Московская телефонная книжка

Живое свидетельство прожитых лет и встреч с людьми, которые создавали культуру своего времени. Чьи- то имена известны до сих пор, кто-то забыт! Поражает, какое число писателей и поэтов называет автор, многих из которых сейчас уже мало кто знает и читает. Как будто перемещаешься в другое время и в глубины сознания и памяти Евгения Шварца.

книга очень хороша в первую очередь своим языком. невероятно приятно читать точные и наполненные юмором определения характеров и наблюдения Е. Шварца о людях, которые его окружали

С чего бы начать? Начну, пожалуй, с предупреждения. Эта книга плохо свёрстана, и корректора ей не показывали даже издали. В первый раз вижу, чтобы строчка вылезала на поля! Фальцевали её тоже сикось-накось, верхние поля кривые-косые. Корректоров заявлено аж двое, но книгу они, кажется, не открывали. На одной странице может быть до трёх опечаток. Особенно много их во второй части – собственно «Московской телефонной книжке». Вроде и серьёзное издание для серьёзного читателя, а сделано как покетбук с Донцовой.

О названии тоже следует сказать пару слов. Сама «Московская телефонная книжка» занимает всего 50 страниц. Прочие отданы под дневники Шварца 1942-55 гг., о чём не грех было бы читателя и предупредить. Тощесть самой «Телефонной книжки» объясняется тем, что Шварц не любил Москву и был искренне убеждён, что этот город тоже его «не любит», поэтому здешних абонентов немного.

В этом томе, как и в «Ленинградской телефонной книжке», есть и примечания (безусловно, нужные) и блок с фотографиями. Последние подобраны дельно и не дублируют фотографии из «ЛТК».

Теперь коротенько о дневниковой части (хотя обе «телефонные книжки» – это тоже, по сути, дневники, только информация в них иначе скомпонована). О войне и послевоенном восстановлении в дневниках очень мало, почти ничего. Даже о смерти Сталина сказано, как о новости важной… но не самой интересной. Внутренний мир Шварца стоял на других «китах». Про них и пойдёт в книге речь.

Само название намекает, что эта книга – воспоминания о друзьях, знакомых и просто интересных людях, с которыми свела судьба. Это, безусловно, так. Сам Шварц постоянно повторял, как ему невыносимо одиночество, что он не может без людей. Но при этом любой заметит, насколько при таком огромном круге общения (Чуковский, Маршак, Заболоцкий, Шостакович и многие другие) он был одинок. Взялась посчитать, сколько человек он без оговорок называл своими близкими друзьями. Безусловно, Слонимский. Наверно, Рахманов. Ну и всё.

Причина этого кроется, возможно, в странном положении Шварца в советской литературе – пограничном. Он так и не «прибился» ни к одной из литературных тусовок, направлений, студий, хотя очень желал иметь какую-нибудь литературную «прописку». Эпоха требовала ваять эпос, а у него не получался (он был целиком и полностью в этом убеждён!) не то что эпос – даже обычный роман. Ведение записей в дневниках, по замыслу Шварца, должно было стать практикой для оттачивания пера, обучения искусству рассказывания. На мой взгляд, учиться ему незачем. Так писать, как он писал, немногие могут: ёмкие портретные характеристики, яркие детали… Исполнено прекрасно, читается с удовольствием.

Вот так он, как ему казалось, всю жизнь и прожил на отшибе. Клеймо «самозванец», «недописатель» он чувствовал на себе до конца своей жизни. Ну разве это, дескать, серьёзно – пьесы-сказки? Так… баловство вместо полноценного писательского труда. Но есть у этого положения «на отшибе» (как показывает время) и другая сторона: взгляд получужака часто показывает много интересных вещей.

Объективной оценки людей в книге нет, хотя автор и старается быть объективным. Он пытается отыскать даже в тех людях, которые ему ну очень несимпатичны положительные стороны. Это иногда вызывало мой глухой внутренний протест «признай уже, что гений и злодейство очень даже совместны и даже мерзавец и эгоист, ломающий жизнь близким, может писать очень хорошие стихи!» А всё комплекс неполноценности, внушённый Шварцу родителями (он в курсе и даже пытается с этой проблемой разобраться). Кстати, книга (да и все дневники Шварца) яркое пособие на тему «Как можно сломать психику под видом заботы? Твердите, какой он неудавшийся ребёнок на фоне сына маминой подруги до появления устойчивого эффекта». Родители сработали на ура: известный писатель, у которого уже внуки, уверен, что он «не получился». Отсюда второе очевидное назначение дневников: понять, в самом ли деле он не получился и что же такое «Евгений Шварц» на самом деле, объективно говоря. Здесь даже есть отрывок, где автор пишет о себе в третьем лице, словно он очередной адресат из «телефонной книжки». Получился у него или нет этот «объективный портрет», спойлерить не буду: даже у мемуаров и дневников есть своя интрига.

Интригой для меня осталось ещё несколько моментов, о которых Шварц специально ничего не стал писать (не здесь, не где бы то ни было ещё). Что это за история «дружбы» с Олейниковым? (Он пишет о нём как о мучителе и враге, но при этом даже после смерти «друга-врага» отказывается давать ему хоть какую-то характеристику, словно это что-то настолько больное, что даже спустя больше чем двадцать лет об этом тяжело и мучительно вспоминать.) Каким образом он очутился в браке с Холодовой? Таких разных людей сложно представить вместе даже как друзей.

Весьма мало сказано им о писательской работе (как задумывается произведение, как разрабатывается, шлифуется). Есть, правда, интересные заметки о работе над сценарием к «Дон Кихоту». Но и только-то.

В книге намеренно нет общего плана. Воспоминания о детстве, юности, первых литературных шагах перемежаются с заметками сегодняшнего дня (воспоминания определённо ярче и объёмнее). Из-за авторской установки не перечитывать и не править написанное, некоторые эпизоды частично пересказываются дважды. Ряд записей будет перенесён в другую книгу воспоминаний – «Позвонки минувших дней», работа над которой велась параллельно. Так что, если будет интересна полная авторская версия биографии Шварца, лучше сразу сунуть нос туда.

Напоследок поделюсь одним занятным наблюдением, вернее – впечатлением (хотя уверена, ни на что подобное Шварц и не думал намекать). Когда он описывает заседание очередного писательского съезда или чего-то в этом духе, меня не покидало ощущение, что это утренник в детском саду: чиновники – строгие воспитательницы, а писатели и поэты – детишки. Они должны сидеть смирно, хорошо себя вести и правильно отвечать, если спросят. Нехороших деток отругают и при всех поставят в угол. Ну вот навскидку:

Трауберг идёт говорить вступительное слово. Его широкая физиономия столь мрачна, что я жду, что он, как всегда, будет нас бранить за нехорошее поведение. (Так он делает всегда по средам, перед просмотрами иностранных картин. То мы членские взносы не платим, то не по тем пропускам ходим, то не так сидим.) На этот раз он милостлив.

Какой странный диссонанс: советская культура эксплуатировала инфантилизм, а пропагандировала маскулинность и связанные с этим «пробивные» качества. По сути, это было то же самое, что требовали в своё время от Шварца родители.