Loe raamatut: «Сто лет Папаши Упрямца»

© Fan Yiping, 2021

The first Russian language edition published by Hyperion P. H.

© Е. И. Митькина, перевод, 2023

© Издательский Дом «Гиперион», 2023

All rights reserved

Я никогда не думал, что доживу до ста лет.

Папаша Упрямец

Глава 1
Служба в армии

Новобранцы выстроились на плацу рядами, словно лесопосадки.

Вэй Цзянфэй, командир полка армии Чан Кайши, стоял на трибуне. Сперва он обратился к новобранцам с полагающейся по такому поводу речью, а затем внезапно разразился на чжуанском наречье¹: Ме cоу кай лыкcит ме лыкчуат ней тык пинг ган коу? (Ну, черти, есть тут кто из моего уезда?)

Из двухсот солдат двое поняли и рассмеялись, их смех затарахтел, словно кто-то пердел длинной очередью. Все взгляды обратились к ним, но удержать этот смех было все равно что заливать пожар из тазика.

Командир Вэй выпучил глаза, обвел взглядом ряды солдат и в конце концов впился в этих двоих. Потом обратился находившемуся рядом с ним начальнику штаба полка: Отправьте этих вонючих весельчаков в штаб!

Когда парней доставили в штаб, те больше не веселились. Видать, дошло, что попали в большую беду.

Один из них был высокий, второй – низкий. Тот, что повыше, и выглядел постарше, будто ел рис на несколько лет дольше.

Командир полка сказал, глядя на приунывших солдат: Смейтесь же, чего не смеетесь?

Те застыли, стуча зубами; казалось, вот-вот заплачут.

Командир перешел на чжуанский: Канг чуат cоу, тау канг вун на cоу кам гиау, тау cейней вун на ти кам гиау, тума ви cуат (Ишь крутые перцы, перед всей толпой ржать посмели, а сейчас перед начальством зассали? Какие же вы крутые?) Заслышав эти слова, оба новобранца опять прыснули.

Командир продолжил: Как звать? Полное имя? Уменьшительное? Откудова родом? Сколько лет?

Солдат, который был повыше ростом, сразу же ответил: Звать Вэй Асань, уменьшительное – Асань, родом – из деревни Янцзяо, село Саньча, уезд Ишань, провинция Гуанси; семнадцать лет.

Командир кивнул: О, я тоже из уезда Ишань, твой дом от моего недалеко, да мы еще и сродня, у меня тоже фамилия Вэй.

Он оглянулся на низкорослого новобранца: Ну а ты?

Тот ответил, стоя по стойке «смирно»: Фамилия – Фань, зовут – Баоди, уменьшительного имени нет, есть прозвище – Папаша Упрямец. Дом мой – в деревне Шанлин, село Цзинчэн, уезд Дуань, провинция Гуанси. Четырнадцать лет.

Командир застыл от изумления: Ого, четырнадцать, а уже кличут папашей, да ты и правда крут! Хорошо, я тоже буду звать тебя Папаша Упрямец.

Упрямец сказал: Да, командир!

Командир говорил на родном диалекте, слышал в ответ родную речь, и когда он смотрел на этих двух солдат из родной провинции Гуанси, взгляд его постепенно теплел. Он положил руки на плечи Вэй Асаня и Папаши Упрямца: Вэй Асань, ты будешь моим охранником. Папаша Упрямец, а ты будешь моим ординарцем.

Вэй Асань был взволнован – еще бы, такая ответственная служба! – он выпятил грудь, поднял голову и произнес: Да, командир!

А Папаша Упрямец опечалился, недовольство было написано на его лице, он набрался смелости и сказал: Командир, я не буду ординарцем.

Командир спросил: Почему?

Папаша Упрямец ответил: Я стал солдатом, чтобы сражаться с оружием в руках, а не убирать мочу и дерьмо.

Это приказ!

Прошу командира изменить приказ!

Командир убрал руку с плеча отказавшегося выполнять приказ солдата, притянул к себе Вэй Асаня, обошел вокруг Папаши Упрямца, смерил его взглядом с головы до пят и произнес: Я знаю, почему тебе дали прозвище Упрямец, любишь идти наперекор и дерзить, так?

