Loe raamatut: «Роксет. Классификация безумий»
Предисловие
Взгляд сверху. Мастерская «Солар Эп»
Полуденное солнце наполняет уставленное кукольными домиками пространство теплом, ароматами дерева и подсыхающего клея. Кажется, что целый город лилипутов просто еще не проснулся в своих разномастных жилищах, выполненных в невероятно реалистичной манере. Крохотные фонари перед зданиями аккуратно погашены, а окна приоткрыты. И только танцующие в своем неслышном ритме пылинки оживляют этот пейзаж.
Немолодой мастер выходит из подсобки, чуть прищуривая черные в обрамлении коротких жестких ресниц глаза, помешивая в большой кружке наполовину выпитый кофе. Закатанные рукава его белой рубашки открывают смуглые руки, с шершавыми шрамами на костяшках правой.
Цепкий взгляд его окидывает владения с гордой настороженностью. Достав из нагрудного кармана пинцет, он аккуратно переводит стрелки на игрушечной копии Биг Бена, чтобы те показывали правильное время. Меняет цифры – дату на крохотном стенде с расписанием поездов на стене вокзала. Чуть подкручивает колесико на странной поляне с непропорционально большими цветами, похожими на пасти незнакомых чудовищ, отчего бутоны чуть расправляют плотно сомкнутые лепестки. Поворачивается к соседней инсталляции, но звук дверного колокольчика заставляет его обернуться к входу и натянуть на тронутое морщинами сосредоточенное лицо дежурную улыбку.
Импозантный старик, у которого кашемировое пальто едва сходится на отвисшем животе, входит в торговый зал, быстро переваливаясь с ноги на ногу.
– Добро пожаловать… – Мастер отставляет чашку на конторку и наклоняет голову в приветливом поклоне.
– Добрый день, любезный, – почти закашливается в приветствии посетитель, доставая аккуратный платок и тщательно протирая им высокий круглый лоб в глубоких бороздах прожитых лет, – мне о вашей лавочке рассказал партнер по бизнесу, мистер Далесски.
– О да… Мистер Далесски известный коллекционер, который часто приобретает у нас новые здания для своего миниатюрного городка. Насколько я могу судить, он уже полностью собрал центр старого Лондона, и, кажется, теперь планирует воссоздать копию Нью-Йорка… – Мастер мечтательно улыбается, прикрывая глаза, проводя пальцем по лицу, явно рисуя ломанную горизонтальную линию, – так чем я могу вам служить, мистер…
– Дженкинс… – величаво роняет старик, снова проходясь платком по лбу, – у мистера Далесски скоро юбилей. И я бы хотел приобрести ему подарок. Что-то из ваших игрушек. Цена значения не имеет.
– Позвольте заметить, что наши макеты не имеют ничего общего с обычными кукольными домиками, которыми играют дети. Эти миниатюрные копии полностью повторяют жилые помещения и не только. И мы можем на заказ выполнить для вас любой макет. Позвольте обратить ваше внимание на эту выставочную работу.
Мастер подводит мистера Дженкинса к модели дома на берегу океана, покрытую выпуклой линзой стеклянного колпака, по нижней кромке которой выгравирован странный узор, напоминающий письмена. Миниатюрный дом будто соткан из хрусталя и туманных столбов, удерживающих ломаную, частично прозрачную крышу. Он почти парит над песком, но в то же время внутри него видна уютная гостиная, наполненная филигранно выполненными предметами интерьера: глиняные вазы с длинными стеблями лохматых цветов, проигрыватель медленно крутит пластинку, строгая угловатая мебель прикрыта пледами, явно покусанными собаками, тут же сидящими на лежанках, и две человеческие фигурки изображают танец…
– Ничего себе… – Дженкинс влажно визгливо откашливается, вытаращив желтоватые глаза с сеткой сосудов на макет, обходя его со всех сторон и корча потрясенные гримасы. – Какая невероятно тонкая работа и потрясающая атмосферность! Вот уж сколько я разглядывал коллекцию Майлза Далесски, но ничего подобного не видел. Такое чудо я бы и сам хотел приобрести… Сколько, говорите, это стоит?
