Невинный семейный бизнес. Мелодрама с острыми краями

– Выговор у вас такой… – решил поддержать светскую беседу оценщик и потянулся к закрытой коробочке, сграбастал её. Паучьи пальцы нащупали защёлку. Ещё секунда – и он откроет коробочку. Вовка замер. Благо, у бабушки с реакцией всё было в полном порядке.

– Не выговор, дружок, а речь, – отчеканила она высокомерно, удерживая взглядом всё внимание оценщика. – Такое, знаете ли, бывает в княжеских семьях.

Паучьи пальцы замерли – оценщик уставился на княгиню.

– Всех расстреляли, – не останавливаясь и не тормозя на поворотах, продолжала бабушка. – Я осталась жива, потому что наш садовник Михей унёс меня, годовалую, к себе. И жена его Порфирья сказала, что я – их ребёнок.

Паучьи пальцы все-таки дёрнули защёлку коробочки. Но то была ложная тревога: оценщик слушал рассказ и явно сопереживал, оттого и теребил пальцами защёлку.

Вовка уже сгрёб деньги с полочки и бочком продвигался к двери, не реагируя на грозные взгляды, которые бабушка бросала в его сторону. Вовке было страшно, очень страшно.

Бабушка, с полувзгляда определив, что внук ощутимо наложил в штаны, набирала обороты.

– Большевики не поверили. Михею с женой было тогда уже под пятьдесят, а выглядели они на все шестьдесят пять. Но один из этих посмотрел мне в глазки и сказал… – Бабушка исключительно ярко изобразила выговор мифического большевика: – Нее, слышьте, такую нельзя в расход, глазищи какие!.. Подождём, пока вырастет деваха!..

Оценщик закрыл коробочку, открыл рот и застыл.

– Прощайте, милейший, – резко оборвала свою байку бабушка и уже в дверях торжественно провозгласила: – И помните – вы спасли молодую жизнь.

И, тыча молодую жизнь под рёбра кулачком, она покинула каморку.

Молодая жизнь, оказавшись на улице, припустила было во все лопатки и уже успела повернуть за угол, но тут цепкая бабушкина рука поймала её за ворот.

– Покажи платок!!

Послушный Вовка вынул платок, и бабушка коршуном вцепилась в него.

– Почему молчал?!! Давно у тебя это?!!

Вовка поначалу и не понял, почему она так испугалась: только что они были на грани провала, она и глазом не моргнула, а тут из-за пятен крови вон аж побледнела. А поняв причину, расхохотался.

– Ба, да я щёку прокусил слегка – чтоб натуральнее было!!

Бабушка с размаху ударила его тростью по голове.

– Это тебе за то, что приблизил меня к инфаркту! – Ещё один удар: – А это за то, что скрывал, насколько далеко простирается твоя сообразительность! – Хотела и по третьему разу огреть, но слишком зла была. – Пошли.

Злость бабушки была понятна и, что тут скрывать, приятна Вовке. Он шёл и улыбался, и жалел только об одном – что не увидит он лица оценщика, когда тот своими паучьими пальцами всё же откроет заветную коробочку, в которой, кроме лоскутка убогого бархата, не осталось ничего.

– И всё-таки, ба, – начал Вовка, когда они пришли домой, – сколько на самом деле стоит это кольцо?

– Оно бесценно, – усмехнулась бабушка. Она уже успокоилась и пребывала в стадии законного удовлетворения от проделанной работы, которое в значительной степени подогрел коньячок. – Сына, ты его отработал.

Она снова усмехнулась, но уже по-другому, как-то ласково.

– У тебя девчонка-то есть? Там? Дома?

Вовка в ту же секунду вспомнил Настю, её улыбку, руку на своей щеке, и расцвёл.

– Есть, – твёрдо сказал он.

– Вот ей и подаришь, – довольно кивнула бабушка, а потом прищурилась. – Если она действительно твоя девушка.

Вовка покраснел под бабушкиным перископом, как маков цвет, и насупился.

– Вов, я же не вечная, – вдруг сказала бабушка.

– Ба, ну чё опять ты, а? – дёрнулся Вовка.

– А что, ты не знаешь этого? – бабушка умела быть садисткой. – И быть к этому готовым ты должен. Хоронить меня будешь ты.

– Ба!! – Вовку аж скрутило от этого заявления.