Упрямец ответил: Так точно!

Командир снова встал перед Упрямцем и сказал: Давай так: ты будешь драться с Вэй Асанем. Выиграешь – станешь моим охранником, проиграешь – ординарцем. Как тебе?

Папаша Упрямец согласился, и Вэй Асань тоже.

Оба солдата сошлись в поединке. Более десяти раз сходились и дрались руками и ногами перед своим командиром. Папаша Упрямец проиграл. От ударов рослого Вэй Асаня все его лицо покрылось синяками и кровоподтеками, изо рта пошла кровь. Командир сказал, обращаясь к лежащему на земле Папаше Упрямцу: Мои трусы там, в комнате, постирай.

Папаша Упрямец выстирал трусы командира. Естественно, почистил ему и обувь, и перчатки, и все остальное. Он перебрал коробки и полки в шкафах, вытащил грязную одежду и всю перестирал. Упрямец работал тщательно, с великим усердием, он выглядел покорным, словно бык, которому преподали урок.

Вычищенную одежду он вынес сушиться на солнце. Все эти разнородные предметы болтались, как флаги, на ветках или были разложены на подставках, они покачивались на ветру и поблескивали на солнце. Упрямец долго сидел поблизости, охраняя вещи командира из опасения, что одежду сдует ветер или же она намокнет, если внезапно пойдет дождь. Он старался изо всех сил, как заботливая нянька, присматривающая за ребенком.

Вечером командир вернулся в штаб полка. Он увидел, что выстиранная и высохшая одежда аккуратно разложена по полкам. Поверх старого пальто лежало письмо, командир вздрогнул и поспешил открыть его. Он обрадовался, словно обрел важную потерянную вещь.

Во время ужина командир достал письмо и спросил Папашу Упрямца: Где ты нашел его?

Тот ответил: Перед стиркой я обычно проверяю карманы и вынимаю их содержимое, чтобы не испортить водой. Это письмо я нашел, когда проверял карманы.

Ты прочитал его?

Нет.

Почему не прочитал?

Я неграмотный. А даже если бы и не так, все равно не стал бы читать, ведь это ваше письмо, командир.

Командир был тронут и велел Папаше Упрямцу сесть и поесть с ним за одним столом.

Папаша Упрямец покачал головой и не подчинился.

Командир сказал: Ты опять не слушаешься.

Упрямец ответил: Это мое правило. Я должен следовать правилам.

Командиру только и оставалось, что есть в одиночестве, как обычно. Он не ушел сразу, как поел, дождался Упрямца, который пришел помыть посуду, и сказал ему, держа в руках вновь обретенное письмо: Это – последнее письмо моего отца. Он умер вскоре после того, как написал его. А я не смог вернуться домой и проводить его в последний путь. Нельзя быть одновременно и почтительным сыном, и верным стране солдатом.

Папаша Упрямец произнес: Мне не приходят письма, мой отец и все остальные в семье – неграмотные, я даже не знаю, живы ли они. Но когда я уходил служить, они были живы.

А почему ты пошел служить? – спросил командир. Его глаза заинтересованно блеснули, словно он очень хотел услышать ответ.

Папаша Упрямец ответил: Ради пропитания. У нас в семье слишком много народу.

Командир рассмеялся, услышав это: Тоже верно, все правильно.

Папаша Упрямец услышал что-то в его голосе и спросил: Командир, а вы почему пошли в армию?

Командир выбросил зубочистку, которой ковырялся в зубах, и произнес: У меня все прямо наоборот, я – из семьи богачей, у нас было несколько тысяч му² земли, больше десяти магазинов, денег и еды – всего с избытком.

Зачем же вы тогда пошли в армию?

Ради революции.

Какой революции?

Командир не смог так сразу ответить, словно это было сложно; он как будто подбирал понятные слова и после некоторого размышления сказал: Революция – это как если бы ты шел по одному пути и почувствовал, что путь этот – ошибочный, и тогда принял решение выбрать тот путь, который считаешь правильным.

Папаша Упрямец почесал голову, обдумывая слова командира, и потом после раздумий отозвался: Я буду следовать за вами, командир! Ваш путь наверняка правильный!

