Loe raamatut: «Полное собрание стихотворений», lehekülg 11

«О, не спеши скликать народы...»

 
О, не спеши скликать народы
На светлый пир любви, —
Шумящих крыльями орлов свободы
Зови
В торжестве святого своеволья
Развернуть пылающие крылья
Над зеркальностью застойных вод,
Унестись из мутной мглы бессилья
В озаренные раздолья,
В светлый рай стремительных свобод!
 

18 февраля 1907

Сон похорон

 
Злом и тоской истомленный,
Видел я сон,
Кем, я не знаю, внушенный,
Сон похорон.
 
 
Мертвый лежал я в пустыне,
Мертвой, как я.
Небо томительно сине,
В небе горела Змея.
Тлело недвижное тело,
Тление – жгучая боль,
И подо мною хрустела,
В тело впиваяся, соль.
И над безмолвной пустыней
Злая Змея
Смрадной, раздутой и синей
Падалью тлела, как я.
К позолоченной могиле
Ладанно-мертвой земли
В облаке пламенной пыли
Мглистые кони влекли
Огненный груз колесницы,
И надо мной
С тела гниющей царицы
Падал расплавленный зной.
 
 
Злом и тоской истомленный,
Видел я сон,
Дьяволом, богом внушенный?
Сон похорон.
 

19 февраля 1907

Нюренбергский палач

 
Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжелого меча.
 
 
И я учился в школе
В стенах монастыря,
От мудрости и боли
Томительно горя.
 
 
Но путь науки строгой
Я в юности отверг,
И вольною дорогой
Пришел я в Нюренберг.
 
 
На площади казнили:
У чьих-то смуглых плеч
В багряно-мглистой пыли
Сверкнул широкий меч.
 
 
Меня прельстила алость
Казнящего меча
И томная усталость
Седого палача.
 
 
Пришел к нему, учился
Владеть его мечом,
И в дочь его влюбился,
И стал я палачом.
 
 
Народною боязнью
Лишенный вольных встреч,
Один пред каждой казнью
Точу мой темный меч.
 
 
Один взойду на помост
Росистым утром я,
Пока спокоен дома
Строгий судия.
 
 
Свяжу веревкой руки
У жертвы палача.
О, сколько тусклой скуки
В сверкании меча!
 
 
Удар меча обрушу,
И хрустнут позвонки,
И кто-то бросит душу
В размах моей руки.
 
 
И хлынет ток багряный,
И, тяжкий труп влача,
Возникнет кто-то рдяный
И темный у меча.
 
 
Не опуская взора,
Пойду неспешно прочь
От скучного позора
В мою дневную ночь.
 
 
Сурово хмуря брови,
В окошко постучу,
И дома жажда крови
Приникнет к палачу.
 
 
Мой сын покорно ляжет
На узкую скамью,
Опять веревка свяжет
Тоску мою.
 
 
Стенания и слезы, —
Палач – везде палач.
О, скучный плеск березы!
О, скучный детский плач!
 
 
Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжелого меча!
 

22 февраля 1907

Лунная колыбельная

 
Я не знаю много песен, знаю песенку одну.
Я спою ее младенцу, отходящему ко сну.
 
 
Колыбельку я рукою осторожною качну.
Песенку спою младенцу, отходящему ко сну.
 
 
Тихий ангел встрепенется, улыбнется, погрозится шалуну,
И шалун ему ответит: «Ты не бойся, ты не дуйся, я засну».
 
 
Ангел сядет к изголовью, улыбаясь шалуну,
Сказки тихие расскажет отходящему ко сну.
 
 
Он про звездочки расскажет, он расскажет про луну,
Про цветы в раю высоком, про небесную весну.
 
 
Промолчит про тех, кто плачет, кто томится в полону,
Кто закован, зачарован, кто влюбился в тишину.
 
 
Кто томится, не ложится, долго смотрит на луну,
Тихо сидя у окошка, долго смотрит в вышину, —
 
 
Тот поникнет, и не крикнет, и не пикнет, и поникнет
в глубину,
И на речке с легким плеском круг за кругом пробежит
волна в волну.
 
 
Я не знаю много песен, знаю песенку одну,
Я спою ее младенцу, отходящему ко сну.
 
 
Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну,
Глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну.
 

20 марта 1907

«Всё было беспокойно и стройно, как всегда...»

 
Всё было беспокойно и стройно, как всегда,
И чванилися горы, и плакала вода,
И булькал смех девичий в воздушный океан,
И басом объяснялся с мамашей грубиян.
Пищали сто песчинок под дамским башмаком,
И тысячи пылинок врывались в каждый дом.
Трава шептала сонно зеленые слова.
Лягушка уверяла, что надо квакать ква.
Кукушка повторяла, что где-то есть куку,
И этим нагоняла на барышень тоску,
И, пачкающий лапки играющих детей,
Добрызгал дождь на шапки гуляющих людей,
И красили уж небо в берлинскую лазурь,
Чтоб дети не боялись ни дождика, ни бурь,
И я, как прежде, думал, что я – большой поэт,
Что миру будет явлен мой незакатный свет.
 

24 марта 1907

«Жизнь моя, змея моя...»

 
Жизнь моя, змея моя!
От просторов бытия
К тесным граням жития
Перенес тебя и я,
Воды хладные лия,
Вина сладкие пия,
Нити тонкие вия,
Струны звонкие бия, —
Жизнь моя, моя змея!
 

24 марта 1907

«Что было, будет вновь...»

 
Что было, будет вновь.
Что было, будет не однажды.
С водой смешаю кровь
Устам, томящимся от жажды.
 
 
Придет с высоких гор.
Я жду. Я знаю, – не обманет.
Глубок зовущий взор.
Стилет остер и сладко ранит.
 
 
Моих коснется плеч.
Приникнет в тайне бездыханной.
Потом затопит печь
И тихо сядет ждать за ванной.
 
 
Звенящие струи
Прольет, открыв неспешно краны,
И брызнет на мои
Легко означенные раны.
 
 
И дверь мою замкнет,
И тайной зачарует стены,
И томная войдет
В мои пустеющие вены.
 
 
С водой смешаю кровь
Устам, иссохнувшим от жажды.
Что было, будет вновь.
Что было, будет не однажды.
 

30 марта 1907

Халдейская песня

Халдейский царь (соло)

 
У меня ли не житье!
Все казенное – мое!
Государство – это я,
И над всеми власть моя.
 

Халдейские люди

 
А у нас-то вот житье!
Что встаем, то за вытье.
Мы несем во все места,
А мошна у нас пуста.
 

Халдейский царь

 
Не пойти ль мне на войну
В чужедальную страну,
Злата, серебра добыть,
Чтоб еще богаче быть?
 

Халдейские люди

 
Собирают нашу рать,
Знать, нам время умирать.
Нас погонят на войну
За халдейскую казну.
 

Халдейский царь

 
Что там? Вздумали роптать?
Стройся, верная мне рать!
Поострей точи мечи!
Бей! коли! руби! топчи!
 

Март 1907

Чертовы качели

 
В тени косматой ели
Над шумною рекой
Качает черт качели
Мохнатою рукой.
 
 
Качает и смеется,
Вперед, назад,
Вперед, назад.
Доска скрипит и гнется,
О сук тяжелый трется
Натянутый канат.
 
 
Снует с протяжным скрипом
Шатучая доска,
И черт хохочет с хрипом,
Хватаясь за бока.
 
 
Держусь, томлюсь, качаюсь,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Хватаюсь и мотаюсь,
И отвести стараюсь
От черта томный взгляд.
 
 
Над верхом темной ели
Хохочет голубой:
«Попался на качели,
Качайся, черт с тобой».
 
 
В тени косматой ели
Визжат, кружась гурьбой:
«Попался на качели,
Качайся, черт с тобой».
 
 
Я знаю, черт не бросит
Стремительной доски,
Пока меня не скосит
Грозящий взмах руки,
 
 
Пока не перетрется,
Крутяся, конопля,
Пока не подвернется
Ко мне моя земля.
 
 
Взлечу я выше ели,
И лбом о землю трах.
Качай же, черт, качели,
Всё выше, выше... ах!
 

