Loe raamatut: «Рыжий демон осенних потерь»

Пролог

Я думаю, все началось именно с того момента, когда Кит приволок в мой дом замызганного игрушечного медведя. Вернее, в глобальном смысле катастрофа случилась гораздо раньше. Страшно даже подумать, в каких космических безднах скрываются ее истоки, но если брать за точку отсчета отдельную человеческую судьбу, скажем, мою, то все началось в тот самый вечер.

– Топай на кухню, – скомандовала я. – Эй, ботинки сними! Кто знает, какими кровавыми тропами ты ходил.

– Сегодня никаких кровавых троп, – Кит нагнулся, развязывая шнурки. – Только цивильные прогулочные дорожки.

Затем поднялся и полез во внутренний карман куртки. Через мгновение в его ладонях появился маленький игрушечный медвежонок. Очень старый, грязно серого цвета, на котором, возможно, не так ярко проявлялась его замурзанность. У медвежонка отсутствовал один глаз, на черной пимпочке носа зияла безнадежная потертость.

– Очень мило, – сказала я. – Но если это подарок кому-нибудь из твоих знакомых, то предупреждаю: ни один из современных детей такое в руки не возьмет.

– А ты? – почему-то напряженно спросил Кондратьев.

Он замер – куртка наполовину сползла с плеча, на правом носке светилась проплешина, и скоро появится дырка, в протянутой ладони стыдливо потупился старый медвежонок.

– А я уже давно выросла из возраста, когда интересуются мягкими игрушками, – пожала плечами. – Сообщаю на всякий случай, если ты не заметил.

Я подумала, что Кит спас медвежонка из какого-нибудь бандитского притона. Возможно, игрушку подкидывали в мусорные баки, зашив в пузо прослушку. Или совали в дрожащие руки похищенным ради выкупа детям. Или перевозили в нем кокаин, хотя последнее маловероятно: размеры игрушки – он умещался на ладони – не позволяли думать о крупных партиях, а значит, о достойном наваре.

– Алька, ты забыла?

– О чем? Да не стой ты столбом, достягивай уже свою куртку и пошли на кухню.

– Не хочу на кухню, – заупрямился Кит. – Почему ты всегда – на кухню? Вот у Ники я дорогой гость, она меня принимает в гостиной. Там мягкое кресло, а не жесткий табурет.

Я кивнула:

– Ника пытается тебя задобрить, так как ты уже много лет себя ведешь с ней, как с выпущенным под залог рецидивистом, и, кажется, уже и сам в это поверил. А я не хочу бегать с чайником и чашками из кухни и обратно.

Кит не ответил, но нагло продефилировал в гостиную. С медвежонком, которого я так не взяла в руки. Кондратьев развалился в кресле, а игрушку посадил на небольшой кофейный столик. Замызганный уродец косился единственным глазом на недочитанную стопку книг, Никита с напряженным вниманием – на меня, а я – с недоумением – на медведя.

– Ну, – произнес, наконец, Кит. – Вспомнила?

Покачала головой:

– Это просто старый медведь. Что я должна вспомнить? Ты меня не разыгрываешь?

– Ну, даешь, – удивился Кит. – А так рыдала, я думал, твой и так немногочисленный мозг весь со слезами вытечет. Когда я спрятал этого уродца, с тобой случилась настоящая истерика. А теперь и глазом не моргнешь. Всегда ты так…

Казалось, он расстроился. Я наткнулась на вопросительный взгляд резко замолчавшего Кондратьева.

– А, – догадалась. – Какая-то игрушка из детского дома, которую ты когда-то стырил, а потом бережно хранил все эти годы? Но я, кажется, и в самом деле не знакома с этим медведем.

Детство я помню. Хоть и смутно, обрывками, какими-то пятнами. Свою кровать с синим покрывалом, шкафчик с безногим утенком. Кто-то еще до меня раскорябал дверцу, тем самым лишив рисунок лап. Еще помню, как бегу куда-то: очень яркое солнце, голубое блюдце пруда, брызги из-под босых ног. Я кричу: «Никита – корыто, Никита – дырявое корыто!», замирая от страха и свободного восторга. Знаю, что мне попадет от Ники за то, что обзываюсь, но еще жутче от того, что Кит сейчас догонит и…

– Зачем мне это? С чего мне тебя так тупо разыгрывать? – настоящий Кит, не из воспоминаний, прервал попытки погрузиться в прошлое.

