Loe raamatut: «Иллюзия реальности», lehekülg 4

Герман подхватил Матильду на руки зашагал дальше. Он то и дело останавливался и прислушивался. Кошка была на удивление спокойна и Герман поглаживая её сам стал понемногу успокаиваться. А так как он привык продумывать всё на несколько шагов вперёд, то принялся анализировать всё происшедшее с ним и строить планы как ему выпутаться из сложившейся ситуации.

Его размышления прервал внезапно возникший впереди просвет в стене из кукурузных стеблей. Он остановился и вслушался. Затем тихо, стараясь не задевать растения вокруг себя он приблизился к краю поля и осторожно выглянул из зарослей. Казалось, никого в округе не было. Впереди простирались овражистые луга, похожие на те, что Герман видел возле усадьбы профессора. Приблизительно в километре от него был холм, взобравшись на который Герман мог бы хоть как-то определиться с своим местоположением или хотя бы дальнейшим направлением. Постояв ещё немного, он набрался смелости и прихрамывая, быстро на сколько мог направился от поля к холму.

Глава 4. Реальная нереальность

Солнце давно перевалило за полдень. Часы на руке Германа показывали половину четвёртого. Небо по-прежнему было безоблачным. Герман снял пиджак, развязал и сунул в карман пиджака галстук, затем закинул его на плечо и продолжил путь, изнывая от духоты и жажды. Он надеялся встретить по пути хоть какой-то источник воды, хотя бы лужу! Но ничего не было, кругом только трава, которую Герман тоже не узнавал.

Наконец достигнув подножия холма, измученный жаждой и усталостью он повалился на траву и лежал так некоторое время тяжело дыша. Однако лучше ему не стало, и жажда не оставила. Поэтому собрав оставшиеся силы он полез на холм, цепляясь одной рукой за траву, а другой прижимая к себе кошку. Достигнув вершины Герман осмотрелся. По другую сторону холма оказалась долина, засеянная наполовину пшеницей или какой-нибудь другой культурой. Примерно посередине полей стояли какие-то деревянные строения похожие на амбары. Среди них встречались низкие раскидистые деревья.

А ещё он приметил водонапорную башню, от чего невольно сглотнул липкую слюну и облизал растрескавшиеся от жажды губы. Ощутив на них вкус запёкшейся крови, ему стало дурно от мысли, что это могла быть не его кровь! Он живо вспомнил как были застрелены на его глазах профессор и водитель Сергей. Эти воспоминания быстро привели его в чувство и заставили, опасливо озираясь спуститься с холма и направиться к строениям.

Герман рассчитывал встретить там людей, ну на худой конец сторожа этих странных строений и позвать на помощь, позвонить, связаться с нужными людьми, которые бы увезли его отсюда! А что в этих строениях, собственно, было странного? Герман пока не понимал, но они ему казались смутно знакомыми. Едва волоча ноги, он спустился с холма и двинул по пыльной дороге пролегающей среди поля пшеницы. Солнце всё ближе склонялось к горизонту и теперь светило ему прямо в глаза. Герман щурился, пытаясь разглядеть серые строения.

Наконец он поравнялся с деревянным щитом, обгоревшем на солнце, на котором облупившейся оранжевой краской было написано какое-то название на английском. Он не смог разобрать надпись и двинул дальше, предполагая, что это какой-нибудь заброшенный парк развлечений или пионерлагерь. Пройдя еще с десяток шагов, у него возникло новое предположение. «Кажется здесь снимают кино!» – подумал он. Ведь эти домики поразительно смахивали на те, что он видел когда-то в детстве, в фильмах-вестернах про дикий запад.

Его нога наступила на что-то мягкое и Герман наконец посмотрел себе под ноги. Это был конский навоз. Совсем свежий. Значит он наверняка встретит здесь людей! Брезгливо вытерев дорогие туфли о придорожную траву, он поравнялся с двухэтажным строением, над входом которого висела вывеска «SALOON», а изнутри доносилась негромкая музыка и голоса людей. «Должно быть здесь собралась съемочная группа!» – обрадованно подумал Герман и толкнув двери салуна вошёл внутрь.