– Этот макет выставочный, и он не продается. Но возможно изготовление приблизительной копии.
– Приблизительной? – Дженкинс недовольно морщит сизые губы.
– Да. Видите ли, каждая моя работа несет в себе не только мое время и ваши деньги. В ней невольно поселяется кусочек души того, для кого я это делаю.
– И для кого же, если не секрет, вы изготавливали это чудо? – старик неожиданно становится любопытным, и от этого теряет всю свою надменность и значимость. Будто сквозь его возраст проступает маленький упитанный мальчик, впервые увидевший цех по изготовлению леденцов на палочке.
– О…это было довольно давно, – Мастер мечтательно касается пальцами резного узора на куполе над макетом, – один бесстрашный человек просил меня о помощи. Я сделал что мог. По крайней мере, я старался…
– У вас получилось?
– Не уверен, что он ждал от меня именно той помощи, что я ему оказал. Но на память о тех событиях у меня осталось это, – Мастер кивает на макет. – И каждый раз, когда я вижу эту свою работу, то возвращаюсь в то время и место, когда все это происходило…
Люси Вайнек
Длинно всхлипываю, стараясь не думать о том, какими именно миазмами наполнен этот откровенно заплеванный туалет затихшего под утро ночного клуба. Задница замерзла на липковатом ледяном кафеле так, что я ее не чувствую. Только копчик кажется штырем, неловко воткнутым в позвоночник. Стараюсь не тереть руками лицо, но получается плохо.
Потеки стыренной у соседки по общаге дерьмовой туши вместе с осыпавшимися с век блестками режут глаза так, что их хочется из головы вынуть и прополоскать в чем-то, хоть в жирной луже темной мочи, разлитой возле явно переполненного унитаза. И от этого слезы текут даже сильнее, чем от осознания, что Он меня бросил. Выбрал себе какую-то снулую воблу и лизался с ней всю ночь. А когда я предложила ему угостить меня коктейлем… НЕТ, Я НЕ БУДУ ВСПОМИНАТЬ, КАК ИМЕННО ОН НА МЕНЯ ПОСМОТРЕЛ! Как на рвоту собачью на своих дорогущих ботинках. И как смеялся тоже вспоминать не буду…
Дверь распахивается с картинным скрипом. Таким медленным и противным, что у меня аж сопли течь на пару секунд перестают, и я поднимаю взгляд. Хоть это и не просто. От слез и всей той гадости, что попала мне в глаза – я едва держу их открытыми.
Уборщик с трудом протискивает в неширокое пространство двери свой обрюзгший шарообразный живот. На нем синий комбинезон с одной спущенной лямкой, белая майка-алкоголичка в бурых пятнах, которая не может скрыть седую кудрявую шерсть на груди и мелкий бурый правый сосок. Брыли на его бордовом лице плохо выбриты из-за россыпи небольших темных бородавок, и сквозь приоткрытые толстые губы проглядывает бурелом желтых, торчащих в разнобой слишком длинных зубов. За собой он тащит пластмассовую телегу с ведром воды и швабрами. Мутная вода едва не выплескивается на пол, когда уборщик тормозит возле меня, окидывая заинтересованным взглядом. Стараюсь натянуть юбку на колени… но… Не судьба. Поэтому я лишь неловко барахтаюсь на полу, перед этим воняющим потом и хлоркой боровом.
– Что, дурная, упилась? – сипло фыркает он, протяжно портя воздух на визгливой ноте. Дернув бугристыми в синих нитках сосудов ноздрями, он лезет в нагрудный карман за сигаретами. – Встать не можешь? Тараканьи ноженьки не держат – разбегаются?
– Нет! – хмурюсь я, впервые за вечер откровенно радуясь своему зареванному виду и, как следствие, заложенному носу, – трезвая.
– Тогда чего сидишь тут, а? – он закуривает сигарету без фильтра и закрепляет ее в особо широкую щель между зубов. – Закрылись уже. Утро… Идти домой можешь?
