуджина прозвучали жёсткие нотки. – Голодная мышь готова и кошку съесть. Слышал такую поговорку? Бектэр слишком долго злил нас, вот теперь злость и даст нам силу.

– Если мы вдвоём поколотим его, то нам крепко нагорит от матери, – покачал головой Хасар. – Да и Бектэр потом будет бить нас поодиночке, он ведь сильнее.

– Мы убьём его.

Сказав это, Тэмуджин ударил ребром кулака по травянистому бугру, на котором сидел. И, немного помолчав, добавил:

– Потому что нет у нас друзей, кроме собственных теней…

В этот же день они взяли луки и подкрались к Бектэру, когда тот сидел на пригорке. Разделившись, приблизились к нему, скрытые пологом высокой травы: Тэмуджин – сзади, Хасар – спереди. А затем всё произошло быстро и легко, как на охоте: звонко тенькнули две тетивы – и две стрелы вонзились в тело сводного брата. В прозрачном воздухе последний крик Бектэра разнёсся далеко над степью, и его тело рухнуло в густую траву.

Так не стало обидчика у Тэмуджина и Хасара.

***

О, как рыдала Сочихэл, узнав о гибели сына! Она каталась по земле и рвала на себе волосы. Она то проклинала братьев-убийц самыми страшными проклятьями, то вновь принималась кататься по земле, обезумев от горя. Она орала, как потерявшая детёныша верблюдица, и расцарапывала себе ногтями лоб и щёки, и трясла головой, размазывая по лицу кровь и слёзы. А когда обессилела и почти лишилась голоса – осталась лежать подле юрты; и, приподнявшись на локте, сверлила Тэмуджина и Хасара ненавидящим взглядом, и продолжала хрипеть, извлекая из тёмных глубин своего существа всё новые и новые проклятия, коим не было конца… Но что могла сделать слабая женщина? Ничего. Теперь уже она боялась мальчишек, стоявших перед ней, потупив головы, однако ни единым словом, ни единым жестом не выразивших раскаяния в содеянном.

Отчаянно ругала сыновей и Оэлун. Особенно Тэмуджина, которого справедливо считала зачинщиком убийства.

– Душегуб! – кричала она. – Недаром ты появился на свет из моей утробы, сжимая в руке комок запёкшейся крови!

Но и мать-облако¹⁶ ничего не могла поделать. Что случилось, то случилось, убитого к жизни не воротишь.

Бледный как полотно Тэмуджин кусал губы, слушая крики женщин, и молчал. Он поступил как следовало, иного выхода Бектэр ему не оставил – а значит, и сожалеть было не о чем. Оправдываться перед Сочихэл и Оэлун не имело смысла.

Зато теперь все поняли, что в семье появились настоящие мужчины, в этом Тэмуджин оказался прав. И все признали его негласное главенство, в том числе и Бельгутей, сын безутешной Сочихэл.

Впрочем, полоса несчастий на этом не кончилась.

***

Да, так уж водится в жизни, что несчастья подобны стаям перелётных птиц.

Новости быстро разносятся по степи. И когда до тайджиутов дошла весть об убийстве Бектэра, Таргутай Кирилтух сказал:

– Я считал их безобидными овечками, да овечки-то облиняли и обернулись зубастыми волчатами. Видать, все Борджигины рождаются в недобрый час: не хочет мать-земля Этуген носить их на своём теле. Но Тэмуджин оказался живуч: мне уже мнилось, что скоро его не станет на белом свете, а он – вон какие дела творит. Что ж, теперь я должен сурово наказать мальчишку за совершённое им злодеяние.

Он оседлал своего коня и в сопровождении сотни турхаутов¹⁷ отправился на поимку юного братоубийцы.

…Заслышав издалека топот копыт, Оэлун поняла, что пришла новая беда.

– Это тайджиуты! – воскликнула она. – Бежим! Скорее!

Все выскочили из юрты и бросились к горе Тергуне: там, в густом лесу, покрывавшем горные склоны, можно было укрыться от недругов.

Преследователи уже почти настигли их, когда Тэмуджин, Хасар и Бельгутей, укрывшись за стволами деревьев, принялись стрелять в тайджиутов из луков – и те были вынуждены отступить. Никому не хотелось пасть пронзённым одной из стрел этих дерзких и безрассудных мальчишек.

