– Ну вот, здрасьте. Приехали. Я виновата. Ой, горе… – Марина обняла и поцеловала всхлипывающую Мусю. – Как же я тебя не люблю, что ты! Я же о тебе беспокоюсь! Ну? Кто моя любимая маленькая девочка? Обидели маленькую де-евочку. Отняли конфе-етку… А сладенького хо-очется…

Муся не выдержала и рассмеялась:

– Мам, ладно тебе. Я поняла. Я постараюсь.

– Вот и постарайся. Муся, я же все понимаю: я сама женщина… темпераментная. И папа у нас – огонь. Так что ты уж просто гремучая смесь получилась. Научись себя контролировать, я серьезно говорю. Ты ведь как привыкла: что захотела – тут же и получила. А всему свое время и место. Не торопись, у тебя вся жизнь впереди. Тебе шестнадцать лет.

– С половиной!

– Ну конечно, это все решает. Муся, если ты не хочешь, чтобы я глаз с тебя не спускала, тогда веди себя прилично. Как я могу тебе доверять, а? Да ты с твоим везеньем тут же забеременеешь – от одних поцелуев.

– Так не бывает!

– Не бывает. Все-то она знает… Скажи спасибо, отца нет, а то бы я под горячую руку ему нажаловалась. Вот он бы порадовался, что его ненаглядная дочка в сене обжимается. Пожалуй, и выпорол бы.

– Не говори папе, пожалуйста, не говори! Мамочка! Пожалуйста! Я больше не буду, честное слово! Только папе не говори!

– Да будешь, будешь! Разве тебя что удержит? Только я прошу – береги себя. Применяй лучше… разные способы. Головой-то думай! Или что? У тебя теперь не голова, а другое место думает?

– Ну мам! Ты вообще! Такие вещи говоришь, ужас просто!

Марина так и не рассказала Лёшке, но с Юлей поговорила сразу после сеновала – та только ахнула:

– Ты подумай! Сеновал – просто классика. А ты им всю романтику поломала.

– Юль, я тебя умоляю, какая романтика. Это твой мальчик романтичный, а моя засранка только что из кожи не выпрыгивает, как у нее горит. Я боюсь, как бы нам с тобой скоропостижно бабушками не стать.

– Ладно, я поговорю с Митей. Только ему против твоей красотки долго не продержаться.

– Да я понимаю, что мы их не удержим. Если связать только. Так пусть бы предохранялись, что ли. Митя-то хоть знает, что и как? Может, Анатолий с ним поговорил бы? А то Лёшка не сможет, он стесняется.

– Ну да, Анатолий поговорит, как же. Он такого ему нарасскажет! Я сама, ничего. Я могу. Потом, ты знаешь, я подозреваю, что они больше нас с тобой знают. Как твоя-то: разные способы!

– И не говори. Я в ее возрасте вообще ни о каком способе представления не имела.

Марина думала, что Митя будет теперь обходить ее за версту, но на следующее утро он сам к ней подошел – Марина в тенечке чистила картошку к обеду.

Он взял второй нож, сел рядом и стал аккуратно срезать кожуру. Молодец, умеет, подумала Марина.

– Тетя Марина, я хотел попросить у вас прощения… за вчерашнее.

– Мама с тобой поговорила?

– Мама? Да, но я и сам хотел, еще вчера. Это я во всем виноват. Да еще сбежал, как последний трус.

– Ты не сбежал, это я тебя выставила. И не рассказывай мне, что ты виноват, – все равно не поверю.

– Нет, правда! Это я ее к сеновалу привел. Так просто: посидеть, поговорить. Вы же знаете, я к Мусе очень серьезно отношусь. А оно как-то… само… получилось.

– Милый мой, оно всегда только так и получается. Само собой. А потом расхлебывать. Ты помнишь, что Мусе только шестнадцать?

– Да помню. Я понимаю, что нам еще рано…

– Физически-то ей, может, и все восемнадцать, но душа – недоросла. Двенадцать, не больше. А ты взрослый. Не иди ты у нее на поводу, я тебя умоляю. Подождите хоть до ее настоящих восемнадцати. Ты же знаешь, что я могла бы насильно вас развести, но мне не хочется этого делать: вы не марионетки, да и смешно вас от жизни прятать под крылом. А чем больше запрещать вам, тем больше будет хотеться. Поэтому я ничего не говорю, думайте сами. Как будет, так будет. Я все приму, и Юля тоже. Алексей, конечно… ему будет трудней.