14 июня 1907

«Улыбкой плачу отвечая...»

 
Улыбкой плачу отвечая,
Свершая дивный произвол,
Она была в гробу живая,
А я за гробом мертвый шел.
 
 
Тяжелые лежали камни,
Лиловая влеклася пыль.
Жизнь омертвелая была мне —
Как недосказанная быль.
 
 
И только в крае запредельном
Жизнь беззакатная цвела,
Вся в упоеньи дивно-хмельном,
И безмятежна, и светла.
 

30 июня 1907

К оде «Многострадальная Россия»

 
Взываю к русскому народу, —
Внимай, Россия, песнь мою,
Внимай – торжественную оду
Тебе я медленно пою.
 
 
Воспеть хочу твои страданья,
Твою тоску и нищету,
И вековое ожиданье,
И жертв бессильную тщету.
 
 
Визгливым воплям лютой боли
Подобен ропщущий напев
Взращенных в вековой неволе
Твоих суровых жен и дев.
 
 
Но кто же муки затевает,
И кто тиран, и кто палач?
Чья воля песню запевает,
В которой слышен только плач?
 
 
Что это – хохот иль рыданье,
Или звериный дикий вой,
Иль хохот леших, иль рыканье
Быков рогатых за стеной?
 
 
Издевка, бешенство и злоба,
Рыданья, стоны и тоска, —
Кого же извела из гроба
Неумолимая рука?
 
 
Что это – лица или хари,
Улыбки иль клыков оскал?
Удел какой же бедной твари
Господь в веках предначертал?
 

l8 марта 1896 – 12 декабря 1907

«Под сенью тилий и темал...»

 
Под сенью тилий и темал,
Склонясь на белые киферы,
Я улыбаясь задремал
В объятьях милой Мейтанеры,
 
 
И, затаивши два огня
В очах за синие зарницы,
Она смотрела на меня
Сквозь дымно-длинные ресницы.
 
 
В передзакатной тишине,
Смиряя пляской ярость Змея,
Она показывала мне,
Как пляшет зыбкая алмея.
 
 
И вся бела в тени темал,
Белей, чем нежный цвет кифера,
Отбросив скуку покрывал,
Плясала долго Мейтанера.
 
 
И утомилась, и легла,
Орошена росой усталой,
Склоняя жемчуги чела
К благоуханью азры алой.
 

17 января 1908

«Пришла опять, желаньем поцелуя...»

 
Пришла опять, желаньем поцелуя
И грешной наготы
В последний раз покойника волнуя,
И сыплешь мне цветы.
 
 
А мне в гробу приятно и удобно.
Я счастлив, – я любим!
Восходит надо мною так незлобно
Кадильный синий дым.
 
 
Басит молодожен, румяный дьякон,
Кадит со всех сторон.
Прекрасный лик возлюбленной заплакан,
И грустен, и влюблен.
 
 
Прильнет сейчас к рукам, скрещенным плоско,
Румяный поцелуй.
Целуй лицо. Оно желтее воска.
Любимая, целуй!
 
 
Склонясь, раскрой в дрожаньи белой груди
Два нежные холма.
Пускай вокруг смеются злые люди, —
Засмейся и сама.
 

27 апреля 1908

«Блаженство в жизни только раз...»

 
Блаженство в жизни только раз,
Безумный путь, —
Забыться в море милых глаз
И утонуть.
 
 
Едва надменный Савл вступил
На путь в Дамаск,
Уж он во власти нежных сил
И жгучих ласк.
 
 
Его глаза слепит огонь
Небесных нег,
И стройно-тонкая ладонь
Бела, как снег.
 
 
Над ним возник свирельный плач
В пыланьи дня:
«Жестокий Савл! о злой палач,
Люби меня!»
 
 
Нет, Павла Савлом не зови:
Святым огнем
Апостол сладостной любви
Восставлен в нем.
 
 
Блаженство в жизни только раз,
Отрадный путь!
Забыться в море милых глаз
И утонуть.
 
 
Забыв о том, как назван ты
В краю отцов,
Спешить к безмерностям мечты
На смелый зов.
 
 
О, знойный путь! о, путь в Дамаск!
Безумный путь!
Замкнуться в круге сладких ласк
И утонуть.
 

30 мая 1908

«Вздымалося облако пыли...»

 
Вздымалося облако пыли,
Багровое, злое, как я,
Скрывая постылые были,
Такие ж, как сказка моя.
 
 
По улицам люди ходили,
Такие же злые, как я,
И злую тоску наводили,
Такую же злую, как я.
 
 
И шла мне навстречу царица,
Такая же злая, как я,
И с нею безумная жрица,
Такая же злая, как я.
 
 
И чары несли они обе,
Такие же злые, как я,
Смеяся в ликующей злобе,
Такой же, как злоба моя.
 
 
Пылали безумные лица
Такой же тоской, как моя,
И злая из чар небылица
Вставала, как правда моя.
 
 
Змеиной растоптанной злобе,
Такой же, как злоба моя,
Смеялись безумные обе,
Такие же злые, как я.
 
 
В багряности поднятой пыли,
Такой же безумной, как я,
Царица и жрица укрыли
Такую ж тоску, как моя.
 
 
По улицам люди ходили,
Такие же злые, как я,
Тая безнадежные были,
Такие ж, как сказка моя.
 

18 ноября 1908

«Судьба была неумолима...»

 
Судьба была неумолима,
Но знаю я, вина – моя.
Пройдите с отвращеньем мимо, —
И это горе вызвал я.
 
 
Я знал святое превосходство
Первоначальной чистоты,
Но в жизни воплотил уродство
Моей отравленной мечты.
 
 
Когда окликнулись впервые
Друг другу птичьи голоса,
Когда на сказки заревые
Смеялась первая роса,
 
 
Когда от счастья задрожала
Еще невинная змея,
Вложил отравленное жало
В лобзанья уст змеиных я.
 
 
Я был один во всей природе,
Кто захотел тоски и зла,
Кто позавидовал свободе,
Обнявшей детские тела.
 
 
Один, жестокий и надменный,
На мир невзгоды я навлек.
Несовершенства всей вселенной
В веках лишь только мне упрек.
 

12 июня 1909

«Все эти наши слова...»

 
Все эти наши слова
Мне уж давно надоели.
Только б небес синева,
Шумные волны да ели,
 
 
Только бы льнула к ногам
Пена волны одичалой,
Сладко шепча берегам
Сказки любви небывалой.
 

2 июля 1909

«Отчего боятся дети...»

 
Отчего боятся дети
И чего?
Эти сети им на свете
Ничего.
 
 
Вот, усталые бояться,
Знаем мы,
Что уж близкие грозятся
Очи тьмы.
 
 
Мурава, и в ней цветочки,
Желт, синь, ал, —
То не черт ли огонечки
Зажигал?
 
 
Волны белой пеной плещут
На песок.
Рыбки зыбкие трепещут
Здесь у ног.
 
 
Кто-то манит, тянет в море.
Кто же он?
Там, где волны, на просторе
Чей же стон?
 
 
Вы, читающие много
Мудрых книг,
Испытайте точно, строго
Каждый миг.
 
 
Ах, узнайте, проследите
Всё, что есть,
И желанную несите
Сердцу весть!
 
 
Нет, и слыша вести эти,
Не поймешь,
Где же правда в нашем свете,
Где же ложь!
 

5 июля 1909

«Ликуй, звени, блести, мой легкий, тонкий стих...»

 
Ликуй, звени, блести, мой легкий, тонкий стих,
Ликуй, мой звонкий стих, о радостях моих.
 
 
Я кроткою мечтой тоску преодолел,
И сладко полюбил, и нежно пожалел.
 
 
И так люблю, губя, – и так, любя, гублю,
И, погубив, опять прильну – и оживлю.
 

13 июля 1909

«Поняв механику миров...»

 
Поняв механику миров
И механичность жизни дольной.
В чертогах пышных городов
Мы жили общиной довольной,
 
 
И не боялись мы Суда,
И только перед милым прахом
Вдруг зажигались иногда
Стыдом и острым страхом.
 
 
Возник один безумец там,
И, может быть, уже последний.
Он повторил с улыбкой нам
Минувших лет смешные бредни.
 
