Бабушка на воде вилами писала. Сборник рассказов, стихов и литературных пародий

Иллюстратор Евгений Плотников

Дизайнер обложки Евгений Плотников

Корректор В. Барсукова

Корректор В. Быстров

Корректор Р. Журавлева

Корректор А. Китаев

Корректор Н. Лельчук

Корректор И. Липская

Корректор А. Полякова

Корректор Л. Пудовкина

Корректор Е. Тиунова

Корректор Л. Трейман

Корректор И. Сидорова

© Евгений Плотников, 2024

© Евгений Плотников, иллюстрации, 2024

© Евгений Плотников, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0055-7610-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Я назвал сборник «Бабушка на воде вилами писала». Составлять его я начал в 1994 году, когда решил восстановить по памяти свои детские произведения, неразумно уничтоженные мной во время творческого кризиса, какие-то восстановить удалось, часть утрачена безвозвратно. Тогда же я записал несколько новых произведений, постепенно их количество росло, и спустя много лет я вознамерился собрать все в единый сборник и предоставить возможность читателям с ним ознакомиться.

Как вы, наверное, уже поняли, писать я начал с детства, учителя по литературе нередко зачитывали перед классом мои школьные сочинения; считаю себя прозаиком, но пишу и поэтические произведения, а также литературные пародии в обоих видах творчества – как в прозе, так и в поэзии. Опять же с детства увлекаюсь историей, языкознанием. Имеется в виду не «языков знание», а наука о языке как средстве коммуникации между людьми, внутренней структуре языка, закономерностях его исторического развития и классификации языков; а также о языке как элементе культуры народа, в зависимости от того, какой народ конкретные языки обслуживают. В то время я вполне свободно мог все новогодние каникулы просидеть с книгой Александра Александровича Реформаторского «Введение в языковедение».

Мои ранние рассказы, такие как «Страсть», «Интервью» написаны в школьные годы (в сборник они вошли в отредактированном виде под названиями «Потакая страстям» и «Первое интервью»). Хотелось бы заметить, что рассказ «Страсть» в 1983 году я отправлял на Центральное телевидение в телевизионную передачу «Вокруг смеха» для одноименного журнала. Дело в том, что ведущий передачи Александр Иванов обратился к телезрителям с просьбой присылать для журнала свои произведения, сделал это в шутливой манере, с юмором, как и подобает сатирику, заявив, что рукописи принимаются, но не печатаются. Я, будучи пятнадцатилетним подростком, на просьбу откликнулся и вскоре получил из Главной редакции литературно-драматических программ Центрального телевидения письмо, подписанное редактором телепередачи «Вокруг смеха» Татьяной Пауховой: «Дорогой Евгений! Ваше письмо мы передали поэту-сатирику Александру Иванову». Не сложно догадаться, что тогда я был вне себя от радости.

Первые литературные пародии тоже написаны мной во время учебы в школе. Например, «В квартире Александра» – поэтическая пародия на английское фольклорное детское стихотворение «Дом, который построил Джек» («This Is the House That Jack Built») в переводе Самуила Яковлевича Маршака, написана летом 1983 года во время моего посещения славного города Перми, будучи на тот момент жителем северной части острова Сахалин.

Следующая литературная пародия – «Курочка-Робо» – это пересказ русской народной сказки «Курочка Ряба» на новый лад. Рассказ написан в подражательной манере, его я придумал по заказу для какого-то школьного мероприятия и записал прямо на уроке, к сожалению, уже не помню на каком именно. В первоначальной версии рассказа игрушка была японской, так как в 1980-х годах Япония переживала экономический подъем; в последующих публикациях я заменил японскую игрушку на китайскую.

Стихотворение «Легенда о камне» я сочинил в 1984 году на спор, или, говоря другими словами, заключив пари. Как-то в школе, на перемене, мы с одним учеником из нашего класса затеяли такую игру: один из участников называет своему визави какой-либо предмет, о котором нужно было написать произведение; в каком из двух основных типов организации художественной речи – в прозе или поэзии – также определял оппонент. Соответственно, мне достались слово «камень» и тип – поэзия.

