Ворожей Горин. Зов крови

Глава 1

Все персонажи данной книги, равно как локации, названия организаций и события – вымышлены. Любые совпадения случайны. А если вам показалось, что где-то вы подобное уже видели, слышали, осязали или чувствовали иными органами чувств, то вам не показалось. Вы заворожены.

«Твою ж мать! Только тебя мне тут не хватало!» – Мысленно ругнулся я, оглядываясь по сторонам.

А, ведь, на этой тропинке я как минимум с тремя людьми разминулся. От метро я шел на автомате – типичное поведение зомби-жителя мегаполиса. В таком состоянии мозг вообще не обращает внимания ни на что, кроме основной цели – добраться из точки «А» в точку «Б». Тем не менее, конкретно сейчас, память услужливо подсказала, что по этой неприметной тропинке, один за другим, мимо меня прошли двое мужчин, а за ними и женщина с сумками. Её я запомнил, потому что разминуться было тяжело, сугробы вокруг, а тропинка узкая. Удобным был этот проход между домами, поскольку экономил горожанам, спешащим к метро, минут пять-семь. Не так уж и мало по нынешним временам, особенно, если куда спешишь с утра. Стало быть, размышлял я, люди здесь точно проходили, и никто не остановился, никто не помог. Сволочи. Хоть бы скорую вызвали…

Я вновь перевел взгляд на сугроб, где лежало, уже немного припорошенное снегом, тело. Рядом с человеком, (кажется, это была женщина) лежала початая бутылка дешевой водки, старая, потертая сумочка из кожзама и два костыля.

Вот, что, блин, с этим миром не так? Не могли же те люди не увидеть эту даму с костылями…

– Вот же…

На ум приходили только некультурные слова. Всё они видели, всё понимали, и, тем не менее, решили пройти мимо. Предпочли не вмешиваться в судьбу этого человека. Да асоциального, бесспорно опустившегося донельзя, но все же, человека. А ведь она, возможно, чья-то жена, чья-то мать, чья-то дочь…Интересно, как им после этого работаться будет? Какие сны будут сниться? Шевельнется ли в их изгаженных душонках, хоть что-нибудь? Что-то сильно я сомневался в этом. Ничего у них не шевельнется, (ну или шевельнется, но только в штанах и не по этому поводу) и спать они, скорее всего, будут преспокойно. Это не их беда, так чего же им тогда переживать? Вот, придет на их порог страшная старуха с косой, тогда и будут горевать. А так, моя хата с краю – ничего не знаю. Не люблю таких. Прямо, зло берет.

– А вам, Григорий Олегович, видимо, больше всех надо? – спросил я сам себя, забираясь по колени в сугроб – нужно было проверить, жив ли этот подснежник или уже окоченел. Оба варианта гарантировали мне незабываемые полчаса – час общения с государственными службами. В первом случае со службой здравоохранения, во втором – правопорядка. И это еще, если сильно повезет. А так, кто ж ее знает, сколько она тут лежит?

В ботинки тут же попал снег, усугубляя и без того не самые приятные ощущения от раннего подъема, поездки в переполненном вагоне метро и пробежки по морозной Москве до ГКБ.

– А? Чего надо? Вали на х…отсюдава! – Еле ворочая языком, отозвалось пьяное, замерзающее тело из сугроба.

– Так, живая и в сознании. Уже неплохо, – констатировал я и полез знакомиться с дамой ближе.

В ответ на мои тщетные попытки нащупать пульсацию шейной артерии пьяное существо выдало еще пару «ласковых» в мой адрес. Кстати, думаю, другие бы на моем месте тут же руки в ноги взяли бы, да свалили, поскольку наглости пострадавшей было не занимать – ей помогают, а она еще и матом тебя кроет. Но, то – другие. Себе я такого позволить не мог. Почему? А хрен его знает. Не такой уж я и хороший человек на самом деле. Для некоторых, прямо скажем, вообще тот еще подонок. А вот в таких случаях ничего не могу с собой поделать. Ну как тут не вмешаться? Уже, как минимум, трое мимо прошли. Я четвертый и, если уйду, возможно, окажусь последним, кто видел эту барышню живой. Мороз с ночи еще не ослаб. Чудо, что тетка вообще еще дышит.

