Loe raamatut: «Пришельцы не залетали? Фантастические рассказы с изрядной долей юмора», lehekülg 3

Бой Сашки Панкратова с Идолищем Поганым

…А надо вам сказать, что в Новоозерске Сашке Панкратову не завидовал только бронзовый бюст Ильича, что, стоя перед мэрией, гордо указывал, куда нам всем следует идти.

Все дело было в том, что супруга Сашки, Мария Панкратова с недавних пор заняла почетное кресло главного экономиста в элитном «Новоозерскпромстройинвесткредитбанке». Так что семейные обязанности домохозяина исполнял донельзя довольный супруг экономиста. Злые языки утверждали, что Сашкино положение шатко и валко, что выгонит его жена не позднее субботы, ибо суббота – банный день, и Александр в который раз приползет домой на свежевымытых бровях. Однако пролетала суббота, и воскресенье с непременным футболом, и понедельник с рыбалкой, и вторник с преферансом, и среда с походом в лес по грибы да по ягоды, а Сашка все еще оставался на прежнем супружеском месте, веселый, как пташка. Да и жену его забитой и несчастной супружницей алкоголика назвать было никак нельзя. Маша, конечно, была тихой и нейтральной, но и ее можно было довести до летящей в голову кастрюли с борщом. А борщевых разводов на Сашкиной одежке не видывали давненько… Общественность терялась в догадках.

Был момент, когда все были просто уверены, что Сашка канет в Лету – это когда заезжий ревизор из Петербурга едва не увез мадам Панкратову с собой. Однако она предпочла незнакомому добру знакомое зло, и Сашка в который уже раз продемонстрировал злопыхателям ядреный кукиш. К тому же от Панкратова-старшего была еще и польза. Еще с армии он умел быстро и вкусно готовить, да и в чутком отцовском воспитании ему было нельзя отказать, хотя Панкратовы-младшие – тихие беленькие девочки Лида и Катюшка – отличались на редкость покладистым характером и большой самостоятельностью, так что кто кого воспитывал – это очень большой вопрос.

Поэтому ясно, что и Федор Гундосый, и друг его Гариллаз, и Исаак (в просторечии Изя) Шнобель, и сантехник Семен отчаянно завидовали Сашкиному безмятежному житью-бытью. В утренний час, когда они, отчаянно зевая, выстраивались в ряд на автобусной остановке, мимо обязательно, весело насвистывая, топал Сашка с кошелкой, удочкой или еще с чем вольным и располагающим к безделью.

В том июне случился ужасный недород. Огородники стонали стоном и кричали криком, но ничего поделать не могли. На новоозерские огороды обрушился напасть в лице… в морде… короче, в виде полчища слизней.

Пожилой отец Шнобеля Израиль Маркович слег в больницу с сердечным приступом, когда однажды утром увидел остатки результата трудов своих земных – изъеденные, исползанные и блестящие от слизневой слизи грядки. Шнобель-младший не поленился, съездил в райцентр за первоклассной отравой. По первости и вправду помогло, но потом набеги (а точнее наползы) возобновились. Шнобель-младший на время махнул рукой на проклятье огородов, купил апельсинов и отправился в больницу навестить отца. Старый Израиль при виде казенных апельсинов уронил скупую мужскую слезу и про огород даже не спрашивал, прошептав только: «Шоб им латук не в то горло попал».

На обратном пути Шнобеля-младшего нагнал бодрый и свежий Панкратов. Огорода он не держал, называя это баловством, но, чтобы отметать более суровые нарекания, ссылался на застарелую травму колена. Колено, как по заказу, начинало ныть строго по лунному календарю посевных работ, что печатается в газете «Приозерная нива». Доктор Додока даже хотел писать по Сашкиной травме диссертацию, но гражданин Гундосый в приватной беседе просветил наивного хирурга по этому поводу. Оказалось, спортивная травма была приобретена еще в юности, когда Панкратов, Гундосый и Кудрявец со Шляпниковым полезли ночью в женской общежитие чесально-мотального училища. Сашка сорвался с трубы, упал на клумбу и треснулся коленкой о постамент Женщины С Мотком.