Примерно в это же время я придумал фантастический рассказ, но тогда не смог его записать – на тот момент у меня не хватало ни опыта, ни знаний. Несколько позже, где-то лет через девять, я все же реализовал задуманное, правда, в привычной для себя манере – в форме короткого юмористического рассказа «Мир в стакане», отражающего лишь идею своих измышлений. Только в канун 2023 года, спустя тридцать восемь лет, мне все же удалось написать фантастический рассказ в том виде, в котором он когда-то зародился в моей голове; я работал над своим романом «Дым из трубы дома на улице Дачной», над главой, посвященной детству Паши Хорошева, и один из эпизодов навел меня на мысль, я даже название планеты менять не стал, так и назвал фантастический рассказ – «Планета Ментия».

Осенью 1985 года, уже после окончания общеобразовательной средней школы, одна телевизионная передача, не помню ее название, подтолкнула меня к написанию трех поэтических произведений. Запись из моего дневника от 14 октября 1985 года: «…Вчера (т. е. 13.10.1985) по телевизору читали стихи. Мне запомнились строки: «…Лида мне лицо помяла…», «Мой папаша землю пашет, я на солнышке лежу…». Самому, что ли, стихи написать». Так появилась поэтическая пародия на стихотворение Ивана Захаровича Сурикова «Детство» под названием «Моя деревня», а также два стихотворения – «О любви» и «Судьба-калека».

Проведение экономических реформ в начале 90-х годов XX века сопровождалось многочисленными протестными выступлениями. Люди митинговали из-за отсутствия работы, задержек по заработной плате и общей негативной обстановке в стране. Мне запомнились выступления шахтеров, которые устраивали сидячие забастовки на площадях городов, перекрывали железнодорожные и автомобильные магистрали. Свое отношение к происходившему я выразил посредством стихотворения «Дыра». Тогда же мне пришла в голову мысль, что из-за таких поэтических произведений, как «О любви» и «Дыра», на меня могут обидеться женщины и шахтеры. Но тем не менее я никоим образом не хотел никого обидеть (и не собираюсь этого делать).

«Жучок-Деловичок» – следующая поэтическая пародия середины девяностых годов, это пародия на стихотворение Корнея Ивановича Чуковского «Муха-Цокотуха». Написано под впечатлением жизни в «застойные времена», когда важно было иметь знакомых среди такой категории граждан, как директор магазина, товаровед, заведующий базой, руководитель автосервиса и тому подобное, а также под впечатлением первых лет «дикого капитализма», появившегося в стране в результате проводимых экономических преобразований.

В дальнейшем серия поэтических произведений пополнилась стихотворениями «Высшая мера: пожизненное заключение или смертная казнь?», «Ход конем», «Назойлива пчела», «Злой Ермола» и «Если жить захочешь». История написания «Высшей меры…» такова: для получения зачета по предмету «Риторика» необходимо было придумать какой-либо текст выступления и озвучить его перед аудиторией. Я предложил прочесть одно из своих стихотворений, скажем, стихотворение «О любви». От преподавателя поступило возражение, так как преподавателю в выступлении хотелось услышать рассуждение на тему, в которой бы фигурировала какая-то стоящая перед обществом проблема, например, отношение к смертной казни. У меня родилась идея – переделать произведение «О любви» в «Высшую меру…». Я внес небольшие коррективы в текст и дописал его. Зачет по риторике был получен.

Стихотворение «Назойлива пчела» – это мой перевод короткого английского юмористического стишка из книги Томаса Худа «Песня о рубашке» (Thomas Hood. The Song of the Shirt), написанного в жанре лимерик – забавного пятистишия, содержание которого фантастично и абсурдно. Данное стихотворение я сочинил для своего романа «Дым из трубы дома на улице Дачной»; для этого же романа написано стихотворение «Злой Ермола» и восьмистишие «Если жить захочешь».