– Выдайте Тэмуджина, никого другого нам не надо! – прокричал Таргутай Кирилтух, осадив свою рыжую лошадь на безопасном расстоянии от кромки леса. – Вы поступаете неблагоразумно, укрывая его! Закон должен покоиться на обычае, а обычай – на законе! Выдайте преступника, и мы не тронем всех остальных! Так будет правильно!

– Попробуй добраться до моего брата! – донёсся в ответ звонкий голос Хасара. – Прежде чем ты его получишь, мы сделаем вдовами многих тайджиутских жён!

В воздухе повисла тягостная тишина, изредка нарушаемая лишь конским ржанием да негромким позвякиванием сбруи. Все обратили взоры к нойону, ожидая его решения. Но Таргутай Кирилтух колебался. Губить своих турхаутов в противоборстве с непокорными недорослями не хотелось. Однако и отступиться он не мог, это было бы позором.

Долго, сощурившись, оглядывал Таргутай темневшую на фоне бездонной небесной синевы гору Тергуне. А потом долго расхаживал взад-вперёд, заложив руки за спину. После чего сокрушённо покачал головой и проговорил, ни к кому не обращаясь:

– Эти мальчишки станут хорошими воинами. Бесстрашными и безжалостными.

И, помолчав ещё немного, добавил задумчивым тоном:

– Да-а-а, выросли волчата. Не зря у нас говорят, что сыновья волка не станут братьями человеку, хоть всех баранов им скорми, хоть собственную руку отдай… Надо вырвать у них клыки, пока они сами не вышли на охоту всей стаей. Ничего, я лишу их вожака, и тогда они станут для нас не опасны.

Он велел тайджиутам окружить гору и дожидаться, пока голод не вынудит беглецов выйти из леса. А сам расположился в походной юрте поблизости.

***

Тэмуджин догадался, что его решили взять измором. И тогда он обратился к своим домочадцам:

– Ни к чему всей семье расплачиваться за мой поступок. Отправляйтесь домой, они вас не тронут… Иди и ты, Хасар, – слышал ведь: им нужен я один.

– Как могу я тебя покинуть? – с жаром возразил младший брат. – Нет уж, я останусь здесь и помогу тебе отбиваться! Пока до нас доберутся – убью двоих-троих, это точно. Ты же знаешь, мои стрелы всегда метко попадают в цель.

– Иди, не стоит толочь воду кулаком, – настойчиво повторил Тэмуджин. – К чему тебе губить свою жизнь, если врага всё равно не одолеть? Нет, сейчас силой ничего не решишь.

– Что же ты собираешься делать, когда мы уйдём?

– Я укроюсь наверху: там, в чащобе, искать меня бесполезно.

– Но сколько ты сможешь просидеть в лесу без еды и питья? – воскликнул Хасар.

– Это известно одному Вечному Небу, а у меня выбора нет. Возможно, терпение Таргутая Кирилтуха иссякнет раньше, чем моё.

После таких слов Тэмуджин, не дожидаясь возражений, развернулся и зашагал вверх по горному склону.

Из травы при каждом его шаге испуганными фонтанчиками выстреливали зелёные и рыжие кузнечики. Лёгкие порывы ветра приносили издалека пряный запах полыни. А над головой мальчика беззаботно щебетали птицы, перепархивая с ветки на ветку. О, как в эти мгновения Тэмуджин завидовал вольным птицам, имеющим крылья для полёта!

***

Он продержался девять дней. А когда голод и жажда стали нестерпимыми, выбрался из своего укрытия.

Испытывая одновременно злость и бессилие, спустился Тэмуджин с горы Тергуне. И тотчас со всех сторон налетели тайджиуты – захлестнули шею мальчика крепким волосяным арканом, сбили с ног, протащили по земле, навалились и скрутили ему руки верёвками.

Множество сытых здоровенных мужчин. Отборные воины Таргутая. Они издавали торжествующие вопли и хохотали, отпуская Тэмуджину пинки и затрещины. А он, связанный, не мог ничем ответить обидчикам; лишь молча встряхивал головой да буравил куражившихся тайджиутов ненавидящим взглядом. Все его усилия в эти нескончаемые мгновения позора были сосредоточены на том, чтобы сдержать слёзы бессилия.

Размашистой рысью приблизился Таргутай Кирилтух. Осадил коня, однако не стал спешиваться: измерил Тэмуджина взглядом с ног до головы, несколько раз объехал вокруг него, и лишь после этого остановился возле своего малолетнего пленника.