К тому же комендантом общежития тогда была жуткая бабища по прозвищу Мотовило, и когда она вышла на шум, глазам ее предстал только катающийся по земле и подвывающий от боли Сашка, так как остальные успели смыться. Собственно, колено должно было болеть у Мотовила – именно им она наподдала утекающему Сашке, в связи с чем у Панкратова поврежден был скорее крестец. Насчет крестца Сашка не заикался, да и Гундосому доверять было особо нечего – его, кроме собственных Почти Самых Длинных В Мире Ногтей, никогда и ничего не интересовало.

В общем, огород был на время забыт, Сашка с Исааком и вовремя ухваченным за подол Брячиславом Сапсановым-Стукнутым отправились в Парк Культуры и Отдыха. Сперва они, как водится, почерпнули культуры. На летней эстраде выступала заезжая звезда Ничипор Буран с чтением в лицах отрывков из своего нового романа «Брызги Млечного Пути». После окончания брызг грех был не выпить местного вырвиглаза под гордым названием «Архимед». За распитием горячительного их и застал сантехник Семен Скворешников. Заикаясь, он поведал о встреченном в канализации Царь-слизня ростом с собаку.

Рассказ Семена никак нельзя было приписать действию ядрености «Архимеда», поскольку Новоозерск был в этом отношении городком уникальным – в нем не было ни одного сильнопьющего сантехника. Тяпали – да, но только по поводу. Вот и сейчас явившийся абсолютно трезвым Семен опростал только одну рюмочку в честь Бурана, после чего и поведал о чуде природы. Собравшиеся загудели. Гул в общем и целом сводился к следующему: не бывает слизней подобной величины, пусть даже и в новоозерской канализации, где можно найти все, что угодно. Как-то заезжий австралийский гость клялся на ломаном русском, что был судьей на чемпионате по крысиному мини-футболу. Да, это точно не «Архимед», решили все, тут попахивает «Дарами леса» производства местного завода полуалкогольных напитков с «Мишкой на Севере» в виде закуски.

Так что никто сантехнику не поверил – все знали, что в канализации могут водиться только черепашки-мутанты. Причем в отличие от киношных ниндзя эти никакими боевыми искусствами не владели, а мутировали от попадающих в Новозеро нечистот. Подлые панцирники лазали в канализации и пугали домохозяек, рыча на них из сливных отверстий. Тетушка Агафья, например, боролась с ночными ползунами, засыпая сливы хлоркой – чтоб кровожадным гадинам жизнь малиной не казалась. Пока эта проблема не переросла в катастрофу, ибо размером мутанты были чуть побольше своих речных собратьев. Но слизни, да еще ростом с собаку? Брехня! Семен обиделся и ушел, ворча что-то о неуважении к работникам ключа и вантуза.

Праздник продолжался на приусадебном участке Сапсанова. Очень кстати случился и Иван Купала, о котором сообщил Гундосый, разворачивая воблу, которая была завернута в сегодняшние «Огоньки», и читая вслух о праздниках на неделе и о том, что именинники сегодня – Агафон, Акакий и Фемистоклюс.

Ночью, выйдя под звездное небо по неотложной надобности, Сашка смутно вспомнил, что они, кажется, плели венки и прыгали через костер. Вспомнил он об этом, зашипев от боли, когда, снимая штаны, задел ожог на пятой точке.

Застегивая непослушными пальцами «молнию», Сашка опустил глаза на любовно выпестованные родителями Стукнутого грядки.

Грядки блестели в свете луны.

Сашка насторожился.

Из зарослей кустов смородины раздался хруст веток – там кто-то тяжело и нехорошо ворочался.

Сашка прихватил грабли, прислоненные к развесистому персику, и стал подкрадываться.

В кустах заворочались бодрее, захрустев по направлению «вон с участка».

Сашка, ухнув, обрушил грабли вглубь кустарника.

Раздался мерзкий звук медленно отрывающегося скотча.

Панкратов присел и стиснул грабли что есть сил, после чего бесстрашно ринулся в смородинник.