– А толку… – отворачиваюсь к умывальникам, обнимая себя за плечи. Невольно замечаю, что руки у меня тоже в разноцветных потеках косметики. – Какой мне смысл куда-то идти, если Он меня бросил?
– М-м-м-м… – уборщик берет со стойки швабру и принимается активно бултыхать ее в ведре, – ну один бросил, другой подберет… Эка невидаль…
– Да что вы понимаете! – раздраженно взвиваюсь я и даже умудряюсь подняться на онемевшие, трясущиеся ноги, – мне не нужен другой! Мне ОН НУЖЕН!!!
– И зачем он тебе, дуре? – швабра размеренно и широко катается по полу, размазывая по плитке потоки грязи. – Он ж в тебе ничего не видит, от того и не берет. Скучно ему. Неинтересно. Ты вот здесь себе сидишь цистит зарабатываешь, а он уже дома десятый сон смотрит…
– Ну и что! – упрямо трясу светлыми волосами, сжимая пальцы в кулаки насколько могу. Перестаралась с длиной накладных ногтей. – Я люблю его между прочим! И сдаваться не собираюсь! Он еще будет моим!!!
– То есть это твое заветное желание? – сиплый смех обрюзгшего тела кажется неестественным на фоне цепких травянисто-зеленых глаз, что вперивает в меня уборщик. Его повисшая в зубах сигарета, курится сама по себе, а кряжистые волосатые руки утыкаются в живот, напоминающий мне колышущийся медузий купол.
– И что? – длинно шмыгаю носом, злясь на этот глупый разговор.
– За исполнение таких желаний надо платить, детка, – он вроде стоит на месте, но меня не покидает ощущение, что некая безликая живая тьма нависает надо мной. Хотя, скорее всего, это просто иллюзия от чуть мерцающей лампы дневного света. – Временем, силами, волей… Иногда надо создать себя заново, чтобы получить сокровенное…
– Мне этого для него не жалко! – скрещиваю руки на груди. От боли, что он оставил меня здесь одну наедине с этим страшным типом у меня ноет сердце. Но я не сержусь на него. Он же не предполагал, что со мной может что-то случиться. Этот клуб на самом деле хороший… Но так хочется оказаться в его объятиях, вдохнуть запах табака и холодных горьких цитрусов и забыть обо всем на свете.
– Даже так… А если он тебе не пара? И не оценит твоей жертвы? – уборщик качает кудлатой головой, в очередной раз испуская протяжные звонкие ветры.
– Не важно! – в мыслях о нем меня всегда преследует отвага. Вот и сейчас она снова поднялась в бой.
– Как интересно… А есть хоть что-то, что тебе для него жалко? Что бы ты не стала делать или отдавать за шанс быть с ним? – сиплый голос обретает песочную зыбкость. Он будто касается моей души, просачиваясь куда-то очень глубоко и страшно.
– Нет, – мои слова храбрее меня в миллион раз, и звучат они как столпы новорожденной воинственной вселенной, – я все отдам за то, что быть с ним рядом…
–Хм… – уборщик кривит свои сизые толстые губы, и мне они вдруг начинают напоминать червей. – Что же… Будь по-твоему… Твои слова услышаны…
Учитель
Мне нравится, что мои ученики не склоняют головы, а слушают друг друга и урок с открытыми лицами и сердцами. Десять детей лет восьми спокойно сидят вокруг меня на пуфиках, в то время как более старшие ученики углубились в недра лабиринта окружающей нас библиотеки. Восточный ветер чуть касается наших лиц, пробегая под одной из многочисленных каменных арок, принося с собой ароматы «Сада Рождений». Делаю глубокий медленный вдох. И улыбаюсь тому, как восьмилетки старательно раздувают носишки, повторяя за мной. Пахнет солью и горьким медом. Едва уловимый шлейф приносит радостные вести. Чуть наклоняюсь вперед на своем уютном кресле.
– Итак… Вопрос… Который нам следует себе сейчас задать… Звучит…– дети оживают от моих неторопливых слов мелкими движениями. – Пиоро?