Не факт, произнес командир. Он взял фуражку со стола, посмотрел на кокарду с белым солнцем на голубом фоне и надел ее. Положив письмо в карман, он вышел из комнаты. Его охранник Вэй Асань моментально последовал за ним, словно пес.

Папаша Упрямец продолжал обдумывать слова командира и все больше чувствовал замешательство.

Когда же ему показалось, что он понял, что сказал командир, тот был уже арестован военным трибуналом дивизии.

Папаша Упрямец недолго пробыл ординарцем, это был конец 1934 года, тогда только-только завершилась битва на реке Сянцзян³.

Командира Вэй Цзянфэя обвинили в недостаточном преследовании армии коммунистов и халатном отношении к служебным обязанностям.

Незадолго до ареста командира полка у Папаши Упрямца было предчувствие, что дела у того идут не очень хорошо. Он обнаружил, что за командиром следят, а в его отсутствие кто-то заходит в его комнату и роется в вещах.

Однажды Папаша Упрямец ходил за овощами, вернулся, вошел через ворота во двор и прошествовал прямо на кухню. Он взял нож, чтобы начать резать мясо, и тут увидел, как из окна комнаты командира полка один за другим выпрыгнули два человека; затем они выбежали через открытые ворота. Папаша Упрямец с ножом в руке помчался за ними, но догнать не смог. Один из убегавших на ходу что-то выронил – какой-то документ. Папаша Упрямец подобрал его и отдал командиру, когда тот вернулся.

Командир взглянул на документ и холодно усмехнулся: Свои люди. Завтра отдам им.

Папаша Упрямец недоуменно сказал: Зачем же свои люди пробираются сюда украдкой, словно воры?

Командир ответил: Свои люди своим же не доверяют, вот так-то вот.

А почему они не доверяют вам, командир?

Потому что я из Гуанси. Когда я командовал в армии Чан Кайши, они подозревали, что я в сговоре с гуансийской армией или даже с коммунистами.

А разве армия Чан Кайши и гуансийская армия – это не правительственные войска? Разве не вместе борются с коммунистами?

Командир полка выпил принесенную Папашей Упрямцем воду и произнес: Ту воду, что ты принес, я могу пить спокойно. А вот то, что принесут другие, даже если это вино или мясо, – с этим мне надо быть осторожным. Понимаешь, о чем я?

Упрямец хотел кивнуть, но вместо этого покачал головой: может, и понял, да не до конца.

Командир посмотрел на стоявшего в стороне Вэй Асаня: А ты?

Тот тоже покачал головой.

Командир сказал: У меня были и охранник, и ординарец, но из других провинций. Я их обоих поменял. Заменил вами. Смекаете почему?

Вэй Асань ответил: Потому что мы понимаем говор вашего родного края. И вместе мы можем говорить только на нашем родном языке. Кроме нас никто не может на нем говорить, и окружающие нас не поймут.

Папаша Упрямец произнес: Вы взяли нас, потому что мы вас не предадим.

Услышав такое, командир даже чашку не поставил, порывисто раскрыл объятия и обхватил головы Вэй Асаня и Упрямца, крепко прижал их к себе, в такой позе они выглядели, словно две тыквы или две утки на разделочной доске.

В той руке, которой командир обхватил голову Упрямца, он держал чашку с чаем. Командир наклонил ее, и горячая вода потекла по шее Упрямца, обжигая кожу.

Упрямец терпел без единого звука, как бык, который не боится ни огня, ни льда.

С того дня Упрямец стал еще более осторожным и внимательным. Когда командира не было на месте, он не отходил от дома ни на шаг. Если ему действительно требовалось уйти, насыпал слой мелкого песка там, где могли пройти люди, а еще на важные предметы и документы клал пару волосков, чтобы сразу обнаружить, если кто-то их тронет.