Там не было никого, однако Сашка вылетел из кустов, чертыхаясь и по-журавлиному задирая ноги. Эти самые ноги пришлось тщательно вытирать о траву – они были по щиколотку уделаны мерзкой, гадостной и очень холодной слизью.

Надо отдать Сашке должное – он по-спартански быстро нашел на веранде свои сандалии, обулся, прихватил в придачу к граблям еще и тяпку, после чего бросился в погоню. До фермы он добежал минут за пять. Медведей и бомжей-смородоедов по пути не встретилось. Сашка постоял у ворот, разочарованный до крайности, и повернул обратно.

И тут он увидел Это. Виляя отвратительным толстым хвостом, Оно протискивалось в сливную трубу за коровником. Решетка от слива валялась рядом – видимо, техники днем забыли прикрутить ее на место.

Представляло собой Это слизня гигантских размеров. Сантехник Семен говорил, что он был с собаку, но Сашка поклялся бы здоровьем непьющей жены, что собака в таком случае должна быть не меньше водолаза. Панкратов, как во сне, повернулся и молнией кинулся на дачу. Там он, прямо в сандалиях, грохнулся на матрас рядом с похрапывающим Шнобелем и забылся мучительным сном. Во сне он видел жуткую, сигарообразную коричневую тварь, разевающую кошмарную пасть и хохочущую голосом Джаббы из «Звездных войн»: «О-хо-хо! А-ха-ха!» Сашка в ужасе пищал и прижимался потеснее к Шнобелю, отчего тот двигался все дальше, и дальше, и двигался так, пока не уперся в сервант, с верха которого на него свалилась вазочка с бумажными цветами, и тогда уже вставать пришлось всем.

Конечно, никто Сашке не поверил. Его подняли на смех и не дали похмелиться «Архимедом». Сашка обиделся, но не просто ушел, как давеча сантехник Семен, а наглухо – в штопор. Мария Панкратова выставила его чемодан на придверный коврик. Сашка с гордо поднятой головой взял чемодан и уснул на нем прямо на лестничной клетке.

Как уже упоминалось, стоял благословенный июнь. Сашке под каждым под кустом был готов и стол, и дом. В его комнате в коммуналке временно проживал частный сыщик Дормидонт Фанин. Сашка согнал бы его на топчан, но у Фанина как раз входил в решающую стадию роман с кассиршей Глашей, так что Сашка был там совсем ни к чему. Поэтому приютил его сердобольный Шнобель, чей папа выписался из больницы с подштопанным сердцем, но с душой, болеющей за родимые огородные культуры. Сашка же в ус не дул, сторожил шнобелевские грядки, ел шнобелевскую клубнику прям с куста, набирал оную в лукошко дочкам, а в отсутствии жены бегал кормить их горячими блюдами. Ночами же он спал прямо в огороде на раскладушке, в надежде все же застать Это на месте преступления. Вот тогда-то все и увидят, что никакой он, Сашка, не Мюнхгаузен, который славен не тем, что летал или не летал, а тем, что не врет.

К его величайшему разочарованию, арендованный им приусадебный участок набегам более не подвергался. Жутко много, правда, было обыкновенных слизняков, или, как их называл просвещенный Сашка, «слизнякус вульгарис». Панкратов утром аккуратно собирал их и торжественно топил в банке нитрофоски, играя на губах похоронный марш. Но все это было не то.

И тогда Сашка пошел на крайние меры.

В один прекрасный теплый вечер господин Панкратов, трезвый до отвращения, побросал в рюкзак кое-какие сюрпризы и недрогнувшей ногой сделал шаг в сторону непознанного. То есть снял решетку со слива и нырнул в дебри канализации. Вскоре, на Сашкино удивление, его нагнал сантехник Семен.

– Ну так, ептыть, – сказал он с укором приятелю, и дальше они поползли вместе.

Надо вам сказать, что пользы от Скворешникова было больше, чем вреда. Уж кто-кто, а он знал здешние окрестности как свою сантехническую сумку, в которой было столько различных мелких и, по разумению Сашки, совершенно ненужных деталек, что непонятно было, как Семен вообще ухитряется в них разбираться. А Семен разбирался. Однажды он на спор с завязанными глазами собрал сыщику Фанину новенькую финскую душевую систему, да так, что она вот уже пять лет работала у довольного Дормидонта как часы. А точно такую же сантехнику по инструкции собирал напарник Семена Кабармотов. И что бы вы думали? Заграничная система страшно хрипит, брызгается и всячески напоминает своему хозяину, поэту Слононосцеву, о проигрыше финской кампании.