– Только не делай вид, что никогда не пытался, – я засмеялась. – Не знаю ни этого медвежонка, ни когда именно ты его от меня спрятал, но прекрасно помню твои издевательства. Если уж говорить о том, кто и что испытывает, то я, между прочим, тебя жутко иногда боялась. Однажды ты чуть не утопил меня в пруду на Никиной даче. Или это была другая дача и другой пруд? Ника ведь познакомилась с Михаилом Ефимовичем, когда мы были уже подростками. Но помню берег, воду, и как ты гонишься за мной, скорее всего, чтобы оторвать голову.

– Она возила нас на озеро. В детдомовский старенький «пазик» набивалась куча ребятни. И мы все весело катили за город. Неужели не помнишь?

– Точно! Брызги были соленые, значит, не пруд на даче, он же пресный. И вода там пахнет не так.… Но все равно в этом озере ты меня чуть не утопил.

– Черт, Алька… Когда тебе исполнилось шесть, мне было восемь. Тебе, наверное, казалось, что я прямо такой большой и сильный, да?

Я кивнула. Мне и в самом деле так казалось. Пока не подглядела случайно, как Кит плачет. Конечно, его оправдывала сильно разбитая коленка, а еще – он думал, что вокруг нет ни души. Но все равно – Кит рыдал, размазывая кровь и грязь, тоненько повизгивая. В тот момент в моей иерархии авторитетов Кит стремительно потерял несколько пунктов. С первого места опустился на третье после Ники и Граудона, покемона, вызывающего извержения вулканов.

Кит больше не был для меня всемогущим, но я ему об этом никогда не скажу.

– Мы были детьми, – снисходительно произнесла я банальную фразу, которую обычно говорят, когда не хотят обсуждать что-то важное. – Ты его даже не постирал ни разу, – добавила с упреком, разглядывая замурзанную игрушку.

– Чего?

– Говорю, мягкие игрушки нужно стирать. Лучше вручную, но на крайний случай можно провернуть в машине.

Кит воззрился на меня с таким видом, словно я выдала сакральное библейское откровение, которое бережно хранили от посторонних ушей в скитах аскеты и адепты.

– Ладно, – махнула рукой. – Сама постираю. Раз уж это чудо-юдо попало в мои руки. Ты сегодня дежуришь?

Кондратьев вздохнул и нехотя полез из уютного кресла.

– Я понял, что мне пора, хотя ты даже чаем не напоила.

Понятливый Кит… Я улыбнулась:

– Сам же не захотел на кухню.

Он что-то проворчал нехорошим нудным голосом. И добавил уже четко и зло:

– Это Ника вдруг попросила меня вернуть тебе игрушку. Зачем ей это понадобилось почти через тридцать лет, черт знает. Только, если бы не она, я, может, и не вспомнил бы.

И ушел. А я вдруг и в самом деле подумала о прослушке. Мысль для нормального человека дикая, но если вы хорошо знаете Кондратьева, то такой вариант не кажется чем-то нереальным. Прощупала мягкий плюш. В одной из прорех, разъехавшейся под моими пальцами, что-то блеснуло.

– Ну, Кит, – прошипела я, поддевая ногтем малюсенький кругляшок с усиками.

Вовсе это оказался не жучок, хотя нечто близкое. Небольшой серебряный брелочек в виде паучка. Кажется, никакой материальной ценности он не представлял. И шпионской тоже. Потемневшее от старости ювелирное изделие из низкопробного металла. Наверное, был кому-то дорог как память. Возможно, и мне, если бы что-то о нем помнила. Но штучка была занятная. Я отчистила его от темного налета, приспособила к тонкой серебряной цепочке и надела на шею.