 
Не понимая, почему
В его устах цветут улыбки,
Мы не поверили ему.
К чему нам ветхие ошибки!
 
 
На берег моря он бежал,
Где волны бились и стонали,
И в гимны звучные слагал
Слова надежды и печали.
 
 
Так полюбил он мглу ночей
И тихо плещущие реки,
Что мест искал, где нет людей,
Где даже не было б аптеки.
 
 
И, умирая, он глядел
В небесный многозвездный купол,
Людей не звал, и не хотел,
Чтоб медик пульс его пощупал.
 

27 августа 1909 Шмецке

«Люби меня, люби, холодная луна...»

 
Люби меня, люби, холодная луна!
Пусть в небе обо мне твой рог жемчужный трубит,
Когда восходишь ты, ясна и холодна.
На этой злой земле никто меня не любит.
 
 
Да будет ночь твоя в мерцании светил!
Отверженец земли, тоскующий и кроткий,
О, сколько раз во тьме я за тобой следил,
Любуяся твоей стремительною лодкой!
 
 
Потом я шел опять в докучный рокот дня, —
И труд меня томил, и путь мой был бесцелен,
Твой свет в моей душе струился мглисто-зелен.
Холодная луна, люби, люби меня!
 

28 декабря 1909

«Беспредельно утомленье...»

 
Беспредельно утомленье,
Бесконечен темный труд.
Ночь зарей полночной светит.
Где же я найду терпенье,
Чтоб до капли выпить этот
Дьявольский сосуд?
 
 
Посмотрите, – поседела
У меня уж голова.
Я, как прежде, странник нищий,
Ах, кому ж какое дело
До того, что мудрый ищет
Вечные слова!
 

18 июня 1910, ночь Удриас-Корф

«Даль безмерна, небо сине...»

 
Даль безмерна, небо сине,
Нет пути к моим лесам.
Заблудившийся в пустыне,
Я себе не верил сам,
 
 
И безумно забывал я,
Кто я был, кем стал теперь,
Вихри сухо завивал я,
И пустынно завывал я,
Словно ветер или зверь.
 
 
Так унижен, так умален, —
Чьей же волею? моей! —
Извивался я, ужален
Ядом ярости своей,
Безобразен, дик и зелен,
И безрадостно-бесцелен,
Непомерно-мудрый Змей.
 
 
Вдруг предвестницей сиянья,
Лентой алою зари,
Обвилися в час молчанья
Гор далеких алтари.
 
 
Свод небес лазурно-пышен
В легкой ризе облаков.
Твой надменный зов мне слышен,
Победивший мглу веков.
 
 
Ты, кого с любовью создал
В час торжеств Адонаи,
Обещаешь мне не поздно
Ласки вещие твои.
 
 
Буйным холодом могилы
Умертвивши вой гиен,
Ты идешь расторгнуть силы,
Заковавшиеся в плен.
 
 
Тайный узел ты развяжешь,
И поймешь сама, кто я,
И в восторге ярком скажешь,
Кто творец твой, кто судья.
 

3 декабря 1910

«Опять ночная тишина...»

 
Опять ночная тишина
Лежит в равнине омертвелой.
Обыкновенная луна
Глядит на снег, довольно белый.
 
 
Опять непраздничен и синь
Простор небесного молчанья,
И в глубине ночных пустынь
Все те же звездные мерцанья.
 
 
И я, как прежде, жалкий раб,
Как из моих собратьев каждый,
Всё так же бледен, тих и слаб,
Всё тою же томлюсь я жаждой.
 
 
Мечтать о Дивных чудесах
Хочу, как встарь, – и не мечтаю,
И в равнодушных небесах
Пророчеств новых не читаю.
 
 
И если по ночным снегам,
Звеня бубенчиками бойко,
Летит знакомая всем нам
По множеству романсов тройка,
 
 
То как не улыбнуться мне
Ее навязчивому бреду!
Не сяду в сани при луне
И никуда я не поеду.
 

27 декабря 1910 Мустамяки

«Коля, Коля, ты за что ж...»

 
Коля, Коля, ты за что ж
Разлюбил меня, желанный?
Отчего ты не придешь
Посидеть с твоею Анной?
 
 
На меня и не глядишь,
Словно скрыта я в тумане.
Знаю, милый, ты спешишь
На свидание к Татьяне.
 
 
Ах, напрасно я люблю,
Погибаю от злодеек.
Я эссенции куплю
Склянку на десять копеек.
 
 
Ядом кишки обожгу,
Буду громко выть от боли.
Жить уж больше не могу
Я без миленького Коли.
 
 
Но сначала наряжусь
И, с эссенцией в кармане,
На трамвае прокачусь
И явлюсь к портнихе Тане.
 
 
Злости я не утаю,
Уж потешусь я сегодня,
Вам всю правду отпою,
И разлучница, и сводня.
 
 
Но не бойтесь, – красоты
Ваших масок не нарушу,
Не плесну я кислоты
Ни на Таню, ни на Грушу.
 
 
«Бог с тобой, – скажу в слезах, —
Утешайся, грамотейка!
При цепочке, при часах,
А такая же ведь швейка!»
 
 
Говорят, что я проста,
На письме не ставлю точек.
Все ж, мой милый, для креста
Принеси ты мне веночек.
 
 
Не кручинься и, обняв
Талью новой, умной милой,
С нею в кинематограф
Ты иди с моей могилы.
 
 
По дороге ей купи
В лавке плитку шоколада,
Мне же молви: «Нюта, спи!
Ничего тебе не надо.
 
 
Ты эссенции взяла
Склянку на десять копеек
И в мученьях умерла,
Погибая от злодеек».
 

<1911>

«Там, где улицы так гулки...»

 
Там, где улицы так гулки,
Тихо барышня идет,
А ее уж в переулке
Близко, близко ангел ждет.
 
 
Крыльев ангелу не надо, —
Светлый дух!
От людей не отличаясь,
Он глядит.
 
 
Подал девушке он руку
И ведет ее туда,
На неведомую реку,
Где нездешняя вода.
 
 
У него в очах отрада, —
Светлый дух!
Тихо деве улыбаясь,
Он глядит.
 
 
Перед ними блеск чертога,
Восходящего до звезд.
Вместе всходят до порога
На сияющий подъезд.
 
 
Тихо спрашивает дева:
»Где же рай?»
Ей привратник отвечает:
»Наверху».
 
 
Перед ней открылись двери.
Сердце замерло в груди.
Светлый рай обещан вере.
Что же медлишь ты? Войди.
 
 
Звуки дивного напева.
Светлый рай
Перед девою ликует
Наверху.
 
 
Поднимается на лифте.
И не рай, квартира тут.
Ах, мечтанья, осчастливьте
Хоть на двадцать пять минут.
 

14 марта 1911

«Плещут волны перебойно...»

 
Плещут волны перебойно,
Небо сине, солнце знойно,
Алы маки под окном,
Жизнь моя течет спокойно,
И роптать мне непристойно
Ни на что и ни о чем.
 
 
Только грустно мне порою,
Отчего ты не со мною,
Полуночная Лилит,
Ты, чей лик над сонной мглою,
Скрытый маскою – луною,
Тихо всходит и скользит.
 
 
Из-под маски он, туманный,
Светит мне, печально-странный, —
Но вождь это – вс ж не ты!
Ты к стране обетованной,
Долго жданной и желанной,
Унесла мои мечты.
 
 
Что ж осталось мне? Работа,
Поцелуи, да забота
О страницах, о вещах.
За спиною – страшный кто-то,
И внизу зияет что-то,
Притаясь пока в цветах.
 
 
Шаг ступлю, ступлю я прямо.
Под цветами ахнет яма,
Глина сухо зашуршит.
Поднимаетсл на лифте.
И не рай, квартира тут.
Ах, мечтанья, осчастливьте
Хоть на двадцать пять минут.
 

14 марта 1911

«Плещут волны перебойно...»

 
Плещут волны перебойно,
Небо сине, солнце знойно,
Алы маки под окном,
Жизнь моя течет спокойно,
И роптать мне непристойно
Ни на что и ни о чем.
 