– Не истери, – усмехнулась бабушка. – Больше всё равно некому. Мать что пишет? – спросила она после паузы.

– Да так – обо всём, – Вовка постарался выглядеть безмятежным.

– Ты отвечаешь ей?

– Сам пишу – каждую неделю. Как обещал.

– Точно всё нормально? – пытала бабушка.

– Ба, а чё случиться может? Не понял я тебя!

Бабушка промолчала. Она смотрела в окно, как будто там показывали что-то очень интересное лично ей. А потом сказала очень странную фразу, да так, словно и не с Вовкой говорила, а с кем-то, кого здесь уже нет:

– Женщина – сложный механизм. Винтик выпадет – и кранты. А тут не винтик, тут весь корпус сняли. Так-то.

И бабушка опять повернулась к окну – досматривать нечто дымчатое и расплывчатое.

СЕЙЧАС

Обещанным утром Алексей Давыдович пришёл к Сергею в офис. Сергей даже не стал спрашивать, как тот его нашёл, – его сейчас интересовало другое. Самовлюблённый психопат, не лишённый вкуса, который он мог демонстрировать без оглядки на смету, Сергей ждал похвалы. Точнее, всяческих и многочисленных похвал. Хотя что-то ему подсказывало, что Алексей Давыдович хвалить не станет – ни сейчас, ни потом. И Сергей заранее злился, глядя на гостя, с комфортом расположившегося на новеньком диване у новенького стола.

– «Радужные пузыри»? – усмехнулся Алексей Давыдович. Невозможно было понять, одобряет он такое название или считает его верхом скудоумия.

– Что вас смущает? – вежливо поинтересовался Сергей. Вежливость его, однако, никого не обманула и обмануть не могла.

– Пузыри! – коротко хохотнул Алексей Давыдович. – Вот так сразу и в лоб!

Сергей усмехнулся.

Примерно то же самое сказал и его отец, когда Сергей принёс ему проект. Сергей постарался и расписал свою скуку смертную в красках и цифрах, которые Ростислава Фёдоровича не испугали. Его вообще мало что пугало в этой жизни. Он привык убирать за сыном его игрушки. Но так же, как и Алексей Давыдович, он привык играть со своим ребёнком. И пусть игры эти были иные и игрушки более жёсткой выделки, – ритуал Ростислав Фёдорович соблюдал. Он устроил сыну допрос и получил честный, в пределах запланированной Сергеем лжи, ответ: мол, переспал сына с психоаналитиком, а она возьми да и начни трепать языком о его стонах, позах и посткоитальных слезах. Вот Сергей и обозлился, и не только на неё, а вообще на всех своих друзей-приятелей. И теперь Серёжа с помощью любимого папы хочет устроить грандиозное предприятие – разводилово для всех!

Ростислав Фёдорович согласился и на дорогущий офис, и на огромную парковку, и на штат размером с армию маленького государства. Единственное, что затормозило дело и поставило всё предприятие под угрозу срыва, так это вопрос о раскрутке новой фирмы. Именно на этом Ростислав Фёдорович решил поймать сына. Однако Сергей, наученный Алексеем Давыдовичем, лихо отбился, сказав, что раскруткой заниматься не нужно, потому как потенциальные клиенты – это всё те же дети богатых родителей, которым так же, как и Сергею, и скучно, и грустно, и некому руку подать.

Ростислав Фёдорович оплатил всё.

Алексей Давыдович был доволен. Виду он, конечно, не подал. С Сергеем нужно было держать ухо востро, потому что маниакальный психоз, приобретённая жестокость и врождённое недоверие ко всем прямоходящим у Сергея были помножены на два.

Сергей сразу понял, что дело не в нём, а в его отце. А поскольку отцу подложить свинью – чистое удовольствие для ребёнка, Сергей и не стал отказываться от затеи Алексея Давыдовича, чётко уяснив одно: убить надо столько зайцев, сколько встретится на его блистательном пути. Но Сергей не мог не восхищаться прозорливостью Алексея Давыдовича, который как в воду глядел, когда предложил Сергею позволить отцу самому догадаться, в чём, собственно, дело.

– И как только он поймёт, что опасности нет, – то есть что твои планы, замыслы и задумки по поводу мелких пакостей для него прозрачны, – он сразу станет мягким и влажным. И конечно, предложит свою помощь, – убеждал Алексей Давыдович.