А потом все так закрутилось и распрямилось, врезав под дых, что мне стало совсем не до дешевого серебряного паучка, и уж тем более не до медвежонка с раскуроченным пузом.

Глава 1. Горький август

Я знала эту дачу как свои пять пальцев.

Два этажа, красная черепичная крыша «под старую Европу», на фасаде – балкон, увитый умирающим плющом, потемневший от нахлынувших неделю назад ливней. Терраса с небрежно откинутыми плетеными креслами. В просветах дальних деревьев – мутный серый глаз пасмурного пруда, равнодушно отражающий старые качели. Доску с двумя толстыми веревками подвесили к мощной ветке почти над самой водой давным-давно, кажется, еще до того, как дед Феликса купил этот дом.

Воспоминания о счастливых днях, запечатанные клятвой никогда не выпускать их из заточения, вырвались на свободу. Коварно ударили под колени, ноги моментально ослабли, и я чуть не упала, запнувшись о порог.

Схватилась за косяк, пытаясь вытолкнуть воздух, колом вставший поперек внезапно усохшего горла. Случилось что-то и в самом деле страшное и неотвратимое, то, чего нельзя исправить никакими связями и деньгами Фила.

– Алька, – Никита Кондратьев, оказавшийся рядом, отшвырнув пушистый коврик у порога грязной кроссовкой, к которой прилипли мелкие листья, схватил меня за плечи. – Ты в порядке?

Коврик маячил перед глазами, заслоняя собой всё происходящее. Билась мысль: никто бы не посмел так небрежно отшвырнуть его, если бы с хозяевами ничего не случилось. Вещи становятся бесприютными, когда тот, кто их любил, больше не заботится о них.

– Ты идиот? – я вдруг ужасно разозлилась на Кондратьева, и это немного привело меня в чувство. – Это дача моего бывшего мужа. Когда-то… моя… Тупой вопрос.

Дёрнувшись из его заботливых объятий, я вытерла выступивший на лбу пот и повторила:

– Ты идиот?

Кондратьев пропустил «идиота» мимо ушей.

– Черт… Алька, прости… Просто там – девочка. У неё, кажется, шок, я решил, что лучше тебя никто не справится. Но если она…

Так, значит, ребенок, как минимум жив. Уже легче.

– Девочка? Это может быть только Кристина, – ответила я. – И… Десять лет прошло, Кондратьев. Просто дай мне минуту…

Не хватало еще тут упасть в обморок. Изо всех сил закусила губу, и резкая боль вырвала меня из тумана паники. Постепенно дыхание восстанавливалось, и ноги обретали прежнюю твёрдость.

Плывущая действительность опять обрела очертания, и знакомая прихожая напомнила о том, что десять лет все-таки прошли. Стены были те же, и шкафы, и полки, и вешалки. Вот только вещи на них совершенно другие. Большой мужской пыльник, я не помнила такого у Феликса. Несколько курток поменьше – женственных и девчачьих. На обувных полках столпились кроссовки, кроксы и резиновые сапоги.

Моих вещей тут не осталось.

– Что с девочкой? И где… Её родители?

Кондратьев опустил взгляд.

– Девочка в шоке, матери нигде нет, а вот отец… Наверное, тебе не нужно это видеть. Аль, прости меня…

– Что с Феликсом? Он ранен? – Я только сейчас заметила подозрительно темные пятна на перилах лестницы, ведущей на второй этаж. Сверху раздавались приглушённые голоса. В спальню явно набилось больше народа, чем следовало.

– Вообще-то… Он как бы… несколько больше, чем ранен, – формулировка Кондратьева была ниже всякой критики.

– В больнице?

– Нет, – выдохнул Кит и неловко пожал плечами. – Твой бывший муж, Аль…

– Мёртв!

Лестница вскрикнула, когда я прыгнула сразу через две ступеньки и рванула вверх, стараясь не касаться свежих пятен крови.

Что здесь произошло? Почему Феликс мёртв?

Пятна также покрывали стену около спальни. Словно кто-то вытирал о дверь испачкавшиеся руки. Или хватался за нее в бессознательном припадке. У Феликса открылось кровотечение? Я судорожно перебирала известные мне болезни, при которых человек теряет столько крови.