Упитанный невысокий мальчик с кудрявыми темными волосами радостно подскакивает на ноги, когда я киваю ему, и принимается тараторить.
– Что… что Вселенная пытается …. Нет. Не так! Что…
– Не торопись, – подбадриваю его кивком, – подумай еще раз и скажи.
Пиоро зажмуривается и надувает щеки. Другие дети хихикают, склоняют головы на бок или качают ногами, ожидая, когда их друг соберет мысли в единую систему.
– Каким именно из происходящих в ней событий Вселенная посчитала нужным поделиться с нами? – наконец выпалил он тонким испуганным голоском.
– Молодец, Пиоро, все верно! – Мальчик шумно опускается на пуфик. – И что же по-вашему сейчас происходит?
На ноги сама поднимается Лода. Бойкая девочка с россыпью бриллиантовых нитей в молочных волосах. Они ей до странного не идут, но дань традициям соблюдена честно. Простая одежда детей кажется неуместной по сравнению с драгоценными нитями в прическах девочек и обручами, сплетенными сложными узорами из золотой проволоки, на лбах мальчиков. Лода – всезнайка, чем очень гордится. И потому перед тем как начать ответ она старательно вздергивает подбородок.
– Вселенная прислала своего посланника ветра из «Сада Рождений», – поставленный голосок льется, как раскаленный металл, не оставляя возможности для возражений или попыток что-либо изменить, – он принес нам весть о том, что цветы новой жизни готовы распуститься в течение трех дней. А значит стоит готовиться к главному празднику – «Дню Сорванных Масок».
В библиотеке за моей спиной наступает такая тишина, что я невольно пытаюсь припомнить: нет ли там кого из старших учеников, которым в этом году сравнялось семнадцать. Но насколько я знаю, там лишь пятеро детей. И старшему юноше четырнадцать с половиной лет.
– Так и есть, Лода. Ты делаешь успехи. Садись.
Я вижу, что она недовольна. Она хотела рассказать всем о «Дне Сорванных Масок» и стать лучшей ученицей сегодняшнего дня. Но Лоде предстоит учиться держать в узде свою гордыню, так что я переношу свое внимание на Ленву, что с силой сцепила тонкие пальцы в замок.
Она стесняется своего голоса. Со стороны может показаться, что у нее в горле сидит испорченный приемник, из которого то раздается хриплый шепот, то оглушающий ор. Но я знаю, что если не давать Ленве замыкаться в себе, а научить ее управлять своим даром, то когда она вырастет, никто не станет смотреть на ее неказистую внешность. Страстный, манящий, то едва ощущаемый, то заслоняющий собой небо голос ее будет ставить на колени всех, с кем она решит говорить.
– Я? – хрупает Ленва, неуверенно тыча себя пальцем в грудь и нервно поднимаясь на ноги, – а… Хорошо… Я расскажу… Сейчас…
Она краснеет, специально откашливаясь. Пару раз приоткрывает рот, не решаясь начать, но потом вдруг певучие звуки прогоняют по телам всех присутствующих мурашки.
– В начале времен, когда Вселенная только искала это место, чтобы назвать ее любимым домом, встретились Свет и Тьма. Они пришли с разных концов великого пути, что проделали порознь, и, взглянув друг на друга, поняли, что в каждом из них есть часть другого. Ибо не бывает абсолютного света и тьмы, иначе сама суть их теряет смысл. И разглядев друг в друге то, чего не хватало им все их бесконечно долгое существование, обнялись они в радости и замерли в покое. Через некоторое время Вселенная нашла их и, увидев такую гармонию, остановилась в восхищении. А когда Свет и Тьма обратили на нее свои взоры, она попросила разрешения стать их частью. Взамен она обещала им растить и лелеять их детей. И любить их вне зависимости от того, чья именно природа будет жить в них – Тьмы или Света – ибо все равны, приходящие в чертоги Вселенной, получившей дозволение существовать в Гармонии.