Именно так и случилось.

Сергей убедительно уронил слезу на стол отца, рассказывая про психоаналитика, которая на самом деле волчица позорная и сука та ещё, но к которой весь бомонд ходит, а бомонд он, Серёжа, ненавидит, а теперь она болтает, и бомонд, который он, Серёжа, ненавидит, тоже болтает. Короче, надо всем отрубить головы. И точка.

Папа подумал и сказал:

– Сущий ребёнок.

– Трудный ребёнок! – трогательно улыбаясь, поправил Сергей, глядя, как папа подписывает чек.

Он бы и рассказал всё это до мельчайших подробностей Алексею Давыдовичу, но тот явно скучал.

Сергей в который раз за последние несколько дней спросил себя: а что он, собственно, делает в компании этого странного человека, который чем-то неуловимым, но ощутимым напоминает его отца, точнее, того, кем его отец мог бы быть и был в лучших Серёжиных кошмарах?

Алексей Давыдович извергом не был. Он понял, чего не хватает этому ребёнку.

– Молодец. Оперативно сработал. Ничего лишнего.

Этим Алексей Давыдович и решил ограничиться. Он встал и пошёл к выходу.

Сергей, просиявший на миг ярко и по-детски радостно, вдруг почувствовал обиду: он осознал, что всё же ждал восторгов и комплиментов!

– И всё? – с вызовом спросил он у спины Алексея Давыдовича.

– Медальку потом дам. В холле ковёр постели. Это подкупает, – ответила спина, двигаясь на выход. – Чего стоишь, как дурак? За мной!

Сергей коротко и зло засмеялся: а чего он, в самом деле, как дурак?

– Парковку посмотреть не желаете? – угодливо-подобострастно спросил Сергей уже на ходу. Он просто изнывал от желания вывести этого человека из себя.

– Желаем, – донеслось до него уже из холла.

Парковка была хоть куда. Алексей Давыдович и не скрывал удовольствия.

– Сюда ещё машины поставь.

– Чьи? – не понял Сергей.

– Свои!! – почему-то рассердился Алексей Давыдович, но тут же взял себя в руки. – Серёжа! Ну как можно быть таким тормозом?! Здесь же главное даже не костюмчик и не то, как он сидит! Главное – показать тем дурням, которые к тебе приедут, что они не единственные!

Алексей Давыдович вздохнул. В конце концов, парень-то в чём виноват?

– Серёжа, их это будет очень мотивировать, – он заставил себя говорить спокойно и мягко. – Значит, всё исправишь. И значит… – он улыбнулся, как еще не пьяный Дед Мороз, запустивший руку в мешок с подарками. – И это значит, что мы скоро-прескоро пойдём ловить!

– Мы? – Сергей был неприятно удивлён. – Я думал, я сам.

– Он думал! – усмехнулся Алексей Давыдович, и Дед Мороз пропал. – Скажите-ка, думал! А что ещё такого интересного ты умеешь делать?

С вежливым любопытством, участливо и терпеливо он смотрел на Сергея, который набухал злобой, но молчал. Так и не дождавшись взрыва, Алексей Давыдович продолжил:

– Короче, работать будем в команде. Я тебе сказал – схема обкатана. Изъянов не обнаружено. Так что постарайся не стать первым.

Алексей Давыдович в последний раз окинул хозяйским глазом пространство.

– Поехали, – распорядился он. – Мне через двадцать минут нужно быть в центре.

Он сел в машину Сергея первым. На заднее сиденье сел. Сергей постоял секунду и нерешительно качнулся, но всё же сел за руль. Алексей Давыдович уже приложил к уху мобильный телефон и тут же похлопал Сергея по плечу сложенными перчатками.

– И не кури в машине. Не люблю.

Сергей собрался красиво и матерно ответить, но Алексей Давыдович сделал большие глаза и поднял указательный палец вверх – типа, молчи!

– Вечер добрый, друг мой! – сказал мягко Алексей Давыдович в трубку. – Как вы? Как ваша супруга? Да? Вот как! Ну что, планы наши не изменились?

Сергей слепым движением повернул ключ и вдруг улыбнулся. Впервые за много-много лет он почувствовал себя хорошо, просто потому, что кто-то не испугался, не прогнулся, а наоборот, нагнул его и держит в страхе. Это было ново, оттого и восхитительно. Сергей отлично знал, что чувство это долго не продержится. Поэтому решил насладиться им досыта, пока мог.