Папаша Упрямец полагал, что так он может защитить командира полка. Он должен был это сделать, потому что чувствовал: тот – хороший и удивительный человек. Командир из богатой семьи с большим состоянием, но тем не менее не колеблясь отправился в армию командовать войсками, и все это – ради революции. Революционные цели командира отличались от целей самого Папаши Упрямца, заключавшихся в том, чтоб поесть. Правильный путь, о котором говорил командир, был большим и долгим, и хотя командир полагал, что сейчас он, возможно, идет по не совсем верной дороге, все же он стремился к правде. Командир не обижал бедняков, он особенно доверял ему, Папаше Упрямцу, и Вэй Асаню, своим землякам, он даже сдружился с ними. Он дальновидный и в своих поступках не совершит ошибки. Поэтому Папаша Упрямец собирался решительно и бесповоротно следовать за командиром. Он не может обмануть его ожидания.

Но командира все-таки арестовали.

В день ареста шел снег. Папаша Упрямец приготовил еду, зажег древесный уголь и ждал командира.

А тот все никак не возвращался.

За три дня до этого командир дал четкое указание: если однажды он и охранник не вернутся к ужину, то Папаша Упрямец должен сразу же бежать. И чем дальше, тем лучше. Если не сможет найти армию коммунистов, то гуансийская армия тоже сойдет, в общем, главное – покинуть расположение войск Чан Кайши.

И вот прошло время ужина, а командир с Вэй Асанем так и не вернулись, наверняка что-то случилось.

Но Папаша Упрямец не сбежал.

Дальнейшее показало, что он поступил верно. Если бы он сбежал, а не остался для дачи свидетельских показаний, то арестованного командира полка обвинили бы в сговоре с гуансийской армией с целью дать войску коммунистов уйти. Одно преступление было бы отягощено другим, и тогда это не стало бы простым обвинением в недостаточном преследовании армии коммунистов и халатном отношении к служебным обязанностям.

Военный трибунал вызвал Папашу Упрямца и потребовал от него разоблачить командира полка Вэй Цзянфэя и подтвердить, что тот во время битвы на реке Сянцзян вступил в сговор с гуансийской армией и позволил коммунистам уйти.

Допрос вел глава военного трибунала, Упрямец и по сей день помнит его рожу, гнусный тип со змеиным лицом и безжалостным сердцем скорпиона, из-за чего Папаша Упрямец потом называл его Гадюкой.

Гадюка: Я слышал, тебя все зовут Папашей Упрямцем, это – настоящее имя или прозвище?

Папаша Упрямец: Меня с детства так кличут – Папаша Упрямец.

То есть сейчас ты – взрослый?

Мне четырнадцать, если я – взрослый, то вы, значит, уже старик?

Вэй Цзянфэй, твой командир, он совершил серьезный проступок, и мы его арестовали. Ты постоянно находился рядом с ним, наверняка знаешь о нем многое, а может, и был соучастником его темных делишек. Но если только ты выведешь его на чистую воду, то поспособствуешь раскрытию преступления, и мы тебя под стражу не возьмем, отпустим на волю.

Я был денщиком командира, всего-то лишь убирал мочу и дерьмо, готовил еду и стирал одежду, больше я ничего и не знаю.

Не заставляй нас наказывать тебя, чтобы ты сознался. Вот охранник Вэй Асань оказался умнее тебя, он уже дал признательные показания.

Если он признался, то он – нелюдь.

Вэй Цзянфэй, Вэй Асань и ты – вы говорили между собой на каком-то птичьем языке, наверняка обменивались сообщениями и секретной информацией, а ты еще смеешь говорить, что вы не заодно?!

Мы – земляки и говорили на своем местном наречии, а не на птичьем языке.

Гадюка выложил целую стопку материалов: Это все – изъятые нами секретные документы, а также признания вины Вэй Цзянфэя и Вэй Асаня, просто поставь тут свою подпись, и мы тебя отпустим.

Я не знаю иероглифы и тем более не умею их писать.

Тогда поставь отпечаток пальца.

Я не должен пачкать руки.

Гадюка без лишних разговоров подал глазами знак своему подчиненному, тот схватил Упрямца за большой палец правой руки и приложил к документу.

Через несколько дней во время суда над Вэй Цзянфэем судья достал свидетельские показания Папаши Упрямца и попросил того подтвердить.

Папаша Упрямец все отрицал.

Судья указал на отпечаток пальца на документе: Это же отпечаток большого пальца твоей правой руки, а ты отпираешься?

Папаша Упрямец поднял правую руку и повертел ею направо-налево, вверх-вниз: Посмотрите, у меня есть большой палец на правой руке?

Все увидели, что на правой руке Папаши Упрямца действительно нет большого пальца.

«Показания» Папаши Упрямца признали сфабрикованными. Командир полка Вэй Цзянфэй избежал смертной казни, получил легкое наказание – его приговорили всего лишь к тюремному заключению.

Через много лет, когда Вэй Цзянфэй уже перешел на сторону Коммунистической партии и стал офицером Народно-освободительной армии Китая, он вспоминал то время, когда порвал с прошлым, а жизнь его была как натянутая струна, и никак не мог забыть того преданного ординарца, который нашел столь радикальный выход из положения.

После того как его насильно заставили поставить свой отпечаток на свидетельском документе, Папаша Упрямец вернулся к себе. Он посмотрел на этот потенциально смертельно опасный палец, без колебаний схватил кухонный нож и с маху отхватил его.

С того момента Папаша Упрямец лишился большого пальца правой руки, иными словами, у него теперь осталось всего девять пальцев.

Позднее он вернулся в деревню Шанлин и там сильно отличался от остальных – и из-за того, что на руке у него недоставало пальца, и из-за неповторимости пережитого опыта.

В нынешнем году ему исполнилось сто лет, его жизнь овеяна преданиями.

Служба в армии – всего лишь начало его столетней истории и этой легенды.

Глава 2
Заградотряд

Папаша Упрямец – самый главный долгожитель в нашей деревне Шанлин. В этом году ему стукнуло сто.

Когда мне было шесть, Упрямцу было уже пятьдесят. Он был силен как бык. Я думал, что его прозвали Упрямцем из-за сходства с быком. Только потом я узнал, что это не так, или, по крайней мере, не совсем так. В отличие от обычных людей у него на голове росло два рога. Он часто бывал не в ладах с другими людьми, постоянно упрямо бодался с ними. Вот что важно. Так и возникло это прозвище.

В первый раз я столкнулся с Папашей Упрямцем, когда захотел посмотреть, как выглядят рога на его голове, а еще лучше – потрогать их. Но Папаша Упрямец носил шапку и зимой, и летом, а заставить его снять ее было делом нелегким. Для начала следовало выпросить у него рассказ. И вот когда он полностью погрузится в повествование, тут-то и не зевай: надо внезапно сорвать с него шапку, посмотреть на его рожки и попробовать пощупать их. Таков был мой план.

Однако план мой так и не осуществился. Причина заключалась в том, что рассказы Папаши Упрямца оказались настолько захватывающими, что я и сам погружался в них с головой и напрочь забывал про рожки.

История про то, как Упрямец командовал сражением, оказалась самой первой из услышанных мной.

В 1938 году восемнадцатилетний Папаша Упрямец участвовал в битве за Тайэрчжуан⁴. Он был бойцом заградотряда. Заградотряд – это подразделение, созданное для предотвращения дезертирства солдат и офицеров. В регулярной армии и на обычной войне такие отряды редко используются, да их даже просто не существует. Если во время рядовых сражений солдаты бегут с поля боя, то контроль за боевыми действиями берет на себя командир или пулеметчик. А заградотряд – его создают специально и только в случаях напряженных сражений и в какой-нибудь критический момент. На самом-то деле, когда началась битва за Тайэрчжуан, в китайской армии никакого заградотряда не было. Казалось, что в сражении двухсот девяноста тысяч китайских солдат против пятисоттысячной армии японских чертей в заградотрядах нет необходимости. Однако когда заместитель командующего 5-м боевым участком и по совместительству командующий 3-й армейской группой Хань Фуцзюй⁵ отказался следовать приказам командующего 5-м боевым участком Ли Цзунжэня⁶ и отступил, не приняв боя, китайская армия не только лишилась естественной преграды в виде реки Хуанхэ; такие города, как Цзинань, Тайань и другие, были сданы врагу, в результате чего северный участок Тяньцзинь-Пукоуской дороги оказался открыт, что позволило японской армии безостановочно продвигаться вперед. А это оказало влияние на весь ход сражения при Сюйчжоу. Хань Фуцзюй был расстрелян по приказу Чай Кайши. Это стало уроком: отступление без боя и последующий расстрел Ханя поставили командующего боевым участком Ли Цзунжэня перед актуальной и жизненно важной задачей – создать заградотряды в каждой дивизии и бригаде всех армейских групп. Почти весь свой батальон охранников Ли Цзунжэнь направил в эти заградотряды. В охранном батальоне Ли Цзунжэня все солдаты как на подбор были из Гуанси, сильные в боевом деле, их лично отбирал для Ли Цзунжэня Бай Чунси⁷. Самое тут важное – что они были верны своему гуансийскому командиру, командовавшему всей кампанией. Посылая их в заградотряды, Ли и Бай наверняка были уверены в них и спокойны за дело.

Папаша Упрямец был направлен в 91-ю бригаду 31-й дивизии 20-го корпуса. Полем битвы был как раз Тайэрчжуан. Командир 91-й бригады Не Цзыбинь недоуменно и даже с некоторым презрением смотрел на присланных командующим бойцов заградотряда – низкорослых, с темной кожей и совсем юных. Он спросил Папашу Упрямца:

Малец, как же ты попал в охрану?

Упрямцу это шибко не понравилось, и он немедленно пустился в препирательства: А как вы-то попали в командиры бригады?

Не Цзыбинь рассердился: Здесь я задаю вопросы, не дорос ты еще мне вопросы задавать, что о себе возомнил?

Папаша Упрямец произнес: Этот вопрос вы не мне должны задавать.

Если не тебе, то кому?

Начальнику Генштаба Бай Чунси, это он меня выбрал.

Бай… А ты откуда родом?

А как вы думаете?

Глядя на занозистого парня, что осмелился с ним препираться, командир бригады Не Цзыбинь уже определил, что тот из Гуанси. Ему сделалось малость не по себе: хотя его подразделение и относилось непосредственно к группировке Чан Кайши, сейчас оно находилось под прямым командованием командиров-гуансийцев, тут понимать надо, что у него были все основания опасаться. Поэтому он быстро скумекал, что да как, сменил тон и изрек, подняв большой палец руки:

Гуансийцы в бою всегда проявляют мужество, храбрость, свирепость, точно дикие звери.

Папаша Упрямец сказал: Моя задача на этот раз не участвовать в бою, а наблюдать за боем. Я разберусь с каждым, кто посмеет не подчиниться военному приказу и попытается удрать.

Не Цзыбинь спросил: А если это буду я, командир бригады?

Да без разницы!

Не Цзыбинь внезапно повеселел, своей огромной хэбэйской ручищей хлопнул гуансийского парнишку по плечу: А ты смелый! Ты мне нравишься. Но не волнуйся, если я, Не Цзыбинь, бью японских чертей, то и приказа не ослушаюсь, и не дезертирую. Если хоть кто-то из моих бойцов посмеет бежать с поля боя, можешь расправиться с ним, я не стану вмешиваться.

Папаша Упрямец увидел, что своим препирательством с командиром бригады заслужил уважение, и его отношение к Не Цзыбиню тоже смягчилось: Вот теперь я могу рассказать вам, как стал служить в батальоне охраны главнокомандующего Ли.

Не Цзыбинь остановил его жестом руки: Не надо.

Папаша Упрямец и другие члены его отряда прибыли в 3-й батальон 183-го полка. Задача батальона заключалась в том, чтобы уничтожить позиции японской артиллерии у деревни Люцзяху в Ули к северу от Тайэрчжуана. Японцы вели шквальный огонь по Тайэрчжуану со стороны Люцзяху, в результате чего атака 3-го батальона захлебнулась.

Заградотряд во всеоружии следовал за 3-м батальоном. У всех членов отряда на рукавах были повязки со словом «Заградотряд», они выглядели величественно, словно императорская гвардия с мечами прямехонько из императорской оружейной мастерской. Они неумолимо шагали вперед, а когда наталкивались на забившихся в воронки от снарядов или траншеи солдат, то уговорами или насильно заставляли их продолжать движение. Если кто-нибудь отступал, заградотряд сперва давал предупредительный выстрел в воздух. Ну уж если предупреждению не внимали и продолжали отход, тут стволы ружей опускались. А тех, кто пересекал заградительную линию, расстреливали на месте. Вот так заградотряд уничтожил трех дезертиров.