– Я постараюсь…

– Митя, я понимаю, как тебе трудно. Я тебя очень люблю, и всегда была на твоей стороне, ты знаешь. Да любая мать будет счастлива, что ее дочь любит такой мужчина, как ты.

Митя страшно покраснел и смутился, но Марина видела – ему приятно. Он очень возмужал за последнее время, накачал мускулы и еще вырос, почти догнав Анатолия. Не такой красивый, как Ванька, Митя выглядел очень мужественно и привлекательно, так что Марина понимала, почему дочку так разобрало.

– Я ведь из-за тебя тоже беспокоюсь, понимаешь?

Марина протянула руку и погладила Митю по голове, потом положила ладонь ему на лоб и слегка «причесала» его.

– Ну, иди! Все уже, картошка кончилась, спасибо! Ты мне хорошо помог.

– Это вы мне помогли. Спасибо, что говорили со мной… как со взрослым.

– Ты взрослый и есть.

Мите еще попало и от матери, которая разговаривала с ним гораздо жестче, чем Марина.

– Мам, да я все понял.

– Надеюсь. А если не уверен, лучше уезжай в Москву. Я смотрю, вам тут заняться нечем, слоняетесь без толку, один секс в голове. Помог бы дяде Толе или Алексею. Или Семенычу. Работы в деревне полно. Поливать вон надо! А Мусю с Ритой тоже надо к делу подключить, а то ходят, телесами сверкают, дурью маются.

И Юля железной рукой направила обеих девчонок на кухню и заставила приодеться, как они ни ныли, что жа-арко. Митя тоже сделал соответствующие выводы: старался поменьше уединяться с Мусей, и они снова приняли в компанию Ваньку, который в последнее время слонялся одинокий и потерянный. Через день после сеновала приехал Лёшка – с его помощью мальчишки затеялись строить домик на дереве, так что занятие нашлось. А Муся при отце вела себя уж так примерно, что Марина только головой качала, и, чтобы дочь не расслаблялась, время от времени напоминала ей, с серьезным видом вставляя в какой-нибудь невинный разговор о варенье или о погоде фразу: «А вот есть разные способы!» Муся краснела и бросала на мать яростные взоры, испуганно оглядываясь на отца.

А потом произошло такое событие, которое затмило собой все волнения и переживания, связанные с разгоревшимся между Мусей и Митей пожаром. Ни Марина, ни Алексей, сидевшие на крыльце в этот невыносимо жаркий августовский полдень, не могли даже подозревать, что готовит им будущее, вестником которого был большой черный джип Анатолия, показавшийся наконец из лесу.

– Да Толя не один, – сказала с удивлением Марина.

– Кто с ним?

– Это Аркаша.

– Аркаша? Что это его принесло?

Никто из них не видел Аркашу с тех самых пор, как Марина выставила его из Юлиного дома и из Юлиной жизни. Машины подъехали, затормозили. Выскочила из дома Фрося и кинулась Анатолию на шею, постепенно подтянулись и прочие обитатели «колхоза». Митя, увидев отца, резко остановился и ушел к матери на крыльцо, а Илюша, которого невозможно было уложить спать днем, как прочую мелкоту, побежал к машинам: «Папа приехал!» Юля с Митей ушли в дом.

– Фрось, ты давай нам поесть сообрази. И квасу, квасу не забудь. – Анатолий шлепнул ее по заду, туго обтянутому короткими шортами, а увидев, что Марина смеется, подмигнул ей. – Лёш, подойди-ка, поможешь.

Марина с крыльца смотрела, как трое мужчин стоят за машинами и тихо разговаривают о чем-то очень серьезно, и тревога подступила к самому сердцу. Они разговаривали довольно долго, а потом все трое посмотрели на нее. Марина подошла.

– Что, все плохо?

– Да, не слишком хорошо.

– Подожди, я сама посмотрю…

Марина положила руки на плечи Анатолию и «вгляделась»: черный джип мчался на страшной скорости по дороге, окруженной горящим лесом – дым, пламя, падающие деревья…

– Совсем уже близко! – сказала она с ужасом.

– Да, рядом. Ивановское сгорело, все, целиком! Двое погибли, говорят. МЧС не поспевает тушить. Да вы же новости слушаете!

– Что ж делать-то? Уезжать?

