Loe raamatut: «Целитель»

1

На ветку опустилась сорока, стряхнув с иголок капли воды, прямо за шиворот. Альмод попытался схватить ее плетением – очень хотелось свернуть мерзкой твари шею. Но птица, словно почуяв, взлетела, оттолкнувшись от ветки и снова обдав его холодными каплями.

Он выругался, потер веки. Какого рожна его вообще понесло в этакую рань возвращаться через лес в город? Ну, не выспался. Весна в этом году оказалось невиданно теплой, ночь пахла земляникой и росой, хоть под открытым небом ложись. Не закрыл на ночь дверь землянки, чтобы проветрилась как следует. И ни свет ни заря Альмода поднял дятел.

Пернатый гад, по определению, дурак: в голове, которой регулярно долбят дерево, просто не может быть много ума. Но он сам-то не дятел! И голова большая, вон как болит, а еще болтают, дескать, кость. Так что, спрашивается, мешало ему закрыть дверь, в пару глотков допить вино, чтобы лучше спалось, и рухнуть обратно? Заодно похмелье переспал бы.

Нет, решил, что пора бы и в город вернуться, пока с собаками искать не начали. Как-никак, единственный одаренный целитель на весь городок. Да и вообще единственный одаренный, если не считать двух телохранителей Харальда Хромого, некоронованного короля Мирного. Золотоискатели, что большей частью его населяли – ребята суровые, с соплями и даже сломанной ногой за целителем посылать не будут, если зовут, значит, дело серьезное. Так что лучше не затягивать время, заставляя себя разыскивать. А он и так три дня уже торчал в лесу. Три дня не просыхал.

С того мига, как Харальд Хромой встал посреди трактирного зала, дождался тишины и предложил всем присутствовавшим выпить за здоровье «известного всем нам» и «незаменимого» целителя, «который уже год с нами и, мы надеемся, задержится еще не на один год». Надеялся он, как же. Надеялся на то, что Насмешник, вечный враг Творца, который принес Альмода в Мирный, приберет его снова, чтобы и духа не осталось. И все это знали, но от дармовой выпивки не отказывались.

Альмод тоже не стал от нее отказываться. Потом добавил. Потом решил, что видеть не хочет ни одной человеческой рожи, прихватил несколько мехов с вином и отправился в лес. Землянку он выкопал в первый же месяц, как понял, что, пожалуй, останется в Мирном какое-то время. Логово на случай, когда не захочется никого видеть или вдруг понадобится отсидеться. Или нажраться до положения риз, как сейчас, и чтобы никто не лез в собутыльники и не спрашивал, по какому поводу.

Год с того дня, как он объявился в этой дыре, демоны бы ее драли.

Год с того дня, как погибла Тира.

Какого рожна он потащился обратно в город вместо того, чтобы допивать вино? Оставалось же… Искать будут – да кому он нужен, его искать? А и не найдут, покойником больше, покойником меньше, мало, что ли, их, в пьяных драках подохших?

Видел ведь, что тучи низкие, решил, что если дождь и пойдет, не растает, не сахарный. Заодно и голову освежит. Освежил, умник!

Он саданул кулаком по стволу ближайшей осины. С листьев стеной ливанула вода, промочив до костей. Альмод открыл было рот, чтобы помянуть дождь, дятлов, крылатых и двуногих, деревья и собственную глупость, и осекся на полуслове, услышав крик.

Тот полный муки, лишенный разума крик, который издает человек за миг до того, как перестать быть живым.

Он бездумно рванулся на звук. Остановился, не сделав и двух шагов. Какое его, собственно, дело? Ну, нарвался кто-то на медведя – косолапый жил неподалеку, и у них с Альмодом было перемирие, основанное на взаимном уважении. Или просто зверю до сих пор было что жрать, и он не связывался с двуногими. Что бы там ни случилось, помочь уже точно не поможешь. Некому.

Но закричали снова – на этот раз женщина. И столько ярости было в этом крике, что Альмод забыл обо всех доводах разума и помчался туда, на крик, отчаянную ругань в два… нет, в три голоса и…

Гудение пламени. Он остановился, точно влетев в дерево. Не может быть. Двинулся вперед, теперь медленно и осторожно, но тело не слушалось, то и дело порываясь сбиться на бег. Снова застыл, когда ветви поредели, став почти прозрачными.