Вот и выходит, что без Семена Сашка бы уж точно заблудился в трубах под фермой, а то, глядишь, и задохнулся в скверных испарениях коровника. А так ничего. Попахивало, конечно, но Сашка был не из брезгливых.

Так бродили они, бродили, и совсем уже было собрались вылезать на свет Божий, как вдруг откуда-то из ответвления трубы послышалось мерное и мерзкое шуршание…

…Впоследствии Семен, повествуя о бое в недрах канализации, наболтал полной чепухи. Описание кошмарного существа не ограничивалось словами о величине с собаку. Понарассказано было и о рогах, и о клыках. И если с рогами у слизняков вроде бы все в порядке, то, услыхав о клыках, собеседники попросту махали рукой на сантехника. Какие еще зубы, кричали ему, у слизней вовсе не зубы, а терка! А то тоже – зубы!

Семен же Скворешников, заслышав о терке, в бутылку не лез. Напротив, он расцветал и вываливал на собеседников новый ворох подробностей. Оказывается, Царь-слизень с ревом гнался за ним по трубам пять километров, чуть не догнал, но за ногу все-таки тяпнул, сволочина! В доказательство Семен обязательно закатывал штанину и демонстрировал всем ободранную щиколотку.

На самом же деле ногу отважный сантехник-сан ободрал в процессе панического бегства с места встречи с непознанным. Сашка глазом не успел моргнуть, как уже остался один на один с Извечным Врагом.

Суперслизень немного подумал (если он вообще умел думать) и пополз прямо на Сашку. Тот преодолел порыв побить рекорд Семена по бегу, звуки чьих шагов еще гулко звучали в трубе, и рванул с плеча рюкзак.

Сперва в ход пошла отрава. Сашка накануне составил убийственный коктейль, ингредиенты для которого одолжил у Израиля Марковича (сам же Шнобель-старший об этом не знал). От химической атаки Сашка пострадал и сам. В замкнутом пространстве коллектора отрава ударила в нос, отчего Панкратов зачихал и заперхал. Слизень меж тем ни удирать, ни тем паче умирать вовсе не собирался. Только волна прошла по его отвратительному липкому телу.

Тогда пошло в ход оружие номер два. Утирая бегущие из глаз слезы, Сашка порылся в рюкзаке и, морщась от смрадного слизневого дыхания, который уже подполз почти вплотную, через минуту уже держал в одной руке крест, а в другой – склянку со святой водой. Крестом он замахал перед собой, а из склянки щедро оросил клейкого противника. Вопреки ожиданиям, тот не растворился в воздухе с джаббьим хохотом, а продолжал, омерзительно чвакая, продвигаться по трубе в Сашкину сторону.

Тогда Панкратов пошел на крайние меры. Он вновь склонился над рюкзаком, а когда выпрямился, в каждой из его рук было по пачке соли «Экстра». Слизень продолжал надвигаться на Сашку и угрожающе размахивать своими рогами. Панкратов лихорадочно разодрал картонные упаковки и, как севастопольский матрос с известного постамента, метнул сначала одну, а потом и другую пачку в проклятую тварь, сам же бросился на пол и закрыл голову руками. Потом все-таки не утерпел и подглядел сквозь пальцы.

С тварью произошла какая-то перемена. Хвост ее истерично заметался из стороны в сторону, глаза втянулись, и чертов слизень с грохотом стал кидаться на стены. По бокам его мгновенно потекла липкая слизь, а затем и вода. Сашка вжался в стену и сел, прижав к груди рюкзак, в ожиданьи конца уродливого приползца.

Через несколько минут в луже вонючей грязи лежал только небольшой, похожий на мочалку, остаток бывшей грозы огородов. Сашка судорожно вздохнул, подобрал рюкзачок и пополз на карачках, куда глаза глядят.