То, что он увидел внутри повергло его в замешательство: на вид это был самый настоящий салун дикого американского запада! За низкими грубо сколоченными столами сидели люди неопределённого возраста, с морщинистыми обветренными лицами, неопрятными бородами и усами, в засаленных и заплатанных одеждах из грубых тканей, в широкополых шляпах и высоких кожаных сапогах, покрытых пылью и присохшим конским навозом. В воздухе стоял отвратительный запах испарений какого-то дешёвого пойла, перегара и кислой капусты к которым примешивались вонь от одежды и немытых тел самих посетителей.

«До чего здесь всё антуражно!» – отметил про себя Герман, разглядывая помещение и людей. Люди в свою очередь внимательно и даже подозрительно разглядывали Германа. Кто-то сплюнул на грязный, заблёванный пол и отвернулся к своим собутыльникам. За стойкой бара появилась грузная женщина лет пятидесяти, с растрёпанными волосами и пропитым лицом. Она смерила недобрым взглядом странного на вид посетителя, чьё лицо и руки были запачканы кровью.

– Чего тебе нужно, чужак? – спросила барменша Германа, потерявшегося из-за её странного акцента, а главное она задала вопрос на английском, но он как-то сразу понял вопрос, так, если бы она задала его по-русски!

– Мне нужна помощь, – слабым голосом ответил Герман и снова замер, услышав из своих собственных уст ту же английскую речь, с тем же акцентом, но он точно знал, что задавал вопрос на родном языке!

Всё происходящее казалось ему каким-то дурным сном. Но он не спал! Или спал? Или его давно уже подстрелили, и он умер? А всё происходящее – это его собственный ад?

– Контора фельдшера прямо по улице, четвёртый дом справа, – всё с тем же акцентом произнесла женщина, чуть смягчив сердитый тон.

Посетители салуна уже потеряли интерес к Герману и вернулись к своим привычным в этот час развлечениям: выпивке, игре в карты и кости, негромкой беседе. Герман медленно развернулся на негнущихся ногах и вышел на улицу.

– Под навесом за углом есть бадья с водой, можешь умыться! – услышал он всё тот же грубый голос хозяйки заведения.

Сказать, что Герман был обескуражен, значит сильно преуменьшить его состояние крайнего смятения от непонимания происходящего. Обычно он был достаточно рационален, рассудителен, чтобы поверить, будто он каким-то волшебным образом вдруг очутился в захолустном городке дикого запада восемнадцатого столетия. Скорее всего всё это было каким-то нелепым розыгрышем, это не могло быть по-настоящему! И всё же…

Герман помотал головой будто надеясь проснуться и услышал неприятный хруст в области шеи. Он посмотрел на лево, где терраса сворачивала за угол здания и пошёл в ту сторону. Свернув за угол, он остановился, внезапно обнаружив здесь лошадей, привязанных к горизонтально установленному бревну. Кажется их было семь или восемь. Они лениво жевали солому и не обращали на Германа никакого внимания.

Тут же в тени навеса он обнаружил ту самую бадью, представлявшую собой огромных размеров деревянную бочку, поставленную на низенькую тележку с маленькими кованными колёсами. В бочке была вода! Герман сунулся было руками в эту бочку, желая скорее утолить жажду, но вздрогнул, услышав позади себя всё тот же ворчливый голос:

– Ну куда же ты полез! Окровавленными руками-то? – гаркнула женщина, – вон возьми ведро и черпай! Мне ведь потом лошадей поить из этой бадьи!

Герман бросил загнанный взгляд на эту полную, низкорослую женщину и поискав глазами ведро зачерпнул в него воду. Ведро оказалось тяжёлым, и он еле вытянул его из высокой бочки. Поставив на бревно, к которому были привязаны лошади, он нагнулся и принялся жадно пить, окунув в воду лицо. Лошади, услышав запах крови шарахнулись от этого человека и стали тревожно водить ноздрями и ушами, подозрительно косясь на него.