Ярдах в десяти, посреди поляны на берегу лесного озера бесновалась тусветная тварь. Плотное, переливающееся стеклянным блеском тело, мечущиеся хлысты-щупальца. Совсем рядом с тварью лежал человеческий костяк. Вот, значит, что это был за крик. Трое еще сражались. Двоих он знал.

Не удержат – Альмод понял это сразу, едва глянув на чистильщиков. Спроси его кто, с чего он так решил, пожалуй, ответить бы не смог. Просто знал, чуял тем нутряным чутьем, что не раз выручало его и его отряд. Может быть, по тому, какое лицо было у Хильд, когда с ее рук слетало пламя – она уже сама была уверена, что мертва, и продолжала драться лишь потому, что знала – смерть будет очень, очень болезненной. Может, по тому, как тяжело поднялся клинок в руках Свейна. Похоже, бой шел уже давно, изрядно измотав людей.

Третья… Альмод застыл, на миг забыв, как дышать. Этого не могло быть. Тира мертва. Погибла по наущению человека, которого он девять лет считал другом. Который когда-то спас ему жизнь, а много лет спустя попытался убить.

Эта девчонка никак не могла быть Тирой. Но… Та же пепельная коса до задницы. То же сложение: длинноногая, тонкая, кажется, талию можно обхватить руками, и пальцы сойдутся. Так же обманчиво легко порхал в руках меч-бастард.

Девчонка увернулась от щупальца, срубила его, на миг повернувшись правым боком. Хильд сожгла отлетевшее прежде, чем оно успело сползтись обратно к твари. Альмод медленно выдохнул. Совсем другой профиль, и шрам на всю правую щеку – похоже, от старого ожога. Младше – лет двадцать, наверное. Альмод разозлился на себя – он что, всерьез поверил в чудо? Мертвое – мертво.

Свейн срубил еще одно щупальце, Хильд снова бросила пламя, и в этот миг к ней метнулись сразу три щупа. Огонь безвредно скользнул по ним, увернуться девушка не успела. Как не успели ей помочь остальные. Незнакомая девчонка снесла одно щупальце, но два других ухватили Хильд. Она не крикнула – только засипела прежде, чем сдавившее горло щупальце оторвало голову. Тварь утянула в себя тело, чтобы через два удара сердца выбросить обратно голые кости. И меч из небесного железа, только таким и можно их рубить.

Альмод подумал: дурак, ой, дурак, куда же он лезет, узнают ведь и загонят, едва только битва закончится. И вообще, надо со всех ног лететь в Мирный предупреждать людей. Черных облаков перехода не было видно, значит, помощь задерживается. С каждым сожранным – зверем ли, человеком ли – тусветные твари становились сильнее, и одному Творцу ведомо, сколько сил наберет эта прежде, чем подойдут новые отряды. Но вместо того, чтобы бежать, он вылетел на поляну, швырнув огонь в очередное отлетевшее щупальце.

– Заговоренный? – вытаращился на него Свейн. – Ты же…

Договорить не успел, бестолочь, смотреть надо было на тварь, а не на внезапно воскресшего – как он считал – бывшего командира чистильщиков. Тварь своего не упустила, ухватив Свейна. Он закричал – надрывно, невыносимо. Девчонка срубила пару щупалец. Все, что сделал Альмод – остановил парню сердце, чтобы хоть не заживо сожрали. Еще один костяк лег на выжженную траву. С тремя дымчато-алыми бусинами на запястье. Дорос, значит, Свейн до командира…

– Беги, – выдохнул Альмод. – Подмога сейчас будет.

О гибели командира чистильщики узнают почти мгновенно и высылают еще два отряда. Но переход по мирам не сплести за доли секунды. Которых хватило твари, чтобы одновременно кинуться на Альмода и на девчонку со шрамом. Альмод увернулся – вбитые за десяток лет навыки не подвели. Девчонка, измотанная боем, напуганная смертями друзей, не успела. Одно щупальце ухватило ее за ногу, второе обернулось вокруг ребер и хлестнуло по животу. Она закричала.