…Неизвестно, почему для возвращения в мир живых Сашка избрал именно этот люк. Да только по странному совпадению он находился в опасной близости от банка «Новоозерскпромстройинвесткредит». Сашка едва не овдовел, когда выполз из канализации прямо пред ясные очи родной его супружницы Марии свет Николавны. Маша ахнула и схватилась за сердце. Посудите сами – вы пытаетесь вычеркнуть из жизни человека, а он тем временем с горя бомжует и живет на трубах. К тому же глаза у него дикие, и амбре от него такое… Врагу не пожелаешь.

Так что Сашка беспрепятственно переехал с дачи Шнобелей в родные пенаты, был отмыт, накормлен и теперь сидел, пил чай, шумно дуя на блюдечко, и вполголоса, чтобы не услышала мать, рассказывал вытаращившим глаза дочкам о его бое с поганым идолищем.

А слизнячье нашествие стало потихоньку униматься и вскоре иссякло совсем.

Инкубатор для чудовища

Вениамин Аполлонович Вострицын терпеть не мог коммуналок.

Во-первых, потому что он сам проживал в одной из них, затерявшейся среди множества похожих, обшарпанных, старых, уже не дышащих, но кашляющих на ладан штукатуркой и обрывками многих слоев обоев квартир.

Во-вторых, Вострицын, ввиду, наверное, своих глубоких мещанских корней, до невозможности любил собственность. В особенности – съедобную. Поэтому его приводило в сильнейший гнев то обстоятельство, что один-единственный холодильник на четыре семьи был общим. Конечно, в пору расцветающего социализма это еще можно было бы пережить, поскольку жрать все равно было нечего, но сейчас! В наш-то век сорока четырех сортов колбасы, невиданного числа йогуртов, разнообразных чипсов, гамбургеров, сосисок в тесте и пепси-колы?!! Не смешите!!!

Вострицын тихо страдал. Всякий раз, отворяя дверцу «Титана-248» с ободранной наклейкой Леонардо ДиКаприо на самом видном месте, он с тоской пытался угадать, сколько же котлеток будет в данный момент находиться в его кастрюльке, так рассеянно не закрытой им вчера вечером. И всякий раз Вениамин Аполлонович ошибался. Котлеток не оставалось совсем.

Не любил он еще и кисель, который обожали все остальные, но, равно как и прочие десять причин своей ненависти к соседям, предпочитал держать это в тайне. Единственным его слушателем был кот Шипр с драными ушами, живущий у Вострицына под кроватью.

В тот день Вениамин Аполлонович увидел на холодильнике книгу. Для произведения наибольшего впечатления на читателей поясним, что книг в четырех семьях коммуналки не читал никто. Семей-то, как таковых, практически не имелось. В одной комнате жил помешанный на индийской системе шакъя-йоги Василий Рама Богомягкий, в другой – щуплый, но влиятельный Ханс Христианович Мандельштуцер, своего знаменитого тезку, правда, никогда не читавший и в глаза не видевший (хотя последнее простительно). Также Ханс Христианович имел в подчинении двух мордоворотов, которые, хоть и ночевали непонятно где, в светлое время суток от хозяина практически не отлучались. Сухость и патриархат квартиры разбавляла веселая семейка армян из Москвы, фамилию которых Вострицын произнести не мог даже под дулом пистолета, запинаясь где-то на слоге «вкргз». Семья состояла из отца Акопа, матери Вагизы и двух вполне взрослых дочерей. Все четверо, впрочем, появлялись в квартире редко. Поговаривали, что они занимаются нелегальной торговлей переправляемого из Кабардино-Балкарии коньяка «Юбилейный».

Так что читать книги в квартире было, прямо скажем, некому.

Стоит ли говорить, что Вениамина Аполлоновича целиком и полностью сожрало любопытство. Он осторожно взял в руки книгу и прочел название на глянцевой, но не имеющей ровно никаких рисунков обложке: «Как вырастить чудовище». А чуть ниже, вдавливая в глянец красную пасту, кто-то размашистым почерком добавил: «Просьба без спросу чудовищ не растить!»