Кстати говоря, стихотворение «Злой Ермола» я сочинил после того, как нашел свой совсем детский стишок, написанный после прочтения повести Анатолия Ткаченко «Праздник большой рыбы», где главный герой для школьной стенгазеты придумал такое четверостишие: «В нашей школе есть Никита, не похож он на бандита, но девчонок и мальчишек он клюет, как филин мышек». Вероятно, меня тронули эти строки и, слегка подправив, я написал следующее: «В нашей школе есть Ермила, не похож он на хамила, но девчонкам и мальчишкам он хамит, как филин мышкам». По всей видимости, это была моя первая поэтическая пародия.

Все произведения сборника написаны в виде малой повествовательной прозы, так как на тот момент жизни я не был готов к написанию объемных произведений и записывал сюжеты меньшей по объему эпической прозы. Большинство рассказов той поры позже легли в основу романа «Дым из трубы дома на улице Дачной», уничтожать рассказы я не стал, а собрал их в единый сборник, помимо того, работая над романом, некоторые его эпизоды я переделывал в рассказы, также включенные в сборник. Почему не избавился от рассказов, сюжеты которых вошли в роман? Во-первых, уничтожать свои произведения все-таки жалко, во-вторых, может быть, кому-то удобнее читать художественную литературу именно в таком формате, в-третьих… а в-третьих, просто – пусть будут самостоятельными произведениями в отдельном жанре, тем более, что все произведения, входящие в сборник, напечатаны в литературных журналах, таких как «Российская литература», «Литературная столица» и литературном альманахе «Спутник», выпускаемых издательством «Спутник +».

Один мой знакомый как-то сказал: «Если удастся занять должность заместителя начальника цеха на промышленном предприятии, то можно считать, что жизнь прожил не зря». Скорее всего, он прав. Спорить с ним не берусь, у каждого своя правда, но здесь я солидарен с Тридцать пятым Мыслителем, ученым с планеты Ментия, сказавшим однажды жене: «Я не хочу занимать какую-то должность, я просто хочу заниматься исследованиями». Останусь доволен, если мой сборник «Бабушка на воде вилами писала» заставит кого-то хоть чуточку улыбнуться. В таком случае, я буду считать, что жизнь прожил не зря. Я дарю этот сборник Вам.

Евгений Плотников

ПРОЗА

Холостяк

В дверь настойчиво звонили. Суббота была тем днем, когда я отсыпался за неделю. Протирая глаза и пошатываясь, я прошел в коридор, нащупал замок и приоткрыл дверь. Передо мной стоял сухой старичок с палочкой:

– Здравствуйте! Я собираю подписи по поручению жильцов дома.

– Какие подписи?

Старичок просунул в дверь ногу:

– А вот, у меня тут есть все документы, – он показал темно-коричневую папку. – Можете ознакомиться. Вот, – навязчивый посетитель протянул сквозь щель приоткрытой двери извлеченный из папки лист бумаги.

Я пригласил пожилого человека войти и взялся просматривать написанное: «Председателю районного исполнительного комитета… тов. Шабуршанину А. Г. от жильцов домов…» – кроме нашего дома там значились еще два – «…по улице…» Угу. Так. «Заявление. Мы, жильцы… убедительно просим Вас перенести дорогу…»

– А куда ее переносить?

– Я не знаю. Пусть думают, – пожал плечами старичок.

Речь шла о дороге к частным гаражам, проходящей через наш двор. Дальше шли подписи жильцов.

– Вот, почитайте другое заявление, – старичок вытащил из папки еще один лист.

«Начальнику жилищно-эксплуатационного управления… тов. Ярыгину В. М. от жильцов… Заявление. Мы, жильцы… просим Вас убрать от наших домов мусорные баки…» Куда их убирать, я спрашивать не стал. Представил только, как мы будем ходить по городу с ведрами в поисках мусорных баков. Старичок предложил мне шариковую ручку желтого цвета с синим колпачком:

– Поставьте номер дома, квартиры и распишитесь.

Под заявлениями уже стояли подписи жильцов. Я тоже расписался. Все равно ничего переносить не будут. Отказывать старичку было как-то неудобно, у человека на пенсии хоть какое-то занятие. Да и выделяться среди соседей не хотелось. Старичок ушел. Было девять часов утра. Я вспомнил, что сегодня после обеда мы должны с Лукичом идти к его знакомым.