И все равно постоянно попадались бегущие в панике солдаты, и количество их было немалое, они налетали как саранча, и заградотряд, состоявший всего из пяти человек, не мог расстрелять их всех – да и рука не поднималась.

Отступавшие останавливались, однако ж обратно в бой возвращаться не спешили. И хотя бойцы заградотряда больше не стреляли, но и уступать не собирались. Так вот стояли друг против друга, словно пятеро волков против стаи шакалов, тупиковая ситуация.

Среди дезертиров оказался один в звании младшего лейтенанта, командир взвода. Почти наверняка с ним были его подчиненные, последовавшие за командиром. Он вышел вперед и поприветствовал заградотряд поднятыми руками, сжатыми в кулаки:

Братья, будьте так добры, отпустите нас, дайте нам пройти, мы вам будем очень признательны, наша благодарность не будет иметь границ.

Из заградотряда тут же выступил человек, это был как раз Папаша Упрямец. Он подошел к младшему лейтенанту, пристально посмотрел на него, а затем плюнул и произнес, тыча в него пальцем: Кто тут тебе брат, мать твою? Бери своих дезертиров и марш в бой! Вот тогда мы тебя и их не будем судить по военным законам!

Когда в лейтенанта плюнули, да еще и так обругали, он пришел в ярость: Да ты хоть знаешь, кто я такой?

Да мне, твою мать, все равно! Для меня ты – дезертир!

Командир бригады Не Цзыбинь – муж моей старшей сестры, сказал младший лейтенант, говорил он с хэбэйским акцентом и держался уверенно.

Командир бригады – муж твоей старшей сестры, а командир Ли – мой дядя и командир Бай – мой названый отец! – сказал Папаша Упрямец, он не только постоянно препирался, но еще и любил потрепаться.

Младший лейтенант ответил: Ну, раз уж у нас такая поддержка наверху, где все чиновники друг друга прикрывают, значит, и мы тут внизу тоже все родственники.

Папаша Упрямец произнес: Я хотел сказать, что моя поддержка покруче твоей будет, теперь веришь, что я посмею тебя расстрелять?

Младший лейтенант выпятил грудь: Давай, стреляй! Я – дезертир, это правда, но почему я, почему мы стали дезертирами? У японцев слишком хорошее оружие и огневая мощь, нам их не одолеть.

Упрямец сказал: Ты, мать твою, просто боишься смерти, и какое б ни было у них оружие – это не имеет значения.

Младший лейтенант ответил: А ты, мать твою, встречал когда-нибудь японцев? Если бы ты повоевал с ними и узнал, насколько они жестоки, то разве сам не зассал бы? Ты, мать твою, только и можешь, что тут, в тылу, запугивать нас, китайцев.

Упрямец отошел назад на пару шагов и поднял автомат: Даю тебе тридцать секунд, сам решай – идти тебе в тыл или продолжать атаку.

Примерно через тридцать секунд лейтенант повернулся лицом к японскому артиллерийскому огню и спиной к дулам ружей заградотряда, но вперед не пошел, словно ожидая, что сзади прилетит пуля.

Папаша Упрямец убил младшего лейтенанта с одного выстрела.

Остальные дезертиры как увидели это, так и обделались со страху, застыли на месте, не зная, как поступить.

Папаша Упрямец сказал перепуганным солдатам: Если отступите, то точно умрете, а если пойдете в атаку, то еще есть шанс выжить. Пусть вы боитесь смерти, но вы же мужчины, будьте настоящими китайцами!

Один дезертир ответил: Ты убил нашего взводного, у нас теперь нет командира.

Папаша Упрямец произнес: Сейчас я – ваш командир.

Командир заградотряда и хотел бы его остановить, да неудобно было, и вот дезертиры под командой Папаши Упрямца развернулись и пошли в атаку.