Напившись, Герман поднял голову и обнаружил на краю бревна полотенце, оставленное очевидно барменшей. Он обернулся поблагодарить, полагая, что женщина всё еще наблюдает за ним, но её не было. Он с большим трудом опустил ведро на землю, чувствуя боль каждой мышцей рук и спины. Ополоснув исцарапанные и избитые руки, умыв лицо он взял полотенце и внезапно почувствовав сильное головокружение, прислонился спиной к дощатой стене и медленно сполз, сев на корточки. Ему необходимо было отдохнуть и собраться с мыслями, которые разбредались как ёжики в тумане его сбитого с толку сознания.

«Мне нужно поспать!» – подумал Герман, вытягивая ноги. Уронив голову на грудь, он сразу погрузился в тяжёлый, беспокойный сон.

***

Проснулся Герман от неясного шума. Поёжившись от холода, он натянул одеяло на голову и прислушался. На этот раз он отчётливо расслышал стук копыт, доносившийся со стороны его ног.

Вскочив на постели Герман вытаращил глаза во тьму перед собой, в одну секунду вспомнив всё, что с ним произошло. «Так это был не сон?!»

Обессиленный, он повалился обратно на постель, которой оказалась солома расстеленная на дощатом полу под навесом. «Кто-то принёс одеяло и накрыл меня. Должно быть, та женщина из бара…», – смутно подумал Герман. Он снова ощутил те смятение и непонимание от всего происходящего. А ещё сковывающую боль во всём теле, неприятное жжение в груди, сухость во рту и жар на лице, шее, руках. Лодыжка правой ноги всё ещё ныла, а голова буквально раскалывалась на части от боли и переживаний.

О продолжении сна теперь не могло быть и речи. Герман лежал на соломенной постели на левом боку и разглядывал половинку луны и ясные звёзды в безоблачном ночном небе. Они казались ему такими настоящими, затопляя этот нереальный мир холодным, призрачным светом. Герман отдался потоку мыслей. Но не привычных рациональных, на них у него сейчас не было сил. Он проваливался глубже в своё сознание, к детским мечтам и воспоминаниям, так давно им подавленным и забытым.

«Разве это возможно? Разве я вправе верить, что каким-то сверхъестественным образом перенёсся в прошлое, на дикий запад? Да и прошлое ли это? Или какой-тот иной мир? Может я незаметно прошёл сквозь какой-то временной портал? Это вообще возможно? Такое я видел только в кино… А может я умер? Может меня застрелили тогда, в машине? И тогда всё это, вероятно, мой личный ад? Или так выглядит рай?»

– Ну, на ад это точно не похоже, – отозвался его внутренний голос.

– А на что это похоже?

– Не знаю. Но мы ведь заметили с тобой, что всё вокруг словно настоящее. По крайней мере, так кажется на ощупь, на слух. Мы чувствуем все эти запахи, и они тоже весьма убедительно доказывают, что всё вокруг реально.

– Ты уверен? Да, возможно ты прав…

Герман приподнялся на локте и посмотрел туда, где ранее он видел лошадей. Две из них всё ещё стояли под навесом, в полудрёме, шевеля ушами и взмахивая длинными хвостами. Он вдруг припомнил, как любил в детстве лошадей. Его приёмный отец Аристарх Платонович Моршанский не жалел средств на то, чтобы Герман получил самое разностороннее светское воспитание и образование. Однако он был холоден с мальчиком, предвосхищая в его усыновлении лишь собственные чаяния и амбиции.

У Аристарха Платоновича и Антонины Ярославной долго не было собственных детей. Чего только они не испробовали, к каким только специалистам и шарлатанам не обращались – всё было безрезультатно. Жена полагала, что проблема эта исходила из постоянной загруженности работой мужа. Ведь Аристарх Платонович Моршанский был из тех, кого называли тогда «недобитым кулачьём». Его отец Платон Власович Моршанский добровольно сдал большевикам всё своё нажитое имущество. А по правде сказать – большую его часть. Поэтому даже в советское время потомственная купеческая династия ухитрялась тайком вести коммерческую деятельность и продолжала множить своё состояние для будущих поколений.