Можно было с чистой совестью делать ноги – в одиночку прорыв не удержать и несколько минут. Нужно было делать ноги – в новых отрядах наверняка будут те, кто его помнит, а значит, придется бежать только в том, что на себе, как уже было год назад. Но он перекатился, уходя от очередного хлыста, подхватил с земли меч. Исчезли перевившие весь мир плетения – небесное железо погасило дар. Альмод взвился, перерубив щупальце, что сдавило девчонке грудь. Отмахнулся мечом от еще одного. Девчонку поволокло к твари. Крик не смолкал.

Альмод снова метнулся, отрубая щупальце, что держало ногу. Ударил пламенем, прямо по живому, завоняло паленым мясом. Плетением отшвырнул искалеченное тело к краю поляны – церемониться было некогда, потому что тварь, упустив одну жертву, всерьез взялась за другую – Альмод метался по поляне, точно по горящим углям, ни на миг не останавливаясь. Какого рожна он вообще в это влез, дурень похмельный?

У самого озера начало собираться черное облако перехода. Вот теперь точно пора убираться, и чем быстрее, тем лучше. Осталось одно. Он рыбкой сиганул над самой землей – щупальца метнулись в дюйме над головой. Приземлившись, подхватил кожаный шнур с тремя бусинами с останков Свейна,– изъеденные связки не держали кости руки, и они рассыпались. И рванул к краю поляны, где уже не шевелилась девчонка. Плетением затащил ее в кусты, чтобы не увидели явившиеся чистильщики. Хотя им явно пока не до того.

Где-то там за спиной бесновалась тварь, коротко и четко отдавал приказы командир, ревело пламя. Альмод не обращал на них внимания.

Обычно тусветные твари походят на рой, собранный из стеклянных бусин. Попав на тело – хоть человека, хоть зверя – они стремительно жрут, и, набравшись сил, стекаются в единое существо, которое хватает все живое, до чего может дотянуться. Три четверти века назад твари превратили столицу и окрестности в стеклянную пустыню, где до сих пор не было даже пауков. Десять лет назад сожрали Озерное: Альмод видел, что осталось от городка, и это долго снилось ему в кошмарах. Отчасти потому, что он был одним из тех, кто не удержал тот прорыв. Единственным, кому удалось выжить.

Но хуже всего, что даже несколько «капель», попав в живое тело, уходили глубоко в плоть, и насытившись, начинали делиться. Вроде бы нечасто – примерно раз в полминуты. Через две минуты – восемь. Через пять – больше тысячи.

С того мига, как щупальце ухватило девчонку и до того, как Альмод рухнул на колени рядом с ней, убравшись с глаз чистильщиков, прошло не больше сотни ударов сердца – когда речь идет о жизни и смерти, время становится удивительно медленным. Но и тварь ей досталась не одна. Большую часть удалось спалить прежде, чем они ушли в тело – хотя это и стоило несчастной глубоких ожогов. Но не все твари сдохли, далеко не все, и сейчас они жрали ее изнутри.

Девушка уже не кричала – не хватало ни сил, ни дыхания. Только часто-часто ходили ребра, точно у уставшей собаки, да зрачки от боли стали огромными, оставив от радужки лишь тонкий серый ободок.

Альмод работал лихорадочно быстро, давненько ему не приходилось плести в полную силу. Да и практиковаться именно в этом плетении тоже особо не доводилось – новое оно было, авторское, придуманное одним башковитым пацаном. Любая жизнь – хрупкий баланс созидания и разрушения, если сместить его в сторону разрушения, наступает смерть.

Беда была в том, что плетению все равно, кого убивать – тварей ли, человека ли. «Бусины» и без того превратили легкие девчонки в решето, задели сердечную сорочку, чудом не зацепив само сердце, и добавлять не стоило. По сравнению с этим полоса проглядывающих ребер, обглоданная до кости голень и ожоги – сущая ерунда. Мясо нарастет, если жива останется.