Ленва делает судорожный вдох, и мне хочется, чтобы она и дальше рассказывала так, будто дыхание – это нечто лишнее, не дающее ей развернуться в полную силу.
– Вселенная создала для нас «Сад Рождений», где мы появляемся под вечно рассветным небом. В нем трудятся жрицы Священных Цветов, помогающие детям родиться и взрослеть. Она дала нам Бесконечную Библиотеку с Учителями, что помогают нам научиться слышать окружающий мир и принять себя и свои способности. Вселенная выстроила для нас дом – Замок Тысячи Миров, где мы можем жить и выходить в другие миры на работу, если не сможем оказаться полезными тут. Или такова будет наша миссия. Нам дан «Сад Снов», где отдыхают те, чья миссия не может быть завершена пока с них не сорвана Маска.
И наконец, нам дан праздник – День Сорванных Масок, на котором мы можем узреть свое истинное лицо и предназначение. Если глиняная Маска, что надевают в тот день всем тем, кто достиг семнадцати лет, раскалывается на части и осыпается с лица полностью, значит ты волен выбирать свой путь. Ты можешь стать кем угодно. Выбор открыт. В тебе достаточно и Тьмы, и Света, и гармония в тебе не требует перемен.
Если откалывается лишь нижняя часть Маски, то хотя бы на некоторое время тебе предстоит стать Проводником уходящих душ, завершивших свой земной путь. И служить в Пустыне Иллюзий, где эти души слоняются в поиске тех, кто поможет им раствориться в ничто и снова стать частью жизни. Помогая душам уходить, Проводники постепенно меняются сами. И рано или поздно их Маска раскалывается окончательно, даря свободу.
И наконец… Бывает так… Что Маска на тебе остается невредима. И тогда дорога тебе одна: в мир живущих людей или других одушевленных, чтобы с вечно скрытым лицом принимать облик им подобных и очищать их души от того, что может их разрушить. И зваться тебе Жнецом. Так как собирать придется жатву из грехов и дисбаланса. Расколоть Маску Жнеца очень сложно. Должен найтись тот, кто разглядит в нем, что скрыто Маской. Поэтому Жнецы из года в год приходят на праздник, как почетные гости в надежде на освобождение…
– Ага… – голос моего старинного знакомого Жнеца Роксета раскаленной насмешкой вклинивается в напевы Ленвы, заставляя меня вздрогнуть и обернуться ко входу в класс. – Только надо маленькое уточнение сделать. С радостью они это делают только первую тысячу лет. Вторую с отчаяньем. Третью – нервно хихикая… Ну, а дальше… Да, впрочем, вам этого знать необязательно… Всем привет!
Роксет стоит в облике моложавой, но изможденной явно чем-то наркотическим женщины лет сорока. При этом дама эта выглядит так, будто она упала с самолета на мусорную свалку и там же слегка подгорела. Превращенное в лохмотья бордовое платье вымазано чем-то вязко коричневым и воняющим смесью солидола и мазута. Непонятно как держащие тело прямо, ноги, судя по их неправильным формам, сломаны в нескольких местах. Руки состоят в основном из голых изящных косточек. В костяном правом кулачке сжата игрушка йо-йо. Лицо женщины хоть и расцарапано, но сохранило свои благородные красивые черты. А в всклокоченных блондинистых волосах явно торчит какой-то инородный предмет.
– Ой… – он окидывает взглядом моих учеников, которые с интересом разглядывают его экзотический облик, – извини, я думал у тебя сейчас подростки занимаются. Зайду потом…
– Нет-нет, проходи… – призывно машу ему рукой. Дети хоть и притихли, но явно не испуганы. Их любопытство вибрирует в воздухе так, что мне даже смешно становится. – Побудешь наглядным примером того, как именно могут работать Жнецы, и к чему это приводит, если очищаемая душа принадлежит не самому дальновидному человеку. Ты только дай, пожалуйста, пояснение, что это за инсталляция у тебя в этот раз получилась. Уж больно специфический вид…
– Специфический? – жнец, переваливаясь на своих неправильных ногах, довольно легко подходит к моему письменному столу, за которым я принципиально не сижу во время уроков, и приваливается с жутковатым хрустом к нему бедром, – как ты сегодня нежен… Прямо комплимент за комплиментом… Я бы это кошмарище по-другому назвал, но у тебя тут сейчас младшая группа сидит, так что…
Роксет ехидно протягивает мне игрушку йо-йо с заключенной в ней очищенной душой и закатывает глаз к потолку. Левый явно его не слушается.