КОГДА-ТО ДАВНО

Дядь Юрка мало что помнил из своей прошлой жизни. Может, потому что хорошего было мало, а плохое вспоминать не хотелось. А может, потому что бескрайнее море, которое каждый день было дядь Юрке по колено, не оставляло никаких воспоминаний. Но один день он запомнил. Так чётко и пугающе ясно, что никакие «чекушки» и «полкило» не спасали, когда наваливалась тоска.

Это был чёрный день. Светило яркое весеннее солнце. Деревья уже перешёптывались за окном, обещая фрукты к сроку. В открытые настежь окна и двери влетал и вылетал ветерок. В квартире Вовки, в гостиной, был накрыт длинный стол, который на самом деле был не один. Три стола, обеденный, кухонный и ещё один, который притащил, отдуваясь, дядь Юрка со своей кухни, стояли торец к торцу в гостиной и в коридоре. Накрыто было щедро: куриная лапша, рыбные котлеты, водка и компот. Во главе стола, там, где обычно сидел Вовкин папа, сидела Вовкина мама. И была она похожа на гипсовую статую в чёрном платке. Очень красивую статую.

Дядь Юрка, который в этот день умылся, побрился, расчесался, а потом влез в самостоятельно поглаженный костюм, который годами висел в шкафу, смотрел на Вовкину маму и всё никак не мог понять – а как же так? как же так, Алевтина?

Перед ним стояла полная рюмка водки. Он посмотрел на неё, как на верную подругу, откашлялся и встал.

– Я сказать хочу. Тебе, Алевтина, сказать хочу.

Алевтина перевела на него невидящий взгляд.

– Ты, Алевтина, должна понять одно – нет твоей вины в этом. Сердце – это такой орган, понимаешь, ему и не прикажешь, его и не починишь. Ты, Алевтина, посмотри на меня.

Дядь Юрка опустил голову, и сразу стало ясно: стыдно ему за себя, по-настоящему стыдно. И не по пьяни говорит человек, а от чистого сердца.

– Ты знаешь меня, ну, какой я… А вот сердце, сука, работает. А почему? Да кто ж знает-то? – дядь Юрка мотнул головой в небо. – Только Он и знает всё. Значит, так тому и быть, Алевтина. Мы здесь остались. Нам ещё, наверное, что-то отмерено. Сын у тебя. Квартира. Работа есть. Что делать, Алевтина? – дядь Юрка смог сдержать первый натиск слёз. – Я твоего мужа уважал.

Со вторым натиском он не справился, поэтому махом опрокинул в себя водку и сел, и спрятал лицо в ладони.

Алевтина совсем не слышала, что сказал дядь Юрка.

За её спиной стояла Настя. В свои шестнадцать лет она была просто и без затей красива. Юность, свежесть и яркий румянец – всё это было улыбкой весны, за которой, если присмотреться, можно было угадать зрелость, твёрдо обещавшую быть не менее прекрасной.

– Тётя Аля, я второе уже принесу? – тихо спросила Настя.

– Там посуда… – встрепенулась Алевтина и хотела подняться.

Настя удержала её, обеими руками сжала плечи, потом ещё раз – словно пытаясь собрать воедино, укрепить то, что осталось от Вовкиной мамы.

– Мы уже разобрались. Сидите-сидите! Вам здесь надо побыть.

Настя собрала грязную посуду со стола и понесла её на кухню, где Мишка мыл посуду. Выглядел он смешно и глупо. Он навертел вокруг тонкой талии яркий цветастый передник. Мощные для подростка руки были в пене, но работали ловко и быстро.

– Этот твой там речь толкнул. Его прошибло, Миш, – негромко сказала Настя, поставив стопку грязной посуды у раковины.

– Ты бы пошла – бутылку от него подальше переставила, – так же негромко ответил Мишка.

– Да все же не переставишь, Миш!

Вовка стоял у открытого окна и курил, зажав в кулаке сигарету.

Алевтина вошла так тихо, что Вовка не услышал и не успел выбросить сигарету в окно. Алевтина прижалась к Вовкиному боку, и он, неловко развернувшись, обнял её за плечо одной рукой и беспомощно посмотрел на Настю. Она сразу поняла – подошла и, незаметным движением забрав у него сигарету, бросила её в окно.