Неверное, надо было просто остановить ей сердце. Альмод никогда не был излишне жалостлив: убежать от смерти не удалось почти никому. Даже если к тому моменту, как он вычистит всех тварей, девчонка не отправится к Творцу, вероятность вытащить ее будет совсем невелика. Здорово он сглупил. И чего ради? Неужели только потому, что она на миг напомнила ему Тиру? Или ради другой девчонки, которой твари точно так же прогрызли грудь, и она неделю выкашливала омертвевшие легкие, а ему самому только и оставалось, как беспомощно наблюдать?

Дурень сентиментальный. Стареет, что ли?

За спиной снова закричали – похоже, тварь достала еще кого-то.

– Гейр, помоги ему! – раздался напряженный голос… чей же? Магни. Старый приятель, один из немногих, кто протянул в ордене дольше пяти лет. А второй командир, значит, Гейр. Неплохой целитель. Если тому, кого зацепила тварь, вообще можно помочь, Гейр его вытащит. Альмод перестал об этом думать, у Гейра свои заботы, у него свои. Лицо девчонки стало серым, нос заострился, губы посинели. Стоило поторопиться. Так, с тварями покончено. Срастить перебитый бронх. Восстановить хотя бы одно легкое, чтобы было чем дышать, на второе все равно сейчас сил не хватит. И в печени дыра, кровит, мать ее так и разэтак…

Губу защекотало – из носа потекла кровь. Только этого не хватало. Он стер каплю пальцами, растерев ее, зажег между ними огонек. После того, как его в первый раз поймали, завел привычку нигде не оставлять следов крови. Глупо, ведь в ордене хранился образец. Но привычка въелась в нутро, и сейчас это стоило Альмоду части и без того немногих оставшихся сил. Впрочем, неважно. Все равно надо останавливаться. Если начнет упорствовать, продолжит плести – кровь пойдет горлом, а потом – потеря сознания и смерть. Еще чего не хватало, сдохнуть ради совершенно незнакомой девки.

Так, с чем там еще надо разобраться прямо сейчас? В груди все сосуды собрал. Нога. Чтоб тебя… Альмод прошелся плетением, наскоро соединяя прогрызенную тварями вену. Повезло, что не артерия, уже истекла бы кровью. Или не повезло, как посмотреть.

Что теперь? Оставить ее тут, авось, чистильщики, разобравшись с тварью, хватятся недостающего костяка, станут искать и найдут? А если не найдут? Зря возился, получается? Или, найдя, сообразят, что возился с ней кто-то одаренный, и захотят с этим самым одаренным познакомиться поближе? Нет, оставлять нельзя.

Альмод подхватил девчонку на руки – как ни старался не причинять лишней боли, она все же потеряла сознание. Придется нести к себе. В землянку, показывать девчонку в городе было нельзя. Мигом чистильщики прознают.

За спиной по-прежнему ревел огонь, ругались чистильщики, но дожидаться, чем кончится бой, Альмод не стал. Справятся, с помощью Творца. А и не справятся – один он ничем им не поможет. Тут эту бы живой дотащить, следов не оставив. Впрочем, следопыты из чистильщиков аховые, а он пойдет звериными тропами. Все равно человеческие к его землянке протоптать было некому. Может, и повезет, не найдут. А если совсем повезет – еще и девчонку живой донесет.

Нет, все же он здорово сглупил. Творец с ней, с девчонкой, помрет так помрет, выживет – там и будет думать, во что это ему отольется. Но вот образцы с руки мертвого командира он взял совершенно зря. Капля крови, заключенная в дохлую, обработанную плетением тварь. Командир всегда держал образцы своих бойцов при себе, чтобы можно было легко найти любого их них. И когда тварь добьют и начнут прибирать тела, пропажу обнаружат.

В тот миг это казалось разумным – ведь если оставить образцы чистильщикам, они отыщут девчонку по крови, а с ней и его самого. Дважды дезертиру – первый раз Альмод пытался бежать из ордена через год как попал туда – была уготована виселица. Но пропавшие образцы тоже взбудоражат чистильщиков. На мародера не спишешь, не найдется такого мародера, что останется жив, столкнувшись с тусветной тварью. И на диких зверей тоже, не валялись тела без присмотра. Значит, будут его искать. Дурак, ой, дурак…

2

Землянку Альмод выстроил сам. Сам копал землю, сам рубил деревья и тесал их под опорные столбы. Сам перекрыл крышу, застелив дерном. Сам прокопал вокруг канавки, чтобы по весне вода ушла по ним, не залив его логово. А вот тащить из города доски для мебели пришлось с помощником – городским дурачком, глухонемым.