Аристарху Платоновичу был необходим наследник. Поэтому-то он и решил взять к себе на воспитание одного из сирот из многочисленных в стране детских домов и сиротских приютов. Антонина Ярославна была категорически против усыновления чужого ребёнка, тем более произошедшего из рода «грязного отребья пролетариата». Она даже подумывала заделать ребёночка на стороне. Вот тут-то и попало в руки тайного советского коммерсанта личное дело Германа, мальчика четырёх лет, круглого сироты, но необычайно одарённого и смышлёного не по летам. Так в 1994 году воспитанник детского дома, подкидыш, оставленный собственной матерью на пороге приюта в корзине с грязным тряпьём и одной лишь запиской с именем младенца – Герман, оказался в семье новоиспечённого русского олигарха Моршанского.

Позже, в 1996 году, когда Герману исполнилось шесть лет, у четы Моршанских родилась дочь Анастасия. Естественно, Аристарх Платонович не мог считать дочь наследницей, будучи строгих патриархальных воззрений, а вот Антонина Ярославна напротив, души не чаяла в дочурке и ещё больше невзлюбила приёмного сына.

Должно быть, именно из-за таких сложных отношений с родителями, Герман и Настя сильно сдружились и были очень близки. Они любили друг друга как родные брат с сестрой и заступались друг за друга перед родителями и сверстниками.

Герман вздохнул и, поёжившись, плотнее закутался в одеяло. Оно сильно пахло мылом. Этот знакомый запах пробудил в его сознании новые воспоминания. Ведь точно так же пахли постельное бельё и одежда, которые нянечки в детском доме стирали хозяйственным мылом.

Наверняка у вас, уважаемый читатель, возник вопрос: почему Герман, как наследник Моршанских, носит фамилию Кит? А дело в том, что эту фамилию ему дали ещё до усыновления, в приюте. Так как с подкидышем обнаружили только записку с именем, то необходимо было дать ребёнку какую-то фамилию, чтобы оформить документы по всем правилам. Среди грязного тряпья в корзине был детский нагрудник с вышитым на нём китом. Мальчик не желал выпускать эту вещицу из своих крохотных ручек. Так Герману и получил фамилию Кит.

При усыновлении Герман невольно стал носить фамилию Моршанских. И он долгое время гордился тем, как звучит: Герман Аристархович Кит. Однако став юношей, а затем взрослым, Герман окончательно рассорился с приёмными родителями и полностью отдалился от них, вернув себе фамилию Кит. Более того, он наведался в тот самый приют, куда его подкинули двадцать лет назад и, к своей радости, обнаружил в архиве среди своих детских документов тот самый нагрудник с изображением кита – единственное, что у него осталось в память о биологической матери, не считая, конечно, имени.

Не знаю, то ли Герман рассчитывает однажды найти свою мать через этот нагрудник, то ли в память о жестокости и несправедливости мира, в котором он был рождён, но бизнесмен хранит эту вещь в своём сейфе, в резной деревянной шкатулке, наравне с другими драгоценностями. Зная характер Германа, я скорее склоняюсь ко второму варианту. А что думаете на этот счёт вы?

Тем временем Герман вспоминал о годах своего детства и юности, о сводной сестрёнке Насте, о лучшем друге Сёме. Ему было жаль Настю. По-настоящему! Она была, пожалуй, единственным в мире человеком, к кому он испытывал настоящее сострадание. Ведь его единственная горячо любимая сводная сестрёнка так и не смогла примириться с холодностью и отстранённостью своего отца. И несмотря на то, что Герман полностью разорвал связь с её родителями несмотря на то, что всё состояние нелюбимого папаши отходило к ней, в случае его смерти, как единственной законной наследнице династии Моршанских, Настя стала наркоманкой.

Герман снова и снова вздыхал, ворочаясь на колючей соломенной постели, вспоминая как Настя раз-за-разом разрушала свою жизнь. А после его знакомства с будущей женой Оксаной, отношения с сестрёнкой стали охлаждаться, они отдалились. Тогда как Герман самоотверженно строил свой собственный бизнес, Настя продолжала вести саморазрушительный образ жизни. Но она по-прежнему любила брата! Да и Герман любил свою непутёвую сестрёнку. Поэтому они всё ещё изредка созванивались, когда Настя была трезвой.