– Срочно уезжать! – неожиданно высоким голосом произнес вдруг Аркадий, и все на него посмотрели. – Срочно!

Марина взглянула на Анатолия, на Лешего – они колебались.

– Не знаю, – Лёшка почесал затылок. – Просто не знаю! Ладно, мы уедем, а местные? С собой забирать?

– Местные пусть сами думают. – Аркаша нервничал, но на него никто уже не обращал особого внимания.

– И что? Бросить тут все? – Леший огляделся по сторонам, Марина с Анатолием тоже посмотрели. – Столько труда, столько сил. Терем жалко! Вдруг сгорит красота такая.

– Да все жалко! – согласился Анатолий. – Я вот тоже думаю: может… того? Попробовать устоять, а? Все-таки у нас положение хорошее – до леса далеко, река рядом, пусть мелкая, воды у нас много. В крайнем случае уйдем за реку. Детей вывезти! И женщины уедут. А мы…

Леший молчал, и Марина знала, о чем он думает.

– Если вы останетесь, я тоже. Вы же понимаете – я вам нужна.

Алексей выдохнул:

– А, твою мать! Тогда все уезжаем. Или что? Попробовать?

– Что тут пробовать! – закричал Аркаша. – Надо немедленно всем уезжать!

Марина видела, что его просто трясет от страха. Леший посмотрел на Аркашу, потом – со страданием в лице – на Марину, она не дрогнула.

– Ну, хорошо, остаемся. Только все дети уедут, – сказал он, резко повернулся и ушел в дом.

– Марин? – Анатолий, нахмурив брови, кивнул в сторону уходящего Лёшки.

– Ничего, Толь, все нормально. Ты сам-то что решил?

– Да что я могу решить! Один же я не останусь.

– Ты думаешь, шансы есть у нас?

– Мне кажется, есть. Народу, конечно, маловато! Нас трое, Семеныч… Парням бы хорошо остаться. Но это вам решать. Лес мы, конечно, не спасем, но деревню – можем.

Парни – Ванька с Митей – стояли чуть вдалеке и с тревогой смотрели на взрослых. Марина взглянула на них, как впервые – один выше другого, крепкие, плечистые…

– Марин, да я все понимаю. На месте Лёшки я бы тоже переживал. Я Фроську не оставлю, пусть хоть застрелится. Была б ты моя жена! Но ты не моя.

– Это точно, – подтвердила Марина, и они переглянулись, усмехнувшись.

Все давным-давно было решено между ними, и Анатолий без ума любил свою Фросю, а Марину искренне называл сестрой, да и Марина не променяла бы ни на кого своего Лёшку, но все равно в воздухе между ними всегда что-то витало: неосуществленные намерения, несбывшиеся желания, тайные мечты. Словно где-то в ином, неведомом параллельном мире, где карты легли по-другому, Анатолий и Марина были вместе…

– Но и ты ведь не Фрося. Ты особенная. Так что решайте.

– Но ты сам остался бы?

– Да! Марин, ты только не думай, что я из-за барахла этого. Вложено сюда немало, ну и черт бы с ним! У меня бабла до хрена, запросто можно все заново отстроить. Терем Лёшкин только вряд ли. Понимаешь, это как… как война. Враг наступает – а мы что, бежим? Я ж воевал, ты знаешь. Я только ругаю себя, что не догадался кого-нибудь из Москвы нам в помощь привезти. А местных теперь не найдешь – все сами спасаются. Не думал, если честно, что тут так быстро все завертится. Вот дурак! Да что теперь делать…

– Ладно, идите поешьте. А я с Лешим поговорю.

Леший лежал на диване лицом к стене. Марина легла рядом и обняла его. Они долго молчали: каждый знал мысли другого. Потом Леший вздохнул и повернулся к ней. Глядя в глаза друг другу, они разговаривали без слов. Марина погладила его по щеке, потом взяла и поцеловала несколько раз Лёшкину руку, а он сильно прижал ее к себе, потом отпустил.

– Лёш, если ты скажешь – я уеду.

– Уедешь?

– Да. Ты мой муж, ты решаешь. Если тебе будет легче, я уеду.

– А тебе?

– Ты знаешь.

– Марин, ты же понимаешь… Эта деревня… Я тут счастлив. А дом – это ж не просто бревна! Он… сердце деревни!

– Лёшечка, я все понимаю. Если дом пропадет, ты всю жизнь потом будешь казниться!

– А если с тобой что случится, я вообще жить не смогу.