Лукич заходил ко мне на неделе. Это мой сосед. Он прошелся по комнате и, потирая рукой ухо, не глядя на меня, произнес:

– Тут это. У моих знакомых дочь есть. Поваром работает. Пойдем к ним в субботу. Возьмем бутылку, посидим, – Лукич посмотрел на меня. – Не понравится – уйдешь, – он опять прошелся по комнате. – Чево ты, это. Ходишь тут. Один, понимаешь. Должно быть как? – Лукич начинал входить во вкус. – Вот когда ты приходишь домой. Вот ты пришел и можешь сказать: «Вот это – мое!» – перед моим носом появился сжатый кулак. – Вот у меня как было? – Лукич расправил плечи и, жестикулируя руками, расхаживал по комнате, как по сцене. – Я тогда в деревне с родителями жил. Работал шофером. Поехал я, значит, в город. Ну, по колхозным делам. Еду я. Погода хорошая. Настроение чево-то боевое. Мелодию какую-то насвистываю. Смотрю – на дороге девушка стоит. Голосует. Притормозил я. Она попросила до города ее подвести. Я, конечно, согласился. Едем мы. Разговорились. А у нее зуб болел. Она в больницу ехала. Смотрю я, значит, не нее, смотрю. Ну, думаю – судьба! Я машину развернул – и к себе в деревню. Приезжаю домой, говорю – жените! Вот так. До сих пор живем, – Лукич показал рукой на дверь.

– А зуб-то как? У нее же зуб болел?

– Да зуб, – Лукич махнул рукой. – Я ее потом отвез в город. Зуб она вылечила. Ну, значит, все! Беру бутылку – в субботу идем! – Лукич вытянул перед моим лицом ладонь пальцами вверх. Жест, не терпящий возражений.

Я подумал – все-таки повар. Готовить я не любил. Посидим, выпьем, к тому же всегда можно уйти. Да и Лукич насел. Если он что-то вбил себе в голову – его ничем не остановить. Он и зайца убедит, что тот верблюд. Добившись от меня согласия, Лукич отправился к себе, как он выразился, «шуршать прессой».

Расчет на то, что Лукич забудет, не оправдался. Он зашел за мной точно как часы. И вот мы стоим перед дверью номер двадцать четыре в пятиэтажном доме ранней застройки. Лукич давит кнопку звонка.

– Здравствуйте! – воскликнула открывшая дверь женщина, расплываясь в улыбке.

Мы с Лукичом вошли. На женщине было синее платье с красными цветами. Она представилась:

– Нина Александровна.

– Гена, – ответил я.

Из комнаты показался светловолосый мужчина в белой рубашке и коричневых брюках. Мужчина протянул мне руку:

– Владимир.

– Гена, – повторил я, стиснув его ладонь.

Судя по всему, нас ждали. Посреди комнаты стоял стол, застеленный белой скатертью с двумя параллельными полосками по краям – желтой и коричневой. Я насчитал на нем пять приборов.

– А это Светлана, – отвлекла мое внимание от стола Нина Александровна, показывая на девушку, сидящую в кресле у окна. Светлана встала. Я поздоровался и кивнул головой. Видел это в каком-то фильме, там белогвардейский офицер резко кивал головой. Светлана ответила тихим «здрасьте» и ушла на кухню помогать родителям, которые готовили еду для церемониального мероприятия – они раскладывали пищу в блюда и носили в комнату. Лукич торжественно поставил купленную нами по дороге бутылку «Столичной» в середину стола и путался у хозяев под ногами, делая вид, что помогает. Я присел на стул у шкафа.

– Гена, а вы где работаете? – спросила Нина Александровна, входя в комнату с салатом в руках.

– На заводе.

– На каком?

– На моторостроительном.

– А кем?

– Слесарем.

– И я слесарем, – оживился Владимир, – на заводе монтажных изделий, – он вновь пожал мне руку, как будто встретил брата по крови.