– А помнишь, как мы с Сёмой любили смотреть фильмы на DVD? – попытался увести Германа от грустных мыслей его внутренний голос.

Герман тут же вспомнил своего лучшего друга детства Семёна Сазонова. Он тоже был из семьи новой аристократии и потому, одним из немногих сверстников, с кем Герману разрешалось общаться. Аристарх Платонович строго запрещал своему будущему, как он рассчитывал, наследнику смотреть все эти «плебейские развлечения» – так он называл развлекательное кино. Однако Семён имел больше свобод у своих родителей, которые не стали противиться даже тому, что единственный сын не пошёл по их стопам, не стал светилом науки, а вместо этого увлёкся всерьёз IT-технологиями, программированием, разработкой искусственного интеллекта и прочим. Именно Сёма, открыв Герману доступ в мир запрещённых для него общечеловеческих развлечений, сподвиг в последствии идти Германа своим собственным путём, вопреки чаяниям отчима.

Только Сёма, да и, пожалуй, Настя не были против того, чтобы Герман в возрасте двадцати лет променял свою аристократическую фамилию на прежнюю, данную ему в приюте в младенчестве. Семён был настоящим другом! С ним Герман тоже стал редко общаться после знакомства с Оксаной.

А вот Оксана, с которой он учился на одном факультете в Международной Бизнес Академии, изначально была категорически против его общения с непутёвой сестрой-наркоманкой и безрассудным на её взгляд другом Сёмой. Она долго пыталась отговорить Германа менять фамилию, так как сама была не прочь присоединиться к семье олигархов Моршанских. И всё же позже Герман доказал ей, что и без этой фамилии может сделать их весьма состоятельными, наделёнными властью и связями, вхожими в высшие слои общества. Тогда и она решила, что фамилия Кит ей нравится не меньше. Так она и стала Оксаной Владимировной Кит.

– Да, помню, – отозвался мысленно Герман, – согласен, всё это очень похоже на то, что мы видели с тобой в кино про дикий запад. И всё-таки, эти люди, дома, небо – всё это кажется совершенно реальным!

– Да, точно! В особенности та злая женщина из бара! Совсем как настоящая!

– Да, очень похоже… – устало отозвался Герман, – но я ума не приложу, как такое может быть? Что всё это такое? Как мы здесь оказались? И где мы вообще? Ах! Голова раскалывается!

– Знаю, Герман. Я ведь часть тебя. Я чувствую всё то же что и ты. Мне тоже больно, одиноко и страшно.

– Знаю.

Герман подумал об Оксане. Почему он с ней? И почему ради неё он отдалился от самых близких, дорогих ему людей?

– Потому, что ты решил будто Оксана будет тебя тянуть наверх, к успеху, богатству и славе, в отличии от Насти и Сёмы, которые, по-твоему, тянули тебя вниз. А ведь я, если ты помнишь, был против!

– Помню. Но ты был не прав, а я сделал верный выбор! Рядом с ней я достиг всего! – упрямо отозвался Герман.

– И куда нас это в итоге привело?

Герман не ответил.

– Куда, Герман?

– Да не знаю я! Я не знаю где мы и что, чёрт подери происходит!

– Да я не о том, что мы неизвестно где и неизвестно как. Я о том, что ты сделал с Николаем…

– Заткнись! Не смей меня упрекать! Он сам виноват в том, что с ним произошло! Он знал на что шёл! Или не знал… Это всё Командос! Это он его убил, а не я! Это всё он…

В висках Германа за пульсировало, голова закружилась сильнее. Он высунул голову из-под одеяла и стал жадно хватать ртом холодный ночной воздух. В груди его по-прежнему жгло.

– Ладно, извини. Тебе сейчас и так тяжело…

– Да! Мне хреново! Ну и что с того? Я знаю, что всё это не реально! Это не может быть по-настоящему! Я сошёл с ума…

– Погоди, Герман. Не будем спешить с выводами. Нам нужно сперва восстановить силы, а после мы во всём разберёмся, как это было всегда, – примирительным тоном ответил его внутренний голос.