Книга была не очень толстой, так – брошюрка. Свернув брошюрку в трубку, Вострицын небрежно засунул ее в карман брюк, после чего с чувством выполненного долга залез в холодильник.

Каково же было его удивление, когда между годовалой банкой с солеными огурцами и капустным кочаном, промерзлым до льдинок в листиках, он вдруг обнаружил пристально смотрящие на него маленькие красные глазки. Очки на носу Вострицына мгновенно запотели.

Обладатель глазок (оным оказалось что-то шерстистое, рыжее и комковатое) громко чихнул и проворчал трескучим баском:

– Похоже, эксперимент неудачен.

Вострицын, который воспылал желанием поскорее захлопнуть дверцу и мышкой юркнуть в свою комнату, ничего этого, однако, не сделал, издав лишь ряд нечленораздельных звуков.

– У тебя совсем головы нет, закрой дверь сейчас же, – приказало существо, высвобождая свое тельце из ледяного плена. На его свалявшейся шерстке искрился голубоватый иней. – Волнуешься? Так ты не волнуйся, а лучше переносицу потри, поможет. А еще можно оливковым маслом на ночь лицо натирать. Тут где-то было оливковое, я видел.

На последнем слове существо вытянулось-таки из холодильника и, помахав лапкой онемевшему Вениамину Аполлоновичу, свернулось в клубок, клубок же закрутился спиралькой и буквально ввинтился в пространство, а, быть может, и во время. В общем, не стало его. И в тот же миг свет в кухне вырубился.

Вострицын же, как стоял, так и сел прямо на пол, даже не ойкнув от прикосновения к ледяному линолеуму. В зад ему больно уперся корешок книги, и Вострицын, будучи, прямо скажем, неглупым представителем рода человеческого, мигом сопоставил название книги с тем, что вылезло из холодильника. Получалось что-то совершенно необычное. И это необычное надо было непременно разъяснить.

Не успел Вениамин Аполлонович прийти к этому решению, как в кухню зашел один из мордоворотов Ханса Мандельштуцера.

Еще когда тезка писателя и почти однофамилец поэта только въехал в квартиру, ее потрясали слухи о том, кто есть Ханс вообще такой. Василий Рама выдвигал предположение, что окаянный Ханс – питерский Аль Капоне, а сюда приехал скрываться от ментов и особенно от налоговой полиции. Акоп и Вагиза заявляли, что видели Ханса среди тех, кому принадлежал местный рынок, ну а сам Вострицын думал о Мандельштуцере совсем иное, но предпочитал держать свои выводы при себе. А ну как они окажутся правильными? Перспектива изучить подводный мир Озерка и близко познакомиться с обитателями тамошней фауны ему совсем не улыбалась. Поэтому он просто ретировался в свою комнату, невзирая на проклятия, которые издавал секъюрити, обнаружив, что света нет.

Вытащив книгу, он внимательнейшим образом начал ее изучать. Ничего более удивительного он еще не видел. Невзирая на экстравагантное название, эта книга как нельзя больше соответствовала своему назначению. Вениамин Аполлонович даже не был бы потрясен, если бы на корешке книги стояла надпись: «Занимательное животноводство». Ибо стиль, которым была изложена брошюрка, ничем не отличался от подобных же сборничков издательства «Знание». С первой же страницы детальнейшим образом было расписано, как построить инкубатор для чудовища (естественно, со схемами, ссылками и стрелочками), где взять ингредиенты для чудовищепроизводства (никаких отталкивающих и мерзостных компонентов вроде обрезков когтей ящерицы и козявок из носа крокодила не было и в помине, все ограничивалось известкой, пылью комнатной обыкновенной, шерстью линяющего кота и тому подобной прозой), заканчивая списком литературы, большинство которой была на непонятных языках.

Вениамин Аполлонович был, как уже указывалось, человеком неглупым, а посему весьма практическим. Конечно, ему сразу же захотелось вывести свое собственное чудовище. Но что подумают соседи по коммуналке? Ведь никакой живности, кроме изредка забегавшего на кухню в рассуждении чего бы покушать кота Шипра, в квартире не наблюдалось, да и кота-то терпели постольку-поскольку. А тут еще и чудовище… Хотя не должно оно быть большим, подумалось Вострицыну. Вон в холодильнике какое маленькое сидело! Значит, есть надежда, что и у него, у Вениамина, выйдет не больше. И все-таки…

Вострицын, как человек сомневающийся, отправился за советом к Василию Богомягкому. Тот, как человек волнующийся, заикнулся о книге за общим завтраком, в результате тайна Вениамина Аполлоновича стала секретом Полишинеля. Акоп и Вагиза очень заинтересовались возможностью вывести своего чудовища.

– Может, у них шерсть хорошая? – по-хозяйски говорил Акоп. – На продажу сгодятся, на развод там, туда-суда?

– Интересно, а если оно говорящее, – с жаром перебивал его Василий Рама, – может, оно знает какой-нибудь новый способ самосозерцания по шакъя-йоге?

– Господа, господа, – прервал всех вкушавший доселе в молчании Ханс Христианович. – Вы забываете об одной немаловажной вещи. А если оно будет опасно? Оно же вас сожрет. Говоря «вас», я, естественно, имею в виду именно вас, поскольку со мной, сами понимаете, моя охрана. А с каждым из этих ребяток новоявленной твари придется здорово побороться.

– Гражданин Мандельштуцер, – обратился к нему Вострицын. – Не согласились бы вы стать, так сказать, нашим спонсором и выделить для охраны хотя бы одного из ваших… ммм… сотрудников?

– С удовольствием, – бесстрастно заявил Ханс Христианович, – по двум причинам: во-первых, я сам буду участвовать, а, во-вторых, если чудовище можно будет приручить, не исключено, что я заведу себе одного такого.

– Хоть двух! – разрешил Вениамин Аполлонович, считая себя ответственным за процесс выведения.

– Но не исключен и такой вариант, – столь же ровным голосом продолжил Мандельштам, – если эти чудовища окажутся особенно ценными, я у вас, милейшие соседи, и руководство, и самих полученных в результате эксперимента существ просто-напросто изыму. Надеюсь, никто не будет в обиде?

Сказано это было мягко, но никто из соседей спорить с любезным Мандельштуцером не решился.

В течение последующих двух дней будущие чудовищеводы добывали ингредиенты для выращивания. Пыль собрали сообща, графит из карандашей принес Богомягкий, дубовые стружки и железный зуб от циркулярки притащил со стройки Вострицын, армяне же внесли горсть гашеной извести – другой не было, слющай, оправдывался Акоп. С инкубатором проблем не оказалось: Ханс Христианович просто переслал куда-то по телефону все размеры и схему, и к вечеру им принесли уже собранный и подготовленный к действию агрегат. Василий Рама предлагал обложить инкубатор изнутри страницами из шакъя-йоги, но этому неожиданно воспротивились армяне.

– Может, я его тоже хочу обложить? – скандалил Акоп. – Армянской азбукой, к примеру. А вдруг оно по-нашему заговорит? На кой вам сдалось армянское чудище? Оно только нам подойдет. Может возникнуть конфликт интересов!

С ним согласились, и Богомягкому было сделано внушение. Внушение произвел один из мордоворотов, и Василий Рама чуть было вообще не отказался от участия в опыте, но впал в нирвану на пару часов и по прибытии в сей мир уже забыл обо всех печалях. К тому же всех было готово для начал испытаний.

Вениамин Аполлонович торжественно всыпал в скороварку ингредиенты. Последним он добавил клочок рыжей шерсти Шипра. Затем все было энергично взболтано сотрудником Мандельштуцера и поставлено на огонь. Доведя до кипения, полученную однородную массу вылили в специальное углубление инкубатора, затем, как было показано на рисунках, закупорили, выставили нужные цифры на боку аппарата и стали ждать. В руководстве было сказано, что хорошее, доведенное до кондиции чудовище получается спустя четыре часа после активизации инкубатора. О том же, что делать с полученным в результате опыта чудищем не было сказано ничего, но Вострицын надеялся на великие имена Песталоцци и Макаренко, считая, что воспитание может сделать из любого чудовища вполне приличного члена общества. Впрочем, Мандельштуцер явно не надеялся на благополучный исход дела. Он стоял в дверях, а его утлую фигурку с обеих сторон мощно подпирали мордовороты. Василий Рама в ожидании принялся созерцать пупок, но Вострицын мог бы поклясться, что слышит испускаемое Богомягким тоненькое похрапывание. Вагиза же затеяла тихую перебранку с Акопом, затянувшуюся на все четыре часа.