– Наденьте ему кангу на шею, – распорядился, скривив губы в самодовольной усмешке. – И покрепче затяните, не жалейте злодея. Этот зверёк хоть и юн, да больно беспокоен и пролазист, как я погляжу. Хе-хе, добегался. Ишь как зыркает, так и ухватил бы меня зубами за ногу! Можешь не зыркать, волчонок, кончилась твоя вольная жизнь. Очень скоро ты проклянёшь тот день, когда на свет народился.

Пока на границе его улуса подрастал наследник Есугея, неспокойно чувствовал себя Таргутай. Но сегодня он торжествовал. Вечное Синее небо ниспослало ему удачу, и всё сладилось как нельзя лучше. Ведь теперь, когда Тэмуджин оказался в его руках, даже убивать мальчишку можно было не торопиться: уморить малолетнего невольника – дело времени.

Между тем подъезжали всё новые тайджиуты. Спешивались и подходили поближе, умножая толпу, которая окружала пленника. Это было сродни удачному завершению охоты, как тут не поглазеть на добычу, не покуражиться над обречённым. Воины качали головами, разглядывая Тэмуджина – одни с нескрываемым любопытством, другие с брезгливыми минами на лицах – и обменивались неторопливыми суждениями:

– Надо же дойти до такого злодеяния: убить родного брата.

– Не зря Таргутай изгнал его семью. По правде говоря, мне было жаль их, особенно малых детей, но теперь я понимаю, сколь правильно он поступил в своё время.

– Да уж. Рядом с таким зверёнышем никто не чувствовал бы себя в безопасности. Если он способен пролить родную кровь, то что же тогда говорить обо всех прочих? Не хотел бы я, чтоб мои дети росли в одном курене с этим отродьем!

– Видно, весь род Борджигинов порченый. Есугей был хорошим багатуром, но, похоже, чем-то прогневал духов, раз он доверился татарам и позволил себя отравить.

– Это верно. Его ум настолько ослаб, что он утратил осмотрительность. Вечное Небо вовремя забрало его, и Таргутай занял место хана по праву. Если б Есугей не прогневал духов, его жизнь продлилась бы, и Тэмуджин, повзрослев, получил бы власть после него. Каких бед он мог натворить во главе улуса, если уже теперь его сердце столь жестоко!

– Страшно даже представить, на что он способен.

– А ты и не сумеешь представить. Разве только если сам способен на то же самое.

– Вот уж никак не способен! Я чту родную кровь и духов предков, пусть будет мне свидетелем Великий Тэнгри!

– И я не способен. Жаль, что не все люди нынче таковы.

– Человек от человека отличается, как земля от неба. Чего-чего, а братоубийства давно не случалось в наших краях.

– А ведь на вид он совсем ещё ребёнок.

– Не всегда нужно верить глазам своим. Такой-то ребёнок снисхождения не заслуживает. Говорят же: маленькую дырку не залатаешь – большая дыра запросит есть.

– А мой дед о таких, как он, говорил: ещё не успел разжечь костёр, а уже хочет спалить всю степь.

– Что ж, больше он ничего дурного совершить не сумеет.

В подобном духе судачили турхауты Таргутая Кирилтуха, коротая время, пока мальчику прилаживали берёзовую кангу на шею. А поодаль тревожно кричал чибис, точно провидя невзгоды, ожидавшие пленника в скором будущем.

Затем Тэмуджина на привязи, как злобного зверя, погнали в улус тайджиутов.

Так он превратился в раба-колодника. А это самое худшее, что могло случиться с человеком в степи. Даже рабы-боголы, вынужденные подневольно трудиться на хозяина, имевшего право продать их или убить за неповиновение – всё же не лишались некоторых личных свобод. Боголы могли безбоязненно находиться среди людей, о них заботились, как заботятся о скотине – кормили, поили и даже сводили в пары мужчин и женщин для получения потомства. А Тэмуджин стал изгоем. У него не было хозяина. Питался он объедками, которые побрезговали бы есть даже собаки. Его заставляли выполнять самую тяжёлую и грязную работу.

Нередко вокруг пленника собиралась жестокая тайджиутская детвора – мальчишки и девчонки бросали в Тэмуджина комья грязи и обглоданные бараньи кости, соревнуясь в меткости; или принимались дразнить, со смехом тыча пальцами ему в лицо: