Loe raamatut: «Патриоты», lehekülg 11
«До начала Великой Отечественной войны семья Фёдора Александровича Гарченко – его жена Полина Кондратьевна, дочь Тамара Фёдоровна и сын Владимир – проживали в городе Новомосковске по улице Фрунзе, 16. Обыкновенная рабочая семья. Фёдор Александрович работал мастером прокатного цеха жестекатального завода. Полина Кондратьевна была домохозяйкой, Тамара и её брат Владимир учились в школе. Семья жила дружно, в достатке. Вместе мечтали Фёдор и Полина выучить своих детей.
Началась война, фашисты без объявления напали на страну. Фёдор Александрович добровольно пошёл на фронт и вместе с 80 работниками завода 28 июня 1941 года попал на передовую. В первом бою под станцией Лозовая Харьковской области он погиб.
Полина Кондратьевна и до войны была активисткой и патриотом со смелым характером. Когда началась война, она сразу начала искать в Новомосковске подпольщиков. Связалась с Иваном Кутовым, который возглавлял группу на бирже труда. В период оккупации фашисты действовали жестоко, расстреливали граждан без суда и следствия. В городе Новомосковске и Новомосковском районе расстреляли 3500 жителей, среди них 350 детей (от 7 до 14 лет) и 104 женщины. Фашисты насильно вывезли в Германию 7 тысяч жителей города и района.
Полина Кондратьевна со своей дочкой Тамарой установили связь с партизанским отрядом под командованием Пантелея Яковича Жученко. Однажды ночью на связь пришёл начальник разведки Пётр Михайлович Шевченко, который дал Полине Кондратьевне необычное, но ответственное задание. На улице в это время стояли три офицера в немецкой форме. Как объяснил Шевченко, это партизанские разведчики из отряда Медведева, который дислоцируется под городом Ровно. Разведчики знали немецкий язык и должны были приезжать постоянно и останавливаться в доме Гарченко. Потом разведчики зашли в дом, познакомились. Как позже узнали, среди них был Николай Иванович Кузнецов – известный советский разведчик партизанского отряда полковника Медведева, который работал под немецким именем Пауль Зиберт. Вторым офицером в немецкой форме был Ефим Николаевич Кукулиев, третьим – Валентин Михайлович Семёнов. Кукулиев и Семёнов постоянно посещали явочную квартиру на Фрунзе, 16, а Н. И. Кузнецов был в Новомосковске один раз.
Разведчиков из партизанского отряда Медведева под названием «Победители» интересовал Новомосковск по одной причине: он располагался между большими промышленными центрами Днепропетровск – Харьков – Донецк. На этом участке было много фашистских вооружённых сил. Разведчиков интересовало передвижение войск, виды вооружения, номера боевых машин фашистских оккупантов.
Такую информацию для разведчиков помогали собирать Полина Кондратьевна вместе с дочерью Тамарой. Понятно, что каждый раз, когда Полина Кондратьевна выходила из дома для того, чтобы добыть какую-то информацию, она подвергала риску не только себя, а и свою семью. Её подозревал в подпольной работе полицай, который проживал на улице Чапаева в районе Транзитки. По заданию гестапо он приходил в дом Гарченко и расспрашивал, что за люди в немецкой форме были у них. Но ответ был один: когда ещё один раз они придут, приди и проверь сам.
Подозрения никак не давали ему покоя, и уже перед самым освобождением нашего города 20-й, 195-й, 295-й дивизиями в сентябре 1943 года этот предатель подложил под дом по улице Фрунзе, 16 мину и подорвал. Полина Кондратьевна с дочерью находились у родных, это и спасло им жизнь. А предатель исчез вместе с фашистами» [17].
Часть II. Борьба продолжается
Подпольщики в рядах советской армии
Возвращаемся к воспоминаниям ветерана Великой Отечественной войны Владимира Ионовича Литвишкова, напечатанных на страницах газеты «Новомосковская правда».
«Я ушёл, чтобы перейти линию фронта. Меня «захватила» разведка 20 гв. стрелковой дивизии и определила затем в 57 стрелковый путь, в пулемётную роту, где я стал пулемётчиком станкового пулемёта «максим».
На одном из практических стрельбищ старшина роты заметил мои положительные познания пулемёта и стрельбу из него и назначил меня командиром расчёта.