Звон, раздавшийся из инкубатора, сообщил, что блюдо готово. Естествоиспытатели подобрались и ждали чуда. Один из мордоворотов Мандельштуцера закрыл собой хозяина, другой же закрыл первого, держа наизготовку пистолет. Из-за бугрящихся мускулами плечей секъюрити выглядывал полный любопытства глаз Ханса Христиановича.

Что-то щелкнуло, стукнуло, дверца инкубатора распахнулась, и оттуда вывалилось чудовище. Было оно точь-в-точь как то, что сидело в холодильнике: маленькое, рыжее и встопорщенное. Общественность дружно ахнула. Акоп упал в обморок, Вагиза захлопотала вокруг него, а Василий Рама медленно и тягуче произнес:

– ОМММММ!

Один из телохранителей Мандельштуцера «Оммма» не выдержал и выпалил из пистолета в стену. Второй последовал его примеру и грохнулся всей тяжестью на вякнувшего: «Караул!» Ханса Христиановича. Акоп ринулся под стол, руки за голову, ноги на ширину плеч. Вагиза заверещала по-армянски, а Богомягкий заголосил мантру с удвоенной силой. Вениамин Аполлонович неожиданно для себя сохранял полнейшее спокойствие. Он во все глаза уставился на чудовище, которое, в свою очередь, уставилось на самого Вострицына. Откашлявшись, оно сказало хриплым басом:

– ОМММ!

– В смысле? – вытаращил глаза Вениамин Аполлонович.

– Караул! – деловито сказало чудовище и протарахтело несколько слов на неродном Вострицыну языке.

– Вай! – сказал вдруг из-под кровати донельзя изумленный Акоп. – Он по-нашему знает!

– Харе Кришна! – гавкнуло вдруг чудище, с явным недружелюбием глядя на собравщихся. – Харе Рама!

Василий Богомягкий упал носом и принялся исступленно лобызать пол перед носом рыжего существа.

– Я так и знал! – причитал он. – Я верил! Омм! Оммм!

А чудище, окинув всех неимоверно злым взглядом, вдруг свилось в клубок, и, как давешняя зверюшка из холодильника, превратилось в спиральку, которая мгновенно растворилась. И в тот же миг свет в комнате вырубился.

Еще какое-то мгновение все ошеломленно взирали друг на друга. А затем в дверь квартиры застучали и закричали. То кричал обитатель соседней же коммуналки Рафаил Иваныч Гариллаз.

– Соседи! – вопил он. – Я тут у вас свою книжку не забывал?

Вениамин Аполлонович выскочил в коридор и, откинув цепочку, впустил Гариллаза. Рафаил Иваныч вошел, осветив пространство перед собой длинной красной свечой, которая была тщательно воткнула в донышко баночки из-под майонеза. Он по-хозяйски огляделся и скомандовал:

– В кухню!

– Если вы за книжкой, то она – вот, – и Вострицын протянул ему брошюрку. Сосед тут же вцепился в нее, как вцепляется в рыбу хищная птица скопа.

– Уже два дня ищу! – кричал он. – А она здесь! Ты рад, Рафаил? Очень! Я у вас тут опыт проводил – у меня не дали! А у вас вечно квартира пустует. Вот я и провел! И хорошо провел, правда?

– Я не знаю, – робко сказал Вениамин Аполлонович.

– Да я это я себе говорю, – сказал Гариллаз. – Привычка дурацкая, с детства осталась. И то сказать – приятно поговорить с умным человеком! Га-га-га! – посмеялся он бородатой шутке. – Да, кстати, вот ваша вещь!

И в руки Вострицына ткнулась баночка с оливковым маслом. Тот ошеломленно уставился на нее, и вот с помощью этого самого масла в голове его со скрипом начали проворачиваться какие-то колесики.