– Лёша, а если с тобой? Без меня? И я буду знать, что могла бы спасти! А меня рядом не было!

– Хорошо, хорошо. Ладно. Только я тебя умоляю – береги себя.

– Перестань, Лёша, перестань. Со мной ничего не случится.

– Что ж, придется и это пережить. Марин, а ты не видишь? Что там, впереди?

– Не вижу. Будущего пока нет – мы же ничего не решили.

– Я решил.

– Спасибо. Но знаешь, Лёш, это еще не самое страшное. Старшие дети… Они тоже… захотят остаться. Ваня, Митя.

– Нет. За Митю Юля отвечает, а Ванька… Нет.

– Это будет трудно. Подумай сам: Ваньке четырнадцать, он здоровый парень. Ты вспомни себя. Разве ты в его возрасте не рвался бы в бой, а? Ты думаешь, я сама за Ваньку не боюсь? Еще как! Но лишние руки не помешают, а то сколько нас – трое! И Семеныч, если не струсит. Да и вы с Толей не мальчики – ему вон шестьдесят уже, тебе полтинник.

– А, провались оно все! Но чтоб ты с Ваньки глаз не спускала!

– Лёш, муха не сядет!

– Муха! Господи! Смерти вы моей хотите! Нет, уезжаем все. К черту!

Но Марина видела, что он действительно решился.

– А Муська – чтобы уехала! И без разговоров.

Муся! Боже! Марина про нее и не подумала, а ведь девчонка тоже захочет остаться. Будут разговоры, да еще какие, «видела» Марина, но промолчала. Может, еще обойдется? Раздался звучный удар гонга – всех созывали на собрание. Марина с Лёшкой было пошли, но в дверях Марина его задержала и всерьез поцеловала – для бодрости духа.

– Иди, поцелуйщица. Веревки из меня вьешь…

Марина знала, что, приняв решение, он больше не будет думать об этом, а просто начнет действовать: надо это пережить – переживем. Лёшка действительно был здесь счастлив и мечтал, уйдя от дел, поселиться насовсем в этой деревне посреди соснового бора. Он разговаривал с домом, как с живым существом, а дом, кряхтя и поскрипывая, отвечал ему.

– А ты домового-то приманил? – посмеиваясь, спросила у него Марина, приехав весной с младшими детьми.

– А как?

И в тот же день, когда впервые обедали в тереме, Марина взяла первый отрезанный ломоть хлеба и закопала в правом углу под домом: «Батюшка-домовой, приходи к нам домой!» Всю ночь что-то шуршало в разных углах – «Домовой место выбирает!» – шептала Лёшке Марина, а утром они нашли на столе старинную серебряную монету, неизвестно откуда взявшуюся. Марина и сама чувствовала себя здесь так вольно и спокойно, как никогда в городе. И вот теперь – что же, бежать, как говорил Анатолий?

За столом сидел уже весь «колхоз», кроме Скороговорки, присматривающей за младшими детьми. Марина видела, что Анатолий приуныл и заколебался – уж больно хлипко выглядела их армия, если вычесть женщин и детей.

– Ну что, граждане-товарищи! Положение у нас серьезное, про пожары вы всё знаете, новости слушаете. Горит уже совсем близко от нас. Помощи особенной нам ждать неоткуда. Так что предложение такое: срочно собраться и уехать. Всем.

Леший покосился на Анатолия. После недолгого молчания Семеныч сказал:

– Ты, Анатолий, не нагнетай. А то прям запугал. Срочно, быстро. Это ж подумать надо.

– Семеныч, некогда думать!

– Некогда! Ну, допустим, я к племяннику могу поехать, в Кострому. А хозяйство? Куры, козы. Поросенок. Их-то куда девать, а?

– Мне некуда ехать, – робко произнесла перепуганная Иллария, но Анатолий махнул на нее рукой:

– Мы вас с собой возьмем.

– А бабка Марфа? С ней что будешь делать? Тоже с собой возьмешь?

Про Марфу все забыли.

– Нет, Анатолий, я не согласен уезжать. – Семеныч разволновался. – Что такое? Сколько раз пожары были, и ничего. Стоит деревня!

– Ты, друг мой Семен Семеныч, такого пожара в жизни еще не видывал. Не хочу вас пугать, но…

– Да ты посмотри! Дома от леса далеко, трактор есть у нас, опашем – никакой огонь не пройдет!