– Вова, папа на лестнице курил. Не надо в доме. Ладно? – ласково попросила Алевтина, всё так же прижимаясь к Вовке.

У Вовки комок в горле, дремавший последние сутки и ждавший своего часа, вдруг пошёл вверх – в глаза, в рот, в уши, всё лицо перекосилось. Он задрал голову, опустил, наткнулся бегающими глазами на Мишку. А Мишка сам с красными глазами стоит и держит его взглядом – нельзя! нельзя! не при ней!

И опять вмешалась Настя: подошла к Алевтине, ласково взяла её за плечи и в зал увела.

Мишка в один шаг оказался около Вовки и крепко, до боли в суставах, сжал его, как обручем, – ну точь-в-точь так же, как Настя держала за плечи Алевтину! – стараясь, пытаясь собрать друга в кучу.

Ветерок всё играл и играл до самого вечера в квартире, которая сегодня была похожа на проходной двор, и во дворе, который превратился в квартиру – соседи сидели там и здесь, и всё говорили и говорили или молчали и молчали. И каждый думал о том, что вот было и теперь нет. И каждый думал о том, что и в его семье такое случится – как ни крути, рано или поздно, а всё равно случится. И каждый думал, что это ничего, ничего, ведь люди есть рядом, друзья есть рядом. Дядь Юрка уже пел из своего окна любимую песню «…ох, и сволота-то же какая, Миша́нька, сволота… рожа ты…». И дальше – тонкое завывание «йииииии!!».

А Вовка и Мишка сидели особнячком на лавочке в конце двора, ближе к гаражам, и курили, уже ни от кого не прячась. Оба были трезвые и такие опустошённые, что в них посёлки можно было строить и людей заселять.

– Меня мать к бабке отправляет, – сказал Вовка.

– В Ленинград?

Вовка кивнул.

– Бабка, говорит, тебя человеком сделает. Я, говорит, не смогу.

– Ты бы подождал. Полгода хотя бы, – попросил Мишка.

– Да сказал я ей!! – с досадой воскликнул Вовка. – Говорю – на следующий год поступать буду, не убежит этот техникум дурацкий!! Нет! Она вообще придумала, что я в институт поступать буду. Говорит, бабушка тебя поднатаскает – будешь инженером. – Вовка сглотнул и через силу закончил: – Как папа.

– Ну, может и к лучшему, – сказал, помолчав немного, Мишка. – Ты не волнуйся. Мы с Настей присмотрим за тёть Алей. Вовка, точно говорю тебе! Нас же двое.

– Да. Да, – с тоской, ужасной и тягучей тоской протянул Вовка. – Вас двое.

Из окна Мишкиной квартиры вылетела бутылка и с оглушительным звоном брызнула мелкими осколками во все стороны. Мишка вздохнул и встал.

– Вов, пойду, – уложить его надо. А то до утра буянить будет.

– Таблетки-то есть? – спросил Вовка.

– Да, – Мишка похлопал себя по карману. – Хорошо, тётка в аптеке с пониманием попалась. Без рецепта дала. Ещё и научила, как схитрить, чтоб выпил и уснул.

– У самой, наверное, муж алкаш, – улыбнулся Вовка.

Мишка тоже улыбнулся, совсем по-детски, и ушёл.

Вовка долго сидел на скамейке, – идти ему было некуда. Дома была мама, смотреть на которую он не мог. Мишка укладывал чудовище и, наверное, слушал его колыбельную. Вовка даже усмехнулся – вот ведь ирония! Он встал, походил немного вдоль скамейки и вдруг круто развернулся и пошёл. Быстро и решительно до самого дома Насти, до самого её окна, что выходило на огород. Он встал на цыпочки и заглянул в окно.

Настя сидела на кровати с ногами и читала книгу. Точнее, книга раскрытой птицей лежала на её коленях, а Настин взгляд был где-то совсем в другом месте. Она накручивала на палец прядь волос и не замечала слёз, которые тихо, мелко сбегали по её щекам.

Вовка всхлипнул и тихо постучал в стекло.

Настя вскочила так, словно ждала и знала, что стук раздастся. Она открыла окно и, не глядя, прильнула прямо к этим губам.

– Миша, Мишенька! Я думала, ты свалился уже – после всего этого.