Вскоре нашу пулемётную роту перебросили в 236-ю стрелковую дивизию, в район, расположенный против с. Аулы на левом берегу р. Днепр, куда мы из с. Вольное шли с пулемётами только в ночное время. Прибыв ночью на место дислокации, мы замаскировались в лесном массиве, где располагалась вся боевая техника дивизии.
Между тем, наш расчёт подняли по тревоге и направили на погрузку для переправы на правый берег р. Днепр. Однако свободных плавсредств не оказалось, а левый берег подвергался обстрелу и мы вынуждены были тащить по песку пулемёт «максим» в укрытие.
Так продолжалось до рассвета, когда стало светлее, артиллерийский обстрел усилился. В этот момент нас, два пулемётных расчёта, стали грузить в надувную лодку. Дальше по берегу грузились в лодки и на плоты другие подразделения.
Обстрел левого берега усилился, не обошлось и без прямых попаданий как на берегу, так и на воде. Успев отчалить от берега, мы подвергались обстрелу. Единственно в чём нам повезло, так в том, что снаряды не разрывались, нас только захлёстывало водой.
Сапёры нажимали на вёсла, а мы руками вычёрпывали воду. Проскочив полосу обстрела, у правого берега мы наскочили на мель и пришлось нам, мне и помощнику, нести по воде на себе пулемёт.
Взобравшись на высокий гранитный берег, мы влились в боевые порядки наших частей и начали громить врага, отбивая атаки немецко-фашистских войск. Вскоре в районе с. Аул была очищена от врага железная дорога на Киев. Бои на Аульском плацдарме были тяжёлыми.
23 октября 1943 г. начались решительные наступления наших войск, которые закончились освобождением городов Днепродзержинск и Днепропетровск. К концу дня 23 октября я был ранен. После госпиталя я был направлен в 4-й гв. Краснознамённый Кубанский казачий кавалерийский корпус. Погибли в застенках гестапо Никита Головко, Зина Белая, Евгения Недодаева-Шуть, И. Кутовой и др. Были угнаны на каторгу в фашистский концлагерь смерти Маутхаузен отважные подпольщики Белый, Кривулькин, Колесник, Батурин, Зорин, Кравченко, Воронов и др. Они установили связь с интернациональным подпольем и продолжали вести борьбу против фашизма.
Бежала с эшелона Р. Винник. Оставшиеся после ареста участники подполья продолжали сражаться с врагом на фронтах. Не все дожили до дня Победы. Мирошник погиб в боях за освобождение Днепропетровщины. Не вернулись из концлагеря Белый, Ляшенко, Лисовиков и другие» [1].
Владимир Лисовиков не был в концлагере. Как вспоминает его мать, Лисовикова Дарья Порфирьевна, Владимир Лисовиков после освобождения Новомосковска вступает в ряды советской армии и участвует в освобождении Днепропетровской области от немецко-фашистских захватчиков, включая форсирование Днепра.
Из письменных воспоминаний Лисовиковой (Сухой) Дарьи Порфирьевны:
«В 1943 году, когда наша армия освободила город от немцев, Володя вместе со своими друзьями по подпольной работе добровольно вступил в ряды Советской Армии. И уже с бойцами вместе они пошли дальше бороться с ненавистным врагом. Ещё до войны на кружке физкультуры, Володя выучил станковый пулемёт и в рядах армии он не расставался с ним. В этом году, часть, в которой служил Володя, форсировала Днепр. В одном из боёв погиб командир Гребельников. Володя принял на себя командование частью, но в бою возле села Подгорного погиб сам. Это было 24 октября 1943 года» [2].
«А вот на этих воротах я висел»
Из воспоминаний Колесника Николая Тарасовича (записано внуком Максимом Столяровым, литературная обработка – Валерий Потапов):
«Двадцать пятого сентября нас, подпольщиков, вместе с другими военнопленными погрузили в вагоны по 95 человек в вагон и отправили на запад. Я оказался в одном вагоне с Колей Белым. Второго или третьего октября мы прибыли в Вену. Очень красивый город! Нас вели по его улицам, где росло множество фруктовых деревьев, но, к нашему сожалению, мы ничего не могли сорвать: через каждые десять метров стоял конвоир с собакой.