– Ну что? – сказал Лукич, потирая руки. – Пора за стол?

Меня и Светлану посадили во главе стола. Владимир с Ниной Александровной сели слева от нас, со стороны Светланы, а Лукич справа, рядом со мной, напротив Владимира. Первый тост был за знакомство. Потом пошло как обычно. Опрокидывались рюмки за здоровье, счастье и всякие радости, заедались в сопровождении благозвучного бренчания вилок о тарелки. Лукич с Владимиром обсуждали свои дела. Я искоса разглядывал Светлану. Она была среднего роста, не худая, но и не совсем полная, в меру сбитая. Белая блузка хорошо подчеркивала фигуру. Я обратил внимание на выступающую из-под блузки грудь. Лукич ткнул меня в бок. Все с наполненными рюмками в руках ждали меня. Я присоединился, выпил, подцепил вилкой соленый грибочек.

– Я в войну в Забайкалье служил. Шофером. Какой там зимой холод! – обнюхав кусок хлеба и отправляя в рот вареную картошку с мясом, продолжал Лукич свою байку. – Кругом степь. Едем мы как-то с лейтенантом. Метель! Ничего не видно. А дело-то на границе с Китаем было. Там японцы стояли. Ну и заплутал я. С дороги сбились, где граница, где что? Выехали как раз на японцев. Мы-то сначала обрадовались, думали, свои. А это японцы. Они сидят, тоже не поняли. Я, значит, кручу назад. А машины-то тогда полуторки были…

Я опять стал поглядывать на Светлану. Русые волосы заплетены в косу. Голубые глаза. Нос правильной формы. На пухленьких щеках проступали розовые прожилки. Такие еще бывают, когда надкусываешь персик. Я всегда обращал на них внимание, когда ел персик. Еще с детства. Беря в руку желто-красный плод, я ощущал бархатистость его кожицы и, поднося персик к носу, вдыхал ароматный запах. Осторожно, не сразу, надкусывал и, медленно жуя, разглядывал виднеющиеся в месте укуса прожилки.

– Я кун-фу занимаюсь. Борьба такая, китайская, – Лукич явно врал, никаким кун-фу он не занимался. Он пел в хоре ветеранов.

– Заливаешь, Лукич, – Владимир недоверчиво посмотрел на него, – ну покажи какой-нибудь прием.

– Пожалуйста, – Лукич привстал, потянулся через стол и стукнул Владимира кулаком в нос.

Владимир издал звук «ы-ы-ык», зажал рукой нос, сдерживая кровь, и задрал вверх голову.

– Ты что наделал, Альфред Лукич?! Покалечил мужика-то моего! – закричала соскочившая со своего места Нина Александровна, прижимая к носу Владимира полотенце.

– Ничего с ним не случится. Через это дело вреда мужику не будет, – пробубнил смущенный Лукич, с досадой взирая на Владимира. – Лед надо к носу приложить. Вот бывало…

– Да хватит, Лукич! – махнула рукой Нина Александровна. – Где я тебе сейчас лед-то возьму?

Лед наковыряли в холодильнике. Завернули его в носовой платок и прикладывали к разбитому носу Владимира. Полотенцем вытирали кровь.

– Я же говорил – кун-фу! – гордо прохаживался перед нами Лукич.

После того как кровь перестала идти и Владимир успокоился, все вновь уселись за стол. Нина Александровна затянула: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?..», Владимир с распухшим носом старательно подпевал. Когда они замолчали, Лукич посмотрел на меня, перевел взгляд на Светлану и заявил:

– А теперь идите спать.

Светлана густо покраснела. Я вцепился зубами в куриную ногу и принялся жадно ее поедать. Глядя на меня, можно было подумать, что я только что пришел после Великого поста, а не сидел все это время за праздничным столом. Нина Александровна напустилась на Лукича, сгладив тем самым этот щепетильный момент.

Со Светланой я встречался еще несколько раз. Но меня к ней как-то не тянуло. Однажды я увидел ее с парнем и был рад, что свободен от неудачного знакомства.