Вовка молча и жадно целовал её, понимая, что у него есть, может быть, ещё какая-то жалкая доля секунды. Настя отпрянула, прижала ладонь к губам.

– Вовка?!

– Прости.

Вовка отступил в темноту.

Настя мотнула головой, стряхивая с себя наваждение, ошибку, поцелуй. Вовка чувствовал себя и того хуже.

– Я уезжаю, – брякнул он.

– Куда?

– В Ленинград. К бабушке. Поступать буду.

Настя уже пришла в себя. Она улыбнулась и прихлопнула ладонями по подоконнику.

– А Мишка тоже уже решил. Пойдёт в школу милиции, – она доверительно нагнулась к Вовке. – Знаешь, я думаю, это из-за дядь Юрки. Он, знаешь, прямо помешан на том, что порядок есть и он для всех один.

– А ты будешь писать мне? – он явно не слушал Настю.

– Конечно, буду!! – воскликнула Настя. – И за маму не волнуйся. Мы с Мишкой её не оставим. Нас же двое.

– Да. Вас двое, – как во сне кивал Вовка. – Да-да.

Вовка поднял на неё глаза, и Настя моментально раскисла, увидев его глаза. Она протянула руку и погладила его по щеке, осторожно и нежно, как будто Вовка вдруг стал стеклянным.

– Вова, Вовка…

И Вовка, как безумный, рванул, прижался к её ладони щекой, вытянул обе руки и схватил Настю, притянул к себе. И опять, как когда-то давно, не стало друга Мишки, была только она, вот эта девушка Настя и её нежные руки.

Настя испуганно вырвала руку.

– Вов!..

И столько ужаса было в её голосе, что Вовка очнулся. В его глазах плескался страх, тот давний и жгучий страх: что?! что он опять натворил?! опять всё испортил?!! предал? уничтожил?!

Настя стояла в освещённом проёме окна, прямая, как свеча.

– Дурак ты, что ли… – без вопроса в голосе обронила она.

И тут Вовка решил:

– Я приеду. Я приеду и женюсь на тебе, Настя!

И не дав ей времени, чтобы ответить, ломанулся, как лось, через кусты прочь.

СЕЙЧАС

Алексей Давыдович любил прогуляться по городу. Неважно по какому. Он считал, что пешая прогулка укрепляет сердечную мышцу. А ещё он считал, что именно так можно понять город: вроде бы и все люди одинаковые – как блохи: все чёрненькие и все прыгают, а вот пройдёшься по центральной улице – и понимаешь, что есть разница. Вот же она, очевидная, в глаза бьющая разница! Да, все хотят жить, и жить непременно хорошо, но при этом есть в каждом городе что-то своё, настрой этакий. Каждый город по-своему понимает это самое хорошо. И стремится к нему по-своему.

Размышления Алексея Давыдовича о природе вещей, людей и гадящих прямо на тротуар собак были прерваны жутким воем.

– Лююдии! Опомнитесь!! Угомонитесь! Людиии!!!

Алексей Давыдович остановился и улыбнулся так, словно именно этого воя он и ждал. А потом направился на голос, который продолжал уговаривать людей опомниться и угомониться. Дойдя до источника шума, Алексей Давыдович улыбнулся ещё шире.

Да и кто бы не улыбнулся?

Завывающий мужчина был крепким и высоким, и совсем ещё не старым. Одет он был в замечательный и яркий, правда, очень грязный комбинезон работника службы уборки города, под которым, видимо для тепла, красовалась вязаная женская кофточка малинового цвета. Блестящая каска пожарного на голове наводила на мысль о краже: ведь ни один пожарный просто так не отдаст свою каску. Руки человек украсил браслетиками из гаечек, а шею – бусиками из винтиков. Но самым примечательным и, определённо, полезным в плане информации был плакат, висящий на его груди. Надпись на плакате гласила: «Конец света не за горами!! Это – скоро!!».

Человек внезапно затих и закачался, всё так же стоя у стены.

– Уснул? – негромко поинтересовался Алексей Давыдович.

Человек встрепенулся и тут же заорал:

– Угомонитесь! Лююююдииии!!!!

– Тебя как зовут? – Алексей Давыдович даже не вздрогнул.

Человек словно только что услышал голос рядом с собой. Все остальные, мимо идущие и гомонящие, были явно не в счёт.

– Вирсавий! – торжественно объявил он.