– А верховой? Семеныч, мы ехали, видели. Там такой ветер поднимается.

– Так смотреть будем, чтобы на крыши не перекинулся. Вода-то есть у нас. Напор такой, что вертолет собьет. Нет, вы как хотите, а я… Я бы остался.

Анатолий с Лёшкой переглянулись.

– Ну ладно. Мы с Алексеем тоже вообще-то думали остаться. И Марина.

– Марина Сергевна. – Семеныч даже привстал и поклонился ей: он Марину чрезвычайно уважал и слегка побаивался, после того, как она в две минуты вытащила его из недельного запоя. – Ну, ежели и Марина Сергевна. Она одна пятерых мужиков стоит.

– Если Марина остается, то я тоже, – Юля сказала это так твердо, что никто не посмел ей возразить, только Аркаша открыл было рот, да так и закрыл, не сказав ни слова.

– Если мама остается, то я тоже, – Митя так точно повторил материнскую интонацию, что Юля улыбнулась.

– Ну вот, нас уже шестеро.

Рита испуганно смотрела на всех по очереди, Иллария задумалась, а Фрося робко подергала Анатолия за рукав.

– А ты даже не затевайся! – Он с тоской посмотрел в ее глаза, быстро наполняющиеся слезами, и погрозил пальцем: – Ты уедешь с Савушкой, и не спорь.

Он обнял Фросю, а она уткнулась ему в грудь и заплакала. Анатолий горько вздохнул:

– Значит, так. Уезжают Фрося с Савиком, Рита с малышом, Илюша, Совята, Ксения Викентьевна и…

– Я остаюсь, – сказала Иллария Кирилловна. – Я подумала, и остаюсь. Вам будет помощь нужна, я пригожусь.

– Ага. И Ксения Викентьевна. Значит, четверо маленьких и трое взрослых. Да, а ваши, Марина? Ваши старшие?

– Да, а мы?! Папа? Мама? Как же мы? Мы не поедем! Мы тоже хотим остаться! – вразнобой закричали Муся с Ваней, которые все это время сидели затаив дыхание, а Леший нахмурился:

– Иван, ты останешься. Но слушаться взрослых.

– А я? – Муся даже встала.

– Ты – нет.

– Папа! Мама! Это нечестно! Почему Ваньке можно, а мне нельзя? Он младше меня.

– Ваня – мужчина, – мягко сказала ей Марина. – Ты – женщина. Девочка.

– Какой он мужчина? Он… он мальчишка! Отстань! – Муся оттолкнула Ваньку, который дергал ее за руку.

– Муся, послушай! Муся! – Митя тоже попытался привести Мусю в чувство, но она не слушала никого и ничего.

– Папа! Папа, ты должен мне разрешить!

– Нет.

– Папа! – Муся закричала. – Если ты мне не разрешишь, я… Я до конца дней тебя не прощу! Я… разговаривать с тобой никогда больше не буду!

– Муся, опомнись.

Марина увидела, как больно ударили Лешего слова дочери – он побледнел и закрыл на секунду глаза. Все замерли, не зная, что делать.

– Если даже папа разрешит, то я – не разрешаю. – Марина произнесла это таким голосом, что в другое время Мусю бы проняло, но не сейчас.

– Нет. Она уедет с Совятами. – Отец и дочь напряженно смотрели друг на друга одинаковыми черными глазами. Муся не знала, что делать – впервые отец не уступал ей.

– Ненавижу тебя! – крикнула она и вылезла из-за стола, явно собираясь сбежать.

– Муся, вернись немедленно! – Марина тоже поднялась, но тут вмешалась Рита.

– Как ты можешь такое говорить, дрянь! Как ты смеешь папе перечить!

Муся вспыхнула и, обернувшись, зло взглянула на Риту:

– А ты вообще кто такая, чтобы мне замечания делать? Какой он тебе папа?

Рита ахнула и заплакала, все закричали что-то, а Муся помчалась в сторону леса, Митя рванул было за ней, но Юля его не пустила: не встревай.

– Она не поедет, – сказала Марина, с состраданием глядя на Лешего. – Я знаю, куда она побежала, но мы ее оттуда целый день будем доставать, а тащить придется силой. Время потеряем. Вам ехать надо прямо сейчас. Ветер меняется. У нас всего пара дней, чтобы подготовиться.

– А ты не можешь заставить ее по-своему? – спросила Юля.