Плохая примета

Эдик никак не хотел надевать галстук. Он заметил, что, когда надевал галстук, всегда что-нибудь случалось. Отца пригласил в гости его бывший коллега по работе на свой юбилей. Отец к тому времени уже был на пенсии, а обстоятельства сложились таким образом, что они с Эдиком вынуждены были жить вдвоем, при этом удачно дополняя друг друга. Вот отец и решил выйти «в народ» своей небольшой семьей и чтоб все было на уровне, не хуже, как у людей.

– И смотри, веди себя там прилично, – напутствовал отец Эдика, – ни к кому не приставай, не спорь и вообще постарайся поменьше разговаривать. Зачем ты в прошлый раз маршировал в коридоре и выкрикивал немецкие команды?

Это правда. Когда Эдик выпивал несколько больше общепринятой нормы, то начинал маршировать и кричать по-немецки. Языка он не знал, выучил несколько команд. Интерес Эдика к немецкой культуре, проявляемый таким странным способом, объяснялся родством с поволжскими немцами его отца. Причем родство это было настолько дальним – на уровне двоюродной сестры, что не имело к отцу непосредственного отношения, хотя родитель и обладал непривычным для российского уха именем Альфред.

Родством с поволжскими немцами отец гордился и при удобном случае всячески это подчеркивал, а колоритное имя он получил, родившись в эпоху увлеченности иностранными именами. Когда же Эдик собирался появиться на свет и все настойчивее стучался во врата утробы своей матери, популярностью пользовалось имя Эдуард. Однако в редкостные минуты грусти они все же задавались вопросом на тему целесообразности использования иностранных имен на территории другого культурного пространства, один – в отношении собственного имени, другой – отчества.

Вдобавок ко всему с фамилией у них тоже было не все в порядке. Нет, фамилия прекрасная, образована от мужского имени греческого происхождения, в переводе означает «повелитель» и по-русски звучит красиво – Кирилов, только пишется с одной буквой «л». Мало того, что люди реагировали на отчество, так еще после произнесения фамилии приходилось добавлять – «с одной „л“», это в том случае, если возникала потребность записать куда-нибудь данные Эдика или сверить их.

Отец приготовил своему коллеге в подарок разделочные доски и большую деревянную ложку типа черпака.

– Это хороший подарок семейному человеку – и ему приятно, и для жены тут вроде как имеется, и для него большая ложка, чтобы, так сказать, было видно, кто в доме хозяин, – объяснял довольный собой отец, тщательно заматывая подарок во второй слой газетной бумаги.

Эдик усмехнулся и засунул пальцы правой руки за непривычно сдавивший шею воротник рубахи, застегнутый на последнюю пуговицу. Галстук пришлось все же одеть. Эдик вспомнил, как он подарил отцу на шестидесятилетие юбилейную медаль. Такие металлические знаки с изображением на них соответствующих памятных дат – «60 лет», «50 лет», «55…» – и местом для гравировки на оборотной стороне в избытке продавались в магазинах, их делали у них на заводе. Но Эдик сам ее обработал, сам напылял. Так отец еще нос воротит, что сын ему медаль подарил.

Как и условились, Эдик в гостях не произнес ни слова. Раз нельзя было разговаривать, а галстук на шее напоминал об этом, то Эдик решил хоть выпить «по-человечески». В комнате установили вместе три больших стола – получился один длинный стол, застеленный скатертью. Во главе сидел счастливый юбиляр, остальное пространство занимали гости.

Судя по ним, это были знакомые не только юбиляра, но и его жены, его сына, а также знакомые их знакомых. В целом образовалась такая праздничная атмосфера. Поначалу еще про виновника торжества вспоминали – поздравляли, желали здоровья, дарили ему подарки, произносили в его честь тосты; позже все разделились на группы по интересам, разговаривали на свободные темы и пили за что-то свое.