– Ладно, согласен. Ты прав, мне нужно поспать и восстановить силы.

Герман снова натянул одеяло на голову.

– Кстати, а где кошка?

– Какая кошка?

– Ну, кошка профессора, Матильда?

– А… Не знаю. Кажется, я выпустил её из рук, когда поднялся на холм.

– Да, точно…

– Да, кошка… Матильда… Профессор…

Герман наконец сдался и провалился в сон.

***

Герман вздрогнул и снова проснулся. На этот раз от того, что прямо над ухом его загорланил петух. Он схватил охапку соломы и кинул её в птицу, но та, не достигнув цели упала ему на лицо. Герман сел, отплёвываясь и вытряхивая из глаз соринки. Петух же заткнулся и спрыгнув с бревна стал прохаживаться важно вдоль навеса. Обе лошади по-прежнему стояли привязанные к бревну и лениво жевали солому. Тут же вокруг Германа сновали копошась в соломе маленькие пёстрые курочки.

Герман взглянул на часы. Кажется, он проспал часа три, может и меньше. Тело по-прежнему ныло и чесалось из-за соломы. Царапины и ссадины на руках и лице и шее по-прежнему саднили. Он прислонился спиной к дощатой стене дома и снова погрузился в мысли о нереальности всего окружающего.

К реальности его вернула та самая женщина из бара. Она внезапно появилась из-за угла с мешком зерна в руках.

– Проснулся? Как себя чувствуешь? – её голос теперь звучал гораздо приветливее.

Герман ответил не сразу, прислушиваясь к её странному акценту.

– Да. Да, чувствую себя лучше. Это вы расстелили здесь солому и накрыли меня одеялом? Спасибо вам. – ответил он с тем же акцентом.

Женщина улыбнулась вместо ответа и принялась насыпать овёс в кормушку для лошадей. Куры тут же взлетели на бревно и принялись было клевать чужое угощение.

– Куда же вы! Куда, негодницы! Налетели-то! Ух! – рассмеялась женщина, сгоняя их на землю, – сейчас и вам насыплю зерна, обождите-ка малость!

Герман разглядывал женщину, которая оказалась вполне миловидной тётушкой, если не считать редких гнилых зубов у неё во рту. Она даже волосы на голове привела в порядок, расчесав и заткнув их на затылке костяным гребнем.

– Подарок покойного мужа, – просто отозвалась она проследив за взглядом Германа и коснувшись рукой украшения.

Герман молчал, путаясь в мыслях.

– Пять лет назад я проводила моих мужчин в дорогу. Моего Мужа Сэма и сына Фридриха

Женщина вздохнула тяжело и посмотрела куда-то вверх.

– И пять лет к ряду, хожу я на их могилы каждое воскресенье, оплакивать их несправедливую смерть!

Она снова сделала паузу и посмотрела Герману в глаза.

– Их истерзанные тела привёз почтмейстер. Он обнаружил их в двадцати милях отсюда. И сделали это с ними не краснокожие! Нет! – её голос сквозил теперь горем и отчаянием, – Это сотворили с моими мужчинами, с моим драгоценным мальчиком Фридрихом христиане! Белые разбойники! Хотя… Можно ли их называть христианами? – задала она риторический вопрос.

Герман почувствовал, как сжался ком в горле. Он вспомнил о смерти Николая Соболева.

– Теперь уж им одна дорога – на виселицу! Окружной шериф распорядился изловить негодяев и вздёрнуть их на том же дереве, под которым были замучены и убиты мои мужчины. Однако же, уже пять лет прошло…

– Соболезную… – выдавил из себя Герман.

Женщина лишь махнула рукой и вытерла единственную проступившую слезу. Она казалась очень сильной.

– С тех самых пор я сама веду всё хозяйство и содержу салун. Выпиваю, конечно, крепко, но держусь. Ради моих мальчиков. Ты, кстати, очень похож на моего сына Фридриха! – внезапно заявила она, – Как твоё имя, мистер?