 
Только грустно мне порою,
Отчего ты не со мною,
Полуночная Лилит,
Ты, чей лик над сонной мглою,
Скрытый маскою – луною,
Тихо всходит и скользит.
 
 
Из-под маски он, туманный,
Светит мне, печально-страннный, —
Но ведь это – всё ж не ты!
Ты к стране обетованной,
Долго жданной и желанной,
Унесла мои мечты.
 
 
Что ж осталось мне? Работа,
Поцелуи, да забота
О страницах, о вещах.
За спиною – страшный кто-то,
И внизу зияет что-то,
Притаясь пока в цветах.
 
 
Шаг ступлю, ступлю я прямо.
Под цветами ахнет яма,
Глина сухо зашуршит.
То, что было богом храма,
Глухо рухнет в груду хлама, —
Нo шепну опять упрямо:
«Где ты, тихая Лилит?»
 

27 июля 1911

«Я часть загадки разгадал...»

 
Я часть загадки разгадал,
И подвиг Твой теперь мне ясен.
Коварный замысел прекрасен,
Ты не напрасно искушал.
 
 
Когда Ты в первый раз пришел
К дебелой, похотливой Еве,
Тебя из рая Произвол
Извел ползущего на чреве.
 
 
В веках Ты примирился с Ним.
Ты усыпил его боязни.
За первый грех Твой, Елогим,
Послали мудрого на казни.
 
 
Так, слава делу Твоему!
Твое ученье слаще яда,
И, кто вкусил его, тому
Нa свете ничего не надо.
 

27 июля 1911

«Проснувшися не рано...»

 
Проснувшися не рано,
Я вышел на балкон.
Над озером Лугано
Дымился легкий сон.
От горных высей плыли
Туманы к облакам,
Как праздничные были,
Рассказанные снам.
Весь вид здесь был так дивен,
Был так красив весь край,
Что не был мне противен
Грохочущий трамвай.
Хулы, привычно строгой,
В душе заснувшей нет.
Спокоен я дорогой,
Всем странам шлю привет.
Прекрасные, чужие, —
От них в душе туман;
Но ты, моя Россия,
Прекраснее всех стран.
 

28 сентября 1911

«Зелень тусклая олив...»

 
Зелень тусклая олив,
Успокоенность желания.
Безнадежно молчалив
Скорбный сон твой, Гефсимания.
 
 
В утомленьи и в бреду,
В час, как ночь безумно стынула,
Как молился Он в саду,
Чтобы эта чаша минула!
 
 
Было темно, как в гробу.
Мать великая ответила
На смиренную мольбу
Только резким криком петела.
 
 
Ну так что ж! как хочет бог,
В жизни нашей так и сбудется,
А мечтательный чертог
Только изредка почудится.
 
 
Всякий буйственный порыв
Гасит холодом вселенная.
Я иду в тени олив,
И душа моя – смиренная.
 
 
В душе надежд и сил,
Умирают все желания.
Я спокоен, – я вкусил
Прелесть скорбной Гефсимании.
 

26 октября 1911

«Там, внизу, костры горели...»

 
Там, внизу, костры горели,
И веселые шли танцы
Вкруг разложенных огней, —
Но без смысла и без цели
Я раскладывал пасьянсы
В келье замкнутой моей,
 
 
И боролся я с тоскою,
Сердце, в духе древней Спарты,
Болью темной веселя,
И смеялись надо мною
Все разложенные карты
От туза до короля.
 

24 июня 1912

«Светлый дом мой все выше...»

 
Светлый дом мой все выше.
Мудрый зодчий его создает.
На его перламутровой крыше
Не заплачет тоскующий кот.
 
 
Тень земного предмета
Попадет ли на вышку мою,
Где, далекий от внешнего света,
Я мечту увенчаю мою?
 
 
Как бы низко ни падало солнце,
К горизонту багрово скользя,
Но в мое золотое оконце
Низкой тени подняться нельзя.
 
 
Цепенейте, долины, во мраке
И безумствуйте в мглистом бреду, —
К вам, свирепые ночью собаки,
Никогда уже я не сойду.
 

16 июля 1912 Удриас