Напротив Эдика сидел смуглый худощавый мужчина лет тридцати восьми с золотым перстнем на пальце. Мужчина был не один, он составлял пару с довольно полной женщиной. Кем они приходились друг другу, Эдик так и не понял. Он понял только, что они учились в одном классе. Рядом с ними сидел молодой парень со своей подругой. Из разговора между собой этих двух разновозрастных пар Эдик определил, что мужчина с перстнем работал на нефтепромысле вахтовым методом. Он привлек внимание Эдика тем, что вставлял в свою речь фразу «дын-дын-дын». Этим заинтересовался и молодой парень.

– А-а-а, это у меня такая привычка, – кратким ответом мужчина не ограничился и решил посвятить собеседника в тайны своей экзотической лексики. – Вот смотри, Дима. Когда ты удивлен, ты говоришь так: «дын-дын-дын». А когда ты сердишься, то ты говоришь так: «дын-дын-дын». А вот когда ты, например, чё-та не понял, да, ты говоришь…

Как понял Эдик, слова одни и те же, только произносятся по-разному, в зависимости от интонации. Вообще-то, конечно, удобно. Фраза состоит из трех одинаковых слов, запоминается легко, а интонация приходит сама.

– Дима, «дын-дын-дын», – говорил мужчина.

Эдик закусил выпитую стопку холодцом. Он пил, когда наливали, а когда не наливали, он наливал и пил один. Происходившее напротив Эдика действо тем временем развивалось уже по другому сценарию. Мужчина упер левую руку себе в бок, правой рукой оперся о стол, наклонил корпус вперед и, четко выговаривая слова, произнес:

– Я работаю на холодной обрезке, – он сощурил глаза, поджал губы и молча уставился на Диму.

Фигура нефтяника с перстнем в таком положении напомнила Эдику репродукцию картины Серова «Ходоки у Ленина», где основатель Советского государства в похожей позе внимательно слушает посетивших его крестьян. После небольшой паузы, не дождавшись от Димы никакой реакции, мужчина продолжил:

– Вот как ты себе представляешь эту работу? Вот с кем бы я ни разговаривал – они сразу: «А, это сварка!»

– Нет. Я не знаю, что это такое, но это не сварка. Я знаком со сварочными работами, но это не сварка.

– О! Ты единственный, кто правильно назвал! – мужчина радостно возбудился. Он схватил бутылку, налил себе, Диме и своим дамам; они подняли наполненные емкости и запили это важное для них событие.

– Вот идет трубопровод, да. От него надо сделать ответвление. Оно приваривается. Туда входит фреза и эту перемычку внутри обрезает, – мужчина растопырил два пальца и крутил перед носом Димы, изображая фрезу.

Эдик посмотрел на них через донышко своей рюмки. Особой разницы, как смотреть – через рюмку или просто так, не было. Глаза плотно застилал хмельной туман.

– Ну, вот давайте спросим у кого-нибудь, – что-то доказывала полная женщина.

– Ну, давайте спросим. Давайте.

– Вот скажите нам, молодой человек, – полная женщина остановила проходившего мимо парня. – Вот вас как зовут?

– Порфа.

– Как?

– Порфа.

– Ка-а-а-к?

– Порфа. Порфирий. Вам что, имя не нравится? – парень набычился.

– Нет, почему. Имя мне нравится. Хорошее русское имя. Вот скажите-ка нам, Порфирий…

Эдик стал падать. Он схватился за скатерть, упал и сдернул все со стола вместе со скатертью. Последнее, что увидел Эдик, лежа на полу, было лицо отца.

– Что ж ты так нажрался, сынок? – сказало лицо и исчезло…

Когда Эдик проснулся и открыл глаза, то испугался. Он превратился в огромного великана. Эдик зажмурился и попытался вспомнить, что же было вчера. Мысли в голове лихорадочно скакали. Эдик вспомнил, что был в гостях, вспомнил мужчину с перстнем. В груди защемило. Эдику стало жалко себя. Он опять открыл глаза и попробовал пошевелиться. Нет, все было в порядке. Просто его голова находилась под столиком для телевизора. Нижнюю-то часть столешницы он и принял за потолок.

В детские годы Эдика у его родителей был похожий столик с боковой тумбочкой – на нем стоял телевизор черно-белого изображения «Горизонт». Тумбочку родители использовали для хранения медикаментов и прочих средств оказания первой медицинской помощи, включая зеленку и клей для ран «БФ-6», которыми они обрабатывали ободранные в кровь коленки своего сына.