– О как! – Алексей Давыдович усмехнулся. – И что, как работа, Вирсавий? На хлеб хватает?

Вирсавий не понял сарказма. Он, скорее, растерялся перед этим спокойным человеком.

– Угомонитесь, люююддииии… – уже не так уверенно и совсем негромко призвал он.

– Слышал, слышал, – кивнул Алексей Давыдович. – А что, конец света и в самом деле близок?

Вирсавий шагнул к нему.

– Ближе, чем ты думаешь, человек, – жарко зашептал он. – Угомониться надо. Угомониться.

Вирсавий вынул из глубокого кармана своего комбинезона смятый листок бумаги, сел на землю, скрестив ноги, разложил лист на асфальте и принялся старательно его разглаживать.

– Вот. Смотри и увидь, – велел он.

Алексей Давыдович присел.

– И что это?

– Карта. Карта грядущего мира.

– Из Интернета скачал?

– Ветром принесло – вещим ветром, – благоговейно прошептал Вирсавий.

Алексей Давыдович опытным взглядом ещё раз провёл быстрый техосмотр товарища и сделал вывод: определённо больнушка. Однако на карту посмотрел, внимательно и задумчиво.

Вирсавий принял это за хороший знак. Он похлопал по асфальту ладонью около себя.

– Садись, садись, человек угомонившийся, – радушно предложил он. – Спасён будешь.

Алексей Давыдович явно что-то взвешивал: какая-то мысль прошла внутри него голубой волной. Затем он улыбнулся, быстро взял карту, выпрямился и пошёл прочь. Расчёт оказался верен: Вирсавий, схватившись за сердце, побежал за ним.

– Откровение! Откровение верни, человек не угомонившийся! – побелевшими губами шептал Вирсавий.

– Иди за мной, мессия! – бросил ему через плечо Алексей Давыдович.

Алексею Давыдовичу были не чужды сомнения относительно полезности всего сущего. Он воспринимал каждого живущего примерно так: живёт, значит надо, сомневается, значит, будет толк. И никак не мог привить это восприятие сыну, который сейчас, в ожидании отца, намывал полы и вёл содержательную беседу с Болдиным, молчание которого в данной ситуации было скорее плюсом, чем минусом.

– Таланты, Болдин, это тлен. А вот навыки – это то, что не даст тебе сойти с ума. Например, когда ты под домашним арестом. Или, например, когда папа тебе работу не доверяет.

Звонок в дверь прервал Андрея, и это было к лучшему, потому как Андрей чувствовал – его злость на отца иссякает, а сарказм без подпитки испаряется.

Вместо отца в дом вошёл Вирсавий, и Андрей врос в пол. И Болдин тоже.

– Болдин, скажи, что мне это чудится.

Алексей Давыдович, вошедший следом, проигнорировал такое приветствие, подтолкнул Вирсавия вперёд.

– Проходи.

Он повёл Вирсавия за собой по коридору и, открыв перед ним одну из дверей, радушно сказал:

– Вот! Здесь теперь ты будешь жить и работать.

Андрей печально посмотрел на следы, которые оставили на свежевымытом полу папа и гость.

– Папочка! У нас что, и в самом деле здесь будет жить больнушка?

Алексей Давыдович широко улыбнулся:

– Смотри-ка, сам догадался!

Андрей вдруг обиделся. Подбоченившись, он обратился к Болдину:

– Вот, мой друг, узри и услышь, какова благодарность людская!

Он застыл в оскорбленной позе, но, видя, что отец не понял, по какому поводу столько экспрессии, снизошел до подсказки, чуть кивнув на закрытую дверь его комнаты. Алексей Давыдович отворил дверь. Андрей следовал за отцом в предвкушении похвал и реверансов. И была на то причина. Если совсем уж точно, целый ряд дорогостоящих причин.

Да, Андрей расстарался: и огромный телевизор на стене, и рабочий стол с компьютером, принтером, факсом и чем-то ещё, с виду малопонятным, но, видимо, очень нужным папе. И самое главное – огромная кадка у окна с кустом чайной розы.

Алексей Давыдович всхлипнул.

Из-за его плеча немедленно вынырнула рука Андрея с чёрным шёлковым носовым платком. Алексей Давыдович не глядя взял платок и промокнул глаза.

– И не надоест же тебе ломать эту комедию! – насмешливо и ласково сказал Андрей.