Работать руками Альмода научил отец в те дни, когда он возвращался из университета домой на каникулы. Отцу пришлось много повоевать: и защищать границы, и участвовать в междуусобицах, когда умер прежний король, и на престол сел вовсе не нынешний, прозванный Разумником, а старший принц. Альмод поначалу кривился – не дело благородному руки трудить.

Начал отец с того, что отвесил ему затрещину. Рука у родителя была тяжелая, дурь всякую из головы выбивала мигом.

Впрочем, он потрудился и объяснить. Дескать, представь, что застрял ты со своим отрядом где-то, куда ворон костей не заносил. Война – дело неспешное, умирать никому не хочется, так что стоять вы можете и неделю, и месяц, а то и полгода. И что ты будешь делать? Сидеть в шатре, то промокшим под дождем, то холодном, то жарком, хлюпать носом и наблюдать, как опускаются твои люди, тоже уставшие от вечной неустроенности? Или велишь им взяться за лопаты и топоры, чтобы через пару дней у тебя и твоего копья было удобное, теплое и сухое жилье?

Альмод попытался было заявить, что не самому же топором махать, едва не схлопотал очередную затрещину и услышал, что человек, не умеющий сделать как следует, не сможет ни приказов путных отдать, ни понять, правильно ли их выполняют. Так что вот тебе лопата – вперед. Тогда он повиновался, но долго ругался про себя. Ему, одаренному, титул было не унаследовать, хоть отец и усыновил бастарда по всем правилам еще до того, как проявился дар. И отрядом едва ли доведется командовать.

Титул Альмоду так и не достался, а вот отрядом командовать довелось. Не таким большим, как копье – тройкой чистильщиков. В ордене его прозвали Заговоренным – при том, что половина чистильщиков не переживала двух лет от посвящения, он проходил десять, девять из них – командиром. Пока его не предал старый друг, возжелавший места Первого, главы ордена.

Наверное, Альмод должен быть ему благодарным. Если бы тогда все не пошло кувырком, ему не удалось бы вырваться от чистильщиков.

Альмод убил бывшего друга ножом в спину.

Он убил бы его снова. За то, что очутился в Мирном гол как сокол, лишь в том, что на себе, с одним ножом, даже без путного меча. За Тиру. За то, что в ордене его самого до сих пор считали свихнувшимся убийцей, поплатившимся за свои злодеяния. Впрочем, этим он был обязан не только старому другу, но и тому самому башковитому пацану, что придумал плетение, позволяющее спасти человека от тварей, проникших в тело. Мог бы попросить приятеля, возвращавшегося в орден, рассказать хотя бы часть правды, но парни предпочли подтвердить чужую ложь. Боялись, что правде никто не поверит. Не то чтобы Альмода хоть немного беспокоило мнение бывших соратников. Кто его хорошо знал, тот все равно не поверит, а на глупцов ему всегда было плевать. Но где-то глубоко в душе до сих пор сидела горечь.

Он отогнал непрошеные воспоминания, занес девчонку в землянку. Внутри пахло хвоей – как раз накануне он застелил пол свежим лапником. В углу у входа – очаг, с волоконным оконцем над ним, чтобы уходил дым. У стены, в дальнем от очага углу – лежанка, у противоположной – стол, над ним – полка с посудой и всякими мелочами, рядом сундук, он же лавка. А больше ему ничего и не надо.

Одному тут было удобно, вдвоем, пожалуй, окажется тесновато, но если дождь закончится и после погода постоит, можно и в самом деле заночевать в лесу рядом с землянкой. А нет – Альмод и на полу умостится, невелика беда.

Он зажег светлячок, уложил девушку на лежанку. Успел испугаться, коснувшись ледяной кисти, и еще сильнее – когда не сразу удалось нащупать жилку на шее. Пульс под пальцами едва ощущался, даром что сердце стремительно колотилось. Плохо, очень плохо. Альмод поймал его ритм, заставил биться чуть медленней, чтобы успевало наполняться и гнать кровь по жилам.