– Давно тут валяешься? – как можно небрежнее спросил я женщину, понимая по цвету ее лица и общей заторможенности, что адекватного ответа не дождусь. Пульса я, кстати, так и не нащупал – бомжиха явно замерзала, хотя и сопротивлялась моим попыткам оттянуть кверху ее веки и осмотреть зрачки. На свет, кстати, зрачки уже почти не реагировали.

– Иди на (непечатно)… – повторила бомжиха, вяло отмахиваясь от меня руками без перчаток. С каждым новым разом адрес, куда мне следовало по ее разумению удалиться, она указывала все неувереннее. Наконец, ее речь стала полностью бессвязной, а сознание отключилось.

За то, что передо мной именно бездомная женщина говорило многое: и ее одежда, с чужого плеча, мешковатая, грязная и слишком уж не соответствующая сезону, и запашок, исходящий от нее, со стойкими нотками перегара и свежеобосранным исподним. Впрочем, «запашком» вонь, исходящую от женщины, можно было назвать лишь условно. В последние несколько дней она явно справляла физиологические потребности, не снимая порток.

Многие бомжи зимой действительно так делают – ходят под себя, не особо заботясь о гигиене и прочих неудобствах. Не беспокоят их, ни мнение окружающих на сей счет, ни собственный дискомфорт. Сам несколько раз видел подобную картину. Правда, делают они это в местах, где можно сразу согреться – у метро, прямо на выходе из стеклянных дверей, обдуваемые теплым воздухом подземки, или у торговых центров. Бывает, ютятся в подъездах ветхого или аварийного жилья, если находят таковые не запертыми. Чаще же их временным прибежищем в такую, вот, «нелетную» погоду становятся притоны, подвалы, заброшенные стройки, теплотрассы или ночлежки. Последних в городе, кстати, не сказать, что много. Да и не пускают туда совсем уж асоциальных товарищей. И это еще столица – о том, что творится в регионах, было даже страшно представить.

«Моя» же бомжиха выбрала не самое подходящее место, чтобы лежать обделанной. Утром на термометре было двадцать семь градусов со знаком минус. Январь. Крещенские морозы на носу. Я и сам уже изрядно продрог, хотя одежда на мне была сухой и под стать погоде. Глаза от ветра слезились, ресницы на морозе постоянно слипались, пальцы на руках мгновенно замерзали без перчаток.

Я оторвался от женщины, вновь вышел на тропинку и взглянул на картину в целом. Выводы не заставили себя ждать – бомжиха лежит здесь не так давно. Видимо, ходила за спиртным в ближайший ларек, да так и не дошла до места своей дислокации. Часа на таком морозе было более чем достаточно, чтобы замерзнуть насмерть, но она была еще жива и даже материлась. Стало быть, лежит не долго, но сути дела это не меняло. Ее посиневшие кисти, с негнущимися уже пальцами, затухающее сознание и не таящий на лице снег, говорили о том, что действовать нужно немедля.

– Нет, ну что мне с тобой делать? – вновь задался вопросом я, доставая из внутреннего кармана пуховика телефон. Экран вспыхнул, показав время – без четверти восемь. Я уже опаздывал. – Вот, зараза! – Выругался я и набрал на телефоне задубевшими пальцами номер службы спасения.

Вся кутерьма с бомжихой, начиная от подробного описания происшествия диспетчеру службы спасения и до передачи уже почти безвольного тела с рук на руки бригаде скорой помощи, отняла полчаса моей жизни. Кроме всего прочего, меня еще и обматерили. Сперва отметилась женщина-фельдшер, а после и ее водитель, с которым мы на пару грузили бомжиху в старенькую газель. Фельдшер не постеснялась вставить мне шпильку о том, что «эту (назвала она пострадавшую так, что и сказать стыдно) ни один приемник не возьмет», а водитель кастерюжил меня двухэтажным чисто за компанию. У них с фельдшерихой, видимо, сыгранный тандем был.

– Вызывают, мля, на такую херню… Сердобольные, мля, все стали… – бубнил себе под нос водитель. – А я, между прочим, не нанимался, мля… У меня, между прочим, грыжа… Хай бы себе дохли, паразиты… Естественный отбор, мля, в действии!

– Да заткнись уже, Михалыч! – осадила водителя фельдшер, шагавшая за нами и на ходу запрашивающая место в ближайшем стационаре. – Или ты мне самой предлагаешь носилки тягать? Ты, кстати, еще неплохо устроился, пень трухлявый – тебе только баранку крутить, а мне с ней в обнимку ехать, а потом еще сдавать в приемник! Вот, оно тебе надо было!? – последняя фраза была адресована уже мне. – Тринадцатая же рядом!