– Ох, мясо неразумное, – невольно ругаюсь, глядя на результат его стараний. Однако не могу не признать, что видимо все это было сделано не зря, потому как то, что заключено в игрушке, невероятно красиво и явно готово к перерождению, а не к переходу в ничто…. – Ну и как это безобразие называлось изначально?
Он бьет себя по груди косточками пальцев, строя скорбную мину.
– Я все отдам за то, чтобы быть рядом с ним! – Пафосный фальцет со слезами вызывает у моих детей звонкие смешки и хихиканье.
– Серьезно? – недоверчиво разглядываю его независимый вид.
– Ну ты же меня знаешь, я за язык никого не тяну, – жнец криво пожимает плечами. Складывается ощущение, что левое у него, подобно глазу, заедает… – Сказала, что будет отдавать все просто за то, чтобы рядом с другим человеком находиться территориально, вот и пришлось повозиться, чтобы реально забрать абсолютно все.
– Учитель, – со своего пуфика поднимается крошечный мальчик Баргиз, чей покладистый нрав вызывает тепло в моем сердце, – будет ли позволено задать вопрос вашему гостю или прерывать вашу беседу неуместно?
Роксет коротко кивает мне со стеклянной улыбкой на покореженном женском лице. И для меня это плохой знак. Он устал и хочет к себе, но моим ученикам он никогда не откажет.
– Спрашивай, Баргиз, – киваю мальчику, и тот делает шаг к жнецу.
– Скажите, пожалуйста, а человек… или другое одушевленное всегда становится таким после того, как встретит жнеца?
– Нет, – я замечаю, как мой друг поджимает на мгновение губы, – все зависит от того, сколько гнили я найду и заставлю расцвести в душе. Загадываемое желание, которое мы исполняем для человека, лишь вскрывает очаги дисбаланса. Но во многом от человека зависит, как он распорядится полученным. Он может пожелать огромное состояние и власть и употребить все это на благо других или себя, но так, что не даст гнили и шанса на разрастание. И когда придет время платить по моему счету, я лишь аккуратно счищу грязь, стараясь не причинять лишней боли. А другой пожелает лекарство от редкой болезни и отравит им другого человека ради наследства или просто потому, что ненавидит его всем сердцем и душой, но вынужден ухаживать за ним. И вот там такое может вырасти…
– Понимаю… – Баргиз серьезно качает головой, – судя по тому, что мы сейчас в вашем лице видим перед собой, что-то такое выросло и у этой женщины?
– В ней выросла ненависть… Едкая, поглощающая все живое вокруг. Она все свое окружение отравить успела ею за двадцать один год, что я наблюдал за ней. Она так и не получила, что хотела. И пока не самоустранился объект ее желания, я не мог прийти и предъявить счет, принимаясь за очистку. Так что теперь, возможно, работы прибавится и у других жнецов.
– Думаю с этим разберемся уже после праздника, – качаю головой.
Я сильно подозреваю, что в этом году поредевшие за последнее время ряды жнецов пополнятся двумя новыми. Но в тоже время отчаянно этого не хочу.
Я Старший Учитель, которого создала Вселенная, придя сюда. И я видел слишком много несчастных так никогда и не снявших Маску, которые сдались и вернулись к своим родителям. Я помню всех, потому что я учил их всех. А остальные лицо, скрытое под Маской, забывают в течение года. И одна лишь загадка мучает почти каждого, кто живет в Замке Тысячи Миров, ответ на которую я подозреваю, что нашел. Почему среди жнецов больше тех, кого породил Свет, чем детей Тьмы?