– Могу, но мне тогда придется с нею уезжать. Я не умею на расстоянии держать, а что она выкинет, когда опомнится, мне даже представить страшно.

– Может, мне с ней поговорить? – спросил Митя и покраснел.

– Не поможет.

– Ну ладно, ехать так ехать, – мрачно сказал Анатолий, подумав, что эта Лёшкина Муся будет почище его собственной Киры. И вот ты подумай: Кирку любили мало, эта же вся залюбленная и забалованная, а результат – один. Черт знает, что такое! Как этих детей воспитывать? Но раздумывать особенно было некогда.

– Лёш, тебе придется с нами поехать, потому что Аркаша дальше этот колхоз повезет. Я думаю, влезем в две машины. Берите с собой только самое необходимое, все купите там, я Фросе карту дам. А мы с тобой еще кое-что закупим и вернемся. Поедем мы до железки, посадим всех в поезд на Питер…

– Почему в Петербург? – удивилась Марина.

– Марин, в Москве – ад, а в Питере жить можно. Я договорился, в Петергофе поселятся, там Финский залив, вообще хорошо. Давайте, собирайте детей. Так, что еще? Черт, мы же машину так и не разгрузили. Ребята, пошли, поможете.

Все разошлись в разные стороны, стараясь не смотреть на Лешего, который сидел с закрытыми глазами. Марина подошла, обняла его сзади, помассировала ему грудь, плечи и спину, поводила пальцами по голове – постепенно он отошел и вздохнул.

– Пойдем со мной!

– Надо… надо ехать.

– Время есть, пойдем.

Юля смотрела на нее просительным взглядом, и Марина кивнула ей на ходу:

– Юлечка, я поработаю с Илюшей. Сейчас, подожди немножко, ладно?

Юля кивнула. Илюша всегда очень тяжело переносил разлуку с матерью, пугался и нервничал, но Марина умела его «настроить». К Юле подошел бледный и потерянный Аркаша, совершенно непохожий на себя:

– Юля! Вы должны уехать, вы все. Я за вами и приехал. Юля, пожалуйста, умоляю тебя!

– Нам уже места не хватит в машине, – сказала Юля, с холодным интересом рассматривая Аркашу.

– Я останусь! Потом уеду!

Митя встал перед матерью, заслонив ее от отца. Они некоторое время смотрели друг на друга, такие похожие – и такие разные! Одного роста и склада, оба рыжие, носатые и слегка лопоухие, только у Аркаши глаза карие, а у Мити – медовые, цвета темного золота.

– Пойдем, мам! О чем нам с ним разговаривать? – Митя увел Юлю, обняв ее за плечи, а Аркаша с отчаяньем смотрел им вслед. Юля вдруг остановилась и оглянулась на Аркашу, сузив глаза:

– Подожди-ка, Митя! Я сейчас!

Она пошла обратно мимо Аркадия, решившего было, что она передумала, и обратилась к Анатолию, который что-то налаживал в кабине:

– Анатолий Владимирович, я могу вам доверять? Вам и Аркадию? Он не заберет ребенка? Илюшу?

Анатолий медленно выпрямился и тяжело взглянул на Юлю:

– Не любишь ты меня. А я – на твоей стороне. Не бойся, не заберет. Ему не жить тогда, он знает.

– Спасибо.

– Пожалуйста, – Анатолий усмехнулся и опять полез в кабину.

Марина привела Лешего в дом и уложила на диван. Она чувствовала: в нем что-то разладилось, даже видела, где именно. Попыталась поправить, вернув нарушенную гармонию и цельность, и сосредоточилась, не сразу заметив, что по щекам у Лешего текли слезы.

– Кого мы вырастили, а? – горько сказал он. – Это я виноват, избаловал.

– Лёшечка, не надо. Не надо, милый. Что делать, мы оба виноваты. Придется и это пережить. Я клянусь тебе, я следить за ней буду – волос не упадет.

– Марина! – И он не смог сдержать рыдания.

Она обняла Лешего, словно крылами: и телом обняла, и душой, и сердцем. Обняла – и всю силу, всю любовь выплеснула в него, успокаивая нервы, расслабляя мускулы, прогоняя тоску, усмиряя боль, вселяя мужество, пытаясь залечить ту рану, что нанесла ему любимая дочь. Марина строила Лёшке защиту из собственной любви, нежности и страсти, и когда закончила, сил у нее почти не осталось.

Наконец все вещи уложили и всех разместили, Марина на последнем дыхании разобралась с Илюшей и наспех поцеловала Совят, у которых горели глаза в предвкушении приключений: они оба обожали машины и радовались этой неожиданной поездке, да еще с папой! Джипы уехали, и стало непривычно тихо.

– Ну что, пацаны, – сказал Семеныч, – пошли, что ли, трактор с плугом наладим. Чего ждать-то, работать надо.

– Марина, а как вы думаете, – начала было Иллария, но Марина ее перебила:

– Простите меня, мне надо… отдохнуть. Немножко. Вы пока… без меня.

И она, пошатнувшись, поплелась к дому, а Юля с Илларией с тревогой посмотрели ей вслед и переглянулись. Марина с трудом добрела до дома, долго взбиралась на крыльцо и упала сразу за дверью. Так плохо не бывало еще никогда. Она ощущала себя совершенно пустой, и в эту пустоту уже начинал просачиваться черными вязкими каплями страх – безумный страх за Лёшку. То, что Марина увидела сегодня у Лешего, пугало ее, хотя она пыталась уговорить себя: я же поправила это, поправила! Не помогало. Омут оживал в ее душе и грозил затянуть на дно. Мысль о том, что Леший вдруг может… умереть! – эта мысль сводила ее с ума, потому что она не могла понять: это ее собственный навязчивый страх или предвидение? А вдруг она этими мыслями и правда притянет беду?

На Марину сыпались все новые и новые ужасы – про детей, про Юлю, Анатолия, про всех! «Зачем, зачем, – терзалась она, – зачем я не настояла, чтобы мы уехали? Надо было заставить их силой! А теперь… Это я буду виновата, если что-нибудь случится, я! И с Мусей тоже я виновата. Давно надо было заняться девочкой…» Марина так боялась повторить ошибки собственной властной и суровой матери, опомнившейся слишком поздно, что ударилась в другую крайность, и сейчас это хорошо понимала, хотя всю жизнь ей казалось, что она тоже излишне сдержанна с детьми – особенно на фоне сентиментального Лёшки, который моментально рассиропливался, стоило только Мусе улыбнуться. К тому же, как ни горько было это признавать, Марина узнавала в Мусе собственные черты: упрямство, эгоизм, женскую стервозность – все это когда-то бушевало и в ней самой, а чувственность… Да что говорить, она до сих пор млела от одного Лёшкиного прикосновения!

Страх разъедал ей душу и мешал восстановиться, а времени не оставалось совсем. Марина забыла все, что она должна и могла сделать с собой, и просто пропадала – замерзала насмерть посреди сумасшедшей жары. Еще немного, она вся превратится в лед и рассыплется на тысячи осколков!

Марина подтянула колени к груди, обхватила себя руками и замерла, пытаясь удержаться на кружащемся и качающемся, словно палуба корабля в жесточайший шторм, деревянном полу.

– Марин? Марина! Ты где? О господи!

Юля подбежала к ней и села рядом, тормоша. Сначала она даже отдернула руку, обжегшись о лед Марининого тела.

– Марина, ты жива? Боже, какая холодная! Что с тобой? Помочь тебе? Давай встанем, а?

– Я… не смогу… надо согреться.

– Сейчас!

Юля принесла какие-то одеяла, накрыла Марину, потом сама прижалась к ней, невольно вздрогнув от холода.

– Чем, чем тебе помочь?

– Ты уже… помогаешь.

И действительно, Юля помогала: от нее шло ровное мягкое тепло, прогонявшее Маринины страхи.

– Я… так боюсь… – прошептала Марина.

– Мне тоже страшно. Это нормально. Странно было бы, если б мы не боялись.

– Я за Лешу… боюсь. Если вдруг… что… с ним. Я не переживу.

– Переживешь, – неожиданно жестко сказала Юля. – Переживешь. Куда ты денешься. У тебя дети.

– А если с детьми что? Как тогда жить? – И Марина вдруг завыла в голос – на одной ноте, тоскливо. Юля не утешала ее, просто сидела рядом. Потом вздохнула:

– Ты знаешь, я много думала в последнее время. Было о чем – ты знаешь. И я одну вещь поняла: каждый имеет право на смерть. Даже наши дети. Не в том смысле, что может сам руки на себя наложить, нет. Просто мы в смерти – не властны. У каждого свой срок. И когда он придет… А пока живем, надо жить. Ты вот меня от смерти спасла, спасибо тебе. Не мое время было. Если сумеешь, и Лёшку спасешь, и детей. Значит, еще им не время. Детей страшно терять. Но мы их не для себя рожаем, понимаешь? Для мира, для их собственной жизни. Не для себя. Надо отпускать когда-то. Надо. А уж что будет… Марин, ты не вини себя. Это я про Мусю. Ты сделала что могла. Теперь она сама должна справляться.

– Мне все кажется, мало сделала…

Марина села. Голова уже почти не кружилась, и тело слегка согрелось. Она обняла Юлю:

– Спасибо тебе.

Юля кивнула:

– Не за что. Всегда зови, как замерзнешь.

– Юль, почему? Почему мы с тобой раньше не дружили? Ведь всю жизнь рядом.

– Не знаю. Может, потому что Валерия тебя забрала себе? Целиком?

– Скажешь тоже…

– Ну что, встанешь?

Марина встала – ее слегка шатало, но с этим уже можно было справиться.

– Я пойду к реке спущусь, полежу там на траве. Надо сил набраться.

– Пойти с тобой?

– Нет, спасибо, родная. Теперь я справлюсь.

Марина легла навзничь на землю – трава вся высохла и пахла сеном. Небо затянуло белесой дымкой, солнце казалось воспаленным красным глазом, грозно смотрящим сверху. Жара чуть спа€ла, но духота, настоянная на дыме и гари, давила на грудь. Марина закрыла глаза. Теплый бок земли покачивался под ней, как будто баюкал. Снизу, из глубины, шло ровное сильное тепло, которое пронизывало все тело Марины, наполняя его силой и энергией. Марине казалось, что она сама стала травой и пустила корни. Зияющая пустота в душе наполнялась светом и любовью, и зарастала черная трещина в сердце, разбитом злыми словами дочери. Марина знала: Муся кричала это все в запальчивости, сама себя не слыша, но легче от этого не было. И она боялась, что Леший так и не сможет простить дочь.

Марина слегка задремала, и ей привиделось, что она – такая маленькая! – лежит в огромной ладони земли, согнутой ковшиком. Ладонь проросла травами и корешками, а на пригорке у основания большого пальца даже цвели какие-то ромашки и васильки. Посмотрев вверх, она увидела вторую руку, прикрывавшую ее сверху: голубая ладонь неба с редкими белыми облачками и пробивающимися сквозь сомкнутые пальцы лучами солнца. Ее насквозь пронзило этими лучами, которые были – счастье! «Надо Лёшке рассказать, – подумала она, просыпаясь. – Только он такое написать может». И услышала звук моторов возвращавшихся джипов.

Муся тоже слышала этот звук. Все это время она просидела в домике, устроенном мальчишками на разлапистой сосне, росшей на опушке неподалеку от дома. Сначала она всласть порыдала, прислушиваясь, не прибежал ли кто за ней – она надеялась на Митю. Но Митя не пришел, и тогда она заплакала уже по-другому, ужасаясь тому, что наделала. Ей уже даже хотелось, чтобы ее нашел отец – пусть бы поругал, она бы покаялась, и все! А как самой выходить из этой ситуации, она не понимала. Но отец тоже не пришел. В пожар Муся не очень верила: а, эти взрослые! Вечно пугают всякими ужасами и перестраховываются! Она слышала, как уехали машины, и еще поплакала, жалея себя: ее почему-то совсем не радовало, что она сумела настоять на своем. Потом она заснула, а когда проснулась, настали странные сумерки, наполненные призрачным ржаво-розовым светом. Муся не знала, что делать, и решила было остаться на ночь в домике. Но ей ужасно хотелось есть, да и в лесу везде что-то шуршало, скрипело и потрескивало, так что Муся, вспомнив надвигающийся пожар, в который вдруг сразу поверила, быстренько слезла по веревочной лестнице и понеслась в сторону деревни, не разбирая дороги – внизу под деревьями было уже совсем темно. Она обошла деревню по кругу – где-то тарахтел трактор, кто-то суетился около машин, еще что-то происходило недалеко от дома Семеныча, и Муся пошла туда: а вдруг там Митя? Но Митя как раз и работал на тракторе, а здесь копошились Семеныч с Ванькой – они забрасывали землей развалины старого сарая, стоявшего слишком близко к лесу.

Eelmine 123 Järgmine

Омуты и отмели

Selle raamatu lugejad loevad ka

Teised selle autori raamatud