– А мне, что мимо надо было пройти? – возмутился я. – Поступить, как все? Только для того, чтобы вам было приятнее дежурство завершать? Или прикажете по сугробам ее в больничку на себе переть? Откуда я знаю, может у нее переломы или травма спины… Таких трогать нельзя, вам ли не знать.

– Медик? – с каким-то странным сочувствием в голосе уточнила фельдшер. Я лишь угукнул в ответ. Как уж она догадалась, не знаю, да только верно тетка подметила – студент-медик я. Точнее, ординатор первого года, никак не привыкну к новому статусу.

Женщина фельдшер ничего больше не говорила, но в спину мне явно прилетело несколько крепких пожеланий. Такое чувствуется даже на расстоянии. Впрочем, обращать на это внимания я и не собирался. Моя совесть чиста, я мимо не прошел. Кем бы эта бомжиха ни была, это чья-то дочь, чья-то жена, мать или какая другая родственница. А что до фельдшера, тут, кто на что учился. Выбрала такую профессию – будь добра испить сию чашу до дна, со всеми вытекающими. И потом, у каждого своя судьба, каждый свой собственный крест несет. Мой, к примеру, крест – быть таким, вот, сердобольным, и вечно по башке за это получать от этой злобной суки, которую некоторые неразумные граждане судьбою величают. Вечно пожалею кого-нибудь, впрягусь, а после разгребаю за троих. И, ведь, знаю же, что чаще всего такое вмешательство в чужую судьбу боком выходит – нет же, все одно, лезу и лезу. И так, раз за разом, одни грабли за другими. Бэтмэн хренов…

На дежурство я, разумеется, опоздал. Третий раз за месяц. За такое по головке не погладит никто. Первой, естественно, начнет возбухать моя соученица, Настюха Ярцева, которой вместо своих троих «лежаков» наверняка еще и моих осматривать пришлось. Мы с ней одну палату на двоих ведем. Самую пожилую, к слову, палату. Туда сгружают весь «валежник» из приемки, а мы эти Авгиевы конюшни с Настюхой подчищаем. Чаще, путем назначения правильного лечения и выписки, но бывает, что и в патологоанатомическое отделение своих «одуванчиков» отправляем. Редко, но все же бывает. Я, кстати, еще никого не «хоронил» и молил всех существующих богов на свете, чтобы меня сия участь миновала. Головой понимаю, что у каждого врача свое кладбище имеется, но все же всеми силами стараюсь отсрочить торжественное открытие сего заведения скорби в своей медицинской карьере.

За моей однокурсницей, разумеется, взбеленится и Любовь Владимировна Жабина, заведующая отделением кардиологии, где мы и проходим ординатуру. Угадаете, с трех раз, ее погоняло?

Разумеется, не обойдется и без шпилек верных жабьих головастиков: Шпаги, Курицы и Борща – троицы штатных врачей-кардиологов вышеупомянутого отделения кардиологии 13-ГКБ. Они нас, ординаторов, якобы, уму-разуму учат.

И, кстати, это не я такой невоспитанный – клички им, как впрочем, и нам – ординаторам, придумала сама Жаба, так что я тут не при делах. На самом же деле наших незабвенных педагогов и наставников в миру звали иначе: Екатерина Валерьевна Шпагина, Татьяна Васильевна Курочкина и Жанна Викторовна Борщева. Вся святая троица – врачи высшей квалификационной категории. Жаль только, что с категориями не раздают и человечность.

Впрочем, отвлекся. К врачам своим мы обращались, разумеется, по имени и отчеству, как того требует этика и деонтология. Лишь наша Жаба не снисходила до уважительного обращения к своим подчиненным и обращалась к ним исключительно по кличкам. Хотя, на мой взгляд, панибратское обращение к себе Жабы Владимировны наши врачихи действительно заслуживали. Уж не знаю почему, но с самого первого дня нашей ординатуры они принялись нас изводить. Их, прямо хлебом не корми, дай довести своих ординаторов до истерики. И, ведь, как только они над нами не издевались: и клички придумывали, и личную жизнь нашу, нисколько не стесняясь, обсуждали вслух, и неудачами в работе тыкали, намекая на нашу лень, некомпетентность и никчемность… Мне то что, я в армии служил, а вот моим соученикам было действительно тяжко.