Эдик встал. Голова закружилась. Он оперся о стол. Пошарил на себе галстук. Нашел его на спине. Снял. Засунул в карман. На диване похрапывал человек с явными признаками мужского пола, о чем свидетельствовала густая растительность под его носом. Больше в этой комнате никого не было, хозяева, по всей видимости, спали в другой. Эдик принялся проверять бутылки из-под спиртного. Не осталось ли там чего? Набралось чуть больше половины рюмки. Эдик влил в рот. Подержал несколько секунд. Проглотил. Намотал на указательный палец край рубахи. Потер зубы. Говорят, два дня зубы не чистил. Он прошелся по квартире в поисках отца. «Тело» родителя Эдик так и не обнаружил и ушел домой.

Во второй половине дня родитель додумался до того, что Эдику просто необходимо сходить за молоком. Эдик взял один из трех оставшихся до получки рублей, отсчитал мелочь, прихватил металлический эмалированный бидон белого цвета, вмещающий три литра жидкости, и побрел в магазин.

Воздух на улице был свеж и прохладен. Катившееся к закату осеннее солнце уныло освещало серые, оставшиеся без листьев деревья на фоне подмерзшей земли, слегка присыпанной тонким слоем рано выпавшего снега. Не добавляли позитива землистого цвета дома с грязными фасадами и не отличавшимися изысканностью витринами помещений торговых предприятий, осуществляющих продажу товаров в розницу. Тоска терзала душу Эдика, жалость щемила сердце.

Возле магазина с неказистой, в тонах незамысловатой цветовой гаммы, вывеской «Продукты» Эдик увидел знакомого парня. Не так чтобы знакомого. Он видел его всего один раз в жизни, когда был на свадьбе с сестрой. Эдик подошел и поздоровался.

– А ты кто? – уставился на него парень.

– Да помнишь, на свадьбе у Завьяловых. Я был с Маринкой, с сестрой.

Парень попытался задуматься, но не стал этого делать и ошарашил Эдика:

– Дай пять рублей.

– А у меня нет.

Парень продолжал молча смотреть на Эдика. К ним подошли дружки парня.

– Чево тут? – спросил один, кивнув в сторону Эдика.

– Щас он даст.

– Да у меня нет!

Парни подхватили его под руки и повели за магазин. Во внутреннем дворе, окруженном жилыми домами, компания вымогателей решила изменить свое финансовое положение в лучшую сторону путем перемещения денежных средств из чужого кармана в собственные руки. Один из парней держал Эдика, расположившись у него за спиной; другой – знакомый по знаменательному событию в жизни Завьяловых – стоял сбоку, контролируя ситуацию; третий полез Эдику в карман.

– «Дын-дын-дын», – сказал Эдик с интонацией, выражающей неудовольствие.

– Чё это он?

– Издевается. Щас я ему…

Тот, который лез в карман, замахнулся с явным намерением двинуть Эдика в лицо. И откуда только в такие моменты появляется реакция! Эдик отклонил голову, поэтому кулак попал не тому, кому предназначался. Руки державшего ослабли, Эдик вырвался и побежал по территории жилого квартала. В ушах свистел свежий прохладный воздух; ноги летели, едва касаясь земли.

Он выскочил на улицу, поскользнулся и упал. Шапка полетела в одну сторону, крышка от бидона – в другую. Подняли его подбежавшие парни. Эдик поблагодарил их, замахнувшись бидоном, и, воспользовавшись замешательством своих преследователей, заскочил в стоявший на остановке троллейбус. Двери закрылись, и движение продолжилось по установленному маршруту; правда, Эдик не знал, по какому именно, поскольку не успел рассмотреть расположенный на борту троллейбуса номер. Собственно, это его мало интересовало. Он пробрался к заднему окну – парни бежали за троллейбусом. Эдик корчил им рожи, пока они не отстали. Все-таки человек еще не может на равных состязаться с техникой.