– Герман! Зовите меня Герман! – быстро отозвался он.

– А я сразу узнала в тебе нашу, германскую кровь! – обрадованно сообщила женщина, – эти светлые волосы, белая кожа, голубые глаза! А меня Мартой зовут.

– Приятно познакомиться, фрау Марта! – не совсем уверенно произнёс Герман.

– Ну, какая я теперь фрау? – рассмеялась она, – я ведь коренная американка! Родилась и выросла на американской земле! Зови меня Миссис Марта.

– Хорошо, Миссис Марта.

– Ладно, идём, Герман, помоешься в номере, а затем накормлю тебя.

Герман с трудом поднялся и проследовал за Миссис Мартой через салун по лестнице на второй этаж, где как оказалось, располагались номера для постояльцев.

Номер, в который владелица заведения привела своего гостя оказался небольшой, но светлой и чистой комнаткой с окном слева, выходящим на двор и огород. На стене висело простенькое распятие, а на постели лежал томик библии в кожаном переплёте. На полу возле входной двери стояло большое деревянное корыто с тёплой водой. Рядом на полу – стопка чистых полотенец, сверху которой лежал кусок мыла.

– Это комната Фридриха, – пояснила Миссис Марта, – я всегда содержу её в чистоте и никому не сдаю. Однажды только, пару лет назад, впустила сюда проезжего, интеллигентного господина, писателя и поэта Мистера Уолтера Уитмена.

– Ого! Сам Уолт Уитмен был здесь? – удивился Герман.

– Вы были знакомы?

– Нет-нет! – поспешил ответить Герман, – но я слышал о нём, как о величайшем американском поэте!

– Ну, величайший или нет, а постояльцем он оказался порядочным, – улыбнулась Миссис Марта.

– Здесь очень уютно.

– Хорошо, ты мойся, а я принесу тебе другую одежду. Твоя нуждается в стирке и починке.

Хозяйка удалилась, а Герман разделся и залез в корыто. Вода оказалась идеальной температуры, градусов сорок, как он любил. «Наверняка её покойный сын Фридрих тоже любил принять ванну такой комфортной температуры» – размышлял Герман, намыливая голову, шею, руки и грудь. Мыло пахло приятнее, чем то, которым было постирано одеяло, под которым Герман провёл прошлую ночь.

В момент, когда он, встав на колени в корыте, намыливал интимные места и бёдра, в комнату без стука снова вошла Миссис Марта. Герман смутился и прикрыл ладонями гениталии, но женщина нисколько не смущалась. Она подошла к кровати и разложила на ней чистые широкие штаны из серой грубой ткани, светлую рубашку с треугольным вырезом на груди, чистые панталоны. Поставила рядом с кроватью старые, но добротные на вид кожаные сапоги.

«Наверняка и эта одежда принадлежала её сыну» – подумал Герман. Он тоже перестал стесняться, так как решил, что очевидно здесь так принято, и продолжил мыться, пока хозяйка собирала с пола его одежду и ботинки.

– Как помоешься, спускайся в салун на завтрак, – сказала Миссис Марта и удалилась, прикрыв за собой дверь.

Герман закончил приём водных процедур ополоснувшись чистой водой из ведра и обтёрся мягкими хлопковыми полотенцами. Одевшись, он нашёл, что этот нелепый с виду наряд очень удобен и хорошо на нём сидит. Надев часы, он спустился вниз.

В зале салуна завтракали двое постояльцев, как догадался Герман. Они не обратили на него никакого внимания. Должно быть в этой одежде он меньше выделялся чем накануне вечером, хотя и отличался от загорелых бородатых физиономий этих двоих, своим белым опрятным лицом, практически не имевшим морщин.

Миссис Марта поманила пальцем Германа к столу, стоявшему в дальнем углу между барной стойкой и дверью, ведущей очевидно на кухню. Он подошёл и сел на жёсткую засаленную скамью. Хозяйка поставила перед ним деревянную миску с яичницей и поджаренным беконом, плетёную корзинку с кусками хлеба, в глиняную кружку налила из чайника какой-то травяной напиток, от аромата которого у Германа закружилась голова и ещё интенсивнее засосало под ложечкой. Он отбросил все воспитанные в нём рамки приличия и жадно набросился на еду, запивая её невероятно вкусным травяным чаем.