Привели нас в лагерь Маутхаузен (Mauthausen). Высоченный четырёхметровый каменный забор. Ров с водой. Проволочное заграждение и три запретные зоны…
Построили нас по 10 человек и стали бить палками с двух сторон с таким расчётом, чтобы по каждому попасть…
Площадка, окружённая с обеих сторон рвами. Нужно пробежать с одного конца площадки до другого. Пока добежишь – обязан снять с себя всю одежду и бросить в эти ямы. Потом нам сдирали волосы с головы и со всех частей тела и обливали нас каким-то дезинфицирующим средством…
Врачебный осмотр, похожий на конвейер. Каждому на груди карандашом ставят знак: крест. Если красный крест, то идёшь в барак. Если синий – в лазарет. А если чёрный – идёшь в крематорий. Мне нарисовали красный крест. Завели в «баню», где пять минут обливали ледяной водой, после чего направили в карантинный блок. Блок рассчитан на 1200 человек, но нас туда набилось много больше. Чтобы всех уместить, нас уложили «валетом» и немцы ходили по нас и жестоко били всех подряд, чтобы уместить 600 человек в один ряд.
Я оказался в одном бараке с Зориным, Лещенко и Садко. Утром нас, голых, выгнали на мороз и вместо обуви выдали деревянные башмаки на ноги. Помню, плац был вымощен булыжником, на нём в такой обуви стоять было совершенно невозможно. От холода мы жались друг к другу, но нас тут же били, чтоб не группировались, и заставляли кругами бегать по плацу. В деревянных башмаках. Потом налили в миски по 250 грамм эрзац-кофе.
В обед давали суп, но меня угораздило «не так» подать повару миску и он за это ударил меня наотмашь половником. Выбил мне передний зуб. От удара и общей слабости я потерял сознание и упал. Садко не побоялся и втащил меня в строй, этим он спас меня от неминуемой смерти.
В карантине нас держали 21 день. За это время нас всех переписали. Мы с Садко записались автослесарями. Там было так: инженеров – в цеха, а остальных – в карьер. Карьер – это сто пятьдесят три ступени вниз, где кайлами отёсывали до нужных размеров камни и затем на руках тащили их наверх. Если камень оказывался испорчен, то ты получаешь 25 ударов палкой и остаёшься без обеда на неделю. Это почти верная смерть» [1].
Обратите внимание на то, какие детали запомнил Николай Тарасович, будучи в концлагере Маутхаузен. «Сто пятьдесят три ступени вниз», «250 грамм эрзац-кофе», «в карантине нас держали 21 день» и так далее.
«В лагере перемешались все национальности. – продолжает вспоминать Николай Тарасович. – Здесь были все, кроме японцев и финнов. Больше всего было испанцев и поляков. Меня, как автослесаря, перевели в мастерские «Даймлера», где за три дня пришлось освоить шлифовальный станок. Изучить станок мне помогал один чех. Напарник – немец – работал днём, а я – ночью. Время шло…
Летом 1944 года американцы разбомбили наши мастерские и мне опять пришлось работать в карьере. Есть в лагере приходилось всё. Траву, древесную кору, очистки картошки и буряка. [Незадолго до смерти мой дед вдруг неожиданно вспомнил, какая жирная и вкусная(!) была в Австрии глинистая земля – Максим С.]
Люди в лагере были всякие, военнопленные, гражданские, попадались также бандиты и уголовники всех национальностей. Был среди нас и австриец-коммунист. Он-то и познакомил меня с переводчиком из Одессы Марком. Втроём мы задумали побег. В тот год лагерь был переполнен и немцы начали топить заключённых в бане. Понимаете, крематорий не успевал «работать», поэтому нас загоняли в баню по 600 человек и заливали её водой под самый потолок.
Немцы очень следили за чистотой в лагере. Не было тут ни крыс, ни мышей, ни вшей и других паразитов. Следили, чтобы не было никаких болезней. Если вскочил прыщ – немедленно кубик воздуха в вену. Если заболел, то был обязан сам утопиться в бочке с водой, специально для этого стоящей посреди лагеря!
В марте 1945 года в Маутхаузен эвакуировали заключённых из Освенцима. Лагерь оказался настолько переполнен, что кроме крематория и бани стали топить людей в штольнях каменоломни. Видя такое дело, мы решили не медлить с побегом. За два дня до побега мы засорили туалет с тем расчётом, чтобы в нужный момент никто из охраны не заинтересовался, чем мы занимаемся у туалета чужого барака.
В 23:00 в лагере выключили свет и мы ушли через канализационную трубу. Со мной бежали австриец-коммунист, одессит Марк, два югослава и ещё шестеро русских военнопленных. Всю ночь пробирались к горам, затемно успели добраться и укрыться в изломах.
Горами шли три ночи. Помню лишь сырость и холод: в марте в горах очень влажно. Наши раны начали гнить. Однажды наткнулись на дом какого-то австрийского бауэра. Немцев или австрийцев, что были там, всех перебили.
К тому времени нас осталось восемь человек. Переоделись мы в штатское и вооружились тем оружием, что нашли в том доме. Потом оставили этот дом и шли ещё 21 день, пока не вышли к французской границе. Там, у границы, стоял какой-то барак, где жили 16 украинцев из западной Украины. Они ещё в самом начале войны были вывезены немцами с Украины и теперь жили здесь. Как мы потом узнали, они промышляли тем, что за деньги выдавали немцам местных партизан. Именно они и выдали нас эсэсовцам.
Деваться было некуда. Залезли мы на чердак и отстреливались, пока было чем. Потом немцы избили до полусмерти оставшихся в живых, сковали нас друг с другом цепями и отвезли на машине обратно в Маутхаузен. Подвесили нас на воротах на цепях на всеобщее обозрение, чтобы другим не повадно было бегать. Три дня мы так висели! [Как-то на одном из торжественных собраний по поводу годовщины Победы подарили моему деду буклет «Музей Маутхаузен». Он достал одну фотографию и сказал: «А вот на этих воротах я висел» – Максим С.]
На третий день сняли нас с ворот и приказали всем повеситься. Югославы повесились. А остальные нет. Тогда всех опять заковали и подвесили на те же ворота. Но теперь днём, скованных, водили нас на работы в каменоломню, а ночью опять подвешивали. Австриец умер на воротах, перед самой смертью просил передать своим трём детям, что он умер Человеком…
Приближалась победа. Нас почти не кормили. Эсэсовцы куда-то исчезли. А 4-го мая в лагерь въехала советская «тридцатьчетвёрка». Но оказалось, что лагерь находится в американской зоне оккупации, поэтому русские лишь открыли ворота и те кто мог самостоятельно двигаться, оказались сами по себе. Мы переоделись в какую-то немецкую форму, что нашли в лагере, и пошли в сторону Дуная. Подошли к рыбакам, стали просить дать нам что-нибудь поесть. Те нас прогнали. Всё же на одной из ферм работницы нас потихоньку подкормили, но много не давали, чтобы мы не умерли от переедания.
Через три дня мы уже могли более-менее самостоятельно есть. Но делать нам было нечего и мы вернулись в лагерь, чтобы поискать своих среди оставшихся там. Мы ожили до такой степени, что даже раздобыли где-то мотоцикл и катались на нём по округе с самодельным красным флагом. Потом приказом по американской армии всех русских собрали в городе Цветал для передачи в русскую зону. В Цветале жить было совершенно негде, американцы, как и немцы, нас почти не кормили и, по большому счёту, им было наплевать на нас.
Мы решили убежать от американцев в наш старый лагерь. Так и сделали. Вернувшись в Маутхаузен, узнали, что за время нашего отсутствия погибло много людей. В лагере вершился самосуд. Потом в лагерь пришли советские представители, собрали всех советских офицеров и перевезли в Чехословакию, в том числе и меня. Там нас с пристрастием проверяли СМЕРШевцы, а оттуда нас перевезли во Львов в фильтрационный лагерь. Там опять три дня проверок. Но мне крупно повезло, мне выдали одежду, документы и вернули моё звание.
Отправили меня на японский фронт. Но я решил заехать домой и отстал от своей части. Догнал её уже в Джамбуле, когда боевые действия закончились. В Алма-Ате до 1946 года я проверялся ещё раз НКВД. Домой я попал лишь в 1947 году, как раз в разгар голода…» [1].