Из свежих примеров могу привести историю. Где-то месяц назад, в середине декабря, готовились мы всей группой к новогоднему корпоративу. Дело было в пятницу. На работу мы все в приподнятом настроении пришли, предвкушая вечернее алкогольное возлияние и моральное разложение локальной группы индивидуумов. Но у нашего отделения, на сей счет, было иное мнение. Частенько такое бывает у медиков, потому-то мы и суеверные все до безобразия. Таракана не дави, сумки на стол не клади, корпоратив на пятницу не загадывай и так далее. В общем, в тот день в отделении было семь или восемь остановок сердца, троих мы в реанимацию отправили, а четверо померли у нас на руках. И что самое ужасное, все четверо были из одной палаты, курировал которую наш однокашник, Саша Сойкин. Он, главное, кардиологом-то и не планировал становиться. Учился, как училось – не отлично, но и не ужасно – просто учился Сойкин и все. Учился в надежде стать терапевтом и свалить в поликлинику к себе в «Задрыщинск». Уж не знаю, чем ему там намазано было, но вот факт, планировал простым терапевтом работать на амбулаторном приеме. Разумеется, такое решение «недалекого» ординатора нашими мегерами воспринялось, как подарок с небес. Сашка стал их «любимчиком». А в тот злополучный день перед корпоративом, в его палате словно врата ада разверзлись. Бывает такое, не в Сашке дело, просто так карта легла. Но врачихи наши своего не упустили – довели они тогда парня, чуть ли не до истерики. К вечеру на нем уже лица не было, поскольку висело на нем четыре посмертных эпикриза и четыре похода в анатомичку. Какой там, к черту, корпоратив после этого? И нет бы парня поддержать… А, вот, хрен! Последняя «шутка», которую отколола в тот день Шпага, звучала приблизительно так:

– Сашок, ты б взял маркер, да над палатой своей написал девиз на латыни: «Оставь надежду всяк сюда входящий!».

Как Сойкин не свихнулся в тот день, я так и не понял. На корпоративе мы его весь вечер водкой отпаивали всей группой. И это притом, что он вообще никогда не пил крепкого алкоголя. Довели парня, одним словом…

В общем, занимались наши доктора неприкрытой травлей и откровенным буллингом. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. В глаза мы им, разумеется, ничего и никогда не говорили, никаких бунтов не замышляли. Да и что, собственно, можно сказать тем, от кого зависят твои итоговые оценки? В целом, за полгода ординатуры мы к такому обращению привыкли и даже иногда подыгрываем нашим кураторам. Но в душе, все же, эту троицу ненавидим лютой ненавистью и уже считаем дни, когда все это закончится.

Говоря «мы» я имею в виду себя, Григория Горина, двадцати шести лет от роду и свою группу из одиннадцати ординаторов первого года. И учиться нам в этом гнилом, (чего уж греха таить) отделении осталось еще полгода. Так что расслаблять булки пока рановато. Второй год ординатуры обещал быть куда проще, поскольку там мы начнем выбирать специализацию и сменим восемь отделений за год.

Черт, сегодня еще и понедельник, вспомнил я, проходя через кпп и ныряя в неприметную дверь, ведущую в подвал нашего корпуса. Косяк – наш замглаврача по лечебной части, наверняка с меня скальп снимет за пропуск его еженедельной конференции, которую мы за глаза называли не пятиминуткой, а «пятипобудкой». (Там, как вы поняли, не «побудка», а другое созвучное этому слово употребляется). Ну и хрен с ним, достал. Что он мне сделает? В очередной раз унизит? Дежурить заставит? Так, у меня этих дежурств и без того выше крыши. Я в этой больнице еще и подрабатываю – дежурю сутки через трое в паллиативном отделении. Работенка не пыльная, и платят неплохо, поскольку работа в паллиативе считается психологически тяжелой. Много смертей, много вскрытий, много посмертных эпикризов. А по факту, мне всего-то нужно ночь в отделении отсидеть, да скорректировать лечение, если что внезапное случится. На крайний случай, вызвать реаниматолога (это если кто из пациентов крякнуть надумает), ну и «покачать», разумеется, «помирашку» до его прихода. В такие ночи, правда, приходится принимать участие и в других реанимационных мероприятиях, как то интубация, искусственная вентиляция легких или же катетеризация мочевого пузыря, но случается такое не часто, так что я привык.