Девчонка едва слышно застонала, распахнула глаза, уставившись безразличным взглядом в потолок. Вот так-то лучше. Альмод собрал ошметки второго легкого, чтобы начинало восстанавливаться. Потом придется доделывать, но не сегодня. Сегодня еще ожоги. Хотя бы самые глубокие.

Альмод расстегнул на девчонке перевязь, взял ее нож и начал срезать одежду, все равно она уже не годилась даже на ветошь. В безразличном взгляде раненой промелькнуло что-то, похожее на страх. Она потянулась к нитям, но плетение рассыпалось, не успев сложиться. Девчонка дернулась – едва ли от боли, в сравнении с теми ранами, что оставила тварь, и ожогами, сорвавшееся плетение было не страшнее комариного укуса. Опять безуспешно потянулась к нитям, из носа по щеке потекла кровь. Рука слабо дернулась к бедру – туда, где должен был быть нож. Не дотянулась, пальцы вцепились в овчину, застилавшую лежанку. Снова дернулась, медленно и слабо, хотя самой, наверное, казалось, что быстро. Ухватила пустоту – и в глазах появился самый настоящий ужас.

До Альмода, наконец, дошло.

– Я не собираюсь тебя е… – Он проглотил грубое словцо, совсем одичал, – насиловать.

За кого она его вообще принимает? Кем нужно быть, чтобы помыслить о соитии с беспомощным изуродованным телом, в ранах, ожоговых струпьях и сукровице?

С другой стороны, что она могла подумать, обнаружив рядом высокого широкоплечего мужика, который рвет с нее одежду? Что эта небритая похмельная морда – целитель? Что лоскуты ткани, прилипшие к ожогам, вовсе не ускоряют их заживление?

Девчонка не поверила, одной рукой попыталась перехватить его запястье, второй – прикрыть грудь. Очень неплохую, между прочим, в других обстоятельствах он бы, пожалуй, посмотрел… Альмод мысленно выругался. Нашел время! А вот незачем было год от женщин нос воротить. Сейчас бы не думал о чем попало, точно отрок, впервые титьку увидевший. Даром что сам вот-вот свалится, исцеляющие плетения нещадно тянули силы, причем не только из целителя, но и из исцеляемого.

Ни оттолкнуть, ни прикрыться у нее, само собой, не вышло. Рука, ухватившая его, по-прежнему казалась ледяной, а это значит, что сердце не справляется.

– Ожоги, – сказал Альмод. – Раны. Сейчас меня интересуют только они. На сиськи за свою жизнь я нагляделся предостаточно, так что не дури.

Губы девушки дрогнули, ему пришлось склониться к самому лицу, чтобы расслышать:

– Нож… верни.

Альмод усмехнулся. Положил рядом с ее рукой нож. Синие пальцы сомкнулись на рукояти. Беспокоиться по этому поводу Альмод не собирался. Сейчас у девчонки не хватило бы сил даже комара прихопнуть. И все же ее отчаянное упорство подкупало. Одной… да что там, обеими ногами на том свете, а все брыкается.

– Исподнее тоже придется срезать, уж извини, – сказал он. – Вот здесь, – он взял ее руку, положил рядом со следом от щупальца – покрытой струпьями и сочащейся сукровицей полосой, что наискось пересекала живот, спускаясь к тазу. Прожрать до кишок тварь не успела, Альмод срубил ее и тут же сжег, в нижней части раны дойдя огнем почти до кости.

Девчонка попыталась себя ощупать, он удержал ее за миг до того, как пальцы влезут в саму рану. Не то чтобы она могла сделать хуже, куда уж хуже-то, но щупать свежий ожог – удовольствие небольшое. Она дернулась, Альмод выпустил ее руку прежде, чем поднялась вторая, все еще сжимавшая нож.

– Покажи, – прошелестела девушка, пытаясь поднять голову.

Альмод осторожно подсунул руку под плечи – девчонка вскрикнула, – помогая приподняться. Она глянула на себя, зажмурилась на миг. Обмякла, опустив веки. Альмод уложил ее обратно.

– Спасибо…

– Потом скажешь. Когда выкарабкаешься.

Если выкарабкается. Хотя если она будет цепляться за жизнь так же отчаянно, как только что тянулась к оружию – справится.

Уголки губ дернулись, пытаясь сложиться в ухмылку. Улыбка у нее была неровной – сказывался шрам во всю щеку. Старый, похоже, обожглась совсем маленькой, до того, как проявился дар. Когда попала в университет, было поздно что-то предпринимать. Еще один шрам вздергивал конец левой брови. Этот был относительно свежим, от школярского поединка, скорее всего. Явно специально не стала сводить.

Наверное, когда она была здорова, эта кривая улыбка в сочетании с вечно поднятой бровью придавала ей невероятно ехидный вид. Но сейчас, на сером лице с синими губами… Смотреть на это оказалось неожиданно больно. Альмод в который раз выругался про себя – еще немного, и над уличными котятами рыдать начнет. Совсем плох стал. От усталости, что ли. Он шмыгнул носом, ругнулся уже вслух. Закашлялся, сплюнул в очаг кровь. Потом сожжет, вместе с тем, что осталось от одежды девчонки.

– Пока все, – сказал он.

На самом деле далеко не все, он затянул лишь самые глубокие ожоги да наметил восстановление сожранных мышц, пока не поздно, иначе потом не нарастут. Но еще работать и работать. Самое паршивое в обширных ожогах – не боль, и даже не само повреждение, а то, что сожженные ткани превращаются в яд, который всасывается в кровь и отравляет тело. Так что затягивать исцеление не стоило. Но для этого нужно хоть немного отдышаться.

Светлячок мигнул и погас, оставив их в полной темноте. Альмод вздохнул – сил ругаться уже не было. Пошатываясь, добрался до двери, благо, всего три шага. Высунулся под дождь, почти его не чувствуя, хотя в голове немного просветлело. О, надо ведь и самому переодеться… если сил хватит. Преодоление четырех шагов до сундука сейчас казалось подвигом, равным пешему путешествию до столицы, на которые обычно уходило три месяца.

Он в несколько приемов, точно глубокий старик, поднял крышку сундука, достал оттуда одеяло из волчьих шкур – благодарность охотника, которому Альмод спас ногу. Укрыл девчонку.

– Спи пока. Отдышусь немного, продолжим.

Она едва заметно кивнула. Но вместо того, чтобы закрыть глаза, спросила:

– Где остальные?

А то она сама не видела. Вылетело из головы после того, как едва не сожрали? Не хочет верить?

– Пусть Творец примет их души.

– Не мой… отряд, пусть Творец… – она осеклась, длинно и неровно вздохнув. – Подмога…

– Понятия не имею, – соврал Альмод. – Не до них, слишком занят был.

– Драпал? – ухмыльнулась она.

– Именно. – Он дернул щекой, отворачиваясь.

Снова сунулся в сундук за сухой одеждой. Драпал. С ней на руках. А должен был, видимо, доблестно сложить голову. Или покорно сдаться.

А, собственно, какого рожна он ищет себе оправдания? Он отдал ордену десять лет и больше ничего им не должен. От чистильщиков не уходят – но ему удалось, и каяться в этом Альмод не намеревался.

За спиной зашебуршало. Он оглянулся – девчонка пыталась сесть. Само собой, безуспешно.

– Если… – Она откинулась на спину, тяжело дыша. На лбу проступили бисеринки пота. – мертвы… Тварь… город… – Она опять попыталась подняться. – Предупредить.

– Если чистильщики мертвы, предупреждать поздно.

Альмод совершенно потерял счет времени, пока с ней возился, но от поляны, где появилась тварь, до его логова было не меньше получаса хорошим шагом. Значит, прошло куда больше часа. Сколько мог длиться прорыв, не знал никто. Может, закрылся, едва Альмонд ушел оттуда, и тогда чистильщикам оставалось только прикончить тварь. Может, до сих пор открыт, и, значит, шансы выжить у них невелики: добив чистильщиков, тварь двинется к городу, сжирая все на своем пути и становясь сильнее с каждым оставленным костяком. Если все чистильщики мертвы, то она уже туда движется, и догонять действительно поздно.