Миссис Марта одобрительно похлопала парня по плечу, после чего отошла к постояльцам, забрала у них пустые миски и подлила в кружки того же волшебного напитка. Наконец вернувшись, она уселась за стол напротив Германа и дождавшись, когда он расправится с едой заговорила:

– Откуда ты, Герман?

Герман замешкался, хаотично соображая, рассказать ли ей правду и проверить её реакцию? Или может быть подыграть ей, поведав историю о том, как покинул Германию и скитался по Америке в поисках той самой «американской мечты», которую он сочинит прямо сейчас на ходу? Кое-кто внутри него был против второго варианта.

– Ладно, можешь не говорить, если не хочешь или не считаешь нужным, – спасла его сама Миссис Марта, – это в общем-то не моё дело. Но фельдшеру ты должен будешь что-то рассказать, чтобы он сделал записи в своих карточках. Он, кстати, уехал, как раз прошлой ночью. Его вызвал к себе мистер Старкрофт, крупный торговец из Санта-Фе. Это у него все в округе закупают спиртное и прочие товары для содержания салунов и баров. И это к нему я отправила пять лет назад своих мужа и сына… А нынче его дочь должна разродиться. Храни её Господь! Так, что фельдшер наш Доктор Гувер вернется не раньше, чем через три дня.

– Санта-Фе – это ведь крупный город? – поинтересовался Герман, забыв, что может привлечь к себе лишнее внимание, из-за своей неосведомлённости в очевидном, для жителей этого времени. «А кстати, какой сейчас год?»

– Крупный! А что толку? Железную дорогу никак не могут до нашего городка проложить. Вот и приходится на свой страх и риск ездить верхом, или в повозках. На пустошах между Санта-Фе и Лос-Аламос до сих пор орудуют банды мерзких разбойников!

– А что же шериф?

– А что шериф? Не справляется он в одиночку! Губернатор даёт ему людей, да только те ни на что не годятся! Все как один – пропойцы! То и дело норовят сбежать. А то и примкнуть к этим самым бандитам!

– Да! Дело говоришь! И то верно! – загудели в противоположном конце голоса постояльцев.

– Что ж, значит плохи дела! – резюмировал Герман, понемногу привыкая к своему новому акценту.

– Да уж! И не говори! – отозвался один из бородачей-постояльцев и смачно сплюнул на пол.

Миссис Марта никак не отреагировала на столь свинское поведение. Видимо так здесь было заведено. Герман же вспомнил подобную выходку Командоса, в кафе своего подручного и реакцию того парня.

– Ты бы не сверкал здесь своими дорогими часами, – внезапно тихо произнесла Миссис Марта, – такие должно быть уйму денег стоят. Кому-нибудь да приглянутся, не дай Бог!

Герман понимающе кивнул и сняв часы положил их в карман штанов.

– Так как же ты забрёл в наш безлюдный край? – продолжала расспрашивать между тем Миссис Марта, разглядывая исцарапанные лицо и руки Германа, – ты ведь явно не из здешних мест?

Герман подумал и решил сказать ей часть правды.

– Я вышел к вашему селению через кукурузное поле, мэм, по вон той пыльной дороге, – он указал направление рукой.

– Дорога на Санта-Фе? Но в наших краях нет кукурузных полей.

– Она там, за тем холмом, – уточнил Герман, – в миле от его подножия противоположного склона.

– Чёртовы индейцы! – вдруг воскликнула женщина ударив кулаком по столу, – опять, стало быть, повылазили за границы своих резерваций!

Теперь постояльцы с интересом смотрели в их сторону. Один из них достал и раскурил трубку.

– Едем! Посмотрим, что там к чему! – обратилась Миссис Марта к Герману.

Тот кивнул и залпом опрокинув в рот остатки травяного напитка встал из-за стола.