– Алька, бахилы! – успел мне крикнуть в спину Кондратьев.

Дверь в спальню оказалась открытой настежь, и уже из коридора я увидела, что в ней далеко не все в порядке. В распахнутое окно нанесло пожухлых листьев, они лениво трепыхались на мягком светло-бежевом ковролине. Сорванная гардина болталась на двух оставшихся петлях, увядающие цветы мокли в луже с крупными осколками ажурной вазы. Пионы. Последние сочные пионы, они до сих пор пряно и терпко пахли.

Посторонние люди, которые никогда не должны были переступать порог этой дачи, мелькали перед глазами: кто-то собирал для судебной экспертизы клейкой лентой частички с поверхности подоконника, молодой незнакомый парень, выключая на ходу камеру, выходил из комнаты. Он задел меня плечом.

– Вы что тут наделали? – пробормотала я, хватаясь за косяк.

И уже не замечала ничего вокруг, так как взгляд упёрся в кровать, на которой лежало нечто, накрытое пледом в бурых кляксах.

– А вы кто? Гражданка Успенская? – человек в штатской одежде, но с «нашим» цепким взглядом, который я узнаю в любом состоянии, сразу не понравился. – Наконец-то!

– Она не та Успенская, – Кондратьев опять появился у меня за спиной. – Это первая жена Феликса Львовича.

Карие глаза уставились с неподдельным профессиональным интересом.

– И что вы тут…

– Что с Феликсом?

Мы с ним спросили друг друга одновременно.

– Младшего инспектора подразделения детского счастья Алену Николаевну Успенскую вызвал я, – с наглым напором признался Кондратьев. – Она лучший подростковый психолог в нашем отделе.

– Близкие родственные связи? – прищурился пронзительноглазый.

Майор, не меньше, поняла я. И еще поняла, что пронзительности ему прибавляло странное сочетание: густые черные волосы, насыщенные карие глаза и абсолютно седые брови.

– Александр Владимирович, – покачал головой Кит. – Они десять лет как в разводе. Правда, Аля?

Я не помню, что творилось у меня в голове, почему резко рванулась вперед и сорвала плед. И застыла в недоумении. Под пледом не было крови. Там вообще ничего не казалось плотским. То, что осталось от моего бывшего мужа, напоминало цветок из папиросной бумаги. Неестественно бледный и невозможно хрупкий.

– Аля! – вместе с голосом Кондратьева в сознание ворвался хруст. Это под моей ногой разлетелось стекло на портрете, упавшем с прикроватной тумбочки.

Я машинально нагнулась, схватившись за ощерившуюся осколками раму. В центр ладони воткнулся фрагмент стекла, но я не почувствовала боли. Подсознание мертвой хваткой вцепилось в лица на испорченном портрете: самодовольную ухмылку Феликса, тонкую лисью мордочку Марыси, недовольный колючий взгляд Кристи…

– Это… – Александр Владимирович, как и все, услышал хруст. – Не трогайте! Не поднимайте… Блин! Вообще ничего здесь не трогайте! Тоже мне – специалист… Говорил же…

– Это нынешняя семья Феликса, – кивнула я. – Успенского. Его жена – Марыся, ой простите, Мария. Ее все так называли – Марыся. И Кристина, дочь Ма… Их дочь. А Марыся, она… тоже?

– Мы не можем ее найти, – Успокоил меня Кондратьев.

Ну, как – успокоил…

В моих руках вдруг обнаружился стакан с водой, я принялась с жадностью глотать прохладную прозрачность, словно только что вернулась из недельного марафона по пустыне. Скажем, в честь солидарности с бедуинами. С каждым глотком в меня заходила реальность. Морок инфернального рассеивался, уступая место трезвым мыслям. А именно: кто виноват и что делать.

– Аль, там девочка, – Кондратьев очень вовремя кивнул за дверь в коридор. – Я понимаю, что тебе сейчас не до…

– Брось, – я уже стыдилась недавней истерики. – Я, в первую очередь, профессионал. А теперь скажи, Фила… убили? Почему он совершенно обескровлен?

Кондратьев под неестественно пронзительным взглядом майора пожал плечами:

– Врач сказал: сердечный приступ. Только… Выясним. Кровь вокруг, скорее всего, девочки.

– Кристя ранена? Где она?!

– Наверное, пыталась помочь отцу и порезалась о стекло. Сейчас девочка в своей комнате. Не беспокойся, наш судмед перебинтовал ей ногу. Кстати, ты…

Он указал взглядом на мою руку. Я только сейчас заметила, что сквозь пальцы сжатого кулака капает кровь.

– Алена Николаевна, – майор потерял всякое терпение. – Вы нам своей безрассудностью все улики перемажете. Мы, конечно, уже все отщелкали, но пальчики еще не сняли. Если сейчас же не покинете место преступления, я подам рапорт о халатности. Или…

Он опять скользнул по мне уже ненавидящим взглядом:

– Или о противодействии следствию. Профнепрегодности не боитесь?

Я виновато опустила глаза и попятилась к выходу из спальни, стараясь не оставлять капель крови на окружающих предметах. Он был прав.

– Пойду к Кристе…

До этого я видела Кристину несколько раз в жизни. Мы старались сохранить с Феликсом хорошие отношения после развода, и иногда пересекались по необходимости. В большей степени, благодаря Веронике, «патриарху» семьи. Ну, или «матриарху»…

И вообще ссориться с известным в городе бизнесменом Феликсом Успенским для кого угодно довольно чревато. С его связями моя жизнь в Яруге превратилась бы в ад. А город я любила и уезжать из него совершенно не собиралась. Никто нигде меня не ждал, всё, что было хорошего в моей жизни, тесно связано только с Яругой. Да тот же Никита Кондратьев – мой друг ещё со школы. И девчонки. И Вероника, в конце концов.

А в самой глубине души я вовсе не считала, что бывший муж меня как-то сильно обидел.

В общем, при встрече с Феликсом и его новой семьей я неизменно растягивала рот в приветливой улыбке.

– Идите, – кивнул майор. – Но позже у меня к вам будет несколько вопросов.

Это «несколько» в его голосе прозвучало со всей безнадежностью бесконечности.

Кристя скорчилась на розовой кроватке принцессы, вжалась в разбросанные по изголовью подушки. Маленькая, тощая, лопатки и острые коленки торчали сквозь кружево ночной рубашки, казалось, вот-вот прорвут нежную ткань. Она старалась спрятать под окровавленный подол перебинтованные ступни, но длины не хватало, и они торчали нелепыми культями, а накрыться одеялом девочка не сообразила. Кудряшки легкие и рыжие, как у матери, а вот глаза у Марыси настолько светло-карие, что при подходящем свете кажутся желтыми. У Кристи не было этого странного янтарного оттенка. Сейчас большие серо-зеленые глаза и вовсе заволокло мутью.

Я проследила за ее невменяемым взглядом.

Кристя смотрела за окно на старый клен, мерно и раздражающе отбивающий ветвями монотонный ритм по стеклу. Губы девочки едва заметно шевелились, и я поняла, что она отсчитывает листья.

– Пять зеленых и два пожелтевших, – тихо сказала я.

Кристя медленно повернула голову на мой голос. Мне показалось, она с облегчением выдохнула, словно заметила, что наконец-то пришел кто-то, кто поймет и спасет.

А в следующую секунду, когда она узнала меня, муть в глазах девочки сменилась нечеловеческим ужасом. Крик, который вырвался из ее горла, больше походил на вопль раненого зверя, чем на что-то членораздельное.

– Тише, тише, – девушка в сером пиджаке загородила мне путь.

Я достала корочки, она отступила назад, грустно покачала головой:

– У нее шок.

– Вы – медэксперт? А где Ваня?

Ваня всегда работал с Кондратьевым, я не ошиблась, предположив, что он обязательно должен быть здесь.

Она кивнула.

– Я помощник. Ваня исследует место.

Не сказала «преступления». Сердечный приступ? Все выглядело нереально странным. Если это инфаркт, то почему здесь работают криминалисты?

– Кто вызвал службы?

– Анонимный звонок, – сказала медэксперт. – Наверное, кто-то из соседей. Сразу полицию. Видимо, обнаружили мертвым. Медиков вызывали уже мы. Они и подтвердили приступ. Но…

– Здесь на много миль вокруг ни души, – покачала я головой. – На дачу можно приехать только специально и на машине.

– Все, что мне известно, – извиняясь, произнесла она. – Я – студентка. На практике.

Понятно…

– Мы с Кристиной немного знакомы, – пояснила девушке. – Поговорю.

– Конечно…

– Кристя,– я осторожно шагнула к кровати, на которой корчился в ужасе смертельно напуганный детеныш. – Я – друг твоего папы… Ты могла видеть меня…

Через секундную паузу я обрадовано нашлась:

– Мы встречались в парке прошлым летом. Помнишь? У тебя еще был плюшевый рюкзачок с обезьянкой. Ну, такая смешная, с большими желтыми ушами?

Она неуверенно кивнула. Я видела и сжатые до скрипа зубы, и выступивший пот на лбу, и сплетенные пальцы до белизны на костяшках. Самообладание давалось девочке нелегко.

– А где тот рюкзачок?

Кристя ничего не ответила. Опустила голову, на меня не смотрела.

– Я с ней уже час, – почти шепотом сказала медэкперт. – Девочка не произнесла ни слова.

– Она что-то видела? Удалось выяснить?

Девушка покачала головой:

– Надеялись на вас. Я больше здесь не нужна?

Она скорее констатировала, чем спрашивала. Я кивнула, девушка с облегчением выдохнула и торопливо вышла из комнаты.

– Кристя, – я осторожно подступала к кровати. – Сейчас ты должна быть очень храброй и сильной. Я пришла помочь. Ты голодна?

– Вернулась… – девочка метнула в меня неожиданно полный ненависти взгляд.

Я застыла, боясь, что любое мое слово или движение спугнуть открывающуюся Кристю. Но она замолчала. Отвернулась к окну, шевеля губами – снова считала листья. Я прождала минут пять, а может десять. Сложно сказать. В конце концов, я, мягко говоря, тоже чувствовала себя не в своей тарелке.

Когда молчание затянулось, я все-таки спросила:

– Кто вернулся?

– Красная Луна, – бросила Кристя, так и не повернувшись в мою сторону.

– Кристя, ты знаешь, где мама?

– Мамы нет. Красная Луна. Шла за ней.

Ее речь напоминала трехлетнего ребенка.

– Ты видела кого-то чужого в вашем доме?

Она покачала головой, но как сомнамбула, машинально и очень медленно.

– Ты знаешь, что нет.

– Я? – кажется, состояние Кристи даже хуже, чем я решила на первый взгляд. – Откуда мне знать?

– Красная Луна, – показалось, что девочка довольно мерзко хихикнула.

А потом Кристя, резко кинув голову вперед, свесилась с кровати. Ее рвало, выворачивая худенькое тело. На пол, на край одеяла, на окровавленный подол рубахи.

– О, Господи, Кристя! – я кинулась к ней, но девочка, дергаясь в конвульсиях, запрокинула голову и закричала:

– Не подходи! Красная Луна! Красная Луна!

И упала обратно на кровать. Скорчилась в позе эмбриона и затихла.

Я попятилась, не спуская глаз с Кристи, пока не уткнулась спиной в Кондратьева. Он внимательно слушал за приоткрытой дверью.

– О чем она? – тут же спросил негромко. – Что за Красная Луна?

– Острое стрессовое расстройство, – сказала я. – Спутанность сознания, она ничего путного не скажет. Пока ей нужно успокоиться.

– Ты уверена? – расстроился Кондратьев. – Психушку что ли вызывать?

– Ей нужно успокоиться, – повторила я твердо. – В привычной обстановке. Не нужно в больницу. Ты знаешь, куда ей нужно. К кому…

– Но есть ли…

– Под мою ответственность, Кит. Ну, пожалуйста… Ты! – я хлопнула себя по лбу. – Черт! Только не говори, что еще ничего не сообщил Нике!

– Какой Нике? – Александр Владимирович оказался не просто пронзительноглазым, но еще и вездесущим.

– Это мачеха отца Феликса, – попыталась пояснить я. – Вероника. Кристина прабабушка.

– Я не успел, – буркнул Кондратьев.

Хотя, конечно же, он просто оттягивал этот момент до последнего. Не хотел звонить Нике. Трусливо ждал меня.

Я полезла в сумочку за мобильным. Александр Владимирович оглядел всю сцену: мое укоризненное лицо и хмурый, упертый взгляд Никиты, кажется, что-то заподозрил. На всякий случай поинтересовался:

– А ничего, что вот так – по телефону? Да она же, наверное, очень пожилая. Может, подготовить, Скорую вызвать. Вдруг не выдержит.

– Вероника-то? – я усмехнулась. – Вероника все выдержит. Кроме того, она вышла замуж за Михаила Ефимовича, деда моего бывшего мужа, когда Феликс был уже подростком. У них не очень складывались отношения… А еще Ника – прекрасный педагог и психолог со стажем. Так что пусть она сама определит, что делать с приемной внучкой…

Первое, что сказала Вероника, услышав мой голос:

– Феликс?

– Да, – кивнула я, хотя она, конечно, не могла этого видеть. – Он…

– Я уже три часа пытаюсь ему дозвониться. Предчувствия…Нитки рвутся, пасьянс почти сошелся. Как ты, деточка?

– Нормально. Вот только Кристина…

– Конечно, вези ко мне. Для начала я подготовлю травки. Не вздумайте ребенка сильными транквилизаторами колоть…

Я многозначительно промолчала.

– Ладно, – она верно поняла мое молчание. – Вези. Тебе тоже успокоиться не помешает.

– Я не могу. Тут следствие. Кристю полиция привезет.

– О, кей…

Вероника отключилась. Присутствующие, которые слышали наш разговор, застыли с пораженными лицами.

– Она точно его бабушка? – пробормотал судмедэксперт Ваня.

– Приобретенная, – уточнила я. – А еще она – Железная Ника.

Когда я проводила с трудом умытую и переодетую Кристю к бабушке Фила, за окном начало смеркаться. Тоскливый дождь усилился, превращаясь в ливень. Холодный, совсем не летний ливень.

– Могу я узнать, когда вы видели своего бывшего супруга в последний раз? – Александр Владимирович сразу взял быка за рога, как только я опустилась в знакомое до боли кожаное, слегла потертое на подлокотниках кресло.

Все-таки они не успокоились на инфаркте. У меня были свои основания думать: Феликс умер не сам по себе. Интересно, что подозрительного увидели криминалисты?

– Если очень постараетесь, – кивнула я. – Так как точно не скажу, когда мы виделись лично. Наверное, очень давно. Вас же телефонные звонки не интересуют?

– Интересуют. Когда вы разговаривали, о чем. Не было ли чего-то странного в его голосе. И личные встречи тоже постарайтесь вспомнить.

– Феликс звонил неделю назад, – ответила я. – Жаловался, что Кристя отбилась от рук. Просил профессионального совета.

– Что значит – отбилась от рук?

– Да ничего особенного. Переходный возраст. Прощупывание границы дозволенного.

– А конкретно?

– Классика: замкнулась в себе, стала грубить, пропускать школу. Через это проходят не все, но многие. Мальчики становятся неконтактными и неряшливыми, девочки устраивают истерики и трагедии из-за незначительных и очень странных поводов. Они не могут себя контролировать из-за взрыва гормонов и незрелости нервной системы. Это в большинстве случаев проходит само собой. Нужно «перетерпеть» пару лет. Не отвечать на агрессию агрессией. Молчать, если ребенок не хочет разговаривать. Дать разумную свободу. Слушать, но не осуждать. На самом деле, это только кажется, что просто. У вас дети есть?

– Нет.

– Тогда вы не поймете…

Александр Владимирович встал и оглядел гостиную. Плотно и недовольно сжал губы. Я проследила за его взглядом, уперлась в знакомый до боли ландшафт. За панорамным окном плотной стеной простирался лес. Сейчас казалось, что он сомкнулся в зловещее кольцо, захлопнул ловушку. Тучи комками грязной ваты нависли над полуобнаженными ветвями. Дождь прошел ночью, а сейчас время перевалило за полдень. Все следы снаружи наверняка размыло. Сюда и в самом деле очень трудно добраться без машины. От станции, где останавливается электричка, идти черте сколько. Около самой станции довольно тесно рассыпаны дачные домики. А здесь – кричи не кричи, никто не услышит.

Дом во время перестройки приобрел дед Феликса. Выкупил заброшенный особняк, не одно десятилетие разрушающийся на месте сгинувшей деревни, у какого-то распадающегося колхоза, привел в порядок.

– Вы можете догадываться, где сейчас Мария Успенская?

Конечно, они обыскали все вокруг в поисках предполагаемого тела.

– Вы думаете, она сбежала? – я недовольно зажмурилась от верхнего яркого света.

Завывания ветра за окном становились все инфернальнее. Интересно, как майор отнесется к моему предложению разжечь камин?

– Все документы в доме, – майор в упор смотрел на меня. – В бумажниках. И ключи от машин тут же. Как и машины. Ни одна из зарегистрированных на Успенских не покидала гаража в ту ночь.

Я поежилась, хотя понимала – ничего личного, просто у него работа такая – всех подозревать.

– А мобильный?

– Мобильного нет.

– Тяжело бежать без денег, документов и машины, – согласилась я. – По ночам уже заморозки. История выглядит так, будто она бросилась, куда глаза глядят. Впрочем, может быть шок. Но… оставить девочку с мертвым телом? Марыся – взрослая женщина, мать, с устоявшейся психикой. Странно это все.

Он пропустил мое последнее замечание мимо ушей. Наверное, был согласен: дело странное.

– Вы знаете круг их общения? Может ей кто-то помогать?

Я вдруг улыбнулась:

– Нет, я не в курсе Марысиных связей. Вам не кажется, что даже как-то неприлично спрашивать такое у бывшей жены?

– Вы не производите впечатления человека, способного страдать после развода в течение десяти лет.

Я пожала плечами:

– Я и не страдаю. И не радуюсь, сообщаю на тот случай, если вы собираетесь меня в чем-то обвинить. Феликс был очень властный, подавлял меня. Это у них семейное, он унаследовал строительный бизнес от деда. Я почувствовала облечение, когда мы расстались.

– Вы бывали в этом доме после развода?

– Нет. Но помню, где разжигается камин, – намекнула я. – В такие зябкие вечера как этот очень приятно сделать что-нибудь теплое.

Зря старалась. Майор не понимал даже таких явных намеков.

– И я представления не имею, где сейчас Марыся. Вообще, где она может быть. Вряд ли у нее за это время появились какие-то друзья. Знаете ли, ее не очень… любили.

– Кто?!

Я пожала плечами:

– Да все. Кроме Феликса, конечно. Он ее обожал. Ну, и Ника относилась душевно. Но она ко всем так относится. Чистый ангел.

– А Ника…

– Да жена деда Феликса, Вероника. Так сказать, прабабушка Кристи.

– Все так запутано. Почему… так сказать?

– Потому что, во-первых, Феликс был ее приемным внуком. А, во-вторых, даже если он был родным, Марыся была беременна до знакомства с Успенским. Она предъявила девочку после свадьбы, а до тех пор где-то скрывала. Никто не догадывался ни о чем, пока Марыся вдруг не притащила младенца. Странно, да? Можно я разожгу камин?

– Но откуда вы это знаете?

– С тех пор как я жила здесь, обстановка мало изменилась. Так что, поверьте, прекрасно помню, как его разжечь.

– Да я не про камин. Черт с вами, разжигайте. Я про девочку… Откуда вы все это знаете? И почему так уверены…

Я встала, не торопясь подошла к камину. На секунду обернулась, чтобы небрежно бросить:

– Потому что именно я привела Марысю в этот дом десять лет назад.