– Не-а, – Алексей Давыдович неаристократично шмыгнул носом и добавил сварливым тоном: – Я же хотел белые розы!

– Ты уж прости. Моя вина, – приторно-нежно заворковал Андрей. – Я был занят тем, что вешал телевизор на стену на высоте ровно сто сорок пять сантиметров от пола – как папа любит, – и не уследил. Привезли розовый куст. Поставили и ушли. Поменять? – Он с готовностью вынул мобильный телефон.

Алексей Давыдович загрёб голову сына в охапку.

– Ты в кого такой кусачий?

– Люююдиии… – раздался вкрадчивый голос Вирсавия.

Он стоял на пороге комнаты и смотрел на папу с сыном.

– Угомонитесь? – скорее утвердительно сказал он и, улыбнувшись, добавил: – Мне бы в душ, что ли…

– Следуй за мной, божий человек! Выдам тебе полотенце и одежду, – Андрей уже понял, что папа всё решил, а бунт на корабле неприемлем.

Вирсавий проникновенно посмотрел на Алексея Давыдовича:

– Человек, вместе спасёмся! И подкидыша твоего не забудем, человек!

Алексей Давыдович, оставшись один, прошёл к столу и, положив листок Вирсавия у компьютера, принялся бодро кликать мышкой, глядя в монитор. Но что-то его явно не устроило.

– Андрей! – недовольно позвал он.

В дверях показался мокрый Андрей.

– Это ещё что? – окинул его взглядом Алексей Давыдович.

– Мэсседж был – в купели меня омыть, – явно процитировал Вирсавия Андрей.

– Ну, надо так надо, – пожал плечами отец. – Садись. Работать будешь. Я здесь не вижу ни хрена!

– Пап, ну самый большой монитор поставил тебе!

– Большой?! – возмутился отец и ткнул пальцем в стену: – Вот!! Вот – большой!!

Андрей только вздохнул. Он нашёл в коробках в углу комнаты шнур, подошёл к рабочему столу и, напрягшись всем телом, сдвинул громадину к стене, прямо под телевизор. Затем быстро подключил телевизор к компьютеру. Папа в это время ворковал с розовым кустом.

– Па!

– Чего тебе?

– Нет, это не мне, это тебе!!

Папа развернулся и улыбнулся: в полстены висело изображение рабочего стола.

– Мавр может уходить? – ядовито поинтересовался мавр.

– Нет. Найди-ка мне этого своего Скаллиона.

Андрей вздохнул и покорно сел за компьютер. Через пару секунд на стене появилось изображение карты мира, пережившего конец света. Зрелище было внушительное, и много мыслей приходило на ум перед этой картой. Первая из них была о бренности человечества. Вторая – о его глупости.

– Я так понял, вот здесь – абзац всем настанет, – показал Андрей на бедную Северную Америку. – А вот здесь, – он кивнул на Европу, – абзац будет частичный.

– А вот здесь нужно покупать землю, – Алексей Давыдович указал на Сибирь. – А кто у нас в Сибири?

– Радик, – Андрей уже набирал номер. – Па, а ты ему в последний раз когда платил? До или после нашей эры?

– Я этого барана на золотую бочку посадил, – раздражённо ответил Алексей Давыдович. – А он жопу греет в кабинете. Другой бы на его месте уже пол-Сибири японцам продал и уехал со спокойной совестью на Кипр!

– Не всем дано, – развёл руки Андрей.

– Вот именно – не всем!! А денег много хотят почему-то все! Звони!

Радик действительно был патологически ленив, что для мошенника является не то чтобы непростительной роскошью – это вообще противоречит самой сути ремесла. Мошенника ведь, как волка, ноги кормят, иногда руки, но по большей части мозги и язык. Радик же, обосновавшись в старом здании Дворца культуры в милом, занюханном сибирском городке с тремя сотнями жителями, окончательно утратил связь с реальностью. Точнее, с тем, что в этой реальности его раньше так привлекало. Деньги стали неким малоиспользуемым приложением, потому что здесь у Радика было всё и не было одного – долгов у него здесь не было. Тем не менее, Радик даже во сне помнил, кому он обязан такой славной жизнью. Поэтому он исправно сидел в риэлторской конторе, основанной Алексеем Давыдовичем, и дожидался часа Х, когда он понадобится хозяину. Он даже обзавёлся помощником, которого звали «эй, парень».