Но будь он проклят, если пойдет проверять. Он сейчас до родника, что в сотне ярдов отсюда, не доберется, не споткнувшись по дороге. Не прошел бы посвящение чистильщиков, раскрывающее истинные возможности тела и разума, сдох бы уже с полчаса как, вытянув в исцеляющие плетения все силы. Досуха. Впрочем, если чистильщики действительно мертвы, до города прежде твари он не успел бы, даже если бы был полон сил. Альмод пожал плечами.

– Все в руках Творца. Мы можем разве что молиться.

– Ссс…волочь. Сама… пойду.

– Вперед, – фыркнул он. – Не держу.

Отвернулся, стягивая рубаху. Вылезать переодеваться под дождь он не собирался. Эка невидаль, голый мужик в шрамах, можно подумать, она к своим – двадцати? – ничего подобного не видывала. А не видела, так отвернется. Не до стыдливости, тут в штанах бы не запутаться да не свалиться, прилетев лбом в косяк, или, того хуже, в камни очага.

За спиной всхлипнули. Альмод обернулся. Девчонка сбросила одеяло и пыталась сползти с лежанки – у нее получилось только сдвинуться на пару дюймов. И плакала.

Он вздохнул. Наклонился за одеялом – чтобы выпрямиться, пришлось опереться на лежак. Произнес так мягко, как только мог:

– Думаю, все хорошо, и твои соратники живы. Но даже если я ошибаюсь… прости, но добраться до города прежде твари я не успею. Никто не успеет.

Он снова укрыл ее одеялом. Не будь она чистильщицей, усыпил бы, и вся недолга. Ему самому безумно хотелось свернуться калачиком на сундуке и провалиться в темноту. Только все-таки переодеть промокшие под дождем штаны. И развести очаг, спалив то, что осталось от одежды девчонки, и заодно кровавый плевок. И образцы… совсем он ума лишился с устатку: чтобы сжечь образцы, пламя должно быть ярко-желтым, такого без плетений не получить, а плести он неспособен.

– Ты сражался… Так почему сейчас?..

– Дурак, вот и влез, – буркнул Альмод. Сунулся в ворот свежей рубахи. Будь проклято женское любопытство. Языком еле шевелит, а туда же, почему да зачем. – А сейчас от меня и вовсе толку, сама посуди… – Он зажег светлячок, тот снова мигнул и погас. – Умеешь молиться – молись. Хотя лучше просто поспать. Нам обоим понадобится много сил.

– Свейн назвал тебя заговоренным.

Альмод пожал плечами. Снова отвернувшись, начал стягивать штаны.

– Что… – Она осеклась.

– Не хочу спать в мокром.

Переодевшись, он повесил одежду сушиться у очага, снова подумал, что надо бы огонь разжечь, но кресала и трута он не держал с тех пор, как проявился дар. Поди, сейчас и не вспомнит, что с ними делать. Ладно. Потом. Все потом.

– Ты сможешь уснуть, не зная, что с тварью?

Отвечать Альмод не стал, смысл отвечать на глупые вопросы. Он —сможет. Сейчас он уснул бы и на ступенях собственной виселицы, так вымотался. Да и вообще, смысл изводить себя страхом и сожалениями, когда ничего не можешь изменить?

– А если тварь двинется не в город, а в лес?

– Тогда мы умрем.

– И тебе все равно?

Он закрыл дверь, добрался на ощупь до сундука.

– Я – Нел, – прошелестело из темноты. А ты?

Он помедлил.

– Альмод.

– Свейн назвал тебя заговоренным, – повторила Нел. – Альмод Заговоренный. Командир, который проходил десять лет. Прежде чем сошел с ума и убил Первого и еще двоих.

Альмод скрипнул зубами, помянув недобрым словом пацана. Точнее, двух пацанов.

– Почему ты молчишь? – настаивала она.

Потому что не намерен ни объясняться, ни оправдываться. Ни сожалеть о том, что влез совершенно не в свое дело. Но едва девчонка встанет на ноги, нужно будет уходить из Мирного. Может, оно и к лучшему. Засиделся.