Командир 3-го батальона Гао Хунли и оставшаяся часть его бойцов все еще находились в ловушке на передовой позиции и, угодив в такую переделку, совершенно пали духом. Внезапно он увидел, что дезертиры вернулись, а ведет их какой-то незнакомый военный. Гао словно обрел второе дыхание, воспрял духом и бросился им навстречу. И тут разглядел повязку на рукаве незнакомца:

А заградотряд-то и вправду оказался полезен!

Папаша Упрямец снял повязку: Теперь я – ваш командир взвода. Предыдущего командира я расстрелял.

Командир батальона Гао произнес: Нет, ты сейчас – командир первой роты, командир которой отдал жизнь за Отечество. Заменишь его, а солдаты, которых ты вернул, пойдут с тобой.

Папаша Упрямец сказал: Вы даже имени моего не спросили и сразу назначили командиром роты. А если я погибну? Вы и как звали-то меня не будете знать.

Командир Гао ответил: Папаша Упрямый, когда эта битва закончится, я расспрошу тебя обо всех родственниках до восьмого колена.

Папаша Упрямец увидел, что командиру даже прозвище его известно, пусть и не вполне точно, но и так сойдет. Удовлетворенный, он повел своих солдат в первую роту и принял командование.

В первой роте осталось меньше пятидесяти человек, и вместе с солдатами, которых привел Упрямец, всего получилось семьдесят бойцов. После подсчета личного состава он проверил все оружие и боеприпасы, а потом заново все перераспределил. У каждого должен был быть большой нож и восемь ручных гранат. Папаша Упрямец обратился к солдатам, которые собрались и были уже готовы к атаке: Ножи – резать япошек, гранаты – взрывать артиллерийские позиции, смотрите, кидайте в сторону вражьих орудий, не перепутайте.

В этот момент подошел командир батальона Гао Хунли и попросил: Выдайте мне тоже один большой нож и восемь ручных гранат.

Папаша Упрямец строго взглянул на командира: Вам нельзя.

Почему нельзя?

Потому что вы – командир батальона.

Но сейчас нужен не командир батальона, а солдат, способный сражаться и убивать. Я хочу быть с вами, солдатами, поэтому мне нужны нож и восемь гранат.

Папаша Упрямец произнес: Тогда ладно.

И хотя командир Гао сказал, что командир батальона не нужен, на самом деле это было не так. С его призывами и приказами третий батальон пошел в атаку. Сколько атак было до этого – неизвестно, но эта точно стала последней.

Командир Гао сражался в первых рядах, и Папаша Упрямец бился с ним плечом к плечу, они были словно две повозки, несущиеся бок о бок, или же два мечника на состязании, они прокладывали кровавый путь и служили примером для идущих вслед за ними рядовых. Своими длинными ножами они срубали головы врагов, головы япошек – япошки, как и все люди, были из мяса и костей и не могли устоять, когда их рубили и кромсали. Столкнувшись со свирепыми и стремительными китайскими воинами, готовыми умереть вместе с врагом, япошки были потрясены и напуганы, в результате не смогли оказать сопротивление, побросали оружие и обратились в бегство.

После этой битвы в живых из третьего батальона остались только трое. Если не считать Папаши Упрямца, то двое.

Командир Гао Хунли погиб на поле боя, он был сражен пятью пулями и упал рядом с Папашей Упрямцем.

После уничтожения артиллерийской позиции японцев Папаша Упрямец подошел к телу командира батальона Гао Хунли, чтобы почтить его память. Обращаясь к командиру, который на передовой повысил его в должности, он произнес: Все умерли, и вы умерли, кто еще подтвердит, что я полдня был командиром роты? Из моей роты остался я один. То, что я был ротным, знает Небо, знает Земля, знаем вы да я… Хорошо, возвращаю вам эту должность, будем считать, что вы меня не назначали.

Битва за Тайэрчжуан завершилась, Папаша Упрямец вернулся в заградотряд.

То, что он сам себя назначил командиром взвода, лично повел дезертировавших солдат в атаку бить врагов и уничтожил артиллерийскую позицию японцев, знали все, но никто не знал, что он был командиром роты. Новость долетела до главнокомандующего Ли Цзунжэня, тот вызвал к себе Упрямца и сказал, обращаясь к этому бесстрашному земляку-охраннику: